«Множество знаков на небесах и земле предвещало эти события, чудеса предваряли жестокую войну. Постоянно случались землетрясения, луна потемнела на востоке, а с запада появилась огромная комета и была видна некоторое время. На севере заалели небеса, предвещая кровь и огонь, их перечеркнули сверкающие линии, будто золотые копья. Не удивительно, что гибель такого количества людей была отмечена божественными знаками».
Так писал севильский епископ Исидор, который застал ещё живыми очевидцев кровопролитных и жутких событий, с которыми не сравнится ни одна, выдуманная изощрёнными умами, легенда… Ни одна самая страшная сказка.
Шёл 451-й год от рождества Христова.
В этом году зажглась над миром комета Галлея. В мае китайские хронисты отметили, что появилась она около Плеяд, а в июне достигла области Девы. И змеилась следом за ней незримая бездна… Содрогнувшись её предвосхищением, вещал народам пророк Иеремия: «... да льются из глаз моих слёзы ночь и день, и да не перестают; ибо великим поражением поражена Дева, дочь народа моего, тяжким ударом…»*
Комета Галлея сияла и над Галлией.
Зловещий каламбур, рождённый самой жизнью!
Существует ли взаимосвязь между словами, светилами, землями и человеческими судьбами, складывающимися в конечном счёте в судьбы народов? Этого никому знать не дано.
Однако мир полон совпадений.
И таинственных знаков.
***
Мир полон таинственных знаков и совпадений, непостижимым образом вписывающихся в канву человеческой истории. Так появление кометы Галлея исстари сопровождалось грозными событиями, рассеивавшимися по лику земли на погибель людей и подчас смахивавшими в небытие целые государства. Посему неудивительно, что в 451-м году, когда эта комета вновь зажглась на небосклоне, многие со страхом смотрели на косматую посланницу далёких миров, считавшуюся предвестником бедствий и катастроф.
Однако совсем иным взглядом взирал на неё царь гуннов Аттила, во главе огромного войска скакавший по полям Галлии на могучем вороном коне, о котором говорили, будто там, где он ступил, трава уже никогда не прорастала вновь… Когда в небе угасал последний отблеск уходящего дня, и в небе появлялась комета, Аттила указывал на неё рукоятью бича и, запрокинув лицо к усеянной к звёздами бездне, издавал радостный клич. И следовавшие за ним степняки подхватывали тысячеголосо:
- Хэйо-о-о! Хэйо-о-о! Хэ-э-э-йо-о-о!
Аттила был уверен, что сам Тэнгри, бог Вечного Синего Неба, ниспослал гуннам доброе предзнаменование.
- Хвостатая звезда указывает нам путь к победе, - говорил он своим воинам, вновь простирая рукоять бича к созвездию Девы со светившейся в нём кометой. - Вспомните: вот так же златорогий олень указал нашим предкам путь через Мэотийское* озеро в скифскую землю!
Это было старинное предание, о котором сказители часто пели на пирах под звон бубнов и бой барабанов, обтянутых кожей врагов Аттилы…
В давние времена бесчисленные орды гуннов, для защиты от которых завоевавший шесть китайских царств император Цинь Ши-хуанди приказал построить Великую Китайскую стену, сдвинулись с прежних - истощённых засухой - кочевий и покатились с востока на запад, гоня перед собой волну охваченных ужасом народов. Переправившись через реку Аттиль (Волгу) и добравшись до Мэотийского озера, гунны решили, что достигли края земли… Но однажды охотники, преследуя оленя с рогами, дивно отливавшими золотом в лучах заходящего солнца, загнали его к берегу - и тот, шагнув в воду, направился прочь от преследователей. Охотники двинулись за ним и по прошествии некоторого времени выбрались на противоположный берег Боспора Киммерийского*. Оставив преследование оленя, который - как им теперь стало понятно - был посланником Вечного Неба, охотники вернулись к своим сородичам и сообщили о случившемся. Вскоре орды гуннов тронулись в поход - и, переправившись на новые земли, разрушили Боспорское государство, разгромили скифов, остготов, множество больших и малых племён и вышли к берегам Истра (Дуная).
С той поры на знамёнах многих гуннских родов появилось изображение оленя.
У самого же Аттилы на знамени был вышит равносторонний крест - царственный знак живоликого солнца, одного из древнейших воплощений Великого Тэнгри.
***
Бог Вечного Неба благоволил к нему.
Аттила понял это много лет назад, когда Тэнгри исторг для него из потаённых недр матери-земли Священный Меч - символ грядущих побед и ни с чем не сравнимого могущества, коего ему суждено было достигнуть в этом срединном мире, отведённом человеческому существованию между верхним и нижним пределами дня и ночи…
Позже римский историк Приск Панийский, встречавшийся с царём гуннов, записал историю находки «меча Марса». Она такова: некий пастух заметил, что одна из его коров хромает, поранившись чем-то острым; он пошёл по кровавым следам и обнаружил торчавший из земли золотой меч, на который неосторожно наступила корова; выкопав свою находку, пастух явился к Аттиле и рассказал ему обо всём. Аттила взял меч в руки и произнёс:
- Долго же он был сокрыт в земле. А теперь я получил благое предзнаменование: Вечное Небо дарует мне этот меч для покорения всех народов!
Его слова - в скором времени подкреплённые целым рядом побед над окрестными племенами - вселили в гуннов уверенность, что Аттиле вручена власть во всех войнах посредством чудодейственного меча, который они назвали Священным Мечом Тэнгри.
Так началась история великих завоеваний. И великих потрясений - перевернувших, сломавших и несколькими жестокими ударами швырнувших в новом направлении историю всей Европы. Они стоили такого количества человеческих жизней, что одними именами можно было бы наполнить целое море. Но бегущее по кругу время не любит хранить имена; поэтому немногие из них остались в веках.
А среди сохранившихся имён есть одно - подобное далёкой огнедышащей звезде, оно по сей день сияет и вряд ли когда-нибудь угаснет на небосклоне миновавших судеб.
То имя Аттилы.
С него мы начали, им же и закончим. Но для этого придётся проделать долгий и извилистый путь.
Глава первая
ПОСЛАНЕЦ ВЕЛИКОГО ТЭНГРИ
Был он мужем, рождённым на свет для потрясения народов, ужасом всех стран, который, неведомо по какому жребию, наводил на всё трепет, широко известный повсюду страшным о нём представлением. Он был горделив поступью, метал взоры туда и сюда и самими телодвижениями обнаруживал высоко вознесённое свое могущество. Любитель войны, сам он был умерен на руку, очень силён здравомыслием, доступен просящим и милостив к тем, кому однажды доверился. По внешнему виду низкорослый, с широкой грудью, с крупной головой и маленькими глазами, с редкой бородой, тронутой сединою, с приплюснутым носом, с отвратительным цветом кожи, он являл все признаки своего происхождения. Хотя он по самой природе своей всегда отличался самонадеянностью, но она возросла в нём ещё от находки Марсова меча, признававшегося священным у скифских царей.
ИОРДАН
Аттила, племянник гуннского царя Роаса, тринадцатилетним мальчиком был отдан заложником в Рим, дабы скрепить мир между гуннами и Западной Римской империей.
Аттиле были смешны не носившие штанов римские мужчины. Он не понимал, почему мужья в Вечном городе смотрели сквозь пальцы на разврат, которому предавались их жёны: красивые, белокожие, одетые в драгоценные китайские шелка и пахнущие духами - совсем не такие, какими были гуннские женщины! Воспитываясь во дворце императора Гонория, ничтожного и беспомощного, не скрывавшего кровосмесительной связи со своей сестрой Галлой Плацидией и нежно любившего только своего петуха, имевшего глупую кличку Рим, Аттила - нет не понял, ведь он был ещё слишком юн для того чтобы осознанно формулировать подобные вещи, но - почувствовал: великая империя прогнила насквозь, и её уже ничто не спасёт. Но видел он и другое: здесь накоплены несметные богатства. Не ведая того, что многие из этих богатств суждено отобрать именно ему, Аттила прилежно изучал многие науки, в том числе римскую историю и военное искусство. Посему через пять лет, когда его отпустили домой, юный гунн уже не был тем малограмотным и неотёсанным варваром, каким по воле царственного дяди Роаса покинул изумрудные степные просторы и отправился заложником в Гесперию*.
Как ни поднимайся вверх, а выше неба не будешь. Об этом забывают многие правители, словно намереваются жить вечно. Но даже самая высокая гора не способна заслонить солнце; и в 434-м году, после смерти Роаса, царство гуннов унаследовали Аттила и его старший брат Бледа.
Аттила и Бледа незамедлительно приступили к расширению своей державы: в 434-м году, покоряя кавказские народы, дошли до самых границ Персии; затем совершили несколько походов в земли варварских племён к северу и востоку от своих владений… Вновь содрогнулись китайские царства: там не забыли трагических страниц истории, когда их земли разоряли воинственные гунны. Спустя столетия после ухода свирепых степняков на запад эта память жила в народных преданиях и песнях… Много позже - когда не стало уже ни Аттилы, ни Бледы, и несметные орды гуннов канули в небытие - китайский поэт Ли Бо написал своё знаменито стихотворение «Луна над горной заставой»:
Над горами Тянь-Шань
Золотая восходит луна,
И плывёт в облаках
Беспредельных, как море, она.
Резкий ветер, пронёсшийся
Сотни и тысячи ли,
Дует здесь, на заставе,
От родины нашей вдали.
Здесь, над Ханьской дорогою,
Горы нависли в упор,
Гунны здесь проходили
К озёрной воде Кукунор.
И по этой дороге
Бойцы уходили в поход,
Но домой не вернулись,
И ныне никто не придёт...
Однако Аттила и Бледа не дошли до Китая. Старшего брата утомили походы. Не видя смысла в дальнейших завоеваниях, он решил, что настало время остановиться и обратить свои взоры внутрь гуннской империи.
- За нами по пятам идёт слава безжалостных истребителей мирных племён, - сказал он Аттиле. - Её вполне достаточно для того, чтобы никто не посягал на наши земли. Думаю, пришла пора пожинать плоды побед.
Но младший брат не желал соглашаться с Бледой. Его взор давно был устремлён на запад, в Европу:
- Рано почивать на лаврах теперь, когда мы можем испытать на прочность стены Рима и Константинополя. Это в наших силах!
Мечты молодого Аттилы были настолько размашисты, безудержны, грандиозны, что порой пугали Бледу. Тот не собирался вступать в противоборство с грозными державами.
- Не стоит искушать судьбу, - возразил он. - Ведь перед нашими знамёнами и без того склонило головы большинство народов мира. Не так просто будет удержать всех в повиновении - а ты, едва закончив одно дело, хочешь взяться за другое, чересчур опасное и рискованное. Оставь эту затею, предайся радостям жизни. Надо успеть насладиться ими, пока река времён не унесла нас в темноту прошлого.
Делать нечего: Аттила скрепя сердце подчинился воле старшего брата.
К этому времени их империя простиралась от Ренуса* до монгольских степей с запада на восток и от Свевского моря* до Иберии* с севера на юг. Молва о победах гуннов ширилась, распространяясь по городам и царствам; скоро она докатилась до самых глухих уголков Европы и Азии. Народы трепетали перед этим свирепым племенем. Многие были уверены, что никакое войско не сможет выдержать стремительный натиск степняков, способных в любой момент появиться ниоткуда - и, свершив своё кровавое дело, исчезнуть в никуда. Они были непревзойдёнными наездниками, что неудивительно, ведь гуннские дети, едва научившись ходить, уже крепко сидели в сёдлах, вцепившись в лошадиные гривы... Повсюду ходили легенды о неуязвимости гуннов в бою. Готы считали, что они произошли от браков ведьм с нечистыми духами, вследствие чего на бранных полях им обеспечено покровительство тёмных сил.
- Они никогда не ходят пешком, - удивлялись римляне, - даже едят и спят верхом на конях. Это не люди - это центавры!
***
В 436-м году Аттила всё-таки не удержался от нового похода. И уже сам, без Бледы, одним стремительным ударом разгромил Бургундское королевство на Рейне... Эти события нашли своё отражение в «Песне о Нибелунгах».
Имя Аттилы наводило ужас. Враги прозвали его Разорителем и Дьяволом. Комит Марцеллин нарёк его «Europae orbator» («осиротителем Европы»). В «Именнике болгарских ханов» он назван Авитохолом. На самом деле у него было два имени: первое - для общего употребления, второе - тайное, которое вслух не произносилось, чтобы на его обладателя никто не смог навести порчу… А христиане называли его Бичом Божьим, видя в нём посланца господнего, карающего человечество за грехи, в которых оно погрязло.
…Но был ещё Бич Морей - вождь вандалов Гейзерих, отвоевавший у римлян Северную Африку. Он захватил карфагенский флот и в 439-м году выступил против Гесперии, на сей раз на море, быстро завоевав господство в западном Средиземноморье. Вандальский флот грабил побережье южной Италии и Сицилии, подбираясь всё ближе к Риму. Византия направила свои корабли на помощь Западной империи и сумела воспрепятствовать немедленному захвату вандалами Сицилии. А к Аттиле от Гейзериха прибыл тайный посланец с предложением военного союза против ромеев.
- Надо выступать на Константинополь, а потом на Рим, - заявил Аттила брату. - Не стоит упускать удобный случай, когда мы можем объединить усилия с Гейзерихом. Небо вряд ли когда-нибудь пошлёт нам лучших союзников, чем вандалы с их флотом.
- Не вижу необходимости в этом походе, - возразил Бледа. - Зачем терять воинов, штурмуя ромейские крепости, если нашему спокойствию никто не угрожает? Зачем бросать вызов сильнейшим державам мира, подвергая риску установившееся положение вещей? Ведь у нас уже так много скота, рабов и женщин, что не пересчитать. Нам столько племён платят дань, что всех названий не упомнить! Думаю, этого больше чем достаточно. Теперь гунны могут жить в довольстве и без войн, пожиная плоды своих недавних побед.
- Ты видишь только то, что близко, брат, и не даёшь себе труда заглянуть в завтрашний день.
- И что же я узрел бы там, если б только мог это сделать? - удивлённо поднял брови Бледа.
- Наших соплеменников узрел бы - сытыми, разжиревшими и не желающими более ни с кем сражаться! - воскликнул Аттила. - Они разучатся держать мечи в руках и стрелять на скаку, загоняя стрелы точно между панцирями и шлемами врагов! И тогда мы будем вынуждены, подобно ромеям, платить золотом чужим племенам, чтобы те охраняли наши границы. И не станет великих гуннов, перед которыми трепещут народы. Каждый знает: если надолго оставить меч в ножнах, его обязательно разъест ржавчина.
- Ну, нам с тобой этого не стоит бояться. Если подобное и случится, то наверняка очень не скоро.
- Не скоро? Вспомни Оптара*, почившего в праздности после того как он разгромил бургундов на Ренусе. Разве много времени понадобилось ему, чтобы извести себя нескончаемыми пирами? А ты говоришь - не скоро.
- Оптара могли и отравить, этого мы точно не знаем.
- Шаманы гадали на бараньей лопатке и на внутренностях девственницы - сам знаешь, все говорят, что его погубило обжорство.
Бледа нетерпеливо махнул рукой:
- Смерть брата не имеет никакого отношения к тому, что ты мне сейчас предлагаешь, Аттила.
- Это не я предлагаю. Это нам с тобой предлагает Гейзерих. А за его плечами большое войско.
- Нет, мы не пойдём на ромеев. Ни вместе с вандалами, ни с кем-либо ещё. Война сулит нам сомнительные выгоды, но несомненные опасности. Даже если б мы имели флот, как Гейзерих, победы на море ничуть не приблизили бы нас к овладению городами, ибо корабли не умеют штурмовать крепостные стены. С ромеями выгоднее ладить, чем враждовать, поскольку они пока не разучились держать в руках оружие.
- Лишь малая их часть не разучилась - те, кого ты встречал на поле боя. А я жил в Риме и видел, как на улицах собирались толпы изнеженных мужчин, сброд бездельников и нищих, из коих можно было бы собрать не одно, а два или три войска, каждое из которых было бы многочисленнее нашего - и все они требовали у августа* хлеба и зрелищ. Этими людьми правят не умы и сердца, а глаза и желудки. К таким заходи в дома, забирай их женщин, рабов, драгоценности - они и пальцем не пошевелят, чтобы защитить принадлежащее им. Пойми, война подобна костру, в который надо подкладывать охапки хвороста: чем больше людей мы в неё бросим, тем жарче и веселее она заполыхает, и тем легче и победнее будет наша поступь повсюду, где мы пожелаем. А у нас сейчас много людей! Мы можем одним ударом овладеть Константинополем, а потом идти на Рим - и все державы мира будут у наших ног. Не следует медлить. Сейчас подходящий момент, но время не ждёт!
- Стены обеих столиц очень высокие и прочные, - скривившись в скептической усмешке, покачал головой Бледа. - Мы потеряем половину своего войска, штурмуя их. А ведь чтобы добраться до этих стен - сначала придётся овладеть множеством крепостей… Нет, Аттила, я старший брат, и я тебе говорю: не надо мечтать о несбыточном, эта война нам не нужна.
Делать нечего. Спорить было бесполезно: Бледа твёрдо стоял на своём, не желая слушать младшего брата.
В скором времени после этого разговора они разделили гуннскую империю. Аттила стал править её западной частью, а Бледа - восточной.
Младший брат много времени проводил в воинских упражнениях, а в часы досуга устраивал облавную охоту. Он был чужд излишеств и томился вынужденным бездельем. Старший же, напротив, полюбил праздные забавы. Он мог по несколько дней кряду бражничать и предаваться всевозможным развлечениям: то заставит своих наложниц бороться перед пиршественным столом, то велит шутам подражать голосам зверей и птиц или хлестать друг дружку по лицам бараньими потрохами, то позовёт рабов-артистов - ходулеходов, выделывавших акробатические номера на двухметровых ходулях, жонглёров, ловко перебрасывавшихся глиняными горшками и тарелками, карликов-силачей, взбиравшихся друг другу на плечи и устраивавших многоярусные живые фигуры, фокусников, умевших заставить воду литься из пустого кубка или сварить наваристую мясную похлёбку из горсти простых камешков, волооких танцовщиц с гибкими точёными телами, бородатых пожирателей огня, заклинателей змей, дрессировщиков медведей… Забавляться подобным образом он никогда не уставал. А по ночам, когда ему наскучивало общество жён и наложниц, Бледа призывал к себе сказителей, и те нашёптывали ему на сон грядущий разные бывальщины и небылицы.
- Если так дальше пойдёт, то скоро брат уподобится жалким ромеям, - говорил Аттила своим приближённым.
Но его мнение ничуть не заботило Бледу.
Всё дальше расходились взгляды братьев на то, как следует царствовать гуннским правителям.
***
И всё же война началась.
В 441-м году Антиох, епископ и бургомистр пограничного города Маргум (ныне - Позаревак) осквернил могилы предков Аттилы: переправившись через Истр под покровом ночи, он вскрыл склепы гуннской знати, извлёк оттуда большое количество золотой и серебряной утвари, обобрал покойников, сняв с них драгоценные украшения, и вернулся домой, довольный богатой добычей. Известие об этом событии всколыхнуло гуннов. Негодование народа было столь велико, что никто не сомневался: последствия не заставят себя ждать. Совершённое Антиохом кощунство было у всех на устах:
- Вот оно, византийское коварство. Для этих людей не существует ничего святого, они хуже диких зверей-падальщиков, которые не гнушаются ничем.
- Хуже зверей. Это навозные черви, чья алчность не знает пределов. Двуличие и подлость у них в крови! Неужели Антиох смеет надеяться, что мы оставим его поступок без ответа?
- О нет, мы не станем бездействовать! Ромеи и прежде не страшились попирать заповеди нашего народа, но теперь это достигло нестерпимых пределов! Те, кто глумятся над мёртвыми, заслуживают одного наказания - смерти!
- Видно, для нас пришло время седлать коней. Духи предков взывают к живым. Они не простят, если мы промедлим с отмщением.
- Да, пора браться за оружие. Вечному Небу угодно, чтобы мы переправились через реку и обратили в руины ромейские города, а их самих развеяли прахом по ветру.
- Пусть трепещут. Они не уйдут от возмездия!
- Аттила поведёт нас через Истр, указывая путь своим священным мечом! Взыщем с ромеев за их злодеяния!
Гунны были полны негодования. Жажда мести переполняла их сердца.
Аттила не мог обмануть чаяний своего народа. Тем более что он сам давно хотел войны, и ему требовался только подходящий повод. Не дожидаясь Бледы, он собрал большое войско и повёл его в поход на Византию.
Это был трудный год для империи, сосредоточившей большие силы на тревожной персидской границе, а также собравшейся воевать с захватившим Карфаген королём вандалов Гейзерихом: византийский флот уже доставил многотысячное войско на Сицилию, дабы затем перебросить его в Северную Африку. Оттого балканские провинции оказались практически оголены; немногочисленные городские гарнизоны не могли сдержать нашествия степняков.
Маргум гунны стёрли с лица земли, а затем захватили и разрушили десятки городов, в том числе Наисс (Ниш), Сингидунум (Белград), Виминациум (Костолак), Сирмиум (Метровику). Месть варваров была страшна: ромеев распинали, вешали, сажали на кол. Участь тех, кто выжил, тоже оказалась незавидной: их угоняли в рабство, а своим рабам гунны перерезали сухожилия на ногах, чтобы те не смогли убежать.
Сокрушительным ураганом проносились воины Аттилы по чужим землям, сметая всё на своем пути. Пыль, поднятая копытами их коней, зловещей тучей заволокла Балканы. Гунны умело обходили любые препятствия и засады - и зачастую, выйдя неприятелю в тыл, наносили внезапный удар. В бою на открытой местности им не было равных. Они на скаку засыпали противника дождём отравленных стрел, то исчезая, то появляясь с разных сторон - и, лишь основательно проредив вражеские легионы, устремлялись в атаку. Они набрасывали на ромеев арканы и волочили их за собой, чтобы затем, обессилевших, добить ударами клевцов* или длинных мечей. Грозным оружием были и их бичи, состоявшие из короткой деревянной рукояти и нескольких, укреплённых на ней, длинных буйволовых ремней, в каждый из которых на конце был зашит свинцовый шар. Гунны столь виртуозно владели своими бичами, что ни один удар не попадал мимо цели - и враги, как подкошенные, валились наземь с раздробленными костями и пробитыми черепами… Впоследствии некоторые утверждали, что из-за этого диковинного оружия царь гуннов и получил прозвище Бич Божий.
Опустошив Балканы, Аттила вернулся домой.
Лишь одно обстоятельство омрачало радость победы: епископ Антиох растворился в неизвестности, сумев ускользнуть от расправы. И, желая отомстить осквернителю могил, царь гуннов прибегнул к хитрости - спустя годы, когда к нему прибыло византийское посольство, он на пиру стал делиться с ромеями «воспоминаниями» об этой войне:
- …Когда мы переправились через Истр, то опустошили по реке множество городов и укреплений, в числе которых взяли и Виминаций, город иллирийских мезийцев. Потом, когда жители Маргума стали говорить, что следует выдать Антиоха, чтобы из-за одного человека не навлекать опасности войны на всю римскую державу, этот человек тайно от горожан пришёл ко мне и обещал предать Маргум моим воинам, если получит за это приличную награду. Я ответил, что осыплю его всякими благами, если он приведёт в действие своё обещание. После этого он вернулся в город с посланным мною отрядом гуннов - и, посадив его в засаду против берега, ночью поднял его условным сигналом и открыл городские ворота. Всех жителей города мы предали смерти, а епископа я отпустил, как и обещал…
История эта не имела ничего общего с реальностью, Аттила выдумал её от начала до конца. Не сумев изловить Антиоха, он полагал, что тот скрылся в пределах одной из двух римских империй - и ромеи теперь сами разыщут алчного епископа-бургомистра, после чего тому в наказание за предательство не миновать мучительной смерти.
Постигла ли Антиоха кара, которую готовил ему Бич Божий? Неведомо. Многие события прошлого поглотила река забвения. Однако имя разорителя могил византийские историки записали и донесли до наших дней…
Надо сказать, что для общения с иноземными послами, купцами и воинами Аттила, как правило, не нуждался в толмачах, ибо он свободно разговаривал на латыни, греческом, готском, аварском и нескольких других языках. И он не упускал случая рассказать историю о епископе Антиохе людям, которые могли унести её в чужие земли.
***
А в 443-м году Аттила вновь вторгся в пределы Восточной Римской империи, поверг в руины Ратиарий (Арчар), Наисс (Ниш), Сердику (Софию), Филиппополь (Пловдив), всего более семидесяти городов; и, разбив ромеев в нескольких жестоких сражениях, подошёл к Константинополю. Обозрев его мощные стены с громоздившимися наверху деревянными чудищами - копьемётами, камнебоями и другими оборонительными орудиями, он не стал штурмовать город, а пустился преследовать остатки ромейских войск и вскоре подверг их полному разгрому на Галлипольском полуострове.
Император Феодосий II* запросил мира. И Аттила согласился отступиться от града Константина, наложив за это на Византию ежегодную дань в размере ста пятидесяти тысяч солидов, что составляло без малого тонну золота.
…Через два года между ним и Бледой состоялся решительный разговор. Аттила потребовал, чтобы брат привёл воинов из принадлежавшей ему восточной части гуннской империи:
- Ромеям не устоять перед такой силой. Двинувшись на них вместе, мы сможем подмять под себя не только Византию, но и Гесперию. А потом разделим плоды победы, как подобает братьям.
Бледа в последнее время сильно изменился: располнел, обрюзг, волосы на его голове изрядно поредели. Это было нисколько не удивительно при том нездоровом образе жизни, который он вёл. Вино, женщины и праздность - вот всё, что ему требовалось от мира, а о трудностях и лишениях, связанных с военным предприятием, по его мнению, мог помышлять только безумец. Оттого он весьма скептически отнёсся к т перспективе, обрисованной младшим братом:
- Чтобы попасть стрелой в цель, нужна сноровка, зато выстрелить в Вечное Небо способен каждый, кто имеет две руки. Небу это не навредит, но оно может затем тысячей способов уничтожить зарвавшегося наглеца: наслать на его голову каменный град, огненный дождь или гром и молнию… С Византией и Гесперией соседствует множество племён, и ни одному из них не удалось покорить эти земли. Твои намерения пагубны, не стоит искушать судьбу.
- Но ведь даже с половинными силами я уже дважды одерживал верх над ромеями! - с горячностью настаивал Аттила, прежде не допускавший мысли, что брат не пожелает разделить его планы. - Пусть для окончательной победы мне не хватает всадников, однако поражений мне терпеть никогда не приходилось! А уж объединённое войско гуннов легко справится с Византией и Гесперией! Оно сможет поставить на колени весь мир!
- Никому не дано владеть целым миром, кроме Великого Тэнгри, - нахмурил густые брови Бледа, раздражённый настойчивостью младшего брата. - А ты - всего лишь человек, в чьих словах я слышу непомерную гордыню. Не направляй своё сердце в ложную сторону, твои замыслы пагубны. Мой ответ: нет. И давай больше никогда не возвращаться к этому разговору.
- Мы больше к нему не вернёмся, - сощурившись, процедил сквозь зубы Аттила, - потому что отныне ты не будешь стоять у меня на пути.
С этими словами он выхватил меч и пронзил им грудь Бледы.
Неизбежность выбора давно висела над Аттилой дамокловым мечом. Рано или поздно это должно было случиться. И теперь руки у Бича Божьего были развязаны. Властная сила переполняла сердце Аттилы, толкая его к новым свершениям на ратном поприще. Впредь он не собирался терпеть возражения от кого бы то ни было. Всем надлежало преклониться перед его волей.
Шёл 445-й год от рождества Христова.
***
Когда Бич Божий убил старшего брата, подданные Бледы не посмели роптать, ибо к этому времени авторитет Аттилы был непререкаем.
- Мать рожала его на закате, - рассказывали шаманы, сведущие в вещих знаках природы. - И когда Аттила вошёл в этот мир, солнечные лучи покинули землю в знак того, что само Вечное Небо склоняется перед его величием…
Почитаемый как посланец бога Тэнгри, Аттила быстро объединил под своей рукой всех гуннов. И в 447-м году предпринял новый поход на Византию.
Теперь препятствовать его честолюбивым устремлениям было некому.
Подле реки Атус (Вид) Бич Божий разгромил ромеев, захватил Маркианополь и принялся грабить балканские провинции. Сея ужас и смерть, его конники наносили одно за другим сокрушительные поражения войскам империи.
Казалось, этому не будет конца. Грядущее надвигалось с севера грозовой тучей, и тяжесть событий росла с каждым днём. Словно кипящая лава, потоки гуннов выплёскивались на города и селения, перемещаясь по землям Византии так быстро, что подчас опережали неприятельских гонцов с известиями об их приближении. Безудержной лавиной пронеслись они по Иллирии, Фракии, Греции и устремились к Константинополю.
Аттила был полон сил и самолюбивых упований, в нём играла нетерпеливая кровь, а надежды горячили ум. Он вёл гуннов навстречу грядущему, представлявшемуся ему лучезарным и бескрайним. Вперёд, вперёд, вперёд, к победе и славе!
Глава вторая
ФЕОДОСИЙ КАЛЛИГРАФ
Злато искушается огнём, а человек - напастями.
ДАНИИЛ ЗАТОЧНИК
Судьба - царь над всеми и всем, ветер, от которого никто и никуда не может убежать. Если тому, кто ленив, невежествен и злобен, судьба станет другом, то его лень станет подобна усердию, невежество - мудрости, а злоба - доброте. А если тому, кто мудр, достоин и хорош, судьба станет врагом, то его мудрость превратится в глупость, достоинство - в невежество, а знания и умение окажутся бесполезными.
АВЕСТА
Когда Феодосию сообщили о том, что враги появились у стен его благословенного города, император заметался по залам дворца, подобно лисе, угодившей в ловчую яму:
- В чём я провинился перед господом? За какие грехи он послал мне эту кару? Варвары у ворот Константинополя - и, без сомнения, возьмут город, ибо их полчища бессчётны! Видно, скоро день и ночь поменяются местами и реки потекут вспять, раз уж всему в мире суждено вывернуться наизнанку!
- Да минует нас эта участь, - сказал придворный евнух Хрисафий, торопливо семеня следом за императором и часто осеняя себя крестным знамением. - Увы, времена меняются. Однако не стоит впадать в отчаяние. Бессмысленно роптать на судьбу, пугаясь ещё не свершившегося. Нам следует, не затягивая времени, предпринять решительные шаги.
- Вдвойне тяжек удел мой среди таких глупых и пустословных подданных, как ты, Хрисафий! - от возмущения Феодосия колотило как в лихорадке. - Какие спасительные шаги ты видишь? Или предложишь мне самому сесть на коня и вести войско на битву с Бичом Божьим?
- Ни в коем случае, сражаться - слишком простой путь, неверный и гибельный. Я вижу единственный выход: надо откупиться от гуннов. Все дикие народы падки на золото, его блеск ослепляет им умы и сердца.
- Но это зазорно и унизительно. К тому же мы и так платим Аттиле непомерную дань.
- Ничего, пусть она станет ещё более непомерной. Главное, чтобы эти безбожники убрались восвояси, ведь каждый новый день усугубляет грозящую нам опасность и приближает империю к краю пропасти. Сейчас мы можем пообещать царю гуннов всё что угодно - в конце концов, он не вечен, и если будет произволение всевышнего, то очень скоро нам удастся освободиться от сего бремени.
- Что ты имеешь в виду? - Феодосий остановился посреди залы столь резко, что евнух едва не уткнулся ему в плечо.
Хрисафий оглянулся на открытую дверь - так, будто во дворце могли находиться неприятельские лазутчики - и сказал, понизив голос:
- Я думаю, что зло следует вырывать с корнем, дабы со временем оно не дало новых побегов. Подосланный убийца сможет избавить народы от Бича Господнего. Лишившись его, варвары утратят всю свою силу. С дружеской улыбкой воткнуть кинжал в сердце врага - что может быть проще? Этот способ, старый как мир, всегда оправдывал себя наилучшим образом.
- Кинжал? Нет, это вряд ли возможно. Как бы, вырвавшись из малого костра, не угодить в большой пожар.
- Разумеется, открытое убийство чревато последствиями. В этом случае гунны пожелают отомстить за своего царя, а новая война с варварами нам не нужна. Однако, кроме кинжала, существует и другое оружие.
- Какое же?
- Яд, например. Золото и яд способны творить чудеса и менять ход событий.
- Что ж, ты прав, Хрисафий, - медленно проговорил император, обняв себя за плечи. - Нет ничего нового на земле, всё придумано до нас. В конце концов, это богоугодное дело - споспешествовать уничтожению слуги зла, благим будет любой способ, лишь бы он привёл к достижению желаемого. Так пусть же свершится то, что должно.
***
Император Феодосий II не был воином. Питая склонность к книжным наукам, он основал столичный университет и составил свод законов в шестнадцати книгах, который действовал также и в Риме. Он знал греческий и латинский языки, изучал историю, математику, астрономию, любил рисовать и зачастую работал до поздней ночи, переписывая книги, за что получил прозвище Каллиграф.
Рано оставшись сиротой, Феодосий вырос домоседом и всю жизнь провёл под опекой старшей сестры Пульхерии, смолоду давшей обет девственности и принявшей титул августы… «Феодосий был государь легковерный, всяким ветром носимый, от того часто подписывал бумаги, вовсе не читавши их, - свидетельствовал византиец Феофан Исповедник в своей летописи «Хронография». - Между прочим премудрая Пульхерия раз предложила ему бумагу об отдаче ей в рабство супруги его, Евдокии, которую он, не читавши, подписал, за что потом она укоряла его…»
Как-то само собой получилось, что слабохарактерный, легко поддававшийся чужому влиянию император передоверил решение государственных дел своему придворному евнуху Хрисафию и старшей сестре Пульхерии.
И теперь, когда гунны стояли у ворот византийской столицы, Феодосий растерялся. Ему оставалось уповать лишь на чудо, подобное тому, какое случилось в 378-м году, когда восставшие готы разгромили римлян при Адрианополе, убили императора Валента и, подойдя к стенам Константинополя, стали готовиться к штурму… Среди защитников города был наёмный отряд конных арабов. Диковинные всадники налетели на гота, отбившегося от своих соплеменников, и один из арабов пронзил его копьём. Потом, спрыгнув с коня, перерезал несчастному горло, напился хлещущей из раны крови - и, запрокинув голову к небу... завыл, подобно тому, как волки воют на луну. Готы пришли в ужас, решив, что это оборотень. И в панике бросились прочь от Константинополя…
Но Феодосий Каллиграф понимал, что случившееся однажды чудо не повторится вновь. Понимал он также, что бесполезно ждать и подмоги от сидевшего в Равенне* двоюродного брата, императора Валентиниана III, ибо у того были связаны руки бушевавшим в Галлии и Испании восстанием крестьян-багаудов*.
Пульхерия, как и Хрисафий, настаивала, чтобы Феодосий молил царя гуннов о мире.
Долго уговаривать его не пришлось. После разговора с евнухом он решил покориться неизбежному. А всё, касавшееся организации устранения Бича Божьего, вверил в руки Хрисафия.
***
Для гуннов это было неожиданностью: Аттила согласился на переговоры с ромеями. «Константинополь перед нами как созревшее яблоко, - говорили они, - стоит лишь протянуть руку, и плод упадёт в подставленную ладонь. Зачем довольствоваться меньшим, если можно взять сразу всё?»
Пришельцы уже видели себя в этом многолюдном, никем доселе не тронутом городе. Их переполняла жажда грабежа и кровавой охоты на улицах. Но Аттила прекрасно знал своих подданных и умел их убеждать:
- Воины! Ваши кибитки до краёв набиты богатой добычей! Вы полонили несметное количество прекрасных белотелых женщин, которые станут услаждать вас в перерывах между грядущими походами! Чего вы ещё хотите? Золота? Но для этого не надо карабкаться на неприступные стены: ромеи, как покорные рабы, сами принесут его нам - столько, сколько мы пожелаем! Отныне они будут выплачивать нам дань гораздо большую, чем прежде! Так нужен ли нам этот город? Нет! Мы не можем жить в каменных домах, подобно зверям, заключённым в клетки. Нам нужна степь! Нам нужны луга и поля! Поэтому мы не станем отбирать у ромеев жалкий загон, в котором они сами себя заперли. Мы возьмём у них землю! Много земли с привольными пастбищами для наших коней!
…Феодосий понимал, что Аттила потребует увеличить размер выплачиваемой ему дани (и тот потребовал платить ежегодно 2100 литр* золотом - вдвое против прежнего); но притязания со стороны этого варвара на территориальные уступки явилось для императора большой неожиданностью. Однако деваться было некуда: пришлось отдать гуннам обширные земли южнее Истра, включая Валахию и Паннонию.
Впрочем, Феодосий пытался торговаться: переговоры длились два года. Договор заключили в 449-м году, и его условия были позорны для Византии. Императору пришлось удовлетворить все условия Бича Божьего.
Дань была настолько тяжела, что Феодосию ничего не оставалось, кроме как увеличить взимаемые налоги. Тяжёлым бременем легли они на подданных империи. Поземельный налог и подушная подать выколачивались всеми правдами и неправдами; нередко сборщики прибегали к побоям. Многие люди в ту пору впали в нищету. Беднота голодала, а зажиточные граждане были вынуждены распродавать свои дома и личное имущество. Безрадостные времена пришли в Византию.
***
Евнух Хрисафий не забыл о своём обещании организовать покушение на Аттилу. В 448-м году царь гуннов послал для переговоров с императором Феодосием германца Эдекона, преданного ему воина. В Константинополе по поручению Хрисафия с посланцем встретился Бигила, гот на императорской службе: он предложил Эдекону убить Аттилу, посулив ему за это мешок золота. Эдекон сделал вид, что согласился. Тогда Хрисафий назначил Бигилу переводчиком в состав византийской дипломатической миссии, направлявшейся к царю гуннов: Бигила вёз с собой с собой обещанное золото, которое ему надлежало отдать Эдекону сразу после исполнения задания... Главой миссии был сенатор Максимин, ничего не знавший о готовившемся покушении, а секретарём - философ и ритор Приск Панийский. Последний записал всё, что произошло после того как верный Эдекон поведал Аттиле о заговоре:
«…Когда Бигила, продолжая путь, прибыл в те места, где в ту пору случилось быть Аттиле, его окружили подготовленные для этого варвары и отняли деньги, которые он вез Эдекону. Его самого привели к Аттиле, и последний спросил его, зачем он везет столько золота? Бигила сказал, что взял его из предусмотрительности о себе и своих спутниках, чтобы не потерпеть неудачи в посольстве по недостатку продовольствия или по неимению лошадей или нужных для перевозки багажа вьючных животных, которые могли погибнуть в продолжительном путешествии; кроме того, у него заготовлены были деньги и для покупки пленных, так как многие лица в римской земле просили его выкупить своих родственников. На это Аттила сказал: «Нет, скверное животное (он назвал так Бигилу), ты не уйдёшь от суда благодаря своим выдумкам, и не будет у тебя достаточного предлога для избежания наказания, так как у тебя денег больше, чем надо для твоих расходов, для покупки лошадей и вьючного скота и для выкупа пленных, в котором я и отказал, когда ты приезжал ко мне с Максимином». Сказав это, он приказал заколоть мечом сына Бигилы, тогда впервые сопутствовавшего ему в варварскую землю, если он не скажет раньше, кому и с какой целью везёт он деньги. При виде юноши, ведомого на смерть, Бигила залился слезами и с воплями вскричал, что меч поистине должен быть занесён на него, а не на юношу, ни в чём не повинного. Нисколько не медля, он рассказал задуманное им с Эдеконом, евнухом и императором и при этом беспрестанно умолял, чтобы его убили, а сына отпустили. Аттила, узнав из сказанного Эдеконом, что Бигила ни в чём не солгал, приказал заключить его в оковы, пригрозив, что не освободит его прежде, чем он не пошлёт сына и принесёт ему в виде выкупа за себя еще пятьдесят литр золота. Итак, Бигила остался в оковах, а сын его возвратился в римскую землю…»
Когда сын привёз выкуп за отца, Аттила отпустил Бигилу. Но после этого потребовал у императора выдачи заговорщика Хрисафия.
- Феодосий, этот сосуд, наполненный вероломством и ложью, заслуживает смерти, - сказал он. - Но я готов показать ему своё великодушие. Пусть отдаст мне придворного евнуха, который злоумышлял против меня.
***
- Да кем он себя возомнил, этот грязный гунн? - возмутился Феодосий, когда ему передали требование Аттилы. - Явился с дальнего края ойкумены* и диктует мне условия так, как если бы он был вершителем судеб народов, а Византия входила в состав его варварских земель!
- Этот гунн не столь легкомыслен и опрометчив, как другие вожди варваров, - заметила Пульхерия. - Он сумел предугадать, что ему захотят устроить западню и был настороже. Теперь же Аттиле удастся извлечь пользу из твоей неосмотрительности. Что и говорить, в сообразительности ему не откажешь!
- Чем больше ты разглядишь в нём скрытых достоинств, сестра, тем хуже для нас. Да и какая ему польза от смерти Хрисафия?
- А какая тебе польза от смерти Бича Господнего? Посуди сам: его поступок - не более чем отражение задуманного тобой и твоим евнухом. Своей попыткой организовать покушение на царя гуннов вы добились плачевного результата, возбудив в нём жажду мщения. Не стоило действовать столь опрометчиво.
- Быть может, в твоих словах и есть резон, не стану спорить, - раздражённо махнул рукой Феодосий. - Однако он хочет слишком многого. Это неслыханная дерзость!
- Но Аттилу разозлит твой отказ, и вполне вероятно, что он явится сюда снова, - возразила Пульхерия. - И на сей раз удача может сопутствовать ему не менее, чем в прошлый раз. Неразумно терпеть разорение из-за пустого упрямства. Намного дешевле обойдётся отдать Хрисафия Аттиле.
- Ни за что!
- Не уподобляйся жалкому миму, пытающемуся разыграть представление перед зеркалом. У тебя нет времени для праздных сетований. Желающего идти судьба ведёт, а не желающего - влачит*! Пока ничто, кроме собственного неблагоразумия тебе не угрожает, ты должен усмирить гордыню и прислушаться к голосу здравого смысла.
- К голосу здравого смысла? Да кто может утверждать, что это не голос глупости и малодушия? Уж не ты ли?
- Ну, тогда попробуй предложить царю гуннов богатый выкуп за этого кастрированного осла, - предложила Пульхерия, скривившись так, словно съела кислое, и её глаза загорелись недобрым огнём. - Пусть над тобой смеётся вся империя.
- Да-да, - согласился император, не обращая внимания на ехидный тон сестры, ненавидевшей Хрисафия. - Аттила алчен, я предложу ему выкуп!
И униженный Феодосий был вынужден послать царю гуннов ещё золота, чтобы умерить его гнев и спасти жизнь своему придворному любимцу.
Бич Божий, посмеиваясь, удовлетворённо потирал руки:
- Вот теперь мы с Феодосием квиты. Я знал, что страх удержит его от открытой схватки, как прочная узда не попускает коня к своеволию. Велика милость Тэнгри! Если бы все правители уподобились этому трусливому императору, то мне не потребовалось бы ни воинов, ни оружия - хватило б одних угроз, чтобы завладеть всеми сокровищами мира.
Глава третья
ПОД НЕБОМ ПАННОНИИ
Кто меньше полагался на милость судьбы, тот дольше удерживался у власти.
НИККОЛО МАКИАВЕЛЛИ
Хорошо руководить в своём доме.
ХИЛОН
Резиденция Аттилы располагалась в Паннонии, на территории современной Венгрии. Это был небольшой, но стремительно разраставшийся городок у реки Тисы: обнесённый деревянной стеной, он состоял из просторных домов, с конюшнями и всевозможными хозяйственными пристройками, свидетельствовавшими о немалом достатке своих хозяев. В центре гуннской столицы, за высоким забором, красовался великолепный дворец Аттилы, вытесанный из добротно подогнанных друг к другу брёвен. Построенный на холме, он был увенчан многочисленными башнями и украшен искусной резьбой.
Во дворце часто давались пиры, на которых столы ломились от изысканных яств. Рабы подавали гостям разнообразные кушанья на серебряных блюдах, сам же царь гуннов ел только сырое мясо с луком, причём всегда - из деревянной тарелки. Вино, кумыс, ячменное пиво и хмельные меды на таких застольях лились рекой. Вино Аттила любил, но и тут демонстрировал подчёркнутое презрение к роскоши: если всем подносили кубки из золота и серебра, то перед любимцем Тэнгри неизменно ставили деревянную чашу.
Придворные шуты развлекали гостей своим кривляньем и срамными плясками, римские акробаты показывали чудеса ловкости, выделывая в воздухе головокружительные кульбиты, греческие мимы разыгрывали короткие сценки охоты на диких животных и миниатюры со скабрезными сюжетами, а персидские чародеи жонглировали смоляными факелами и являли пировавшим замысловатые трюки, подобные чародейству подземных духов, чьё зрение проясняется лишь во тьме.
Иногда собравшиеся за пиршественным столом под аккомпанемент национальных инструментов со струнами из конских волос затягивали хором народные песни, в которых сохранились поэтичные воспоминания о краях, издревле принадлежавших гуннам:
Переполнили пади и долины
Все милые нам пять родов скотины,
Ты высок и могуч, наш край,
Обилен и богат, царь Алтай.
И войдешь в леса твои девственные,
Танцуют олени благородные,
Ты высок и могуч, наш край,
Обилен и богат, царь Алтай.
Поднимешься на скалы острые,
Прыгают барсы, рыси шустрые.
Ты высок и могуч, наш край,
Обилен и богат, царь Алтай.
Неизменно выступали на пирах седовласые старцы-сказители, под мерное уханье барабанов воспевая бесчисленные победы Аттилы или затягивая нескончаемые народные былины, из которых - звено к звену - складывалась вся история великого пути, пройденного гуннами от первородных кочевий до границ ромейской империи. Особенно нравилась Аттиле песня о царе Модэ, отчего она особенно часто исполнялась в пиршественной зале…
Модэ был старшим сыном гуннского царя Туманя. Тот, имея несколько жён, очень любил самую младшую из них. Она же хотела, чтобы власть досталась по наследству её сыну, а не Модэ, как того требовал обычай. По её наущению царь послал старшего сына к согдийцам, потребовавшим от него заложника, а затем пошёл войной на Согдиану, ожидая, что разгневанные согдийцы убьют Модэ. Но юному царевичу удалось задушить стражника и спастись бегством. Гуннские воины, восхищённые отвагой Модэ, поняли: этот юноша станет великим царём. И Туманю пришлось, сделав вид, что он одобряет дерзкий поступок сына, отдать под его начало отряд в несколько тысяч всадников… Модэ ввёл железную дисциплину в своём небольшом войске. Однажды он объявил: «Отныне всякий раз, когда я пущу куда-нибудь стрелу, вы должны стрелять из своих луков в том же направлении»... Сказав это, он тотчас натянул лук и выстрелил в своего скакуна. Следом просвистело множество стрел - и любимый конь царевича рухнул наземь, бездыханный. Но всё же некоторые воины, растерявшись, не выстрелили - им по приказу Модэ немедленно отрубили головы. Прошло некоторое время, и однажды на охоте он пустил стрелу в своего любимого сокола. Не успевшие выстрелить вслед за ним были обезглавлены. Далее царевич выстрелил в одну из своих жён. И вновь всех замешкавшихся казнили. Настал день, когда царевич, встретив в степи отца, пустил в него стрелу - и все воины немедленно последовали его примеру. Так Модэ стал царём гуннов. Обладая войском, готовым идти за ним в огонь и воду, он принялся покорять окрестные племена и народы, и слава гуннов разнеслась по всему миру. Столетия миновали с тех пор как Великий Тэнгри забрал царя Модэ в свой небесный шатёр, но его слава с каждым годом преумножалась.
- Мы должны брать пример со своих великих предков, - говорил Аттила приближённым. - Гунны тем и сильны, что доныне следуют законам, установленным мудрым Модэ. И раз Вечным Небом мне суждено продолжить его дело - помните: я, подобно Модэ, буду без жалости сносить с плеч не только головы ослушников и предателей, но и головы всех, в ком почувствую саму возможность измены!
Его слова не расходились с делом. Так по требованию Аттилы император Феодосий выдавал ему всех гуннов, которые бежали в пределы Византии - и перебежчикам не было пощады. Однажды Бич Божий жестоко расправился со всеми без разбору князьями восточно-гуннского народа акациров, которых посланцы из Константинополя тайно подстрекали к бунту, раздавая им золото и ценные подарки. Князья вовсе не думали бунтовать, посмеиваясь над глупыми ромеями, однако от подарков не отказывались. На их беду эмиссары Феодосия не учли иерархию местной знати, и главный князь акациров Куридах получил подношения не первым, а вторым - и, оскорблённый, он донёс обо всём Аттиле. Царь гуннов встревожился и рассердился, ему заигрывания князей с императором Феодосием отнюдь не показались безобидными. Он послал за своим старшим сыном Эллаком - и, когда тот явился, сказал:
- Акацирская знать стала забывать законы Модэ, освящённые нашими предками. Восточные князья обуяны алчностью, которая неминуемо приведёт их к измене. Но мы не станем дожидаться времени, когда они восстанут против моей власти. Ты получишь войско и пойдёшь в земли акациров. Отсеки у этого племени голову. И помни: Великий Тэнгри не любит робких и нерешительных, зато всегда вознаграждает тех, кто не страшится опасности и риска.
- Понял, отец, - кивнул Эллак. - А что делать с Куридахом?
- Когда-то он верно служил Роасу, однако всё меняется, и сейчас я не знаю, чего ждать от него. Даже река может изменить русло, что уж говорить о человеке. Передашь Куридаху: пусть приедет ко мне. Я хочу услышать из его уст, принимал ли он подарки от ромеев. После этого решу его судьбу.
- Хорошо, я исполню всё как ты сказал.
- Погоди, - остановил Аттила собравшегося было уйти сына. - Ты ещё недостаточно опытен, поэтому тебе потребуется рядом умудрённый многими битвами наставник. Кого из моих полководцев ты хотел бы выбрать?
- Я могу взять любого, отец?
- Да.
- Тогда пусть это будет Онегезий.
- Что ж, я не сомневался, что ты выберешь своего учителя, - Аттила положил руку на плечо сына. - Хорошо, он будет сопутствовать тебе в походе. И да поможет вам обоим Великий Тэнгри!
***
Эллак в сопровождении полководца Онегезия отправился на восток вершить расправу. Возглавляемое им войско было столь велико, что никто даже не помышлял о сопротивлении. Акацирским князьям рубили головы и клали их в наполненные уксусом бурдюки из козьих шкур: в таком виде им предстояло путешествие ко двору Аттилы.
Насмерть перепуганный Куридах вместе со своими приближёнными бежал в горы. Узнав о том, что царь гуннов приглашает его к себе, хитрый старик послал к Эллаку гонца, передав на словах свой ответ:
- Не в моих силах явиться пред ликом посланца Вечного Неба. Я всего лишь человек, а человеку не дано смотреть на солнце, если он не желает ослепнуть. Тем более в моём возрасте отправиться в столь дальнее путешествие - всё равно что стронуть с места старый червивый гриб: едва ли удастся не развалиться на части…
И Аттила, поняв, что старый князь не опасен, пощадил его.
- Видно, у Куридаха столько алчности в душе, что в ней не осталось места для отваги, - сказал он. - Простить иного мятежника - всё равно что пожалеть ядовитую змею. Но старый Куридах больше не посмеет ничего предпринимать против меня, сейчас он подобен изнурённому глистами старому кобелю. Пусть доживает свой век.
Приняв такое решение, Бич Божий всё же велел отобрать у Куридаха позолоченный лук - символ власти гуннских наместников; и, вручив его Эллаку, оставил сына править народом акациров.
***
Пребывать в праздности Аттила не любил. В свободное от походов время он предпринял немало шагов для укрепления гуннской империи. Чтобы было удобнее управлять своими обширными землями, он вдоль степных трактов организовал ямы - небольшие селения, жители которых, ямчи, исполняли обязанности гонцов и почтальонов, для чего всегда держали наготове свежих лошадей. В ямах имели возможность отдохнуть, подкрепиться и пополнить запасы провизии купцы, перевозившие в Паннонию искристые шкурки соболя, горностая, куницы и других пушных зверей из Сибири, ювелирные изделия, рис, искусно вытканные ковры и тонкие китайские шелка из Средней Азии, просоленные шкуры и овечью шерсть из своих внутренних кочевий, резные украшения из яшмы, нефрита и слоновой кости, красные и розовые кораллы, мешочки с мускусом и ладаном из далёких южных стран, самородное золото и драгоценные камни с Урала; а самое главное - великолепное оружие, производство которого Аттила наладил из добывавшегося в уральских горах железа: клевцы, наконечники для копий и стрел, традиционные гуннские двусечные мечи и перенятые у германцев мечи-ножи скрамасаксы. В пути купцам не грозило нападение разбойников или каких-нибудь «диких» племён: в державе Аттилы царил железный порядок!
Но одними ямами он не ограничился. Вдоль основных дорог Аттила построил укреплённые поселения, ставшие стратегическими и административными центрами его необъятной державы. Поскольку его соплеменники не тяготели к оседлому образу жизни, то нередко по распоряжению Бича Божьего гунны уводили население целых византийских городов, чтобы поселить ромеев на своих территориях. И переселенцы достигали большого благосостояния во владениях Аттилы; он помогал им развивать сельское хозяйство и ремёсла, а такого понятия, как налоги, в его империи не существовало, ибо казна регулярно пополнялась за счёт военных контрибуций и дани, ежегодно получаемой с покорённых стран и народов. Это было немаловажно, ибо как в Византии, так и в Гесперии население задыхалось от налогового бремени. Измерялись поля, подсчитывались виноградные лозы и деревья, вносились в списки домашние животные, отмечалось число жителей. За всё следовало платить! Ввели публичные избиения и пытки: сыновей пытали перед отцами, рабов перед хозяевами, жён перед мужьями. Ни возраст, ни немощи не находили снисхождения… Спасаясь от поборов и нищеты, всё большее число граждан обеих империй бежало к гуннам.
Не забывал Бич Божий и о подготовке к грядущим сражениям. Он старался перенимать всё лучшее, что встречал, воюя с другими народами. Это при нём для гуннских воинов стали изготавливать на Урале железные шлемы и защитные панцири взамен прежних, кожаных. Это по его указанию стали строить тяжёлые метательные орудия и другие хитрые механизмы, предназначенные для осады городов.
- Настанет время, когда мы выйдем к морю, - мечтал Аттила. - И тогда я построю триремы*, которые своим числом превзойдут флот Гейзериха.
Он собрал вокруг себя много талантливых людей. Их происхождение не имело никакого значения для Аттилы; он ценил в них ум и отвагу. Большинство его приближённых даже не были гуннами. Лучшими полководцами царя гуннов стали римляне Орест, Эсла, Берик и вольноотпущенный греческий раб Онегезий, которому Аттила даже доверил обучение воинскому искусству своего сына Эллака. А постройку осадных орудий для гуннской армии наладил специалист по баллистике германец Эдекон, благодаря чему впоследствии были взяты многие, считавшиеся неприступными, римские крепости. Таким образом, двор Аттилы являл собой некое подобие вавилонского столпотворения, где царило полное смешение народов: помимо гуннского языка, здесь разговаривали на латыни, греческом, готском, звучали диалекты кельтские, угорские, славянские… И все понимали друг друга.
***
В Константинополе не сомневались в том, что Бич Божий готовится к новому походу. Из-за Истра всё явственнее веяло холодной дрожью судного дня.
Именно в это время родилось поверье, согласно которому вампиры пришли в Западную Европу с ордами гуннов. Впоследствии стали считать, что все князья-вампиры ведут свою родословную от Аттилы. Людям это казалось правдоподобным, ибо через ложе завоевателя прошли сотни пленниц, и многие имели от него потомство… С тех пор как гунны обосновались в Паннонии и Валахии, эти края прослыли мировым центром вампиризма.
Имя Аттилы окружали легенды. Согласно одной из них, распространившейся среди союзных гуннам племён, он родился в результате сверхъестественного зачатия - от солнечных лучей... Западные готы предполагали, что он зачат от связи ведьмы с нечистыми духами. А христианские монахи утверждали, будто он произошёл на свет «от преступного соития девушки с собакой».
- Ромеи говорят, что ты от самого князя тьмы получил власть над миром, и что он дал тебе в услужение сонм злых духов, - докладывали купцы-шпионы. - Вместе с тем они уверены, что ни одно деяние не творится без божьего произволения: как в древние времена господь использовал разных правителей для исполнения своей воли, так и теперь он послал тебя для наказания человечества за его грехи.
- Знаю, они прозвали меня Бичом Господним, - усмехнулся Аттила. - Что ж, это мне нравится. Теперь, когда я решу выступить в новый поход, страх побежит впереди моего войска. А испуганный враг - это уже половина победы.
Подобно многим блистательным полководцам, он понимал, сколь много выиграет, если сумеет поставить себе на службу могучую силу народной молвы. И ему удалось это сделать. Flagellum Dei* - прозвище, данное посланцу Великого Тэнгри христианской церковью, стало восприниматься гуннами с одобрением, а другими народами - с трепетом. Впрочем, со временем эффект даже превзошёл ожидания самого Аттилы: изрядная часть притесняемого властями плебса обеих империй стала смотреть на Бича Божьего как на некоего мессианского освободителя, ниспосланного свыше для того чтобы навсегда покончить с неправедным «царством мрака»... Низы не хотели жить по-старому. Нарыв созрел.
Почва для прихода Разрушителя была подготовлена; она ждала семян и новых кровавых всходов.
***
А вскоре возник и повод к новой войне.
И подала его - как это нередко случалось в истории - женщина.
Летом 450-го года к Аттиле прибыл из Константинополя тайный посланец - евнух по имени Гиацинт - от принцессы Гонории, сестры римского императора Валентиниана III. Он привёз обручальное кольцо, портрет Юсты Гонории и письмо, в котором августа предлагала царю гуннов вступить с нею в брак.
Глава четвёртая
ЮСТА ГРАТА ГОНОРИЯ
Беда всего мира происходит из мелочи, как великое дело - из малых.
ЛАОЦЗЫ
Для нас достаточно того, что у нас было желание.
АЛЬБИЙ ТИБУЛЛ
Предложение принцессы Гонории застало Аттилу врасплох.
Это случилось через несколько месяцев после того как умерла его старшая жена Керка.
Женщин бич Божий считал подобными блестящим безделушкам, которые поначалу радуют взор и услаждают тело, но быстро наскучивают, тускнеют и становятся ненужными. Однако с Керкой совсем иное дело, она была не чета другим. Аттила взял её в жёны, когда ему исполнилось двадцать шесть лет. Много трав поднялось и увяло, молодость давно осталась за линией горизонта - но, несмотря на то что они давно уже не соединялись на ложе любви, Керка до последнего дня пребывала его старшей женой, верным другом и советчиком… И вот теперь она умерла. А затем тайный посланец привёз письмо и обручальное кольцо от Юсты Граты Гонории.
«Очевидно, весть о смерти Керки достигла Константинополя», - подумав так, Бич Божий погрузился в сомнения. В душе у него закипели разноречивые чувства, но он привык прежде всего прислушиваться к голосу подозрительности.
- Никогда бы мне в голову не пришло помышлять о подобном браке, - сделав кислое лицо, проговорил он. - Уж не хочет ли принцесса Гонория занять место моей старшей жены?
- Почему бы и нет, - пожал плечами находившийся рядом Онегезий. - Не вижу ничего удивительного в том, что владеющий половиной мира царит в сердцах женщин.
- Я тоже не вижу в этом ничего удивительного, не зря ведь ромеи говорят: чтобы тебя любили, ты должен быть достойным любви, - проговорил властитель гуннов, и его взгляд остро вонзился в лицо Онегезия. - Но скажи мне, что ты думаешь, и не страшись кары за правдивые слова. Мне трудно поверить в искренность намерений принцессы. Ведь всем известно: каждый ромей имеет по одной жене. А гунны берут их сколько пожелают. Наш народ привык к такому порядку вещей и не меняет его сколько я себя помню. Отчего же тогда Гонория согласна делить меня со всеми другими моими жёнами?
- По-видимому, как ты и предположил, она после смерти Керки надеется занять место старшей жены.
- Но это не то же самое, что быть единственной. А я её даже не помню.
- Согласен, это совсем не то же, что быть единственной. Но, насколько мне известно, у неё безвыходное положение: принцессу держат взаперти, точно дикого зверя, и её будущее обещает быть безрадостным. Что же ей терять в сложившейся ситуации? Почему бы не попытаться обрести свободу посредством замужества?
- В твоих словах есть здравое зерно. По всей видимости, решение Гонории продиктовано её несвободой.
Сказав это, Аттила надолго задумался.
Женитьба на Юсте Гонории позволяла ему потребовать в приданое половину западноримских земель. Конечно же, заранее было ясно: по доброй воле принцессу ему не отдадут. Но разве сможет кто-нибудь помешать непобедимому Бичу Божьему, собрав войско, явиться в Константинополь и отнять свою невесту у тех, кто удерживает её пусть в золотой, но всё же клетке?.. То же самое и с приданым: император Валентиниан не захочет расстаться с половиной Гесперии - но Аттила сумеет подкрепить своё законное требование силой оружия. Не он ли желал войны и готовился к ней? И если уж говорить о законности требований, то не стоит забывать, что Гонория приходится внучкой Феодосию Великому, разделившему Римскую империю на две части - так что, женившись на принцессе, царь гуннов сможет претендовать на оба императорских престола одновременно!
И Аттила, переборов сомнения, решил пойти навстречу судьбе, пославшей ему столь неожиданный, сколь и заманчивый дар:
- Ладно. Среди моих семидесяти жён найдётся место ещё для одной. Правда, ходят слухи о её чрезмерном сластолюбии. Но это ничего. Наши шаманы знают, что нужно обрезать женщине, дабы она утратила все искушения плоти и стала подобна евнухам.
- Ты, как всегда, принял мудрое решение, - почтительно склонил голову Онегезий. - А слухи - они ничего не значат. Став твоей женой, принцесса очистится от любых наветов.
- Это верно, - согласился Бич Божий. - В конце концов, путь каждого из нас предопределён Вечным Небом. И если оно посылает мне Гонорию, значит, я должен с покорностью склониться перед его волей. Да будет так!
Аттила старался не противоречить знакам грядущего, тайным и явным, посылаемым Вечным Синим Небом в сновидениях, а людьми - наяву. Вдобавок он привык не сомневаться в правильности своих решений и - так же, как многие великие люди прежних времён - черпал силу из уверенности в собственной правоте.
Письмо Гонории было зовом судьбы.
И он откликнулся на этот зов.
***
Юста Грата Гонория.
Досужие сплетники обеих империй о ней столько судачили! Более всего подливало масла в огонь то, что подлинная правда о жизни несчастной августы оставалась окутанной покровом тайны.
Её матерью была красавица Элия Галла Плацидия, сестра двух императоров: византийского - Аркадия и римского - Гонория. В 410-м году на Рим напали вестготы под предводительством Алариха. Изнеженный и трусливый император Гонорий бросил вечный город - а заодно и свою сестру - на произвол судьбы, укрывшись за стенами далёкой Равенны: город был окружён топкими болотами и потому считался неприступным. Вестготы захватили Рим и увели с собой юную Плацидию в качестве военного трофея. Вскоре на ней женился Атаульф, ставший после смерти Алариха королём вестготов. Их брак оказался удачным. Но вскоре Атаульфа убили, а Галлу Плацидию вернули императору Гонорию. Тот насильно выдал её замуж за своего полководца (а затем и соправителя) Констанция. От этого брака у неё родились двое детей: сын Валентиниан и дочь Гонория… В 421-м году Констанций умер. Гонорий же внезапно воспылал отнюдь не братской любовью к Галле Плацидии. И вскоре все стали шушукаться об их прилюдных поцелуях в уста и прочих публичных проявлениях чувств. Однако горячая страсть избалованного и непостоянного Гонория быстро сменилась охлаждением - и он, дабы избежать обвинений в кровосмесительной связи с сестрой, отослал её вместе с детьми в Константинополь.
В 423-м году Гонорий заболел водянкой и скончался. Власть в Равенне захватил его секретарь Иоанн. Византийский император Феодосий II, воспротивившись этому, провозгласил императором малолетнего Валентиниана III и послал против узурпатора флот во главе с опытным полководцем Ардавурием, по происхождению готом. Одновременно из Константинополя выступило на запад войско под предводительством Аспара, сына Ардавурия. Сильный шторм разметал византийский флот, и Ардавурий угодил в плен. Правда, Иоанн обошёлся с ним весьма милостиво, поскольку надеялся заключить мир с Феодосием. Ардавурию было запрещено лишь покидать пределы Равенны, а внутри городских стен он не испытывал никакого стеснения в своих передвижениях. Воспользовавшись этим, он сумел настроить против Иоанна его военачальников. Аспар же тем временем достиг северного побережья Адриатики, захватил Аквилею, а затем, преодолев окружавшие Равенну болота, вышел к стенам города. Войско узурпатора переметнулось на сторону Ардавурия, и Аспару открыли ворота Равенны.
Иоанн сдался на милость победителей. Однако пощады он не дождался. Галла Плацидия от имени своего августейшего сына велела отрубить ему кисть правой руки, посадить на осла и отправить на ипподром Аквилеи. Там было разыграно целое представление: при большом стечении народа вокруг Иоанна с ужимками плясали мимы, осыпая его оскорблениями и подвергая всяческим унижениям. А затем под одобрительный рёв толпы он был казнён.
Плацидия стала регентшей при малолетнем сыне Валентиниане III, а когда тот вырос, продолжала сохранять своё влияние на него во всех делах, касавшихся управления империей.
Выросла и старшая сестра Валентиниана - Юста Грата Гонория, облечённая по праву рождения титулом августы. Чтобы не появлялось новых претендентов на власть в лице её потенциального мужа или сына, Гонории не позволяли выйти замуж и держали её под неусыпным надзором, заставляя вести почти монашескую жизнь. Однако наделённая бурным темпераментом девушка не желала смириться с той участью, которую уготовили ей жестокая мать и легкомысленный брат. В 434-м году у неё завязался тайный роман с Евгением, распорядителем императорского дворца. Когда стараниями придворных наушников об этой связи стало известно Галле Плацидии, разразился большой скандал.
- Поверить не могу, что моя дочь ведёт себя как последняя гетера! - кричала Плацидия, побелев от гнева. - Как ты посмела принести такое бесчестье в нашу семью? Или в своей безмерной глупости не понимаешь, сколь сильно могут повредить правлению Валентиниана слухи о твоём блуде? Я готова провалиться сквозь землю от стыда!
- Только о Валентиниане всегда и заботишься, а я словно чужая тебе, - Гонория говорила возбуждённо; она не отворачивалась и не отводила взгляда, и это ещё больше гневило её властолюбивую мать. - Но я всё-таки живой человек, а не мраморное изваяние! Брату угодно держать меня взаперти, не позволяя шагу ступить свободно, а ты потакаешь его прихотям. Мои влечения не могут нанести никакого ущерба правлению Валентиниана, это всё вздор!
- Нет, не вздор. Ты вредишь не только ему, но и своей будущности. Сейчас, быть может, тебе и непросто осознать необходимость ограничений, но когда-нибудь ты поймёшь, что я забочусь о твоей же пользе.
- Заботишься, стесняя мою свободу? Да ты пропитана ханжеством с головы до пят! Любому узнику в темнице предоставлено свободы столько же, сколько мне, если только он не закован в цепи! Такова-то твоя забота о моей пользе?
- Во всём, что ты говоришь, Гонория, много чувства, но мало правды. Не надо преувеличивать, никто тебя в темнице не держит. Ты окружена земными благами, о коих большинство смертных не смеют даже помыслить, да и в передвижениях тебя ограничивают не более, чем диктует необходимость. И всё же не следует забывать о главном: ты должна блюсти своё доброе имя до тех пор, пока мы не изберём тебе достойную партию для супружества.
- А потом я стану рабыней своего мужа? Человека, который, возможно, не будет привлекать меня ни в малейшей мере? Думаешь, я жду не дождусь подобного счастья?
- Ждёшь или нет, не имеет значения. Такова участь всех женщин, нам не изменить заведённый порядок вещей. Нельзя мерить мир одними своими желаниями. И потом, совсем не обязательно супруг окажется тебе неприятен. А если даже окажется - не беда: обычно муж и жена привыкают друг к другу и со временем находят взаимное удовольствие во многих сторонах брака. Уж поверь мне, я имею достаточный опыт, чтобы разбираться в этом.
- Мне нет дела до твоего опыта, я хочу сама выбирать. И не когда-нибудь потом, а сейчас.
- Ты - августа, и потому не хозяйка своей судьбы. Подумай о монахинях, которые нисколько не тяготятся своим девством. А ведь их жизнь куда скуднее твоей.
- Но я не монахиня и не давала обет непорочности. Зачем же ты уподобляешь меня христовым невестам? Зачем диктуешь свою злую волю и втаптываешь мою жизнь в прах? Даже ядовитые змеи и отвратительные жабы не причиняют зла своему потомству! А ты… ты просто завидуешь моей молодости и хочешь, чтобы я страдала! О-о-о нет, я не собираюсь тебе подчиняться и не стану засыхать в одиночестве!
- Не собираешься подчиняться? Ха-ха-ха! Да что ты можешь, несчастная? Разве только сбежать из дворца с каким-нибудь жалким рабом? Ну, тогда тебя ждёт незавидная участь!
- Если б нашёлся раб, достойный моей любви, то и сбежала бы! Лучше скитаться и нищенствовать с любимым человеком, чем быть запертой в золотой клетке, куда меня заключили родная мать и недалёкий братец!
Галлу Плацидию не могли тронуть ни упрёки, ни мольбы, ни угрозы. Сама с юных лет служившая игрушкой страстей и познавшая бессчётно мужчин, она в последние годы стала несусветной ханжой в отношениях с дочерью - и теперь оставалась глуха ко всему, что противоречило её понятиям о целесообразности. Взгляд Галлы Плацидии излучал высокомерие и непреклонность.
- Твоё сердце переполнено греховными желаниями, Гонория, умерь их, пока не поздно, - произнесла она твёрдо. - Тебе необходимы разум и хладнокровие, а сердце плохой советчик, не следует к нему прислушиваться. И не питай иллюзий относительно своей будущности. Терпение Валентиниана не безмерно, да и моё тоже. Тебе ли роптать, окружённой всей роскошью мира? Или хочешь провести остаток дней в монастырском уединении? Если не сумеешь обуздать свои порочные наклонности, то этим закончится, обещаю.
Гонория открыла было рот, чтобы дать достойную отповедь. О, с каким злорадным удовольствием она бы сейчас перечислила множество мужчин, с которыми её мать бесстыдно оскверняла супружеское ложе! Разве подобные тайны возможно скрыть во дворце, где столько глаз и ушей? Нет! Даже спустя десятилетия отзвуки былых измен сладострастными вздохами затихают под дворцовыми сводами, и слухи о них - тихо, с боязливой оглядкой, но всё-таки передаются из уст в уста… А ещё она напомнила бы матери о том, как её, пленницу, передавали из рук в руки вестготские воины - до тех пор, пока она не стала женой короля Атаульфа. И как после убийства Атаульфа узурпатор Сингерих приказал истребить всех его детей от первой жены, а Галлу Плацидию изгнал из дворца в Барселоне, заставив её идти перед своей лошадью вместе с прочими пленницами. После этого она вновь пошла по рукам варваров... Ей повезло, что после семидневного правления Сингерих был убит, а королём вестготов стал Валия, который согласился за шестьсот тысяч мер пшеницы вернуть Галлу Плацидию её брату, императору Гонорию… Так ей ли рассуждать теперь о добродетели, принуждая дочь к непорочной жизни? Ни для кого не секрет, что и поныне, будучи уже в преклонных летах, Плацидия часто делит ложе с красивыми юношами - ведь никто не осмеливается отказать могущественной матери августа Валентиниана III. Поистине страсти и желания не покидают человека, пока он топчет бренную землю… Так чем же Гонория хуже своей матери? Почему она обделена усладами жизни, кои доступны всем - не только знатным дамам, но даже самым тёмным простолюдинкам? Ведь она не безродная невольница и заслуживает лучшей участи!
Всё это Юста Гонория хотела бросить в лицо Галле Плацидии. Однако, вовремя спохватившись, заставила себя промолчать: что-то в голосе матери подсказало ей, что угроза ссылки в монастырь была отнюдь не пустословным сотрясением воздуха.
На следующий день после этого разговора незадачливого любовника Евгения тихо умертвили. А Гонорию отправили в Константинополь, где её стали пуще прежнего оберегать от контактов с посторонними мужчинами.
…Истомившаяся вынужденным одиночеством, не желавшая покориться судьбе Юста Грата Гонория, затаив дыхание, слушала рассказы придворных о вездесущем и неустрашимом варваре, Биче Господнем, железной рукой покорявшем народы. Она мучительно обдумывала то положение, в которое угодила. И в голове опальной августы вызревали неожиданные мысли, которые поначалу пугали её, но день ото дня становились всё более привычными.
Она была отважнее многих мужей своей эпохи. Не зря франк Меробауд, военачальник и поэт, сложивший оду ко дню крещения дочери Валентиниана, не преминул обрисовать в своей поэзе и облик Гонории: «Когда его сестра стоит рядом с ним, она подобна луне, озарённой солнечным светом. Если она выйдет замуж, это можно будет сравнить лишь с союзом Фетиды и Пелея*».
Но Гонория всё явственнее чувствовала неумолимый бег времени. Порой она брала ручное зеркальце в золотой оправе и подолгу смотрелась в него, выискивая у себя первые признаки старения: намечающиеся морщинки, лёгкие тени под глазами - что-нибудь в подобном роде… Нет, пока не было ничего этого! Однако она прекрасно понимала: ничто не вечно, рано или поздно её красота всё равно отцветёт и увянет, древний языческий Хронос просто затаился и ждёт своего часа, а потом отберёт у неё то единственное, что у неё не смогли отнять ни Галла Плацидия, ни Валентиниан - и, лишённая привлекательности, она уже не сможет рассчитывать на любовь мужчин и радости духа и плоти, кои происходят от близости с ними.
…И вот Гонории исполнилось тридцать два года. А впереди она не видела ничего, кроме медленного приближения к старости в унылой обстановке полузаточения в золотой клетке. Где же искать избавления от безрадостной перспективы? Кто способен дать ей прибежище от всесильных и безжалостных родственников? Только человек ещё более могущественный - такой, как этот грозный предводитель гуннов!
Быть может, он не столь жесток и страшен, как его представляют здесь, в Константинополе? Да-да, наверняка ей удастся за грубым обличьем варвара обнаружить его истинную сущность и увидеть, что в действительности Аттила намного благороднее и совершеннее, чем окружающие её придворные подхалимы и скопцы, сребролюбцы и святоши.
О, как Гонория сожалела, что появилась на свет в неудачную эпоху и в неподходящем месте! Ей следовало бы родиться амазонкой. Вот кто, по её мнению, был по-настоящему свободен. Ведь, по утверждению Плутарха и Диодора Сицилийского, эти женщины-воительницы, жившие на границе ойкумены, сами управляли обществом, а мужчины находились у них в подчинённом положении, занимались домашним хозяйством и воспитанием детей. Амазонки покорили много соседних народов, совершали походы в Египет и Аравию, в Сирию и Фракию. Они были полнокровными хозяйками жизни, и каждая могла выбрать себе мужчину по нраву. Жаль, что ныне мир устроен по-иному.
Так думала Гонория, пока у неё в сознании оформлялся, приобретая всё более чёткие контуры, план грядущего освобождения. Она понимала, что от одного её желания, сколь бы ни было оно горячим, положение в лучшую сторону не изменится. Следовало предпринять решительные действия.
И наконец Гонория решилась. После чего призвала к себе верного слугу-евнуха и велела ему отправляться к Аттиле с предложением брака. Повелитель народов и царств, кумир непобедимой степной конницы, несущей ужас врагам, - разве может он дать повод кому бы то ни было усомниться в его силе и могуществе? Разумеется, не может! Так пусть же царь гуннов поторопится к ней, ведомый своими варварскими богами бури и неистовства, чтобы защитить её от злой воли ненавистного брата. Она будет ждать.
Теперь Гонория уже почти не сомневалась, что задумала удачную интригу, и всё у неё должно получиться.
Нет, разумеется, она не любила Аттилу так, как любила преданного смерти Евгения (о, её сердце до сих пор отзывалось сладкой дрожью, когда она вспоминала жаркие объятия придворного красавца, его поцелуи, его гибкое тело, такое неутомимое и желанное!).
Но живое - живым.
Возлюбленного Евгения не вернуть, и Гонория понимала, что память о нём следует спрятать как можно глубже, в самые далёкие тайники сердца. Однако ей следовало позаботиться о своей дальнейшей участи. И лучшего кандидата в мужья, чем Аттила, ей не найти, Гонория была в этом уверена.
***
Пока послы Аттилы держали путь в Константинополь, там произошли большие перемены.
В конце июля Феодосий II выехал на охоту. Внезапно, чего-то испугавшись, его лошадь понесла - император выпал из седла и расшибся насмерть.
Узнав об этом, Хрисафий горько разрыдался:
- Всё пропало, господи Иисусе! Всё пропало! Мне уготована участь зерна, брошенного между жерновами чужого властолюбия!
Гибель Феодосия не предвещала евнуху ничего хорошего. Он знал, что его жизнь отныне подвешена на тонком волоске, и малейшего сквозняка в императорских покоях окажется достаточно, чтобы тот оборвался.
Очень скоро его опасения подтвердились самым наихудшим образом.
Поскольку Феодосий не имел детей, константинопольский трон унаследовала его сестра Пульхерия. Первая из женщин, вступившая на византийский престол, она была умна и решительна, а потому не замедлила предпринять ряд шагов для упрочения своей власти. Прежде всего она избавилась от Хрисафия, с чьим влиянием на брата была вынуждена мириться многие годы: теперь Пульхерия велела схватить ненавистного евнуха и заточить его в темницу.
- Феодосий был добрым человеком, царствие ему небесное, - сказала она, осеняя себя крестным знамением, - но совсем не разбирался в людях. Я же не потерплю при себе наушников, алкающих едино богатств земных. У меня главным наперсником и советчиком будет человек бескорыстный и достойный… мой муж!
Это заявление несказанно поразило придворных. Ведь всем было ведомо о данном августой обете целомудрия. Однако Пульхерия, не считавшая возможным одной удержать в своих руках власть, нашла весьма хитрый выход из положения. Она предложила прославившемуся своими воинскими деяниями сенатору Флавию Маркиану формально вступить с нею в брак при условии, что он не станет покушаться на её девственность. Маркиан не испытывал долгих колебаний:
- Я горд оказанной мне честью и с радостью отвечу согласием, - сказал он Пульхерии. - Но чтобы между нами не было и тени лжи, вынужден, со своей стороны, выдвинуть одно условие.
- Какое же?
- Я - воин, и хотя неприхотливая жизнь мне привычна, однако я не скопец. Поэтому вряд ли плоть моя смирится с пожизненным целомудрием. Если же мне будет позволено, не посягая на чистоту супружеского ложа, прибегать к услугам других женщин…
- Довольно, можешь не продолжать, - прервала его новоявленная императрица. - Не могу приветствовать то, о чём ты толкуешь. Но и препятствовать этому не в моей власти, ибо сама я не способна дать тебе то, что все жёны обязаны предоставлять своим мужьям. Господь тебе судья, Маркиан.
- Тогда я готов подчиниться своему жребию. И клянусь: во всём остальном никогда не дам повода усомниться в моей верности.
- Это мне и нужно, - удовлетворённо кивнула головой Пульхерия. - Надеюсь, ты приложишь все усилия к тому, чтобы по дворцу не расползались слухи о твоих… встречах с другими женщинами.
- Обещаю.
- А я буду молиться, чтобы отец наш небесный простил тебе сей невольный грех.
Через несколько дней после этого разговора Пульхерия провозгласила Маркиана императором.
До сих пор в империи бытовал светский обряд коронования, сохранившийся с языческих времён. Заключался он в торжественном водружении венца на голову вступавшего на престол императора. Пульхерия - первая в византийской истории - пожелала оцерковить данный акт, попросив архиепископа Анатолия Константинопольского короновать Маркиана; при этом был совершён и библейский обряд миропомазания.
Флавий Маркиан, начинавший свою карьеру простым воином, едва умел писать, но вместе с тем отличался природным умом и твёрдостью характера. Став императором, он сразу же распорядился умертвить Хрисафия, выпустил указ о сложении недоимок казне за десять лет и запретил широко распространившуюся при Феодосии II продажу государственных должностей.
…И тут прибыли послы от Аттилы.
Они потребовали отдать им Гонорию, сообщив, что царь гуннов получил от неё согласие на замужество, и никто не смеет препятствовать его желанию соединиться с принцессой. А ещё они напомнили Маркиану, что тот задерживает выплату дани, причитающейся гуннам по мирному договору:
- Наш царь велел передать: если мы не получим золота в скором времени, то он снова приведёт сюда войско и возьмёт сам всё, что ему нужно.
- Гонорию я на днях отослал к Валентиниану, - солгал Флавий Маркиан. - А дани платить вам не стану ни при каких условиях. Даже если вы прольёте реки крови и станете купать в ней своих коней. Алчность Аттилы столь велика, что если б она превратилась в жажду, то смогла бы осушить все моря мира. Передайте своему царю: золото у меня для друзей, для врагов - железо.
***
Визит гуннских послов не явился неожиданностью для императора Маркиана, ибо евнух Гиацинт после возвращения от Аттилы был схвачен. Под пытками он выдал изменнические намерения Гонории, прежде чем его обезглавили.
…После того как послы пустились в обратный путь, Маркиан и Пульхерия немедленно отправили Гонорию в Равенну, к брату. Жизнь ей сохранили только благодаря заступничеству матери.
А Византия начала подготовку к большой войне с варварами. Для защиты Константинополя Маркиан принялся спешно стягивать в столицу войска со всех концов империи.
Когда Аттиле передали дерзкий ответ императора, он задумчиво сказал:
- Маркиан прямодушен и не умеет держать язык на привязи. Выходит, ему не терпится померяться со мною силами. Судя по рассказам, он храбрый воин. А для воина нет ничего хуже, чем бесплодное ожидание. Вот и пусть подождёт. Сам-то он стал императором только благодаря браку с августой Пульхерией. Я также намерен стать законным императором в глазах ромеев, и для этого нужна Гонория. А раз она сейчас в Равенне - значит, и мне следует обратить свой взор туда.
***
Когда император Валентиниан III узнал о своевольном поступке Гонории, его охватило негодование.
- Ты подобна змее, жалящей исподтишка! - орал он на только что приехавшую сестру и в запале топал ногами. - Готова лечь под грязного язычника, лишь бы усладить своё похотливое лоно! Замужества захотела, да?! Ценой измены! Так я устрою тебе замужество, блудница вавилонская! Выдам за самого отвратительного старика, какого только найду в пределах Гесперии!
- Не тебе говорить о блуде, жалкий прелюбодей, - отвечала Гонория, бледная и осунувшаяся из-за переживаний последнего времени. Не в силах сдерживаться, она тоже сорвалась на крик.
- И не забывайся, я не рабыня, с которой тебе позволено обращаться как заблагорассудится!
- О да, ты не рабыня! Ты хуже! Бесчестная и скудоумная предательница - вот как следует тебя назвать! Зловонная болотная жижа, оскверняющая подмётки, и та много чище твоей тёмной души!
- Я вижу, ты отважен, когда перед тобой стоит слабая женщина. Но, хвала господу, есть на свете человек по-настоящему могущественный, которого не остановят все твои легионы. И он явится за мной!
- И кто же этот человек? Ну-ну, произнеси же наконец имя этого ангела во плоти, своего избранника! Что, сознаёшь безнадёжность своего положения, потому не отваживаешься? Боишься, что небо поразит тебя на месте за одно упоминание нечестивца?
- Лишённая свободы, чего же ещё я могу бояться? Бич Божий - вот его имя!
- Кто?
- Или ты глух, раз не сумел расслышать то, что я тебе сказала? Так повторю: Аттила - вот имя моего избранника!
- Значит, послы гуннов не соврали Маркиану: ты тайно сносилась с царём варваров и дала ему согласие на замужество?
- Да, это правда, мы сговорились с ним, и я обязательно выйду за него. Цена моей жизни была ничтожна до тех пор, пока я не стала невестой Аттилы, но теперь она возросла до небес, и тебе придётся с этим считаться.
- Ха-ха-ха! Да посмотри на себя, самовлюблённая безумица, одержимая демоном похоти! У этого гунна сотни юных наложниц, а ты возмечтала, что его очаруют твои усохшие прелести! Им движет честолюбие и только! Одумайся, безумная!
- Скорее это ты безумец, если не сознаёшь, сколь опасно держать в положении невольницы невесту властителя гуннов. Многие народы покорны ему: Бич Божий повелит - и они выступят в поход в любом направлении, куда бы ни указал им Аттила царственным перстом.
- Царственным перстом, ха-ха-ха! Да он же варвар! И властвует над дикими народами!
- Зато над ним никому не дано властвовать. Только женщине, которой он отдаст своё сердце. И этой женщиной стану я. Что бы ты ни говорил, каждый день приближает меня к желанной цели. Вот погоди, скоро Бич Божий явится и спросит с тебя за все мои муки!
- Можешь не тешить себя напрасной надеждой, всё будет не так, как ты замыслила, - сказал Валентиниан и вытер ладонью обильно выступивший на лбу пот. - Женившись на тебе, Аттила связал бы себя неразрывными узами с Гесперией, но он не получит столь щедрого подарка. Я позабочусь о том, чтобы этот неотёсанный варвар потерял всякий интерес к твоей жалкой персоне.
…Вскоре император выполнил свою угрозу, насильно выдав сестру замуж за сенатора Флавия Басса Геркулана*, человека верного и весьма состоятельного, но преклонного годами.
Несмотря на замужество, Гонория продолжала лелеять сумасбродные мечты. Оттого оставляла не разобранным приготовленный для побега сундучок, в который, помимо разнообразных одеяний, были сложены золотые украшения, ножницы и кусачки для обрезки ногтей, пинцеты для выщипыванья волос, мыльные шарики, губка, несколько кусков пемзы, банная скребница, пудреница, флакончики из оникса с ароматическими маслами, настоями и эссенциями, а также баночки с разнообразными кремами, притираниями, красками, благовониями, белилами из пурпурной улитки, цветными тенями для век, румянами из красной охры и прочими косметическими средствами, без которых не обходилась ни одна знатная римлянка. Впрочем, обитый медью дорожный сундучок так и не пригодился Гонории: видя, что она не желает умерить свой нрав, Валентиниан велел упрятать строптивую сестру под замок. После этого даже малые крохи свободы, коими она пользовалась до сих пор, стали ей недоступны.
О дальнейшей судьбе Гонории ходили разные слухи. Одни утверждали, будто её отравили. Другие говорили, что она прожила ещё много лет, тихо угасая в заточении - до конца своих дней ей так и не удалось выйти на волю. Да мало ли что рассказывали. Мутные воды истории сомкнулись над непокорной женщиной, родившейся в грозную эпоху под несчастливыми светилами.
Таким образом, когда в ворота Равенны въехали посланцы от гуннского царя, Юста Грата Гонория уже пребывала под охраной, столь надёжной и многочисленной, словно она являлась величайшей драгоценностью империи.
В ответ на требование выдать Аттиле его невесту гуннам было объявлено, что недавно Гонория вступила в брак с достойным гражданином Рима, и никто, кроме всевышнего, не вправе разлучить её с супругом.
Узнав об ответе Валентиниана, Аттила не выказал ни гнева, ни удивления.
- Я знал, что так и будет. Остаётся лишь поблагодарить августа за то, что он не даст заржаветь в ножнах мечам моих воинов.
Он сказал это спокойным голосом. Но в его глазах уже разгорался огонь грядущих пожарищ Европы.
Вскоре грозные полчища Бича Божьего стали собираться в Паннонии, готовясь к великому походу.
Глава пятая
НАШЕСТВИЕ
Они были гневом Господним. Так часто, как его возмущение вырастает против верующих, он наказывает их Гуннами, чтобы, очистившись в страданиях, верующие отвергли соблазны мира и его грехи и вошли в небесное королевство. Народ Гуннов был столь дик, что когда они чувствовали голод во время битвы, то протыкали конскую вену и удовлетворяли свой аппетит, выпивая кровь.
ИСИДОР СЕВИЛЬСКИЙ
Аттила не торопился начинать войну. В конце 450-го года он попытался склонить на свою сторону Теодориха, короля вестготов. Но тот ответил, что предпочитает жить в мире со всеми соседями. Однако вскоре шпионы донесли, что Теодорих вступил в переговоры с римским сенатором Мечелием, которого прислал к нему magister militum* Флавий Аэций - и они пришли к соглашению о совместных действиях против гуннов. К союзу римлян с вестготами примкнули аланы, франки, саксы, литианцы, ринарии, олибрионы, бритты из Арморики (нынешней Бретани) и бургунды; последние жаждали отомстить за опустошительный набег, совершённый гуннами на их земли несколько лет назад…
Полученные сведения заставили Аттилу изменить свои планы. Прежде чем идти в италийскую сторону, он решил направиться в Галлию и разбить союзников Гесперии.
Зимой 451-го года Бич Божий призвал к себе шаманов:
- Сегодня разожгите костры для совершения всех обрядов. Завтра будем седлать коней.
С наступлением вечера его воины, собравшись у священных костров, приступили к ритуалу очищения оружия огнём. А шаманы окропляли землю вином и кумысом и, вознося камлания Вечному Небу, просили Великого Тэнгри о даровании им победы и богатых трофеев…
Потом наступила ночь. Костры погасли, и в небе стали видны звёзды - далёкие души ушедших предков, одобрительно смотревшие на гуннов и обещавшие им свою молчаливую поддержку: одним - в жизни, другим - в смерти. Казалось, они подсказывали: «Поспешите, времени осталось мало. Скоро удел многих из вас завершится, и они воссоединятся с нами, но всех остальных ждут победы и великая слава…»
***
Можно долго натягивать тетиву, но когда стрела выпущена из лука, её уже не вернуть назад.
Они тронулись в путь ранним утром, едва коснулась облаков на востоке первая кровь рождавшегося за горизонтом рассвета.
Свежий ветер дул им в лица, и ноздри всадников хищно раздувались: в воздухе пахло войной! Всех переполняла радость от предвкушения ратных свершений, ради которых только и стоит жить настоящим воинам. Они уже ощущали солоноватый привкус новых побед на губах…
Самые лучшие, самые надёжные и доказавшие свою отвагу во многих битвах гуннские богатыри выступили из Паннонии, ведомые Бичом Божьим. Вместе с ним ехал и юный Эрнак, его сын от умершей при родах жены Ески.
Акациров и несметные полчища гуннов, явившихся с Кавказа, из Сибири и Средней Азии, вёл Эллак, старший сын Аттилы от жены Энки*.
Вместе с гуннами шли - конно и пеше - остготы короля Валамира, гепиды короля Ардариха, герулы короля Фара, швабы короля Гервальта, квады короля Сидо, ругии короля Визигаста, скиры короля Дагомута.
Были с ними также алеманны, кельты-бастарны, тюринги, чёрная угра, анты и многочисленные славянские племена.
Поток варваров, вбирая в себя всё новые и новые человеческие ручейки, ширился и безостановочно катился в направлении заката. Это было начало лавины, которой предстояло в скором времени обрушиться на мир.
Сухая земля летела из-под конских копыт, и тучи пыли вились над войском Бича Божьего, застилая солнечный свет.
***
К началу месяца Марса*, когда закончились зимние холода, и ручьи, весело журча, понесли талые воды в пограничный Ренус, уже вся Галлия гудела: Аттила идёт!
Во все провинции огромной империи - от селения к селению, от одной крепости к другой - летели гонцы, передавая эту нерадостную весть, обещавшую близкие потрясения.
В городах и селениях поселилась тревога. Воины и крестьяне, купцы и ремесленники, рабы и вольноотпущенники были исполнены душевного смятения. Повсюду тревожно переговаривались:
- Слышали новость? Дьявол грядёт из восточных земель. По слухам, гонит он перед собой, аки саранчу прожорливую, несметные легионы варваров. Исполненные боевого духа, они торопятся срывать кровавые цветы на полях сражений.
- Дьявол? Нет, скорее это господь занёс над нами карающую десницу.
- Одно другого не легче. Скоро в царствии небесном народу изрядно прибавится.
- Не знаю, как в царствии небесном, а в аду - это точно!
- Да уж, что верно, то верно. Святых и целомудренных сейчас если поискать по всей Гесперии, то, пожалуй, только среди умалишённых и сыщешь... Аттила нас всех разжуёт и проглотит.
- Надо идти в храм - замаливать грехи, не откладывая дело до греческих календ*. А то как бы не стало поздно.
- А по мне - так лучше в лупанарий. Отвести душу, ублажить тело, да и деньги потратить себе во благо, чтоб они не достались варварам. Их ведь с собой на тот свет всё равно не заберёшь. Воспарить на небеса легче тому, кого не тянет к земле туго набитая мошна.
- В самом деле, раз уж близится крушение всего сущего, то не стоит ни за что цепляться в дольних пределах.
Тень Бича Божьего нависла над Европой, словно безжалостный молот, занесённый над головой жертвенного животного.
Не испытывая страхов и сомнений, Аттила двигался навстречу грядущему. И время мчалось сквозь события, подобное резвому скакуну, закусившему удила.
***
Ойкумена содрогалась от конского топота и скрипа кибиток, нескончаемой вереницей катившихся с востока на запад.
Невиданное полумиллионное войско двигалось вдоль Истра. Оно растянулось на огромных пространствах не только в длину, но и вширь, предавая огню и мечу встречавшиеся на пути римские крепости.
Города, чьё население осмеливалось защищаться, засыпали тучами стрел и огромными каменными ядрами из метательных машин. Гунны забрасывали на крепостные стены длинные волосяные лестницы с крючьями на концах - и, словно полчища муравьёв, сплошь облепляли своими телами поверхность каменной кладки, с невероятной быстротой взбираясь наверх. Они гибли тысячами, но место каждого убитого тотчас занимали новые атакующие… И ни один город не устоял перед этим диким натиском. Пали Виндобона (Вена), Август Виделиков (Аугсбург), Виндонисса (Виндиш). Затем полчища Аттилы сразу в нескольких местах переправилось через Ренус и, двигаясь вдоль реки на север, разрушили Аргенторат (Страсбург), Спейер, Вормс и Могонтиакум (Майнц)… Как вода, прорвавшая плотину, обрушились гунны на Гесперию и затопили её.
- Вперёд, мои отважные удальцы! - кричал Бич Божий, подбадривая воинов, идущих на приступ крепостей. - Священный Меч Великого Тенгри дарует нам победу!
Его мысли простирались далеко. Он был полон решимости, от него исходил дух уверенности, который умножал силы нападавших; и отсвет пожарищ метался в блеске прищуренных глаз Аттилы.
И его бойцы карабкались вверх по штурмовым лестницам - под градом стрел, камней, брёвен и кипятка - прямо на пики защитников городских стен. Катапульты гуннов обрушивали на головы осаждённых метательные снаряды и большие горящие стрелы, обёрнутые просмолённой паклей. Мощные тараны пробивали в крепостных стенах бреши - и туда устремлялись лавины варваров, уверенных в своей непреоборимой силе. Крики ярости смешивались с криками, исполненными боли и страдания.
Побеждённым не было пощады.
- Почему сразу не выказали мне покорности? - сердито говорил Аттила. - Почему оборонялись? Если б открыли городские ворота в первый же день - тогда был бы другой разговор. А сломленные силой утратили право роптать на свою гесперийскую Фортуну!
Правда, он всегда позволял хоронить воинов противника по их обычаям, дабы не оставлять непогребённых тел: гунны верили, что души не упокоившихся в земле врагов могут мстить живым.
Города предавались безжалостному разграблению. Повсюду, куда бы ни обратился взор завоевателей, громоздились горы убитых, и некому было убирать разлагавшиеся тела. Юношей и девушек угоняли в рабство; зачастую подобная же участь ждала и разного рода мастеровой люд - такие рабы ценились высоко, ведь сами гунны хорошо умели только воевать, а учиться ремёслам считали ниже своего достоинства… Если какой-нибудь город сопротивлялся особенно яростно, Бич Божий говорил своим полководцам:
- Здесь проросло отравленное семя. Нельзя позволять ему размножаться дальше и зеленеть новыми всходами. Когда этот город падёт, отправьте в забвение всех его жителей, до последнего младенца.
Страшен был час расплаты за непокорность. Мутной бурливой рекой свирепое воинство Аттилы врывалось на улицы, растекалось по площадям, переулкам и дворам, сметая на своём пути жалкие кучки пытавшихся давать им отпор, врываясь в дома, грабя и убивая, убивая, убивая… Победители были опьянены кровью и не знали удержу в бесчинствах. Смерть шла по их следам и накрывала всё своей беспробудной тенью.
***
Вскоре войско Аттилы повернуло на запад.
Не сумев оказать сколько-нибудь продолжительного сопротивления, были взяты и разграблены Тревера (Трир) и Диводур (Мец)… «Итак, гунны вышли из Паннонии и, как утверждают некоторые, накануне святой пасхи пришли в город Мец, опустошая всё на своем пути, - записал Григорий Турский в «Истории франков». - Они предали город огню, убивали народ остриём меча, а самих служителей господних умерщвляли перед священными алтарями. Во всём городе не осталось ни одного неповреждённого места, кроме часовни блаженного Стефана, первомученика и диакона…»
Пересказал Григорий Турский и легенду о том, как «…одному верующему человеку было видение, будто блаженный диакон Стефан беседовал со святыми апостолами Петром и Павлом о гибели города и говорил им так: «Молю вас, мои владыки, возьмите под свою защиту город Мец и не позволяйте врагам сжечь его, потому что в этом городе есть место, где хранятся мои грешные останки. Пусть лучше народ знает, что я что-то значу для господа. Но если грехи народа настолько велики, что нет другого исхода, как предать город огню, то, по крайней мере, пусть хоть эта часовня не сгорит». Апостолы отвечали ему: «Иди с миром, возлюбленнейший брат, пожар пощадит только одну твою часовню! Что же до города, мы ничего не добьёмся, так как на то уже есть божья воля. Ибо гpexи народа возросли, и молва о его злодеяниях дошла до самого бога; вот почему этот город будет предан огню».
Ариане* Галлии верили в то, что Аттила послан самим всевышним в наказание грешникам. И многие смирились, потеряв волю к сопротивлению. В городах, к которым приближалось его войско, всё чаще звучали малодушные голоса:
- Тёмные времена настали. Никогда прежде нам не угрожала такая опасность. Даже представить страшно, что нас ожидает, если враг восторжествует.
- Известно что: каждый мужчина, способный держать в руках оружие, получит стрелу в бок или копьё в сердце. Наши дома разграбят, а жён и детей уведут в неволю, обратят в двуногий скот. И никакой надежды на спасение. Горе нам!
- Возможно ли не пасть духом при виде адского воинства? Если такое кому-нибудь под силу - хотелось бы мне взглянуть на этого человека с поистине львиным сердцем.
- Да кому охота храбриться понапрасну? У всех кровь стынет в жилах.
- Если верить слухам, гунны сведущи в науке тёмной волшбы. Стоит ли сопротивляться неодолимой силе? Как сухая палка не остановит меча, так и мы не сможем воспрепятствовать Аттиле силой оружия. К чему же отдавать свои жизни за бессмысленное дело? Кому это нужно?
- Известно кому. Это нужно нашей знати, которая трясётся над своими богатствами. Да ещё безумцам, не сознающим безнадёжности своего положения. А нам пленение варварами не сулит ничего хорошего.
- Дикие племена, как хищные звери, всегда стремятся к намеченной цели, не испытывая умственных терзаний и страха смерти. В этом их сила, потому они и богаты удачей.
- А всё же надо сопротивляться. Если дойдёт до дела, то мы - прежде чем сами погибнем - сумеем нанизать на свои копья и стрелы немало вражьих жизней.
- До дела-то наверняка дойдёт, но в сопротивлении нет никакого смысла. Ведь гунны подобны лернейской гидре*: сколько их ни убивай, на место каждого павшего встают трое новых воинов, свирепее прежних.
- Если это кара небесная, то, в самом деле, не проще ли отбросить ложные упования и склонить головы в покорности и непротивлении? Жизнь - дар бесценный и невозвратный. Кому охота её терять?
- Верно, у человека нет ничего дороже жизни. Всё равно нам вряд ли удастся выстоять. А у склонённой головы больше шансов удержаться на плечах…
***
Среди германских племён распространился слух, будто с войском гуннов идут ульфхедхинны - человеко-волки: с виду обычные люди, они перед боем облачаются в волчьи шкуры и, «слившись» с этими хищниками, проявляют звериную свирепость и неистовство, пренебрегая опасностью и болью от ран; они так жестоки, что не нуждаются в оружии и убивают врагов своими щитами. Некоторые из тех, кто ещё помнил древнюю веру своих предков, пришедших из-за Свевского моря, говорили:
- Тогда Аттила - это, наверное, сам волк Фенрир, рождённый великаншей Ангрбодой от злого бога Локи, сеятеля лжи и зачинщика распрей. Боги держали Фенрира на цепи, изготовленной из шума кошачьих шагов, женской бороды, корней гор, медвежьих жил, рыбьего дыхания и птичьей слюны - а теперь он порвал эту цепь и скоро откроет свою пасть от земли до неба, чтобы сожрать наш мир, вместе со всеми его богами и людьми!
Даже внешний вид гуннов устрашал. Их черепа имели неестественно удлинённую форму - это достигалось тем, что гуннские женщины особым образом перевязывали головы своим младенцам... Невысокие, широкоскулые, с узким разрезом глаз, со смуглыми и плоскими, как ржаные лепёшки, лицами, европейцам они казались посланцами самого ада. Аммиан Марцеллин писал о гуннах: «Их дикость превосходит всё мыслимое; с помощью железа они испещряют щёки новорожденных глубокими шрамами, чтобы в зародыше уничтожить волосяную растительность, поэтому и старея они остаются безбородыми и уродливыми, как скопцы. У них коренастое телосложение, сильные руки и ноги, широкие затылки; а шириной своих плеч они внушают ужас. Их скорее можно принять за двуногих животных или за те грубо сделанные в форме туловищ фигуры, что высекаются на краях мостов... Гунны не варят и не приготавливают себе пищу, они питаются лишь корнями диких растений и сырым мясом первых попавшихся животных, которое они иногда предварительно согревают, держа его, сидя на лошади, промеж ляжек. Они не нуждаются в крыше над головой, и у них нет домов, равно как и гробниц... Тело они прикрывают полотном или сшитыми шкурками полевых мышей: они не ведают различия между домашней и выходной одеждой и, однажды облачившись в свое тусклое одеяние, не снимают его, пока оно не развалится от ветхости... Они кажутся пригвождёнными к своим лошадям... ибо и едят, и пьют, не сходя с них на землю, даже спят и высыпаются, склонившись к тощим шеям своих скакунов».
Действительно многих ввергало в ужас то, что воины Аттилы в походе питались сырым мясом: нарезав его полосками, укладывали под седло и ездили целый день, а вечером доставали и употребляли в пищу - тёплое, хорошо отбитое и пропахшее конским потом…
А Бич Божий всемерно старался взращивать зёрна страха, посеянные в сердцах врагов:
- Не щадите никого, - говорил он своим воинам. - Чем страшнее будет расправа над неприятелем сегодня, тем меньшее сопротивление он окажет нам завтра!
И гунны, исполняя его волю, сеяли смерть и трепет на своём пути. Они отрубали головы поверженным противникам и, воздев на копья, возили их с собой до тех пор, пока это им не надоедало; затем головы летели в серую придорожную пыль, подобно гнилым кочанам капусты. Пленных мальчиков они подвешивали за срамные уды, а девушек привязывали за руки к шеям лошадей и разрывали на части.
Каждый новый день напоминал множество других, предшествовавших ему. И вместе с тем каждый новый день был страшнее предыдущего.
***
Земля стонала под неисчислимым множеством копыт. Кровавыми зигзагами протянулся маршрут полчищ Аттилы, вновь устремившихся на север. Ими были обращены в руины Колония (Кёльн) Атуатука Тугрорум (Тонгерен), Дурокорторум (Реймс), Неметоценна (Аррас) и множество других больших городов и малых селений. Затем гунны резко повернули на юг. Казалось, ничто не могло угасить воинственный пыл варваров, их жажду крови и наживы. Не существовало препятствий, способных остановить безжалостных завоевателей. Водные преграды гуннские наездники легко преодолевали вплавь, а пехоту, осадные орудия и разнообразные грузы они переправляли при помощи плотов и понтонов, применяя при их постройке надутые мешки из шкур животных. Имелся у них и весьма своеобразный способ борьбы с бездорожьем: они укладывали пленников в колеи дорог и прибивали их кольями к земле, чтобы по человеческим телам могли проехать нагруженные трофеями кибитки…
Перед лицом этого яростного наступления огромные толпы местных жителей, побросав свои дома, бежали без оглядки: немногие счастливчики - на телегах, а большинство - пешком. Каждый хотел спасти себя, свою семью, а если удастся, то ещё и хотя бы малую толику из нажитого имущества. Последнее весьма интересовало разбойников, число коих множилось день ото дня, как это обычно случается в смутные времена. На них не было никакой управы, разбойные шайки нападали на беженцев не только по ночам, но уже и средь бела дня, расправлялись с беззащитными людьми и овладевали их жалким скарбом. Жизнь человеческая ничего не стоила.
Дороги были забиты живыми, а обочины - трупами. Мёртвые младенцы лежали в пыли возле своих мёртвых матерей. Трупы разлагались, над ними стоял отвратительный смрад, а на их лицах сидели вороны: выклевав первым делом глаза, птицы теперь неспешно терзали гниющую плоть, превращая лица усопших в страшные потусторонние маски. Иные из беженцев, придя в ужас от этого смертоносного хаоса, поворачивали домой, говоря: «Быть может, гунны не так страшны, как о них говорят». Позднее несчастным оставалось лишь пожалеть о таком решении. Встречая вереницы испуганных, не способных к сопротивлению людей, воины Бича Божьего набрасывали на них арканы, с гиком и хохотом тащили за собой, рубили мечами, поднимали на копья.
Вопли несчастных не вызывали у них жалости, а только раззадоривали, побуждая к новым нещадностям.
И Аттила одобрял подобные действия, подливая масла в огонь:
- Бог-отец Великий Тэнгри радуется, глядя, как вы наводите страх на неприятеля! - выкрикивал он возбуждённым отрывистым голосом, гарцуя на своём вороном скакуне. - Так пусть же не высыхают ваши мечи, обагрённые вражеской кровью! Усейте их костями землю до самого края мира! Эти люди подобны траве: побьёшь её, вытопчешь копытами - на её месте новая поднимется, куда гуще прежней! Мы избраны Вечным Небом, чтобы повелевать, и кто не хочет нам покориться, тот противится его воле! Пускай там, где зеленели рощи, останутся одни обгорелые пни, а где стояли селения - пребудут лишь чёрные пепелища!
Это была продуманная череда жестокостей. Бич Божий верил, что ему предначертано Вечным Синим Небом вознести гуннов на недосягаемую для других народов высоту, и был готов ни перед чем не останавливаться.
Глава шестая
ДЕВСТВЕННИЦА ЖЕНОВЕФА, ДОЧЬ НЕБА
Несчастье имеет свойство вызывать таланты, которые в счастливых обстоятельствах оставались бы спящими.
КВИНТ ГОРАЦИЙ ФЛАКК
Отвага заменяет крепостные стены.
ГАЙ КРИСП САЛЛЮСТИЙ
Воинство Аттилы вновь совершило резкий поворот и двинулось на юго-запад.
В этот год повсюду чрезвычайно расплодились волки. Они перестали гнушаться падалью; их стаи теперь рыскали в местах, где прежде не отваживались появляться. После захода солнца протяжный волчий вой оглашал тьму, точно зверей рождало ночное чрево для того чтобы не позволить людям забыть о гибельных, страшных и непредотвратимых событиях, которые нарастали, катились по Галлии, растекались по её городам и весям.
В конце весны вблизи Лютеции Парисиев - города, который в скором времени переименуют в Париж - появились передовые дозоры гуннов. Ловкие, как рыси, и неуловимые, как призраки, они мчались наперегонки с ветром по зелёным холмам и лесистым низинам, разведывая обстановку и убивая всех, кто попадался им на пути.
А немногим позже и войско Бича Божьего подошло к городским стенам.
…Здесь, на цветущем плодородном острове Ситэ, напоминавшем по форме лодку, плывущую навстречу спокойному течению Секваны*, галльское* племя парисиев в III веке до новой эры основало небольшое рыбацкое поселение. Там, где ныне возвышается собор Нотр-Дам-де-Пари, парисии возвели языческий храм. В середине I века до новой эры сюда явились римские завоеватели. Разрушив кельтский храм, пришельцы воздвигли на его месте храм Юпитера. Кроме того, на острове Ситэ и на левом берегу Сены римляне построили форум, виллы с крышами-террасами, театр, акведук, арену, вмещавшую десять тысяч зрителей, термы - римские бани; со временем разросся вширь и римский некрополь. Остров был соединён с берегами несколькими мостами и хорошо укреплён.
В III веке римские стражники привели в городское предместье - деревушку Катэй, располагавшуюся на вершину холма, - трёх арестованных проповедников, обвинённых в распространении христианства: девяностолетнего Дионисия Ареопагита, первого епископа Лютеции, пресвитера Рустика и архидиакона Елевферия. От них потребовали публичного отречения, однако христианские проповедники отказались предать свою веру - и их немедленно обезглавили. Согласно легенде, едва Дионисия подвергли казни, как он тотчас поднял свою голову с плахи, встал на ноги и зашагал, спускаясь по северному склону холма. Лишь пройдя шесть тысяч шагов, старец рухнул наземь и испустил дух. Здесь его похоронили. С тех пор эта местность получила название Монмартр - Холм Мучеников.
Позднее Дионисия* признали святым. Миновало два века после его гибели, когда в Лютецию пришла давшая обет девственности молодая «Христова невеста» с кельтским именем Женовефа, что означало «дочь неба». Спустя некоторое время франки переиначили её имя на свой лад - и Женовефа превратилась в Женевьеву.
Она слыла ясновидящей, и в народе шла молва о многочисленных чудесах, сотворённых ею во славу господа.
Никому пока не было ведомо, сколь важную и удивительную роль предстояло сыграть ей в защите Лютеции, этого места невероятной скученности людских надежд и стремлений, превратившегося в бурлящий котёл пересудов, небылиц и страхов перед приближавшимся нашествием варваров.
***
Множество людей высыпало на стены осаждённого города. С тревожным ожиданием и ненавистью взирали они на несметные полчища вражеских конников, пытаясь прозреть грядущее. Отовсюду звучали голоса:
- Бич Господень явился! Верно говорят, что от судьбы не уйдёшь. Рогатому не терпится поскорее заполучить наши грешные души.
- Да будет милостив к нам Всевышний в час испытаний.
- Неужели гуннам удастся войти в город? Это было бы страшным несчастьем.
- Но как мы сможем им противостоять? Ведь их видимо-невидимо!
- Поистине тьма-тьмущая, не перечесть. Они и на людей-то мало похожи. Звероподобные исчадия ада. Если Лютеция не выстоит, нас всех ждёт печальная участь.
- Возможно, осада скоро наскучит гуннам, и они, удовольствовавшись разграблением предместий, уберутся восвояси.
- Вряд ли. Им покорялись твердыни и покрупнее… О, какие бесчинства они творят! Когда слышишь рассказы об этом, просто кровь стынет в жилах! Не повезло же нам родиться в городе, которому судьбой уготовано оказаться на пути у варваров!
- Что поделаешь, ни мы свой жребий не выбираем, ни гунны. Каждый двигается по той стезе, которая ему предопределена свыше. Люди подобны игральным костям, которые не вольны над своими устремлениями.
- Да уж. Тем, у кого пропала вера в силу своего оружия, остаётся надеяться разве что на вмешательство бога из машины*…
Так говорили люди; а высоко над городскими стенами, в прозрачной лазури небес, купались сизокрылые голуби, и не было им дела до человеческих тревог. Птицы легко разрезали крыльями вышние просторы, не ведая о том, какая неслыханная угроза нависла над Лютецией Парисиев.
***
Мало кто из горожан верил, что удастся отвести злосчастье. Упадочные настроения ширились, овладевая умами толпы: ни знати, ни черни не удалось от них оберечься. Разумеется, имелись и те, кто намеревались стойко защищать город, а если потребуется, то и умереть с оружием в руках. Однако таковых с каждым днём становилось всё меньше.
Спасти Лютецию могло только чудо.
Набожная Женовефа-Женевьева в ожидании беды почти ничего не ела, проводя дни и ночи в неустанных молениях.
Гунны готовились к штурму. А внутри городских стен разрасталась паника. Римский префект Лютеции сбежал в Испанию. Многие горожане, наслышанные о зверствах гуннов, собирали своё имущество и отправлялись вглубь Галлии. Начала разбегаться и городская стража. Среди оставшихся находилось немало таких, кто, не рассчитывая на прочность городских стен, изъявляли желание открыть ворота завоевателям и молить Аттилу о пощаде. Разговоры о бессмысленности защиты Лютеции звучали повсюду.
Однако не всем изменило мужество. Женевьева вышла на улицу и принялась обходить городские кварталы, громко выкрикивая:
- Варвары не войдут в Лютецию! Господь этого не допустит, верьте мне!
Затем, собрав людей на площади, она стала призывать горожан не терять присутствия духа и молиться о спасении.
- Не проявляйте малодушия! - отважная монахиня широко раскинула руки, словно желая заключить в объятия всех вокруг. - Вы не должны покидать город! Лютеция будет пощажена, а места, куда многие собираются бежать, наоборот, подвергнутся уничтожению. Пусть мужчины выйдут на городские стены, а женщины по примеру Юдифи и Эсфири предадутся покаянию и молитве, дабы отвести приближающуюся опасность!
- Разве наши молитвы могут смягчить удары вражеских таранов? - выкрикнул кто-то из толпы. - Разве они остановят полёт гуннских стрел и копий или не дадут опуститься на наши головы занесённым клинкам?
- Молитвы помогут нам получить прощение за содеянные грехи, - ответила Женевьева. - А дать отпор варварам мы сумеем и сами, поскольку есть на то воля всевышнего.
Тотчас раздались возмущённые голоса:
- Легко сказать! Пытаться победить гуннов - всё равно что стегать воду плетью! Сражаться с варварам бессмысленно!
- Ещё ни один город не устоял перед Бичом Господним!
- Видно, она продалась врагу, эта лгунья, она хочет помешать нам спасти себя и своё имущество! Она совращает нас и наших жён пустыми обещаниями!
- Забросаем её камнями!
- Нечего слушать лжепророчицу! Она сама живёт во тьме и желает ввергнуть в неё всех нас!
- Хватайте лгунью! В реку её! Если не утонет - пускай плывёт к гуннам!
Женовефу-Женевьеву принялись хватать и дёргать в разные стороны десятки рук. Ещё немного - и её, вероятно, разорвали бы на куски. Однако тут в разъярённой толпе появился архидиакон Седулиус:
- Опомнитесь, братья и сёстры! - громовым голосом вскричал он. - Не вздумайте умертвить ту, о которой святой Герман говорил, что она избрана Господом ещё в материнском чреве!
Усопшего недавно епископа Германа в Лютеции почитали. От монахини отступились; но из толпы продолжали лететь недовольные возгласы:
- Варваров за стенами не сосчитать! На каждого из нас по сотне придётся, а то и более того! Надо совсем не иметь ума, чтобы надеяться на благополучный исход сопротивления!
- Если мы проявим упорство, то Бич Божий всех нас предаст смерти! А откроем ворота - может, получим пощаду!
- Дева призывает дать отпор безбожникам, а ведь это нам, а не ей вступать в противоборство с врагом на городских стенах! Сама-то наверняка укроется в соборе святого Стефана!
- Я не собираюсь отсиживаться за стенами храма, - объявила Женевьева. - Если потребуется, не только я, но и все мои сёстры во Христе возьмут в руки оружие. А теперь послушайте, что я вам скажу… Сегодня ночью услышала я глас божий. Господь сказал, что берёт Лютецию под своё покровительство, и - если вы, отринув страх, пойдёте за той, которая обещала ему прожить жизнь свою в чистоте плоти и духа, - то Аттила не сумеет взять город! Гунны уйдут от стен Лютеции, оставив её в неприкосновенности, всевышний велел мне передать вам это! Я поведу вас в бой, и никакая сила не сумеет одолеть нас! А теперь – молитесь!
***
Откуда взялась эта отважная молодая монахиня?
История её жизни, дойдя до наших дней, успела обрасти множеством легенд и мистических конфабуляций…
Женовефа-Женевьева была уроженкой небольшого городка Нантерра, располагавшегося на берегу Секваны, в семи милях от Лютеции. Её родители, набожные христиане Севэр и Геронция, владели небольшим земельным участком, на котором девочка, когда подросла, пасла овец. Однажды в Нантерре остановились епископ города Оксера Герман и епископ города Труа Лу - в толпе, встречавшей их на речной пристани, была и двенадцатилетняя Женевьева с родителями. Все спешили приветствовать святых пастырей и получить у них благословение. Тут епископ Герман обратил внимание на Женевьеву, подозвал её, поцеловал в лоб и предсказал родителям славное будущее их дочери. Женевьева ответила на это, что она не желает лучшего будущего, как посвятить себя Христу и сохранить целомудрие. Затем епископы вместе с девочкой прошли в храм, так как настало время вечерни. Во время службы Герман не снимал своей руки с головы маленькой Женевьевы, а после службы попросил её отца привести к нему девочку на следующий день. Затем святые священнослужители потрапезничали и отпустили клир и прихожан.
Когда Севэр на следующее утро привёл Женевьеву в храм, Герман Оксерский спросил её, помнит ли она о том, что говорила ему накануне. Девочка отвечала:
- Я помню, отче святый, что обещала тебе и Господу с помощью божественной благодати прожить жизнь свою в чистоте плоти и духа.
- Дерзай, чадо моё, - одобрительно кивнул епископ, погладив её по голове. - Если ты станешь мужественно созидать жизнь свою по вере твоей, сам Господь будет твоей крепостью и силой.
Так, беседуя с Женевьевой, Герман заметил на земле у своих ног медную римскую монету с монограммой Христа.
- Вот, возьми этот дар от небесного жениха, - торжественно проговорил он. - Носи его всегда в память обо мне, и пусть никакие другие драгоценности впредь не украшают ни шеи твоей, ни пальцев, ибо если душа твоя соблазнится преходящими сокровищами мира сего, то уже недосягаемо станет для неё сияние небесных сокровищ.
Затем, благословив девочку, оба пастыря продолжили свой путь…
Здесь начинается область преданий и народной молвы, кои не миновали письменных свидетельств современников тех давних событий.… Так рассказывали, что, проводив епископов, Женевьева с ещё большим усердием, чем прежде, стала посещать церковные службы - и вскоре по этому поводу у неё произошло столкновение с матерью, которая требовала, чтобы дочь больше оставалась дома и помогала ей по хозяйству. Однажды, собираясь в храм, Геронция запретила девочке следовать за ней. Но Женевьева, заливаясь слезами, шла следом за матерью и говорила, что должна исполнить своё обещание посещать храм, дабы удостоиться стать «невестой Христовой». Слова эти так разгневали мать, что она ударила дочь по щеке. И в то же мгновение ослепла... Без малого два года Геронция была лишена зрения. Наконец это несчастье заставило её одуматься. Вспомнив всё, что говорил о Женевьеве епископ Герман, Геронция поняла, что противится воле божьей, и попросила у дочери прощения. Затем она послала Женевьеву принести ей воды. Девочка пришла колодцу, зачерпнула воды и стала горячо молиться за мать. Слёзы капали из её глаз в кувшин… Вернувшись домой, она осенила воду крестным знамением, как это было заведено в ту пору, и подала его матери. Геронция омыла глаза - и… зрение частично вернулось к ней. Повторив омовение трижды, она совершенно прозрела.
Это было первое чудо, произошедшее по молитвам Женевьевы. С этого времени мать уже не препятствовала дочери в её религиозном рвении.
А в народе день ото дня распространялось всё больше слухов о новых чудесах, совершённых девочкой…
Между тем, в четырнадцатилетнем возрасте церковью наконец было позволено Женевьеве дать обет безбрачия. Хотя в Галлии уже существовало несколько женских монастырей, большинство девственниц оставалось в миру. Поэтому Женевьева продолжала жить у своих родителей в Нантерре. Однако во время эпидемии умерли её отец и мать. Обычай требовал, чтобы посвящённые богу девы после смерти родителей были вверены попечению пожилых женщин, известных своим благочестием. И Женевьева переехала из Нантерра к своей крёстной матери в Лютецию.
Едва она поселилась в городе, как её поразил неведомый недуг, подобный параличу. Три дня пролежала девушка, бледная и недвижимая, и её уже считали умершей. Затем Женевьева внезапно пришла в себя. И рассказала крёстной матери, что ангел водил её в места блаженства праведных, и она узрела «то, что приготовил Господь любящим Его»:
- Блаженства эти таковы, что недостойные не поверили бы мне, если б я стала их описывать! - восторженно воскликнула она, не в силах передать увиденное.
Юная монахиня продолжала вести праведную жизнь, всё более изнуряя себя постом и молитвами. С пятнадцатилетнего возраста Женевьева принимала пищу лишь по четвергам и воскресеньям. Её рацион состоял из ячменного хлеба и бобов, сваренных на растительном масле (только в пятидесятилетнем возрасте по настоянию епископа она ослабит столь строгий пост и разрешит себе молоко и рыбу). Её ежедневная молитва была продолжительной и неизменно сопровождалась слезами. Женевьева молилась обычно всю ночь с субботы на воскресенье, а с Богоявления до Великого Четверга запиралась для усердных молений в своей комнате.
Находились в народе злые языки, утверждавшие, что она обманщица и лицемерка, и что праведная и суровая жизнь её - одно притворство. Только очередной приезд в Лютецию епископа Германа, весьма почитаемого христианами Галлии, положил конец хуле на его духовную дочь. Весь город вышел навстречу пастырю, который тотчас осведомился о Женевьеве. Среди встречавших оказалось несколько хулителей, которые принялись заверять епископа, что Женевьева не достойна его заботы и столь высокого о ней мнения. Герман в сопровождении толпы тотчас направился к дому девушки. Он зашёл в её комнату и указал народу на пол, залитый её молитвенными слезами… Перед тем, как пуститься в дальнейший путь, епископ поручил своей любимице духовное руководство над всеми девами города, которые пожелают, подобно ей, принести обет безбрачия.
…И вот - вскоре после того как Женевьеве исполнилось двадцать восемь лет - настали чёрные времена для Лютеции. Неисчислимые полчища врагов окружили город.
Женевьева облачилась в кольчугу, надела на голову шлем и взяла в руки меч; многие женщины последовали примеру отважной девственницы. Они принялись ходить по улицам, воодушевляя горожан пламенными речами. И люди, услышав об обещанном заступничестве всевышнего, воспрянули духом.
Вскоре Аттила прислал нескольких франков из числа своих воинов. Те передали его требование сдать город без боя. За это он обещал сохранить жизни всем жителям Лютеции. С посланцами гуннского царя разговаривала Женевьева:
- Скажите дьяволу, который привёл вас сюда, что никогда не будет его власти над нами. Мы, невесты Христовы, выведем на защиту города не только мужчин, но стариков и старух, женщин и детей. И каждый с радостью расстанется с жизнью, но не отдаст Лютецию на разграбление!
***
Бич Божий был несказанно удивлён, когда узнал, что защитой города руководит женщина. Он долго пребывал в задумчивости, взирая с увитого виноградниками холма на крепкие каменные стены Лютеции, которая, раскинувшись на острове, словно плыла навстречу неторопливому течению Секваны… А затем собрал своих приближённых и сказал:
- Я совершил много походов во все концы света и ни разу не знал поражения. Перед моими воинами рушились стены самых неприступных крепостей и склонялись головы самых гордых властителей мира. Но впервые мне бросила вызов женщина! Она собрала по всему городу девственниц, единственная сила которых - это их слабость. Сначала я не верил перебежчикам, которые рассказывали, что все девы Лютеции полны решимости взойти на городскую стену, чтобы сразиться с моими воинами, когда они пойдут на приступ. Но сегодня мне передали слова самой монахини Женевьевы, и теперь я верю, что перебежчики не лгали… И - клянусь Вечным Небом - она расставила мне необычайно хитроумную ловушку!
- В чём же заключается её хитрость? - воскликнул Орест. - Нас не устрашали ни римские легионы, ни полчища воинственных германцев, так неужели мы усомнимся в своих силах перед лицом взявшихся за оружие дев?
- Эта монахиня, наверное, потеряла рассудок от страха, - поддержал его Онегезий. - Стоит женщинам подняться на городские стены, как сие зрелище ещё более раззадорит наших воинов, ибо никогда доселе не видели они перед собой столь беспомощного противника!
- Противника, который одновременно является лакомой добычей, - широко улыбнувшись, проговорил Орест. - Каждый гунн пожелает взять в плен одну из монашек, чтобы затем проверить её ярость на ложе страсти. Да и помимо женщин здесь наверняка есть что взять на меч. Хорошая будет пожива!
- Я не сомневаюсь: мы без труда сломим сопротивление защитников города, - недовольным тоном сказал Аттила. - Но впервые за многие годы не испытываю боевого задора при мыслях о близкой схватке… Ваше зрение простирается лишь в завтрашний день, а сколько-нибудь далее вы заглянуть не пытаетесь. Ведь только представьте, что станут в скором времени говорить наши враги, если я приму вызов этой безрассудной в своей отваге монахини - и овладею Лютецией!
- Я не понимаю, отец, что могут о нас сказать, кроме того что мы одержали ещё одну победу? - спросил молчавший до сих пор Эллак. - Разве каждая новая победа не умножает славу нашего войска? Разве не укрепляет дух всех, идущих за тобой?
- Ты ещё молод, сын, и слишком просто смотришь на вещи. Иная победа способна обернуться поражением… Я не хочу, чтобы по всей Галлии пошла молва, будто царь гуннов готов сражаться с женщинами, как с равными. Это показалось бы многим свидетельством моей слабости. Женщины могут быть нашими пленницами, военной добычей, но никак не соперницами на поле боя.
- Однако история знает примеры, когда воины сражались с женщинами, - заметил Онегезий. - Я слышал рассказы об амазонках. Древние не считали позором встретиться с ними на поле брани.
- Суждения древних ведомы только Великому Тэнгри, - возразил Аттила. - А об амазонках я тоже знаю: читал труды Геродота, когда жил во дворце ничтожного императора Гонория. Но кто сегодня помнит героев, которые сражались с этими воительницами? Никто! Их имена поглотило время. А память об амазонках, как видишь, живёт… Нет, всё мне говорит о том, что я не должен обнажать меч против хитроумной Женевьевы. Мы поступим следующим образом: возьмём выкуп с жителей Лютеции за то, что оставим их город в неприкосновенности, - и направимся дальше, к новым городам и новым победам!
- Мудрое решение, - сказал Орест. - Отказавшись от штурма, мы выиграем в скорости движения. Кто знает, где собираются встретить нас Теодорих и Аэций… Лучше всего, если б они не успели соединиться - тогда легче будет справиться с каждым по отдельности.
- Это ещё одно соображение в пользу того, чтобы оставить Лютецию и скорее двигаться к Толосию*, - согласился Бич Божий.
***
Жители Лютеции, с радостью согласившись заплатить Бичу Божьему за свою неприкосновенность, собрали затребованное им количество золота. После чего он продолжил свой столь же стремительный, сколь и победоносный поход, всё более углубляясь в галльские земли.
А монахиню Женевьеву с той поры стали считать святой покровительницей города.
…Она проживёт долгую жизнь. При ней на престоле в Равенне сменится девять императоров, а затем Западная Римская империя прекратит своё существование, рассыпавшись, как карточный домик, под ударами варваров. Лютеция станет Парижем.. Галлию захватит Хлодвиг - первый король франков, основатель династии Меровингов. Язычник, он поддастся на уговоры Женевьевы и в 498-м году вместе со своими воинами примет христианство. Влияние и духовный авторитет монахини будут настолько велики, что дочь и сестра Хлодвига принесут обеты безбрачия и, по примеру Женевьевы, станут «посвящёнными богу девами»… В 511-м году Хлодвиг умрёт, и его похоронят в недостроенном ещё храме святых Петра и Павла. Всего на несколько недель переживёт его Женевьева: она тихо отойдёт в мир иной 3 января 512-го года, восьмидесяти девяти лет от роду, - и будет погребена в древней крипте, находящейся под главным престолом того же самого храма.
В скором времени народ переименует храм Петра и Павла в базилику святой Женевьевы, а холм, на котором она стоит, получит название Мон Сент-Женевьев - Гора Святой Женевьевы… Затем во многих местах, где часто бывала галльская святая, станут воздвигаться храмы, часовни и монастыри её имени. Построят храм и в Нантерре - над домом, где появилась на свет девочка, наречённая при рождении кельтским именем Женовефа, означавшим «дочь неба».
Много веков спустя Людовик XV выстроит на Мон Сент-Женевьев новый собор святой Женевьевы… А во время Великой французской революции останки легендарной монахини, извлечённые из склепа, отнесут на Гревскую площадь, к месту публичных казней - там её кости изрубят на эшафоте, сожгут и бросят в Сену. Церковь же назовут «Храмом Отечества» и устроят в ней Пантеон - братскую усыпальницу выдающихся граждан Франции: Руссо, Вольтера, Золя, Гюго, Кюри и многих других великих французов.
Но всё это будет потом.
А пока - Лютеция Паризиев чествовала бесстрашную кельтскую девственницу Геновефу-Женевьеву. Трое суток здесь не унималось веселье: мужчины и женщины, старики и дети праздновали чудесное спасение города… Подумать только: одна слабая монахиня оказалась сильнее всего римского гарнизона Лютеции! Более того: её не посмел тронуть сам грозный Аттила… Воистину неисповедимы пути господни!
***
А царь гуннов со своим войском был уже далеко. Под сенью хвостатой звезды могучий вороной конь нёс его по холмам и равнинам Галлии: от стен одного города к стенам другого, от победы к победе.
- Вперёд! - призывал он. - Отважен тот, кто первым наносит удар! И дважды достойны славы те, кто наносят удар за ударом, не щадя врага!
Вскоре полчища Бича Божьего докатились до Аурелианума (Орлеана).
Здесь завоевателям пришлось задержаться надолго, поскольку жители города оказали им яростное сопротивление.
Глава седьмая
ФЛАВИЙ АЭЦИЙ
Да не ослепляет тебя ни дружба насчёт недостатков твоего друга, ни ненависть насчёт хороших качеств твоего врага.
КОНФУЦИЙ
Пусть каждый соблюдает свою дорогу.
СЕКСТ ПРОПЕРЦИЙ
Осада Аурелианума длилась без малого месяц.
…Надежды военачальников Аттилы не оправдались: легионы Аэция давно успели соединиться с вестготами Теодориха, а также со всеми прочими федератами и союзниками Гесперии. Однако выступать против Бича Господнего Аэций не торопился. Опытный стратег, он выжидал, чем закончится осада, надеясь, что крепость выстоит: при таком обороте событий, по его расчётам, гунны были бы вынуждены уйти зимовать в Паннонию. Но в этом он просчитался. За несколько дней до июньских ид* к нему примчался гонец от Аниануса, епископа Аурелианума. Изнурённый жарой и долгой скачкой, с въевшейся в поры лица пылью, он соскочил с коня - и, пошатываясь от усталости, несколько мгновений жадно хватал воздух пересохшими губами. А потом прохрипел:
- Город вот-вот падёт. Гунны уже проделали два пролома в стенах, и скоро у защитников Аурелианума не останется сил, чтобы сдерживать натиск варваров!
Более Аэций не медлил.
***
Как ни спешили римляне и их федераты - они опоздали: четырнадцатого июня гунны ворвались в Аурелианум. Несколько часов, постепенно затихая, продолжался бой на его узких улочках. Но едва торжествующие победители приступили к грабежу поверженного города, как Аттиле сообщили: дальние разъезды гуннов обнаружили приближающегося неприятеля.
Оставаться в городе было нельзя. Гуннская конница не знала себе равных в бою на открытых пространствах, где имелась возможность манёвра; оставить же её скученной среди тесных кварталов означало поставить себя в заведомо невыгодное положение.
- Срочно собирайте всех, - приказал он своим полководцам. - Нам необходимо отступить, чтобы выбрать удобное место для большого сражения.
…Когда Аэций достиг разорённого Аурелианума, в нём уже не было ни гуннов, ни многочисленных - союзных им - племён.
***
Грозные орды Бича Божьего двигались на восток.
Лето разгоралось всё жарче. Утром солнце хорошо пригревало, а днём нещадно палило спины воинов, и лишь изредка налетавший лёгкий ветерок приносил короткую отраду продубевшим от солёного пота телам. Но он же поднимал и взбитую конскими копытами мелкую невесомую пыль, которая резала глаза, смешивалась с горьким запахом трав, набивалась в ноздри и проникала в лёгкие, иссушая дыхание и вызывая у многих надсадный кашель. Нескончаемая лавина завоевателей - конных и пеших - струилась по дышавшим зноем холмам и казалась издали подобной миражу, возникшему из дрожащего серого марева по воле коварных духов галльской земли… По ночам злые духи, не допущенные в благодатные небесные кочевья, пугали дозорных голосами дурных птиц и светящимися огоньками волчьих глаз. Но за ночью следовал новый день, и солнце, выкатившись из-за горизонта в голубую ширь Вечного Неба, разливало свои лучи над полчищами Аттилы.
Жар лился с неба.
Жаром дышала земля сквозь поникшие травы.
От палящего зноя не было спасения.
Наконец войско Бича Божьего приблизилось к стенам Труа, расположенного на берегу Секваны. Воины напоили коней и принялись разбивать лагерь, весело перекрикиваясь. После утомительного марша их сердца радовались предстоящему штурму.
***
Вечером, когда первые багровые отблески заходящего солнца легли на спокойные воды реки, из города вышла делегация церковнослужителей, возглавляемая Лу, епископом Труа:
- Какой прок тебе будет от гибели вверенных моему попечению рабов божьих? - вопросил он Аттилу, смиренно склонив голову перед грозным пришельцем. - Ведь даже ленивая домашняя кошка, загнанная в угол, способна броситься на стаю свирепых псов - так и все мужчины Труа, в страхе за жизни своих жён и детей, готовы яростно защищать городские стены. Нужно ли это великому царю гуннов?
- Уж не стараешься ли ты меня устрашить, слуга Иисуса? - рассмеялся Бич Божий, вонзив острый взгляд в епископа Лу. - Мы уже взяли много крепостей, где мужчины тщетно пытались защитить своих жён и детей. Глаза страха широко открыты, но ничего не видят. Члены страха напряжены, но не способны двигаться, а уста страха отверсты, но из них может исходить только беспомощный крик… Зачем же ты рассказываешь мне о том, как трясутся поджилки у жителей этого жалкого города? Не далее чем завтра мои воины взберутся на его стены, и ты увидишь, что идущих к победе не способны остановить ни стрелы, ни копья, ни жалость к сопротивляющимся.
- Но зачем вынуждать нас к сопротивлению? - воскликнул епископ Лу. - Мы ведь всего лишь хотим сохранить свои жизни и дома в неприкосновенности, потому и взываем к твоему милосердию.
- Милосердие хорошо в стенах ваших храмов и возле священных костров, у которых камлают наши шаманы. А на войне ему не должно быть места.
- Однако ты пощадил Лютецию, за которую заступилась сестра Женевьева.
- Ты говоришь так, словно меня способна остановить какая-то слабая женщина, - нахмурился Аттила. - Знай же: жители этого города купили свои жизни за хорошую цену. Я получил от них много золота, поэтому и не стал трогать Лютецию.
- Так скажи, сколько ты хочешь золота за то, чтобы твоё войско обошло Труа стороной - и мы постараемся собрать его.
***
Царь гуннов и епископ Лу долго торговались. Наконец они сошлись в цене. И на следующий день Аттила получил богатый выкуп.
- Если б каждый город столь щедро расплачивался с нами, - удовлетворённо заметил Эдекон, - то гунны скоро разучились бы воевать.
- Нашим мечам не грозит заржаветь в ножнах, - проговорил Аттила. - Я решил разбить Аэция здесь, близ Труа. И пусть Вечное Небо освещает блеск нашей победы.
- Да будет так! - радостно воскликнул Эллак.
Бич Божий и его приближённые стояли на покатом склоне холма, поросшем выгоревшей щетиной травы, и их взгляды уверенно скользили по расстилавшимся окрест полям. Откуда бы ни появился неприятель - они были готовы встретить его во всеоружии. Каждому не терпелось завершить поход решающей битвой.
…События тех дней обросли множеством легенд. Вот что записал, например, Матвей Меховский а «Трактате о двух Сарматиях»:
«Когда он подошёл к Труа, навстречу ему вышел епископ св. Луп и спросил: «Кто ты?» На что получил ответ: «Я Аттила, бич гнева божия». Тут Луп, взяв коня его за узду, ввёл его с войском в город и сказал: «Добро пожаловать, бич гнева божия», и тот вместе со своими, поражённый, как говорят, слепотой, мирно прошёл через город на другую сторону.
В это время одна бедная женщина, имевшая десять дочерей, в страхе хотела бежать из пригорода. Младшую двухлетнюю дочь она несла, привязав в холстине себе на шею, двух дочек постарше везла на муле, которого гнала перед собой, а остальные дочери шли вокруг матери. Когда воины Аттилы настигли её, а её дочери в испуге сбежались к матери, она, обомлев и не помня себя, бросилась к реке, чтобы утопиться, но воины догнали её, схватили на берегу реки и вместе с дочерьми привели к Аттиле. Она с мольбой пала на землю, прося помилования. Аттила пожалел её, дал ей много денег и одежды и отпустил на свободу с детьми, а ради неё пощадил и других, кто были приведены с нею вместе…»
Любой шаг Аттилы рождал новую легенду.
***
Каталаунские поля - так называлась равнина, которую царь гуннов избрал для генерального сражения. Она раскинулась на обширной площади между Труа и Марной.
Противники сблизились к вечеру 22 июня.
Когда в вышине взошла луна - солнце мёртвых, - шаманы в гуннском лагере разожгли костры, возле которых принялись резать жертвенных животных, принося их в дар душам предков: завтрашняя тропа в страну привольных небесных степей обещала переполниться тысячами отважных воинов, и следовало обеспечить им достойный приём в юртах вечного покоя.
Аттила всю ночь не сомкнул глаз.
Вдалеке перекрикивались гуннские охранительные дозоры; искусные гепидские разведчики, незримо пластавшиеся в траве вокруг лагеря противника, перекликались голосами ночных птиц и животных, подавая друг другу одним им ведомые сигналы… А Бич Божий сидел у костра, смотрел на пляшущие языки пламени и пытался разглядеть в них грядущий день; хотя и понимал, что никому не дано раньше срока прочесть предначертания Великого Тэнгри, обогнав летящую по кругу стрелу времени.
Судьба словно испытывала Аттилу: ему предстояло встретиться в смертельном противоборстве со своим старым другом и наставником - Аэцием.
Нет, царь гуннов не страшился этой встречи. Рано или поздно она должна была случиться. И плох тот ученик, который не стремится превзойти своего учителя!
Так думал Бич Божий накануне величайшего сражения между Востоком и Западом, равного которому доселе не знала история, - сражения, которое впоследствии назовут Битвой народов.
***
Не спал в эту ночь и Флавий Аэций. Ему, как и царю гуннов, было о чём вспомнить.
- Мы с тобой друзья и можем быть союзниками, - сказал ему Аттила шестнадцать лет назад, когда они вместе сражались в Галлии с бургундами. - Но гунны никогда не станут выполнять приказы чужестранцев подобно готам и франкам, чьи вожди стремятся продать себя и своих воинов как можно дороже. Служа Риму, они способны без зазрения совести сражаться против своих соплеменников. У нас же такое невозможно, потому что мы свободный народ, и никогда не будем ничьими рабами!
- Кому нужно обращать вас в рабство? - снисходительно усмехнулся тогда Аэций. - У Рима достаточно своих рабов, и многие живут куда сытнее и вольготнее, чем свободные гуннские воины.
- Что ж, ты прав, - кивнул Аттила. - Мои воины проводят большую часть своей жизни в походах и лишениях. Но разве это лучше, чем сытость и довольство римлян? Изнеженный народ легче превратить в рабов…
Аэций не придал тогда большого значения этим словам, и всё же они крепко врезались ему в память. Но мог ли он представить, что ему придётся встретиться с Аттилой на поле брани? Нет, такого ему и в страшном сне привидеться не могло…
Сын прославленного полководца Гауденция, служившего начальником римских всадников на границе с Паннонией, Флавий Аэций в пятнадцатилетнем возрасте был отдан заложником царю гуннов Роасу. Он сразу подружился с десятилетним принцем Аттилой и прожил в Паннонии несколько лет, успев за это время изучить язык гуннов и познакомиться с их военной организацией, оружием и тактикой ведения боя… Когда же Аттилу, в свою очередь, на пять лет отправили заложником в Рим, их дружба продолжилась. Аэций обучил наследника гуннского престола латинскому, греческому и готскому языкам; познакомил его с историей и философией; преподал ему немало уроков владения мечом и кинжалом. А сколько часов они посвятили совместному изучению приёмов рукопашного единоборства, гимнастике и спортивным играм! И, наконец, Аэций впервые отвёл юного гунна в лупанарий…
Восемнадцатилетним юношей Аттила уехал из Вечного города. С тех пор жизненным дорогам друзей было суждено то расходиться далеко друг от друга, то, сделав резкий поворот, вновь пересекаться.
Флавий Аэций верно служил империи и вскоре занял выдающееся положение в государстве. Он дослужился до званий наместника по внутренним делам и коменданта императорского дворца; а в 428-м году стал главнокомандующим римскими войсками. Дальнейшая жизнь Аэция представляла собой сплошную череду войн и сражений, принёсших ему славу искусного стратега. Дважды он выступал против вестготов, вторгавшихся в пределы империи, и изгонял их прочь; трижды разбил салических франков на Нижнем Рейне; а в 430-м году отразил вторжение ютунгов в альпийские провинции. В 434-м году его провозгласили консулом. В скором времени, сохраняя формальную власть Валентиниана III, фактически Аэций стал править Гесперией. Впрочем, его жизнь продолжала протекать под знаком Марса: в 435-м и 436-м годах он совершил два победных похода против бургундов, в 436-м году разгромил кельтов в Арморике, в 435-м, 437-м и 448-м годах сражался в Галлии с мятежными крестьянами-багаудами, а в 439-м году разбил на Сомме франкского короля Хлодиона Длинноволосого.
Все эти годы Аттила поддерживал своего старого друга. Так он присылал гуннское войско в помощь Аэцию, когда тот усмирял багаудов и армориканцев; а воевать с бургундами отправился лично - и залил королевство бургундское реками крови.
Но теперь они стояли друг против друга, по разные стороны зеленеющих полей Каталаунской равнины.
Аттила - царь гуннов, Бич Божий, вселяющий ужас в народы… Тот, кто в скандинавских сагах станет почти равен по могуществу богам Асгарда*.
И Флавий Аэций - римский патриций, консул, magister militum, единственная надежда Гесперии. Тот, кого потомки назовут последним римлянином.
Заклятые друзья.
***
Аэций ждал, что Аттила начнёт сражение с утра, как он это обычно делал. Но тот отчего-то медлил.
Солнце поднималось всё выше над горизонтом. В лагере гуннов царило оживление, однако их войско по-прежнему не трогалось с места.
К Аттиле подъехал Эллак.
- Отец! - воскликнул он, и в его голосе прозвучало недоумение. - Я не понимаю, чего мы ждём. Мне кажется, враг может истолковать наше промедление как малодушие - и это придаст ему уверенности в бою!
- Надо посеять зёрна неуверенности в сердце Аэция, - сказал царь гуннов. - Он сейчас недоумевает гораздо сильнее, чем ты. И его легионы изнывают от ожидания. Это хорошо.
- Когда же мы выступим?
- Скоро.
…Часы бежали и перевалили уже за полуденную черту, когда Аттила наконец велел привести ему коня.
Он вскочил в седло и сказал:
- Пора. Мать-земля сегодня вдоволь напьётся крови и наестся человечьего мяса.
Глава восьмая
КАТАЛАУНСКАЯ БИТВА НАРОДОВ
Не всегда будет легко.
КАТОН СТАРШИЙ
Ужели столько гнева в душах богов?
ПУБЛИЙ ВЕРГИЛИЙ МАРОН
Царь гуннов выехал перед своим войском:
- Отважные мужи, собравшиеся здесь, чтобы покрыть свои имена вечной славой! Вы завоевали полмира, ибо хорошо знаете, как надо драться! Жизнь воина пролетает под звон мечей, и он всегда готов с ней без сожаления расстаться! Но нет ничего слаще, чем битва и победа, которую мы творим собственными руками! Сегодня настал наш час! Разгромим врагов, пусть они обратятся в прах под копытами наших коней!
С этих слов он начал речь, призванную разжечь в сердцах собравшихся под его началом племён боевой задор и укрепить их уверенность в своём превосходстве над врагом. Обладая недюжинным даром красноречия, Аттила бросал в толпу заряженные воинственной силой фразы - и видел, что они производят должное впечатление. Его речь была коротка, но выразительна, и каждое слово падало на благодатную почву: все жаждали схватки, и многим уже сама смерть казалась меньшим злом, чем это затянувшееся ожидание… Гарцуя на почуявшем близкую битву, раздувающем ноздри коне, закончил он так:
- Я не сомневаюсь в исходе сражения! Все победы, которые мы одержали над множеством племён и народов, подготавливали нас к этой битве! Она будет главной и здесь нас ждёт то, к чему мы так долго стремились! Вражье воинство едва только взглянет в глаза гуннам - и увидит свою смерть! Перед вами поле, которое сулили нам все наши удачи! Я первый пущу стрелу в недругов! Кто может пребывать в покое, если Аттила сражается, тот уже похоронен!
Конечно, это была риторика чистейшей воды: кто же мог пребывать в покое в такую минуту? Кто из воинов мог не рваться в бой? Тем не менее, слова царя гуннов, обладателя Священного Меча, казались всем великим откровением, вложенным в его уста самим Великим Тэнгри. Воины жадно впитывали в себя каждое его слово, подобно тому как раскалённые пески пустыни ненасытно поглощают капли внезапно хлынувшего дождя…
Едва он смолк, возбуждённая толпа взорвалась возгласами:
- Смерть врагам!
- Завтра их матери будут безутешны!
- Мы сметём всех, кто стоит на нашем пути!
- Пусть готовятся к встрече с тэнгриями*!
- Мы разрубим их на куски и втопчем в пыль! Пусть их жёны смоют слезами с наших ног кровь своих мужей!
- Веди нас в бой, великий Аттила!
И он поднял своего вороного скакуна на дыбы, а затем ринулся навстречу противнику. И его полчища с яростным рёвом ринулись за ним следом. Туда, где уже звучали римские боевые горны и нарастал воинственный клич вестготов, аланов, франков, саксов, литианцев, ринариев, олибрионов, армориканцев и бургундов, ринувшихся навстречу свирепому воинству Бича Божьего.
Сблизившись с врагом на достаточное для выстрела расстояние, он, как и обещал, выпустил первую - сигнальную - стрелу*, тонко засвистевшую в воздухе.
И началась великая битва.
***
Едва Аттила спустил тетиву своего лука, как тотчас воздух потемнел от летящих стрел, ибо все гунны последовали его примеру.
Законы Модэ не были ими забыты!
Но Аэций, хорошо знавший тактику гуннов, приказал римлянам не спешить бросаться в атаку, а терпеливо выждать, прикрывшись щитами от стрел, пока не произойдёт сближения с врагом. В то же время легионеры непрерывно забрасывали противника каменными ядрами из онагров* и обстреливали заострёнными, окованными железом брёвнами трёхметровой длины из мощных скорпионов-стреломётов*: иногда по несколько человек сразу оказывались пронзенными такими «копьями»…
Затем две встречные лавины войск затопили Каталаунские поля и яростно сшиблись друг с другом.
Сражение разгорелось, точно стремительный степной пожар. Зазвенела сталь мечей и боевых топоров, заржали встававшие на дыбы кони, взвились и закружились над Каталаунскими полями крики раненых и умирающих.
Гуннская конница в главе с Аттилой атаковала в центре. Правое крыло его войска состояло из разноплемённых дружин, ядро которых составляли гепиды отважного короля Ардариха. А слева в бой вступила многочисленная армия остготов во главе с королём Валамиром и его братьями - Теодемиром и Видемером.
Гуннам противостояли франки, аланы и другие племена во главе с аланским вождём Сангибаном: они не выдержали яростного напора свирепых степняков и стали пятиться. Но римские когорты на левом фланге не дрогнули, продолжая держать боевой строй. А вестготы короля Теодориха на правом фланге, подобно не чувствующим боли берсеркам, налетели на гепидов и, устилая своими и конскими трупами смятые, ставшие скользкими от крови полевые травы, медленно, но неуклонно продвигались вперёд.
Хрипели кони, звенели, сшибаясь, клинки, летели к небесам крики ярости и боли. Груды заколотых, изрубленных, исковерканных тел устилали землю.
Далеко окрест разносились звуки битвы, и всякая живая тварь спешила прочь, дабы схорониться в укромных норах, высоких гнёздах, непролазных чащобах. И только людям, убивавшим друг друга, было негде укрыться, разве только в смерти; а всем, кто не желал умирать, оставалось победить или сдаться на милость победителя, покориться и стать рабом.
Неутомимый, как дикий барс, Аттила разил мечом аланских воинов: некоторые из них уже обратились в бегство, но многие ещё продолжали сражаться с отчаянием обречённых на гибель. И он с радостью нёс им смерть; всем его существом теперь владело только одно желание: убивать!
Вдруг прискакал гонец от Эллака:
- Готы заходят к нам с тыла, и остановить их не удаётся! - сообщил он. - Ардарих отступает! Скоро мы попадём в ловушку!
***
Ситуация для гуннов ухудшалась с каждой минутой.
Увидев, что Бич Божий преследует отступающих воинов Сангибана, всё больше отрываясь от своих союзников, Аэций развернул римские когорты и ударил по гуннской коннице с левого фланга, стремясь соединиться с вестготами короля Теодориха.
- Гунны! - изо всех сил прокричал Аттила, стараясь перекрыть шум битвы. - Поворачиваем на Аэция! Вперёд, отважные удальцы! Принесите мне его голову!
И ещё яростнее зазвучали боевые кличи. И ещё оглушительнее разнеслись над равниной грохот сшибающихся щитов и лязг бьющихся друг о друга мечей.
Битва крепчала и ширилась, словно гибельный ураган, насылаемый на людей крылатыми духами злых ветров. Отовсюду доносились крики раненых и умирающих, затаптываемых сражавшейся конницей и добиваемых мечами, топорами и копьями пеших врагов. О пленных никто не помышлял.
Трава уже давно была вытоптана, и теперь над смертными полями поднималось облако пыли - настолько густое, что заслоняло собою небосвод. Всё более тусклым становилось клонившееся к горизонту солнце, бесстрастный зрачок Великого Тэнгри.
***
К вечеру положение гуннов стало совсем отчаянным. Аэцию с Теодорихом удалось сомкнуть клещи, и Аттила очутился в окружении.
В последний момент к нему сумели прорваться несколько всадников, присланных остготским королём:
- Валамир просит царя гуннов обратить мечи своих воинов вспять и ударить ему навстречу: натиск римлян слишком силён!
- О Вечное Небо! - вскричал Аттила, запрокинув голову вверх. - Я не сомневаюсь в твёрдости духа моих богатырей! Но прошу: укрепи отвагу в сердцах народов, которые пришли с нами!
Он приказал гуннам поворачивать коней обратно и прорываться в направлении своего лагеря, на соединение с отступающими союзниками. И знамя Аттилы с вышитым на нём золотым равносторонним крестом врезалось в гущу врага. За ним последовали гуннские бунчуки, многохвостые драконы на длинных древках и знамёна с изображениями оленей, волков, соколов, тигров, зубров и диких вепрей… Вновь всё смешалось в клубящейся пыли, лязге оружия, криках смертной ярости и стонах воинов, перед которыми разверзалось инобытие.
Земля, щедро обагрённая кровью, скользила под копытами, кони оступались, всадники вылетали из сёдел, и многие - искромсанные вражескими мечами, пронзённые копьями - уже не поднимались. Те же, кому удавалось миновать немедленной гибели, вставали и пешими бросались в схватку, нанося и отражая удары, подрубая ноги вражеским коням. Всюду возвышались огромные завалы из трупов и раненых; эти невообразимые груды тел ещё шевелились, стонали, хрипели. Но никто их не слышал: живые продолжали сражаться, пребывая далеко за пределами усталости, по ту сторону рассудка, где всё становится безразличным, и лишь жажда убийства разрастается до вселенских масштабов. Разыгрывался грандиозный пир смерти.
«Если верить старикам, - записал потом Иордан*, - то ручей на упомянутом поле, протекавший в низких берегах, сильно разлился от крови из ран убитых; увеличенный не ливнями, как бывало обычно, но взволновавшийся от необыкновенной жидкости, он от переполнения кровью превратился в целый поток. Те же, которых нанесённая им рана гнала туда в жгучей жажде, тянули струи, смешанные с кровью. Застигнутые несчастным жребием, они глотали, когда пили, кровь, которую сами они - раненые - и пролили…»
***
Миновал день, и в сгустившейся тьме Аттила пробился из окружения, потеряв почти половину своих воинов. Шлем с его головы был сбит, а по щеке, рассечённой остриём римского меча, стекала кровь…
Тут повсюду разнеслось:
- Теодорих погиб!
Как выяснилось позже, король вестготов, выбитый копьём из седла, в пылу схватки был затоптан конями своих подданных: копытом ему проломили череп…
Вместо погибшего Теодориха командование принял на себя его старший сын Торисмуд. Бой продолжался, однако вестготы заметно пали духом, и их натиск ослаб.
Затем последовала новая радостная весть:
- Сангибан уводит аланов, чтобы укрыться в лагере!
…В скором времени уже войско Аэция оказалось расчленённым на части. Аттила пошёл на хитрость: гунны сделали вид, что дрогнули под натиском вестготов - и, отступая, заманили их к своему лагерю; там из-за ограждавших лагерь кибиток выскочили находившиеся в засаде воины и вступили в бой, окружая противника. Со всех сторон полетели стрелы и копья, разя вестготов, заметавшихся в ночной темноте и уже не разбиравших, где чужие, а где свои. В лунном свете шлемы и панцири окружённых казались облитыми серебром и являлись хорошими мишенями… Торисмунд, храбро отбиваясь от наседавших гуннов, пытался собрать остатки своего воинства, но удар меча чудовищной силы едва не разрубил его шлем - и, оглушённый, королевич свалился с коня… Правда, участь отца его миновала: заметив случившееся, вестготы успели подобрать Торисмунда, прежде чем его затоптали конские копыта… С большими потерями им, в конце концов, удалось проложить себе мечами дорогу к отступлению; приведённый в чувство Торисмунд отдал приказ прекратить бой и укрыться в лагере.
Аэций же, «…оторванный от своих в ночной сумятице, блуждал между врагами, трепеща, не случилось ли чего плохого с готами; наконец он пришёл к союзным лагерям и провёл остаток ночи под охраной щитов…» (так живописал финал битвы Иордан в своей «Гетике»).
Воины Бича Божьего от усталости едва держались в сёдлах. И, решив дать им отдых, Аттила тоже отошёл к огороженному кибитками гуннскому лагерю.
Так битва сама собой сошла на нет.
Её исход был пока неясен - ни Аттиле, ни Аэцию.
Тяжёлая тьма неизвестности заполнила собою мир до самого утра.
***
Укрывшись за ограждением из кибиток, Бич Божий сполз с седла и в изнеможении повалился на траву. Одежда, пропитанная вражеской кровью, прилипала к телу.
Несколько минут он лежал с закрытыми глазами, ощущая спиной и затылком приятную прохладу сырой земли. Затем, сделав над собой усилие, поднялся на ноги. Велел созвать Онегезия, Эллака, Берика, Эслу, Ореста и прочих полководцев, уцелевших в сражении. И когда все были в сборе, распорядился:
- Сегодня выставьте удвоенные посты охранения. Разведчики пусть не спускают глаз с неприятельского лагеря. У нас же - разведите большой костёр. Бросайте в него всё, что горит! Пусть наши воины снимают сёдла с упавших коней - и бросают их в огонь! И пусть здесь всю ночь ревут трубы, бьют боевые барабаны и бряцает оружие! Враги не должны спать этой ночью: в них должен поселиться страх, что мы в любой момент готовы пойти в атаку!
- Так, может, и стоит напасть перед рассветом, когда они не ждут? - предложил Орест. - Правда, наши воины устали. Но ведь и противник не в лучшем положении!
- В ночном нападении на неприятельский лагерь нас может ждать много ловушек, - возразил Аттила. - Зачем терять людей понапрасну, если конечный результат неизвестен? Давайте подождём до утра и посмотрим, как поступят вестготы после смерти Теодориха… Да и Сангибан, принуждённый Аэцием против своей воли к войне с нами, вряд ли захочет продолжения этого сражения.
***
Ожидания Аттилы оправдались.
Вестготы, составлявшие самую большую и боеспособную часть войск Аэция, ночью провозгласили Торисмунда своим королём и, не дожидаясь рассвета, спешно покинули лагерь под предлогом похорон Теодориха… На самом деле Торисмунд торопился в Толосий не столько из-за необходимости скорее доставить к месту упокоения тело отца, сколько из желания предупредить возможные попытки его братьев захватить власть в свои руки… Если б новоявленный король смог заглянуть в будущее, то увидел бы там, что корона достанется ему всего на два года; а потом он будет убит, и на трон взойдёт его брат Теодорих II…
Оставшиеся с Аэцием короли тоже не изъявляли желания продолжать противоборство с ордами Аттилы. Потери, понесённые войском каждого из них, были огромны.
Остаток ночи прошёл в тревожном ожидании. Лишь немногие воины в римском лагере смогли уснуть, завернувшись в лошадиные попоны. Большинство же бодрствовало до утра - впрочем, время от времени коротко проваливаясь в сторожкую полудрёму.
Едва на горизонте забрезжило рассветное зарево, от царя гуннов прибыл посланец, передавший римскому полководцу предложение покинуть Каталаунские поля; он гарантировал, что гунны не будут преследовать противника: всем дадут уйти спокойно.
Аэций согласился.
Когда он увёл свою армию, воины Аттилы принялись хоронить павших в сражении… Более двухсот тысяч трупов легли в землю Галлии на полях между Труа и Марной.
Так миновал ещё один день.
С наступлением вечера живые устроили тризну на кургане, провожая своих мертвецов. Погребальное пиршество длилось почти до самого утра. Многие в эту ночь с благоговейным трепетом поглядывали на тёмное беззвёздное небо:
- Сегодня так много душ будет возносится ввысь, - сказал шаман, - что они заслонят собою звёзды.
Позже рассказывали, что над Каталаунскими полями ещё долго по ночам были слышны раздававшиеся в вышине воинственные крики, яростные проклятья и затихающие стоны: это никак не могли успокоиться в потусторонних пространствах души погибших - и продолжали своё незримое сражение.
***
На следующий день царь гуннов приказал готовиться в обратный путь: войску предстояло возвращение в Паннонию.
Эллак выразил недоумение:
- Но, отец, мы так близки к цели! Сейчас - когда Аэций остался один, а все его федераты отправились по домам - разве не настал подходящий момент для того чтобы отправиться к стенам Равенны и Рима?
- Нет, время ещё не пришло, - ответил Аттила.
- Почему?
- Потому что народы, сражавшиеся с нами на этих полях, ещё не успели добраться до родных очагов. И если завтра Аэций призовёт их на помощь, то многие успеют натянуть поводья своих коней и вернуться под римские знамёна. Да и наши воины устали, им требуется отдых. К тому же кибитки гуннов переполнены золотом и прочей военной добычей - куда девать новую? Нет, мы уйдём в Паннонию и перезимуем там. А потом снова явимся в Гесперию. В такое время, когда нас не будут ждать. Как думаешь, сколько времени потребуется Валентиниану и Аэцию, чтобы собрать против нас легионы из всех своих провинций?
- Много. Дожидаясь их, мы успеем стереть в пыль все италийские города.
- Вот видишь… Что до германцев, аланов и остальных федератов империи, то они, узнав о наших победах, и не подумают выступать на помощь римлянам. Мы победим эти племена, даже не скрестив с ними мечи.
- Теперь я понял, - улыбка озарила лицо Эллака. - Ты мудр, отец: не хочешь губить жизни гуннов понапрасну.
- Это верно, - Аттила положил ладонь на плечо сына. - У нас впереди ещё много славных походов. А для походов нужны воины… И лучших, чем наши, нигде не найти!
***
Вскоре до Равенны донеслась радостная весть: Бич Божий уводит из Галлии полчища своих свирепых варваров: отягощённые обозом с награбленным добром, они переправились через Ренус и теперь следуют к верховьям Истра.
В столице поднялось ликование.
Распространяясь со скоростью ветра, новость достигла самых дальних уголков империи. У всех на устах было имя Аэция. В больших и малых городах - на улицах и площадях, во дворцах патрициев и лачугах плебеев, на обширных рынках и в тесных торговых лавках - только о нём и говорили:
- Всевышний смилостивился над нами! Флавий Аэций остановил нашествие диких кентавров Аттилы!
- Истинно так. Непревзойдённый стратег одержал очередной триумф. Свершил то, что было ему предназначено свыше! Да будет он благословен!
- Римские легионы одолели Бича Господнего! Теперь наступит благоденствие на все времена!
- Я за Аэция молился.
- И я! За него и за дарование победы римскому оружию!
- О чём тут говорить! Разве найдётся хоть один рождённый во Христе, кто не возносил бы молитв о ниспослании удачи славным защитникам империи и кто не призывал бы все кары небесные на головы варваров?
- Наши молитвы не пропали даром.
- Каталаунския поля обессмертили Аэция! Он превзошёл самого Цезаря и будет славен в веках своими великими делами!
Народное ликование не знало границ. Всем казалось, что Гесперия спасена, и более никакие бедствия её не коснутся.
Пройдут века, и Каталаунская битва будет считаться несомненно выигранной римлянами. Хотя вряд ли это соответствует истине. На самом деле Аттила ушёл непобеждённым, и Битва Народов дала вступившей в пору увядания империи лишь небольшую отсрочку перед новыми испытаниями.
Немногим более полугода спокойствия - вот цена жизней тех двухсот тысяч воинов, что полегли на Каталаунских полях под сенью зловещей хвостатой звезды.
Глава девятая
ОПУСТОШИТЕЛЬ ГЕСПЕРИИ
Вовремя прекратить удачную игру - правило опытных игроков. Уметь достойно отступать так же важно, как отважно наступать; когда свершено достаточно, когда достигнуто много - подведи черту. Непрерывное везение всегда подозрительно; более надёжно - перемежающееся; кисло-сладкое вернее сплошной сладости. Когда удачи громоздятся одна на другую, есть опасность, что всё рассыплется и рухнет. Порой милости Фортуны бывают кратки, зато велики. Но долго тащить счастливчика на закорках надоедает и Фортуне.
БАЛЬТАСАР ГРАСИАН-И-МОРАЛЕС
Аттила всё рассчитал верно: в Гесперии его никто не ждал, по крайней мере так скоро. А он весной 452-го года - когда с юга возвращаются перелётные птицы, а девушки плетут венки и украшают волосы полевыми цветами - собрал гуннов и снова вторгся в имперские пределы. Правда, на сей раз войско Бича Божьего было значительно меньше числом, чем то, с которым он разорял Галлию. Однако и его оказалось достаточно для новых побед над врагом.
Совершив стремительный бросок через Иллирию, Аттила быстро достиг северного побережья Адриатики и осадил Аквилею. Гунны привезли с собой большое количество осадных машин и всякого рода метательных орудий, которые тотчас нашли своё применение у стен этого города. Аквилею принялись забрасывать камнями из катапульт. Порой вместо камней на дома обрушивались сосуды с пылающей смолой - своеобразные зажигательные снаряды, - и тогда горожанам приходилось прилагать немало усилий, чтобы погасить вспыхивавшие то тут, то там пожары. Случалось, на мостовые падали объёмистые бочонки: от удара они разбивались, и из них с шипением расползались во все стороны ядовитые змеи... Под прикрытием града стрел к стенам подвозили мощные «бараны»* - и долбили ими постепенно выкрашивавшуюся каменную кладку… Однако жители Аквилеи проявляли упорство, обороняясь с отчаянием обречённых на смерть.
Эдекон, полководец Аттилы, организовал специальные мастерские, в которых изготавливали и ремонтировали осадные орудия. Все телеги, лошади и мулы были отобраны у окрестного населения для подвоза камней, служивших метательными снарядами… Штурм следовал за штурмом, но любые попытки взять город разбиваясь о решимость и стойкость его защитников.
О том, что произошло далее, писал Прокопий Кесарийский:
«В то время как Аттила осадил Аквилею, город большой и многолюднейший, расположенный на берегу моря над Ионийским заливом, с ним произошел следующий счастливый случай. Не имея возможности взять этой крепости ни силой, ни каким-либо иным способом, он уже, говорят, хотел отказаться от осады, продолжавшейся весьма длительное время, и приказал войску со всей поспешностью готовиться к отступлению, чтобы на следующий день подняться отсюда с восходом солнца.
На другой день, когда поднималась заря, варвары, сняв осаду, начали готовиться к отходу, когда вдруг увидели, что аист, гнездо которого, где он обычно кормил птенцов, располагалось на одной из башен городских стен, внезапно поднялся оттуда со своими детёнышами.
Отец-аист летел, а его маленькие аистята, еще не вполне оперившиеся, то летели рядом с ним, то сидели на спине отца. Так они улетели далеко от города.
Увидев это, Аттила, человек очень сообразительный и умевший истолковывать всякое явление, приказал войску оставаться на том же самом месте, сказав при этом, что птица никогда понапрасну не улетела бы отсюда со своими птенцами, если бы не предчувствовала, что с этим местом в скором времени случится что-то неладное,
И вот, говорят, войско варваров вновь приступило к осаде, а немного спустя та часть стены, где находилось гнездо аиста, безо всякой причины неожиданно рухнула, и врагам удалось в этом месте войти в город. Так Аквилея была взята штурмом».
Сколько в этом рассказе правды, а сколько легенды - не суть важно. Защищающийся всегда проигрывает - так гласит старинная поговорка. Рано или поздно стены города должны были рухнуть под напором осадной артиллерии Бича Божьего… После того как гунны ворвались в Аквилею, некоторое время на улицах то тут, то там вскипали скоротечные стычки с защитниками города, но это уже не могло ничего изменить.
Вскоре, оглашая воздух торжествующими воплями, победители приступили к грабежу.
Большинство жителей Аквилеи, которым посчастливилось уцелеть, были угнаны в рабство.
…Интересно, что спустя шесть лет некоторые пленники вернутся домой. - а поскольку там их будут считать погибшими, то многие мужчины застанут своих жён вновь вышедшими замуж… Чтобы разрешить возникший казус, местный епископ в обратится за советом к римскому папе Льву I. И тот после недолгого раздумья объявит своё решение:
- Несчастные женщины, по неведению вступившие в повторный брак, наказанию не подлежат. Но если они откажутся вернуться к прежним мужьям, то их следует отлучить от церкви.
***
Неумолимая мельница смерти крутилась без остановки. Будто сотрясаемая горным камнепадом, дрожала земля под копытами конных орд Аттилы. Обратив в руины Аквилею - самую сильную крепость, лежавшую на их пути, - воины Бича Божьего устремились дальше на запад: захватили и разграбили Патавиум (Падую), Мантую, Вицетию (Виченцу), Верону, Бриксию (Брешию), Бергамум (Бергамо), Медиолан (Милан), Тицинум (Павию)… Ужас перед Аттилой был столь велик, что многие города сдавались без боя.
На несколько дней царь гуннов задержался в Медиолане. Здесь по его заказу был написан портрет: Аттила восседает на императорском троне, а на коленях перед ним стоят оба августа - гесперийский и византийский - и сыплют к его ногам золото. Злая насмешка. Но ведь - правда!
Спасаясь от гуннов, многие римские граждане бежали на север Адриатики, где на бесчисленных островках болотистого побережья ютились небольшие рыбачьи поселения. Став поневоле узниками Венецианской лагуны, эти люди никогда уже не вернутся на terra ferma - твердую землю, ибо вода окажется защитой более верной, чем толстые крепостные стены. В результате на окружённых водой убогих клочках суши они построят город - знаменитую Венецию… В то время как остальные города средневековой Италии будут страдать от бесконечных войн и осад, венецианцы поначалу станут жить неприметно и тихо, занимаясь рыбной ловлей и торговлей солью. Привыкнув надеяться только на море и на себя, они научатся строить корабли (в итоге на островах полностью вырубят леса) и бороздить водные просторы в поисках пропитания и новых торговых путей. Венецианские купцы окажутся весьма деятельными и предприимчивыми - и вскоре накопят столько богатств, что мало кто в мире сможет с ними тягаться в могуществе. Постепенно Венеция вырастет в один из влиятельнейших городов Средиземноморья. Серениссима - «светлейшая», «сиятельнейшая» - так будут называть Венецианскую республику, которая станет мостом между Западом и Востоком, величайшим центром европейской торговли. И которая благополучно переживёт и Гесперию, и Византию.
***
В Медиолане Бичу Божьему понравилось. Проводя здесь время в праздности и роскоши, он закатывал ежедневные пиры, собирая на них своих полководцев и покорившуюся ему местную знать. К столу подавали самые изысканные яства: павлиньи яйца в испанском рассоле, минтурнских крабов, египетских мидий, приготовленных в винном соусе с добавлением рыбной приправы, отварных дроздов, жирную гусиную печёнку, устриц, рагу из соловьиных мозгов, молодого кабана с галльскими трюфелями, хвосты лангустов со спаржей, заправленных венафрским маслом, варёную телятину в пикантном соусе, почки, верблюжьи ножки, тефтели из дельфиньего мяса, галльские колбасы, родосских осетров под мятным соусом, сыр из оленьего молока, копчёные бараньи яички, тасосские орехи, множество разнообразных диковинных фруктов.
Слух пировавших услаждали игрой на кифарах, арфах и флейтах, а зрение - танцами обнажённых рабынь, а также лицедейством комедиантов и мимов, движениями тела и жестами изображавших животных, людей и разыгрывавших различные незамысловатые сценки: либо забавные, либо наполненные притягательно-порочными страстями, в которых развращённые римляне знали толк.
Вино на пирах лилось рекой. Аттила и сам наравне с другими охотно воздавал должное Вакху, поднимая кубок, наполненный то кьянти, то маринийским, то соррентским, то наментийским, то фалернским винами из очередного, только что откупоренного рабами пузатого бочонка.
Винопитие Аттила не считал пороком. Если б оно было пагубным, разве его превозносили бы великие мудрецы - поэты и философы? У греков существовало множество легенд о том, как люди научились выращивать виноград и делать из него вино - и во всех оно являлось даром богов. По одному из преданий Зевс, превратившись в орла, похитил юношу Ганимеда, чтобы сделать его небесным виночерпием. Отец же Ганимеда, потерявший сына, получил от Зевса в вознаграждение золотую виноградную лозу… По другому преданию - виноград был найден овцой, постоянно убегавшей из стада и возвращавшейся в хлев позже всех. Пастух Стафилос, проследивший за беглянкой, обнаружил, что она ест плоды неизвестного растения. Нарвав с него ягод, пастух отнёс их своему хозяину Ойносу. А тот, заметив, что выжатый из них сок через некоторое время приобрёл новый вкус и охмеляющие свойства, принёс полученный напиток в дар богу Дионису, который научил за это Ойноса виноделию.
Римляне переименовали Диониса в Вакха, и праздники в честь бога винопития, прежде именовавшиеся дионисиями, стали называться вакханалиями. Вина у римлян изготовлялись весьма своеобразно: они выпаривались на огне до густоты сиропа, в них добавлялись ароматные травы, они отдушивались благовонными смолами. Впрочем, нечто подобное делали и греки: например, по утверждению Аристотеля, в Аркадии вина выпаривались так долго, что с течением времени превращались в тягучее вещество, которое нужно было вынимать из мехов, соскабливая его со стенок лопаточками и ножами. В Риме же пошли ещё дальше: подвешивали албанское вино в больших амфорах в углу каминов, где оно выпаривалось до того, что превращалось в совершенно сухую массу. Этот способ выпаривания вин назывался «фурмариум». Когда требовалось подобный экстракт употребить в дело, его разводили в тёплой воде и процеживали; или, дав предварительно отстоятся, сливали в кратер - большую чашу, которая помещалась на земле или на полке в столовой. Из кратера черпали вино ковшами и, наполняя кубки, передавали их пирующим.
Что же касается древних, то ещё Варрон* поведал о том, как царь этрусский Мезенций помогал рутулам против латинов с условием, чтобы они доставляли ему вино, которое уже тогда производилось в пределах Лациума. Значит, винопитие считалось делом обыкновенным у легендарных воинов древности!
Зная всё это, Бич Божий не считал зазорным употребление вина. По его распоряжению в захваченных городах гунны извлекали из подвалов покрытые паутиной запечатанные глиняные сосуды и дубовые бочонки со старыми италийскими винами; их вместе с прочим награбленным добром загружали в кибитки и отправляли в Паннонию.
Во время одного из пиров внимание Аттилы привлекла настенная фреска, на которой были изображены два восседавших на троне римских императора и толпа покорно распростёршихся перед ними варваров. Царь гуннов со смехом приказал уничтожить эту фреску, а вместо неё изобразить на стене собственную персону, тоже на троне, и чтобы перед ним два согбенных римских императора высыпали из мешков золотые монеты.
***
Когда Аттила находился в Медиолане, ему рассказали о том, как был похоронен Аларих.
В 410-м году, захватив и разграбив Рим, этот вестготский король повёл свои войска на юг Апеннинского полуострова, намереваясь захватить Сицилию, а затем - Африку. Готы к тому времени награбили столько сокровищ, что их войско плелось черепашьим шагом, дабы не оторваться далеко от перегруженного обоза. О богатой добыче завоевателей слагали песни:
Готы бочонками меряют золото,
Камни, сокровища в игры идут:
Прялки из золота, блюда из золота,
Свиньи - и те на серебряном жрут…
И тут внезапная болезнь, а затем и скорая смерть настигли Алариха в Бруттиуме*, неподалёку от Козенцы… Воины стали готовиться к похоронам своего короля. Но в его могилу следовало положить множество ценностей: золото и серебро, дорогую утварь, богато украшенное оружие. Как уберечь всё это от грабителей могил - да ещё в чужой стране, которую готам предстояло вскоре покинуть? И воины придумали надёжный способ спрятать захоронение Алариха. Перегородив плотиной реку Бузенто, они изменили течение реки; и погребли своего короля - в золотом гробу, в полной амуниции, вместе с его любимым конём, - на дне обезвоженного русла. По слухам, в могилу положили и несколько сундуков с драгоценностями. После погребения плотина была разрушена, и воды реки вернулись на прежнее место… В тот же день готы зарезали всех рабов, участвовавших в захоронении, - чтобы после ухода завоевателей никто не смог показать алчным гробокопателям, где находился могила легендарного вестготского короля…
Бича Божьего чрезвычайно впечатлил этот рассказ.
- Вот погребение, достойное великого властителя! - воскликнул он. - Туда не смогут добраться осквернители могил, подобные Антиоху, подлейшему епископу Маргума!
И Аттила, призвав своих сыновей Эллака и Денгизиха, пересказал им историю о захоронении Алариха - а затем распорядился, чтобы его самого после смерти погребли на дне Тисы.
…Впоследствии неумолимый ход событий не позволил сыновьям выполнить волю отца. Однако смертным не дано прозревать грядущее, потому они пообещали неукоснительно осуществить наказ Аттилы. А затем принялись уговаривать его продолжить поход.
- Наша задержка на руку ромеям, - сказал Эллак, - Сейчас их войска разрозненны, однако они могут воспользоваться передышкой, чтобы собрать силы для отпора. Не ты ли сам учил нас гнать врага от поражения к поражению, пока он не будет окончательно разбит?
- Мы сгораем от нетерпения поскорее оказаться под стенами Рима! - поддержал брата Денгизих.
- Обычно молодость склонна идти на поводу у мгновенных побуждений, это мне хорошо известно, я ведь и сам когда-то был молод, - проговорил Бич Божий раздумчиво. - Но сейчас вы правы: время покоя и довольства ещё не настало. Наши кони отдохнули, и воины полны сил. Значит, снова пора вернуться к делам ратным… Однако в Гесперии, кроме Рима, много и других богатых городов. Постараемся же собрать дары повсюду, где нам пошлёт удачу Вечное Небо.
После этого разговора Аттилы с сыновьями его поход продолжился.
***
Словно ненасытная саранча, гунны разоряли Гесперию. Их отряды рассеялись на огромных пространствах, и очень быстро вся долина реки По, опустошённая жестокими завоевателями, превратилась в прибежище горя и слёз. Вереницы римлян, уводимых в рабство, и караваны кибиток с награбленным скарбом тянулись в Паннонию. Были эти караваны столь длинны, что пыль, поднятая бессчётным числом ног и копыт, по много дней не опускалась над италийскими просторами, обволакивая всё вокруг мутной кисеёй.
В то же время беженцы заполнили дороги, ведущие на юг. Одни, более состоятельные, ехали в каретах и на телегах - или верхом, на лошадях или мулах; они увозили имущество и гнали перед собой домашний скот. Другие, из бедноты, двигались пешком, взвалив на спины котомки с жалкими пожитками. Некоторые, в панике оставив всё своё имущество на разграбление, шагали налегке, моля господа лишь о спасении жизни. Многие, остерегаясь бежать по суше, пытались уйти морем. В портах тысячи людей дрались за места на кораблях, отплывавших на юг Италии и в Византию; иные срывались в воду, поскользнувшись в давке, а случалось и так, что кого-то другие пассажиры сбрасывали за борт… Ужас обуял жителей Гесперии. В народе ширились самые невероятные и фантастические россказни о зверствах непобедимых гуннов. Во многих умах укреплялось мнение о том, что нашествие дикого степного племени свидетельствует о наступлении времён Антихриста.
Воинство Бича Божьего почти не встречало преград на своём пути, и его победы всходили, как зёрна, брошенные в щедрую почву.
Где же всё это время был Аэций?
Он находился неподалёку. Однако не решался дать сражение своему бывшему другу и ученику, ибо не имел в своём распоряжении достаточного количества войск. Теперь с ним не было германцев, франков, саксов, бургундов и прочих племён, стоявших плечом к плечу с римскими легионераами на Каталаунских полях. Поэтому прославленному стратегу оставалось только пятиться всё дальше вглубь Италии, уповая на чудо.
Бич Божий наступал ему на пятки.
Не отличавшийся военными талантами император Валентиниан III укрылся за стенами Рима.
В жизни, как правило, лучше ничего не предпринимать, чем тратить усилия на сопротивление обстоятельствам. Так считал август; и находил этому неизменное практическое подтверждение, ибо усилиями царедворцев, полководцев и прочих слуг престола большие и малые угрозы устранялись, рассыпались, развеивались по ветру времени. После любой бури наступало затишье, и всё вставало на свои места… Но теперь, похоже, настала пора, благоприятная для совсем иной логики событий.
Валентиниан искал выход из создавшегося положения и не находил его. Аэций советовал ему сесть на корабль в порту Остии и бежать в Константинополь - спастись самому, а заодно просить помощи у византийского императора Маркиана.
- Мы трижды посылали к нему гонцов по суше и дважды - морем, - напомнил стратег, - а он всё медлит! Быть может, Маркиан сговорился с Аттилой и теперь ждёт нашего поражения, чтобы затем самому воцариться над обеими империями?
- Нет, Маркиан не способен на такое вероломство, - возразил Валентиниан. - Наших гонцов, вероятнее всего, перехватили гунны.
- На суше могли перехватить, но на море это невозможно, ведь у Аттилы нет флота.
- Зато большой флот у Гейзериха. Он тоже всё время злоумышляет против меня. Что будет, если его пираты захватят корабль, на котором я поплыву в Константинополь? Нет-нет, я не покину Рим!
И парализованный страхом Валентиниан не трогался с места. Порой ему начинало казаться, что все вокруг в сговоре против него. Положение представлялось отчаянным. Мысль о возможном поражении и пленении леденила его сердце. «Трудно угадать чужие помыслы, но меня окружают подлые и неверные люди, их души черны, а пристрастия способны легко менять своё направление в угоду зыбкому моменту! - думал он. - Глупо искать опору в текучей воде и зыбких песках… Что ждёт меня в скором будущем? Неужели мои дни подходят к концу? Нет, этого не может быть! Я рождён для радости и наслаждений, я ещё слишком молод для того чтобы умереть! Солнце ещё не столь много раз совершило свой круг по зодиаку, чтобы вышел мой срок!»
Император был чудовищно труслив. Он гнал от себя предательские мысли, старался забыться в пьянстве, однако это не помогало ему избавиться от страха. Невзирая на то, что за ним стояла вся мощь Гесперии, сейчас он ощущал себя одиноким и беззащитным. Иногда Валентиниан подходил к зеркалу и, глядя в него, медленно гладил свои руки, лицо, волосы, приговаривая с горьким удивлением:
- Разве можно допустить, что всё это скоро будет гнить в земле? Превратится в прах? Нет-нет, это немыслимо, всё должно завершиться благополучно! О, скорее бы Аттила утолил свою кровожадность и сребролюбие - тогда он наконец отступится от Рима, уведёт гуннов прочь, провалится в тартарары! А я, ускользнув от страшной судьбы, не замедлю похоронить его на дне памяти и вернусь к прежнему благоденствию.
Императора преследовало чувство нереальности происходящего.
***
Отряд, посланный Аттилой для разведки, совершил стремительный бросок по выжженной солнцем равнине и достиг окрестностей Вечного города.
Стража с городских стен со страхом взирала на отряды смуглокожих всадников в варварских одеждах, гарцевавших в отдалении с грозными криками. В разговорах римлян звучала неприкрытая тревога:
- Что они кричат?
- Наверное, хотят устрашить нас. Ишь, рыщут, как стаи голодных волков.
- О небо, смилуйся над нами! Говорят, у этих варваров такая дублёная кожа, что её простой стрелой не пробьёшь. Только из скорпиона можно - большой стрелой или дротиком.
- Пустые россказни! Просто их бесчисленное множество: сколько ни убивай - они будут карабкаться на стену до тех пор, пока мы не упадём от усталости. Тогда они и войдут в город.
- Если верить слухам, гунны готовы идти на смерть безраздумно, потому что не ценят ни своих, ни чужих жизней. Они черпают силу из чужих страданий и слёз, из разрушения того, что создано поколениями, в них нет ничего человеческого. Всё это кажется до того ужасным и диким, что даже не верится. Будто спишь и видишь кошмарный сон.
- Неужто у варваров имеются стенобитные орудия?
- Как же не иметься? Конечно, имеются - раз они сумели взять столько крепостей. Не счесть городов, превращённых гуннами в пепелища и кладбища.
- Ну, нам-то опасаться нечего: стены Рима очень прочны, никакими орудиями их не разрушить.
- Вот начнёт Бич Божий долгую осаду - и прочные стены не помогут: подохнем тут от голода.
- Верною А знать, у которой еды припасено поболее нашего, выживет.
- Это точно. Мы-то подохнем, а они - когда закончатся припасы в их закромах - не станут геройствовать и драться насмерть, откроют ворота гуннам.
- Господь отвернулся от нас. Выходит, не зря рассказывают, что сивиллы Амалфея и Альбунея* предрекли падение Рима, и скоро предначертанному суждено свершиться.
***
Паника, царившая среди жителей Рима, с каждым днём росла. Город был похож на растревоженный муравейник.
Валентиниана, и без того пребывавшего в совершенном унынии, чрезвычайно тревожили народные настроения:
- Мы живём в ужасное время, - сказал он однажды Аэцию. - Никто не желает защищать Рим. Плебс волнуется и злословит, единственное, чего я могу ждать - это удара в спину… Надо просить мира. Заплатим Бичу Божьему выкуп - и пусть уходит за лимес*.
- Не уверен, что Аттила удовлетворится одним выкупом, - покачал головой стратег. - Он потребует ещё и Гонорию.
- Так отдадим её! - вскричал император, нервно комкая край своей расшитой золотом белоснежной тоги. - Пусть забирает проклятую блудницу!
- Это равносильно гибели. Не следует забывать: вместе с Гонорией он пожелает заполучить и половину Гесперии. Аттила корыстолюбив и решителен. Так зачем же подливать масла в огонь?
Валентиниан со вздохом поднял взгляд к потолку и воздел руки горе, точно моля небеса о подсказке:
- Но как же мне поступить? Я чувствую себя зверем, загнанным в ловушку, и не знаю что делать! Мы раздаём черни хлеб и вино, масло и мясо, как заведено издавна, однако наши запасы быстро истощаются, на долгую осаду их не хватит. А если урезать раздачу - это неминуемо вызовет недовольство. Да оно и так растёт! Круг преданных мне людей становится всё уже. Соглядатаи доносят о растущем брожении в народе. Многие предрекают мне неминуемое поражение и скорый конец. По ночам плебс пишет углём на стенах домов призывы к неповиновению и хулительные высказывания в мой адрес. Это ли не грозный знак, свидетельствующий о том, что ещё немного - и недовольство толпы выльется в кровавый бунт?
- Отчаиваться преждевременно, - попытался успокоить его Аэций. - Паршивые овцы есть в любом стаде, но это совсем не значит, что они осмелятся напасть на пастуха. Следует казнить для острастки десяток-другой слабодушных, и все присмиреют.
- По эту сторону стены, возможно, присмиреют. Однако снаружи ждут своего часа полчища гуннов со стенобитными орудиями. С этим злом нам не справиться.
- Почему же? - упорствовал Аэций. - Не всё обстоит так плохо, надо только набраться выдержки. Стены Рима слишком прочны для того чтобы следовало опасаться стенобитных орудий Аттилы. Да и воинов в городе достаточно для отражения любого штурма.
- Даже если это и так, никакой разумный правитель на моём месте не стал бы рисковать, - хмуро проговорил Валентиниан. - Мы находимся на зыбкой почве, потому что подданные империи давно забыли о понятии верности и среди римлян всегда найдётся новая Проба*. Народ подобен глупой женщине, готовой отдаться любому мужу, который сильнее предыдущего её любовника... Нет, надо попытаться договориться с этим грязным варваром!
***
Решив не искушать судьбу, император направил к Аттиле посольство для мирных переговоров. Возглавить посольство он не рискнул, возложив эту миссию на римского папу Льва I.
- Я готов отдать ему все сокровища Рима! - напутствовал Валентиниан папу. - Если же Бич Господень станет требовать Гонорию - скажи, что она отправлена в Константинополь.
Навстречу Аттиле Лев I выехал с богатыми дарами, облачённый в пурпурную ризу и плащ архиепископа, с золотой митрой на голове. В качестве секретаря посольства папу сопровождал Проспер Аквитанский. Были с ним также префект Рима Тригетий, консул Авиен и большое количество духовенства.
Бич Божий знал о приближении римской делегации. Он со своими полководцами ждал переговорщиков на берегу реки Минций (Минчо). И вот показалась длинная процессия: священники в пышных облачениях, монахи в грубых рясах, несколько сановников верхом богато убранных на конях, множество дьяконов и певчих - окутанные облаком пыли, они медленно приближались к гуннам, помахивая сверкавшими на солнце золотыми кадилами и нестройным хором распевали церковные псалмы. Над всей этой толпой колыхались кресты и обвисшие в безветрии хоругви. Впереди процессии, непрерывно вознося к небу молитвы, ехал на белом коне седобородый старец.
- Ты кто? - крикнул издалека Бич Божий старику.
- Я - Лев, верховный правитель Святого Престола, - ответил тот, оборвав молитву.
Подъехав к Аттиле, папа спешился и, опустившись на колени, воздел к нему трясущиеся руки:
- Великий царь гуннов! - воскликнул он, придав своему голосу всю торжественную весомость, на которую только был способен. - Мы явились, чтобы просить мира!
- Встань, служитель Иисуса, - шагнул ему навстречу Аттила, облачённый в простые одежды, пропитанные потом и дорожной пылью. - Мои шаманы не становятся передо мной на колени, и от тебя я не стану требовать этого.
Взяв старца за руку, он помог папе подняться и увёл его в походную юрту, велев всем остальным остаться снаружи.
…Грозный завоеватель и папа римский беседовали с глазу на глаз больше часа.
День пятого июля 452-го года уже клонился к закату, когда папа Лев I вышел к своей делегации и сообщил радостную весть: Рим спасён!
Аттила согласился взять золото.
Правда, выкуп был огромен - но это нисколько не огорчило жителей города. Ведь страшный бич, занесённый было над их головами, не совершил удара: горняя рука отвела его! Так говорили римляне. И толпами стекались в храмы благодарить всевышнего за своё удивительное спасение.
Папу с этого дня прозвали Львом Великим. Его авторитет вознёсся до небес.
Да и Валентиниан был на вершине радости, чувствуя себя подобным освобождённому от цепей Прометею. Ведь ему не придётся испить горькую чашу! Тёмные грозовые тучи рассеялись, и над ним вновь засияло солнце. Отныне ничто не угрожало жизни и благополучию императора, равно как и жизням и благополучию его подданных. Военная угроза самым замечательным и невероятным образом канула в небытие, всё пришло к счастливой развязке, и теперь в Гесперии воцарятся мир и благоденствие!
Это и в самом деле было подобно чуду.
***
Через несколько дней ворота Вечного города открылись, и из них выехала вереница повозок, нагруженных золотом и драгоценностями. Тяжело переваливаясь с боку на бок и громыхая колёсами по мощёной камнем дороге, повозки с торжественной неспешностью покатились к лагерю гуннов…
Позже родилось предание, что во время переговоров папы Льва I с Аттилой - когда они уединились в походной кибитке - царю гуннов явился апостол Пётр и заставил его отказаться от осады Рима:
«Когда же он подошел к Равенне, туда поспешил папа Лев и стал покорно и смиренно просить его воздержаться от разорения города Рима и прекратить опустошение Италии, - писал Матвей Меховский в «Трактате о двух Сарматиях». - Аттила так и сделал. Его бойцы при этом в удивлении говорили между собой, что Аттила никого не боится, кроме двух животных - волка и льва, намекая на двух епископов, ради которых он пощадил их народ. На это Аттила ответил, что рядом со Львом стоял зрелый муж в духовной одежде с обоюдоострым мечом и, потрясая мечом, грозил ему смертью, если он, выслушав просителя, не отпустит его с миром.
Итак он отступил и вернулся в Паннонию…»
***
Гунны были удивлены решением своего царя прекратить осаду города, удовольствовавшись выкупом. Но роптать ни у кого и в мыслях не было. Все любили Аттилу за отвагу и щедрость и подчинялись ему беспрекословно, свято веря, что любое его решение продиктовано волей Великого Тэнгри. В конце концов, войску предстояло вернуться домой с богатой добычей, а значит, этот поход оказался удачным, ничуть не менее победоносным, чем все прочие.
Один Эллак осмелился выразить недоумение:
- Я понимаю, отец: золота, которое мы получили от Валентиниана, хватит, чтобы всем гуннам стать богачами. Но ведь Рим уже почти лежал у наших ног! А в нём наверняка осталось ещё много богатств! И потом - за этими стенами укрылось столько здоровых мужчин и женщин, которые могли бы стать нашими рабами. Почему же было не взять всё это?
- Нам не нужно сразу так много рабов. Если мы разрушим Рим и сровняем с землёй все города Гесперии - кто станет платить нам дань? Кто будет кормить всё наше войско? Гунны могут только воевать, однако не умеют ни добывать золото, ни сеять хлеб.
- Но это могли бы делать наши рабы. И потом, ты ведь хотел завоевать Гесперию. Говорил, что со временем распространишь свою власть на весь мир!
- Да, я говорил это, - усмехнулся Аттила и обвёл внимательным взглядом собравшихся вокруг него приближённых, желая проникнуть в мысли каждого: не усомнились ли верные боевые соратники в его силе? И, не обнаружив ни тени недоверия на их лицах, продолжил:
- Мои замыслы велики, но их судьба решится не сегодня и не завтра. Мне дано видеть дальше, чем вам всем вместе взятым, ибо Великий Тэнгри подсказывает мне каждый шаг. Всё, что я говорил о завоевании Гесперии, сбудется. Моя длань покроет весь мир, это так же верно, как то, что я - хранитель воли Вечного Неба. Однако великие желания требуют великого терпения. Они не должны осуществляться слишком быстро. Ну представь, Эллак: завоюю я сегодня Гесперию, а завтра - Византию… Чего желать мне останется после этого? Зачем жить?
- Но сейчас они не отдали тебе даже Гонорию, - тихим голосом возразил сын Аттиле. - По крайней мере, пока не отдали. А что будет потом - откуда нам знать? Я привык видеть, что ты, не дожидаясь, берёшь всё, что тебе причитается.
- Нет, ныне я не спешу. Или ты забыл, что дома меня ждёт свадьба с красавицей Ильдико? Не ведаю, солгал ли Валентиниан, что отправил Гонорию в Константинополь, но это не имеет значения. В следующем году я напомню ему о своём требовании. И если не получу принцессу - снова приду сюда, и наши кони будут топтать, как хворост, поверженные сигнумы* ромейских когорт* и центурий*.
Доводы отца не показались сыну убедительными, однако тот понял, что далее перечить Аттиле не имеет смысла: уж если тот утвердился в своём решении, то не примет никаких возражений. Поэтому Эллак, смирившись, промолчал. Лишь сокрушённо покачал головой и удалился прочь.
На следующий день войско Бича Божьего, обременённое щедрыми дарами, стронулось с места и медленно отправилось восвояси - в далёкую Паннонию, к берегам Тисы.
Аттила играл с великой империей, как кошка играет с полузадушенной мышью. Он считал, что ему всё позволено, и в мире нет силы, способной его одолеть.
Глава десятая
ЗЛАТОВОЛОСАЯ БУРГУНДКА
Женщинам дарована богами
Столь пагубная власть над лучшими мужами!
И жёны слабые, бессмертных теша взгляд,
Над сильными, увы, и смелыми царят!
ПЬЕР КОРНЕЛЬ
Многое может случиться меж чашей вина и устами.
АРИСТОТЕЛЬ
Молодость - быстрая вода; вздуваясь бурунами, разбрасывая брызги и стремясь вырваться из берегов, она давно унесла свои мутные струи в невозвратную даль. Паводок, схлынув, оставил в памяти Аттилы длинную вереницу разновеликих отголосков, а течение его жизни уже много лет мчалось по глубокому, но вполне предсказуемому руслу - туда, куда он сам раз и навсегда наметил. Со временем Бич Божий научился ценить пору зрелости. Тем более что она имеет ничуть не меньше радостей, чем молодость.
Одна из таких радостей ждала его впереди.
Юная Хильда была столь прелестна, что её не мог без восхищения миновать взгляд ни одного мужчины. Златоволосая, голубоглазая, с точёным профилем и стройным станом, она казалась подобной волшебному миражу, эфемерной картинке, которая успевает растаять раньше, чем успеешь к ней прикоснуться. Происходила она из знатного бургундского рода, истреблённого Бичом Божьим во время одного из его кровавых походов; столь же печальная участь постигла и большинство жителей Бургундского королевства… Хильду же, в ту пору бывшую совсем ещё ребёнком, Аттила привёз пленницей к себе во дворец. У гуннов её стали звать Ильдико.
Всемогущий властитель берёг и лелеял её, как редкий цветок.
И вот недавно, перед последним италийским походом, Аттила объявил девушку своей невестой.
На прощание - в знак своего обручения с Ильдико - царь гуннов подарил ей перстень с камнем небесно-голубого цвета:
- Скоро я брошу целую Вселенную к твоим ногам, - сказал он. - А пока прими в дар кольцо с божественным камнем счастья - персидской фирюзой*. У нас в колыбель новорожденной девочки всегда кладут фирюзу, которую она потом - в день свадьбы - дарит своему мужу. Этот магический камень - самый подходящий амулет для девушки… Я знаю, ты пока не испытываешь любви ко мне. Так пусть же заговоренная шаманами фирюза ко дню моего возвращения посеет зерно этого чувства в твоём сердце.
Несмотря на то что Бич Божий давно перешагнул возраст зрелости, он не ощущал тяжести прожитых лет, и его неутомимому сердцу хотелось многого, очень многого. Не каждому на этом свете дано пользоваться безграничным богатством бытия, пожиная его щедрые плоды. Но сколько бы ни получил человек, будь то хоть последний бедняк, хоть правитель бескрайней империи, он, как правило, всегда желает получить что-нибудь ещё.
…Для Ильдико время похода Аттилы промелькнуло так быстро! И теперь он вернулся. Радостный, даже словно помолодевший.
Скоро должна была состояться их свадьба.
Жениху шёл пятьдесят восьмой год. Невесте недавно исполнилось шестнадцать.
***
Новый 453-й год принёс недобрые вести: обитавшие в верхнем течении Истра аланы, заручившись поддержкой молодого вестготского короля Торисмунда, объявили, что выходят из подчинения гуннов. Полководцы призывали Аттилу идти на мятежников и жестоко покарать их, чтобы другим было неповадно, - но тот пренебрежительно отмахивался:
- Много ли беды медведю от комариных укусов? Дойдёт очередь и до аланов. А сейчас у меня есть дела поважнее… Маркиан, вон, не хочет платить дань. Пора собирать войско для похода на Константинополь.
Между приготовлениями к войне с Византией не забывал он и о Гонории. Направил послов в Равенну, велев передать Валентиниану:
- Пусть не надеется отсидеться, как лис в норе. Ваш август давно должен бы понять, что я не привык греметь, подобно пустому барабану, и всегда исполняю свои угрозы. Если не пришлёт мне принцессу - снова явлюсь за нею. И тогда уж не будет пощады ни римлянам, ни самому Валентиниану.
Как-то раз Эллак выразил своё недовольство Онегезию по поводу происходящего:
- Отец словно нарочно старается поссориться со всеми правителями одновременно. Ходил на Константинополь - и не нанёс решающего удара. Прошёл по Галлии - и отпустил готов в Толосий непобеждёнными. Поставил на колени Гесперию - а Рим оставил нетронутым. Это как если бы охотник ранил одного тигра, но отпустил его зализывать раны; то же самое - со вторым тигром, с третьим… И теперь ходят они вокруг него, обозлённые. А что, если набросятся все разом?
- Да, - покачал головой старый грек. - Если Византия с Гесперией объединят свои армии, да ещё к ним на помощь придут федераты, тогда не сдобровать нам. А всё идёт к тому.
- Надо что-то предпринять, учитель. Отец утратил всякий страх, он считает, что Меч Великого Тэнгри способен отразить любые беды!
- Ну, я, как тебе известно, не поклоняюсь Тэнгри. Мне более по душе учение Плотина*. А предпринять мы с тобой вряд ли что-нибудь сможем. Аттила вознёсся так высоко, что скорее небо упадёт на землю, чем он прислушается к нашим доводам. Отменить его решения способна разве только сама смерть.
- Но отец ещё не настолько стар, чтобы можно было помышлять о его смерти.
- В том-то и дело…
***
Свадьба царя гуннов была назначена, и день торжества неотвратимо приближался. Приготовления шли полным ходом.
Все жёны Аттилы жили в отдельных домах, расположенных внутри ограды, окружавшей его дворец - так, чтобы ему было недалеко идти, если он захочет посетить одну из них. Для Ильдико тоже выстроили дом, и за несколько дней до свадьбы девушка поселилась в нём.
Однажды, когда Аттила со своими приближёнными ускакал на охоту, в дом к невесте вошёл мужчина. От неожиданности Ильдико вздрогнула: это был Эллак.
- Не бойся, - он успокаивающе поднял руку. - Я не причиню тебе зла. Нам нужно поговорить.
- О чём?
- О предстоящей свадьбе… Мне известно, что ты её не хочешь.
- Если известно, то зачем нам ещё говорить об этом? Я всё равно не смогу ничего изменить.
- Сможешь. И в этом деле я окажу тебе помощь… Скажи, ты ведь ненавидишь моего отца, верно?
Ильдико промолчала, опустив голову.
- Ладно, я не стану требовать ответа, тем более что он мне и так известен, - продолжал Эллак. - Но ты ведь помнишь, как по воле отца был предан мечу твой народ…
- Он велел переломить хребет моему отцу, - тихо сказала она, - а братьев подвесил за…
Девушка запнулась, и Эллак закончил за неё:
- За уды.
- Да… А мать и сестёр разорвали конями.
Она подняла голову. В её глазах блестели слёзы.
- Ты должна хотеть его смерти, - уверенно сказал он. И протянул ей крохотный терракотовый флакончик:
- Вот, возьми. Здесь яд. После свадьбы, когда вы останетесь одни, вольёшь всего несколько капель в его чашу с вином - и он вознесётся в страну, где никогда не вянут травы и не замерзают реки.
- Но… я не могу! - испуганно отшатнулась она. - Меня за это предадут страшной казни!
- Не бойся, я всё продумал. У отца, если он выпьет много вина, иногда начинает идти носом кровь… Этот яд подействует таким же образом. Когда его дух расстанется с телом, все подумают, будто у него снова открылось кровотечение из-за невоздержанности к вину.
- А что будет со мной?
- Я стану царём - и позабочусь о том, чтобы тебе не причинили зла.
***
Дни летели, подобно табуну необузданных скакунов, которые мчатся по степным просторам, обгоняя ветер. И не существовало таких поводьев, натянув которые, возможно было бы остановить бег времени.
Настал день свадьбы.
Аттила в сопровождении пышного эскорта из гуннской знати подъехал к дому Ильдико в кибитке, украшенной праздничными лентами, павлиньими перьями и цветами. Девушку усадили в кибитку, и процессия тронулась в церемонный путь, медленно объезжая по кругу гуннскую столицу. Это движение сопровождалось тысячами взглядов, полных обожания и восторга; и тысячи глоток в дружном порыве издавали приветственные возгласы. По дороге женщины бросали под копыта коней горсти пшеницы и цветочные венки, лили из глиняных чаш вино и молоко, а мужчины устраивали разные удалые игры состязания. Приблизившись ко дворцу, царь гуннов с невестой и следовавшая за ними кавалькада придворных проехали между двумя кострами, совершая древний обряд очищения от злых духов.
Наконец все вошли в пиршественную залу и уселись за стол. Здесь их поджидала, выстроившись у стены, группа девушек с волосами, перехваченными яркими разноцветными лентами. Девушки заиграли на флейтах - музыка зажурчала подобно ручейку, который сбегает с горы, извиваясь между камнями.
Гости, каждый по очереди, приближались к расположившимся во главе стола Аттиле и Ильдико - и произносили многословные благопожелания, соревнуясь в изощрённости речей. И каждому Бич Божий подавал чашу вина, которую гость должен был выпить до дна. Тем временем несколько жён Аттилы стояли за спиной невесты и заплетали её густые золотистые волосы в косы, какие отныне подобало носить замужней женщине.
Шаман совершил обряд освящения огнём жилища молодожёнов, пройдя вдоль стен с ярко пылавшим факелом. Выкрикивая заклинания, он сжёг в каждом из четырёх углов залы по пучку овечьей и верблюжьей шерсти, обладавших охранительной силой; после чего был дан сигнал к началу пиршества.
***
Вечером, когда веселье было в разгаре, Аттила поднялся со своего невысокого золотого трона и, взяв Ильдико за руку, объявил:
- Мы уходим, чтобы возрадовать Вечное Небо своим сочетанием, а вы продолжайте праздновать. Пиршество продлится три дня, так что нам ещё не раз доведётся встретиться за этим столом.
Все присутствующие тотчас вскочили на ноги и принялись, вздымая кубки, выкрикивать принятые в таких случаях напутственные слова, восхваления новобрачных и свадебные благопожелания. Причём каждый старался, чтобы его было слышнее других, потому поднялся невообразимый гвалт. Бич Божий с улыбкой помахал успевшим изрядно захмелеть подданным рукой и скрылся за пологом, отделявшим пиршественную залу от внутренних покоев его дворца.
Он увлёк девушку в просторную комнату, половину которой занимало огромное ложе, закрытое пёстрыми занавесями. Располагалось оно на возвышении, и к нему вело несколько ступеней.
По углам комнаты стояли четыре столика, на которых были расставлены большие кувшины с вином, пустые чаши и подносы с фруктами.
Когда Аттила начал снимать с девушки одежду, Ильдико испугалась, что он обнаружит терракотовый флакончик:
- Подожди, я сама… И немного вина выпью, а то в горле пересохло.
Он, благодушно посмеиваясь, отпустил девушку.
Ильдико метнулась к одному из столиков. Увидев краем глаза, что грозный жених торопливо разоблачается, сосредоточенно уставившись куда-то себе под ноги, торопливо извлекла флакончик, вытащила из него пробку и вылила его содержимое в чашу. Потом несколькими лихорадочными движениями сбросила с себя одежду, оставив под ней, на полу, крохотный сосуд смерти. И, наполнив чашу вином, поднесла его Аттиле:
- Я уже выпила. На, выпей и ты.
- Из твоих рук я готов выпить даже яд!
У неё внутри всё обмерло. Если бы грозный властитель только знал, насколько в этот момент был близок к истине!
Он осушил чашу и поставил её на стол.
Однако - против ожидания Ильдико - ничего страшного с Аттилой не случилось. Он обнял её за талию и повлёк на брачное ложе:
- Не бойся. Я подарю тебе блаженство.
…Когда он вошёл в неё, девушка вскрикнула и попыталась оттолкнуть царя гуннов. Однако её усилия были тщетны - Аттила только рассмеялся, крепко обхватил плечи Ильдико. А потом, взрычав, как зверь, принялся пронзать, пронзать, пронзать её - яростно, беспощадно, остервенело, подобно победителю, пронзающему копьём тело своей жертвы.
***
Поначалу она не чувствовала ничего, кроме боли.
Это казалось настоящей пыткой.
Но затем боль стала постепенно стихать. А он всё двигался и двигался на ней, вдавливая тело Ильдико в постель, пыхтя и отдуваясь; его отвратительное лицо нависало и раскачивалось, наливаясь краснотой и покрываясь капельками пота. Аттила продолжал двигаться, ритмично вдавливая её в мягкое ложе, а пот уже струился по его щекам, образовывая маленькие ручейки, и капли с его носа и подбородка падали ей на лицо, щипали глаза и солоно стекали по губам. Он вдруг стал убыстрять свои движения; его глаза выпучились, точно готовы были выскочить из орбит; он захрипел, и из носа у него вдруг закапала кровь: «Он умирает!» - мелькнуло в мозгу Ильдико. И тут Аттила забулькал горлом, взгляд его остекленел, и одновременно он… стал изливаться в её лоно! Тотчас же кровь потоками хлынула из его носа и горла. А у Ильдико мир закружился перед глазами - и она внезапно тоже забилась в пароксизме страсти, испытывая неземное наслаждение, равного которому прежде она и представить себе не могла.
***
Иордан донёс до нас свидетельство о том, как Аттила умер на брачном ложе с Ильдико:
«Ослабевший на свадьбе от великого ею наслаждения и отяжелённый вином и сном, он лежал, плавая в крови, которая обыкновенно шла у него из ноздрей, но теперь была задержана в своём обычном ходе и, изливаясь по смертоносному пути через горло, задушила его. Так опьянение принесло постыдный конец прославленному в войнах королю.
На следующий день, когда миновала уже большая его часть, королевские прислужники, подозревая что-то печальное, после самого громкого зова взламывают двери и обнаруживают Аттилу, умершего без какого бы то ни было ранения, но от излияния крови, а также плачущую девушку с опущенным лицом под покрывалом»…
***
Когда слуги обнаружили царя гуннов, лежавшего бездыханным на залитом кровью брачном ложе, на короткое время все застыли в остолбенении. Ведь он казался им богом - а боги должны жить вечно!
Затем поднялась ужасающая сумятица. Все забегали, бестолково засуетились. По залам разнеслись крики, которые - не прошло и минуты - выплеснулись за стены дворца:
- Случилось ужасное!
- Великий царь умер!
- Аттила оставил нас!
В комнату стремительным шагом вошли Эллак и Онегезий в сопровождении десятка воинов. Их встретили слезами и горестными воплями:
- Беда, принц! Твой отец мёртв!
- Он умер на ложе с Ильдико!
Наконец кто-то указал на забившуюся в угол новобрачную - и тотчас всеобщее отчаяние окрасилось в цвета подозрительности и жажды мщения:
- Это она его убила! Проклятая бургундка!
- Её подослали наши враги!
- Хватайте её!
Но Эллак, бросив взгляд на лежавшего с запрокинутым лицом Аттилу, взялся за рукоять меча и произнёс властным тоном:
- Не трогайте жену моего отца! Отныне я - ваш царь, и я сам решу её судьбу.
- У Аттилы не впервые случилось кровотечение, - покачал головой Онегезий. - Я как чувствовал: просил его не пить так много вина. Однако глупо думать, что у слабой женщины хватило бы сил справиться со столь великим воином!
- Всякого, кто посмеет оскорбить память отца таким предположением, я велю казнить на месте, - сурово добавил Эллак. - Великий Тэнгри призвал его к себе. И всё, что мы можем теперь - это достойно принять его волю… А Ильдико пока отведите в её дом. И пусть у входа выставят охрану, чтобы никто не мешал вдове предаваться горю.
***
К дому её провожали воины Эллака и старый шаман Джангильд…
Воины остались за дверью, немыми истуканами застыв у порога. А шаман вошёл внутрь вместе с Ильдико, бормоча:
- Знаки Вечного Неба умеют читать немногие, но лишь Великому Тэнгри ведомо, каким образом воплотятся они в рождениях и смертях человечьих. Нам, ничтожным пылинкам, не остаётся ничего, кроме покорности. Что поделаешь, так уж устроено: беда чаще всего подкрадывается к людям в то время, когда они чувствуют себя счастливыми... Сейчас тебе надо поспать.
- Но я не смогу уснуть после всего случившегося, - всхлипывала Ильдико. - Мне страшно.
- Я знаю, твоя душа сейчас неспокойна, - сказал шаман. - У меня есть отвар из горных трав, приготовленный на ночной росе, - он поможет тебе отойти в страну снов. Подожди, сейчас я его принесу.
С этими словами он удалился.
…Вернувшись через скорое время с кувшином и чашей, шаман усадил Ильдико на спальное ложе, сунул ей в руки чашу - и, наполнив её буроватой жидкостью с терпким ароматом неведомых трав, сказал:
- Выпей всё - и ты сама не заметишь, как духи унесут твою печаль в небеса.
Она покорно осушила чашу, даже не почувствовав вкуса её содержимого.
- А теперь ложись… Вот так… Закрывай глаза… Скоро небо, подобное перевёрнутому котлу, приподнимет свой край, и тогда между ним и окончанием земли возникает щель, через которую прольётся великий свет. Он принесёт с собой тепло и заберёт тебя в далёкие прекрасные степи, вечно зелёнеющие и не знающие печали. Там пасутся бесчисленные табуны длинногривых коней и тонкорунных овец, и там ты забудешь все свои печали и горести…
Ильдико, закрыв глаза, слушала мерный голос шамана, который отдалялся и отдалялся, а вместе с ним бледнели и отдалялись все переживания, становясь всё мельче и незначительней; она ощущала, как по её телу разливается умиротворяющее тепло и ждала, когда же перед ней приподнимется край неба, и она увидит тот необыкновенный свет, который обещал ей старый Джангильд… И она дождалась. И увидела этот свет…
А шаман ещё долго сидел подле Ильдико, прислушиваясь к её затихавшему дыханию. И лишь когда убедился, что уже ничего не слышит, кряхтя, поднялся на ноги.
Он вышел из дома и, аккуратно притворив за собой дверь, объявил воинам:
- Горе Ильдико было столь безмерным, что она не захотела жить без нашего царя. Её душа отправилась вслед за ним на встречу с Великим Тэнгри.
Глава одиннадцатая
АГОНИЯ ВЕЛИКИХ ИМПЕРИЙ
Сметает время даже имена
Великих дел; могилу ждёт могила.
Весну сменяет новая весна,
Века бледнеют, всё теряет силы,
Бесчисленных надгробий имена
Становятся безжизненно-унылы
С теченьем лет, и так же, как живых,
Пучина смерти поглощает их.
ДЖОРДЖ ГОРДОН БАЙРОН
К чему нам в быстротечной жизни домогаться столь многого?
КВИНТ ГОРАЦИЙ ФЛАКК
Тело Аттилы положили в золотой гроб и залили мёдом.
Золотой гроб поместили в другой - серебряный.
А его, в свою очередь, заключили в железный - и тотчас этот, третий, гроб принялись разрисовывать картинками, запечатлевавшими многочисленные подвиги Бича Божьего. Местные умельцы торопились: в их распоряжении имелось не так много времени…
В знак скорби гунны остригли себе волосы, а лица изрезали ножами, «дабы превосходный воин был оплакан не воплями и слезами женщин, но кровью мужей»… Потом все сели на коней и стали ездить вокруг тройного гроба своего покойного повелителя, под мерный бой барабанов распевая траурную песню:
«Великий король гуннов Аттила, рождённый от отца своего Мундзука, господин сильнейших племен! Ты, который с неслыханным дотоле могуществом один овладел скифским и германским царствами, который захватом городов поверг в ужас обе империи римского мира и - дабы не было отдано и остальное на разграбление, - умилостивленный молениями, принял ежегодную дань. И со счастливым исходом совершив всё это, скончался не от вражеской раны, не от коварства своих, но в радости и веселии, без чувства боли, когда племя пребывало целым и невредимым. Кто же примет это за кончину, когда никто не почитает её подлежащей отмщению?..»
Они ездили так до изнеможения, вновь и вновь затягивая нескончаемую песню, пока на землю не опустилась ночь.
А затем были накрыты обильные столы, шаманы разожгли священные костры, и - под их камлания - началось погребальное пиршество…
Тризна продолжалась несколько дней.
***
Похоронили Аттилу, как он и завещал своим сыновьям, на дне Тисы: вода предварительно была отведена из реки, для чего рабы прорыли новое русло и построили дамбу; а после того как гроб опустили в землю, дамбу разрушили, и река вернулась в своё прежнее русло.
Вместе со своим царём гунны похоронили и его любимого вороного коня.
И самое лучшее оружие.
***
…Смерть почти всегда является неожиданно. А когда она приходит к владыкам могущественных империй - эта неожиданность, помноженная на миллионы человеческих жизней, нередко грозит обернуться большим бедствием для стран и народов.
И катастрофа разразилась.
Германцы и скифы не захотели подчиняться Эллаку, провозглашённому царём гуннов.
Многие народы восстали против него.
Король гепидов Ардарих, до сих пор верой и правдой служивший Аттиле, заявил:
- Я не раб, чтобы меня передавали по наследству из рук в руки. Отныне сам буду решать судьбу своих подданных!
Он объединил все восставшие народы и повёл их против гуннов.
Эллак призвал ко двору своих братьев Денгизиха, Эрнака, Хабу, Савала и всех прочих. И сказал им:
- Ныне решается наша судьба. Если мы победим Ардариха, то приумножим свою славу и скоро сумеем поставить весь мир на колени. Если же проиграем - люди перестанут верить в силу гуннских мечей, и тогда уже ничто не спасет наш народ от истребления. Шлите гонцов - каждый в те земли, которые определены в его владение, - срочно созывайте воинов. И да пребудет с нами воля Вечного Неба!
Пока Эллак собирал гуннов и те немногочисленные племена, которые ещё признавали над собой его власть, войско Ардариха вступило в Паннонию. С восставшими гепидами шли руги, герулы, скиры, свевы, сарматы…
Встретились неприятели близ реки Недао*. Состоялась решающая битва, где, по словам Иордана, «можно было видеть и гота, сражающегося копьями, и гепида, безумствующего мечом, и руга, переламывающего дротики в его ране, и свева, отважно действующего дубинкой, а гунна - стрелой, и алана, строящего ряды с тяжелым, а герула - с лёгким оружием…»* Эллак находился в первых рядах сражавшихся. Отважно дрались и его братья. Солнце блестело на панцирях и шлемах воинов; со всех сторон слышался лязг оружия, неслись стрелы. Ожесточение достигло немыслимых пределов, и неизвестно, чем бы всё закончилось, но тут в рядах гуннов с быстротой молнии распространилось известие:
- Эллака зарубили!
С этого момента исход битвы был предрешён. Гунны и их союзники дрогнули - и обратились в бегство. Повстанцы Ардариха преследовали их, добивая мечами, копьями и дубинками с железными набалдашниками… И в скором времени лишь крики раненых и стоны умиравших оглашали поле брани. Да чуть погодя в сгущавшихся сумерках можно было увидеть ватаги победителей: весело перекрикиваясь, они до самой ночи бродили, обирая мертвецов…
В битве погибло тридцать тысяч гуннов и их союзников.
С этого дня началось крушение созданной огнём и мечом великой гуннской империи. И никакая сила уже не могла остановить её стремительного распада.
***
Не так быстро, но столь же неотвратимо разваливалась и Западная Римская империя.
В том же 454-м году, когда объединённые силы Ардариха разбили войско Эллака при Недао, достиг предела своей жизни и Флавий Аэций… Поначалу ничто не предвещало беды. Сын Аэция обручился с дочерью императора Валентиниана III, а сам он в четвёртый раз был провозглашён консулом. Но император давно опасался растущего могущества прославленного стратега; к тому же Аэций нажил себе очень влиятельных врагов, включая префекта Рима Петрония Максима и придворного евнуха Гераклия, служившего у Валентиниана камергером: Аэций пригрозил лишить их жизни - и эти придворные интриганы подговорили императора убить его. В сентябре, когда стратег был приглашён на аудиенцию во дворец, Гераклий с Валентинианом подбежали к нему - и смертельно ранили его кинжалом… Так погиб Флавий Аэций, единственный человек в Гесперии, которого высоко ценил сам Аттила, и кто долгие годы верно служил Валентиниану, всеми силами поддерживая его шатающийся престол... Не напрасно ведь - с лёгкой руки какого-то остроумца - многие в те дни говорили:
- Наш август левой рукой отрубил себе правую.
После убийства Аэция недолго прожил и сам Валентиниан. Причиной гибели августа послужило его безудержное распутство. Несмотря на то что его жена Лициния Евдоксия была настоящей красавицей, он уделял ей мало внимания, предпочитая любовные связи на стороне. И вот он положил взгляд на супругу Петрония Максима… Рассказ о том, к чему привело это влечение, записал Прокопий Кесарийский:
«У Максима младшего была жена, очень скромная и отличавшаяся исключительной красотой. Поэтому Валентиниана охватило желание вступить с ней в связь. Так как выполнить это с её согласия оказалось для него невозможным, он задумал нечестивое дело и привёл его в исполнение. Пригласив Максима во дворец, он начал играть с ним в шахматы. Проигравший должен был уплатить в виде штрафа назначенную сумму золота. Василевс* выиграл и, получив в качестве залога перстень Максима, послал с ним в дом Максима, повелев сказать его жене, что муж приказывает ей как можно скорее явиться во дворец приветствовать василису Евдоксию. Она, увидев подтверждение слов в перстне Максима, села в носилки и прибыла в царский дворец. Те, кому василевс поручил выполнение своего дела, внесли её в помещение, находившееся очень далеко от женской половины. Здесь Валентиниан против её воли произвел над ней насилие. Вернувшись домой после нанесённого ей поругания, она жестоко страдала от случившегося с ней несчастья и в слезах проклинала Максима как давшего повод к тому, что произошло. Конечно, Максим был чрезвычайно огорчён этим происшествием и тотчас же принялся замышлять нечто против василевса…»
Вместе с двумя скифами - Оптилой и Траустилой, - желавшими отомстить за своего бывшего начальника Аэция, оскорблённый Петроний Максим составил заговор. И 16 марта 455-го года, когда эта троица вместе с императором и евнухом Гераклием проезжала по Марсову полю, заговорщикам представился удобный случай: Валентиниан III спешился, чтобы поупражняться в стрельбе из лука - тут Траустила подскочил к евнуху и расправился с ним, а Оптила убил императора одним ударом в висок.
Убийца-префект взошёл на императорский трон. Евдоксию, вдову Валентиниана, он вынудил вступить с ним в брак (его собственная жена к тому времени умерла).
Евдокия - одна из дочерей несчастной августы Лицинии Евдоксии - была помолвлена с Гунерихом, сыном короля вандалов Гейзериха. Но свежеиспечённый римский самодержец разорвал эту помолвку и обручил девушку со своим сыном Палладием.
Желая избавиться от ненавистного ей Петрония Максима, Евдоксия обратилась с просьбой о помощи к королю вандалов. А Гейзерих только и ждал удобного повода, чтобы направить свой флот в устье Тибра. Да и династический брак сына с римской принцессой был ему нужен, чтобы укрепить королевскую власть в Африке и сделать её легитимной окончательно, а заодно показать всему миру далеко идущие планы вандальского королевства, его амбиции и мощь.
Когда флот вандалов достиг берегов Италии, в вечном городе поднялась паника… «Не встретив ни от кого сопротивления, он вступил в Рим и занял дворец, - писал Прокопий Кесарийский. - Максима, собиравшегося бежать, римляне умертвили, побив камнями. Они отрубили ему голову, разрубили его на части и разделили их между собой. Гейзерих взял в плен Евдоксию с её дочерьми от Валентиниана, Евдокией и Плацидией. И, нагрузив на корабли огромное количество золота и иных царских сокровищ, отплыл в Карфаген, забрав из дворца и медь, и всё остальное. Он ограбил и храм Юпитера Капитолийского и снял с него половину крыши. Эта крыша была сделана из лучшей меди и покрыта густым слоем золота, представляя величественное и изумительное зрелище. Из кораблей, что были у Гейзериха, один, который вёз статуи, говорят, погиб, со всеми же остальными вандалы вошли благополучно в гавань Карфагена. Евдокию Гейзерих выдал замуж за своего старшего сына Гунериха, вторую же дочь (она была женой Олибрия, знатнейшего среди римских сенаторов) вместе с её матерью Евдоксией, по требованию василевса, он отправил в Визaнтий…»
На императорском троне стали быстро сменять друг друга августы-марионетки, которых назначали и смещали по собственному желанию варварские вожди. Последним императором стал Ромул-Августул, сын Ореста, бывшего полководца Бича Божьего… Наконец 23 августа 476-го года во главе ополчения варваров явился Одоакр (сын другого полководца Аттилы - Эдекона): убив Ореста, он сверг Ромула Августула и заключил его в один из замков в Кампании.
Западная Римская империя прекратила своё существование.
***
…После поражения в битве при Недао народы Европы перестали страшиться гуннов. Словно пыль, поднятая промчавшимся по степи табуном лошадей, некогда подвластные им племена рассеялись по континенту. Гепиды поселились в Восточных Карпатах, остготы заняли опустевшую Паннонию, герулы также разместились в Паннонии, севернее излучины Истра, руги же разделились: большая часть их ушла в Норик, а меньшая поселилась на землях Византии… А гунны ушли на восток - и, ведомые многочисленными сыновьями Аттилы, рассеялись по необъятным пространствам гуннской империи, потеряв связь между собой: одни осели на реке Аттиль, другие укрылись на Тамани и Северном Кавказе, третьи добрались до Урала; длинные вереницы кибиток потянулись к Аральскому морю, в Сибирь, к подножию Алтайских гор…
В Причерноморских степях - с акацирами и некоторыми другими племенами - остались Денгизих и Эрнак.
В 468-м году началась Дунайская война между гуннами и Византией. После нескольких коротких набегов в 469-м году Денгизих выступил в поход на Константинополь. Эрнака с ним не было, так как он в это время вёл войну на востоке против сарагуров… Вскоре после того как войско Денгизиха переправилось через Истр, оно было встречено и разбито императорской гвардией под предводительством гота Аспара. Пал в битве и сам Денгизих… Голову сына Бича Божьего Аспар велел отсечь и, воздев её на копьё, крикнул своим воинам:
- Гуннии больше нет!
В этот же день с полководцем Анагастом он отправил голову Денгизиха императору Льву I в Константинополь…
А Великой Гуннии действительно не стало.
И сам народ, потрясший Европу, канул в века. Рассеялся, подобно призрачному хвосту кометы.
***
Со временем об Аттиле родилось множество легенд. Согласно одной из них Бича Божьего погребли в Аквинкуме (современном Будапеште) - замуровали в пещере на склоне горы Геллерт… Другая легенда гласит, что он не умер, а, подобно королю Артуру, погрузился в магический сон. И когда он, проснувшись, поднимется со дна Тисы, миру грозит новое страшное нашествие…
Кладоискатели и по сей день тщетно ищут место упокоения Бича Божьего - ведь в его могиле захоронены несметные сокровища. Золото, драгоценности и… Священный Меч Аттилы!
----------------------------------------------------
* Иеремия, XIV. 17.
* Мэотийское озеро - Азовское море.
* Боспор Киммерийский - Керченский пролив.
* Гесперия - Западная Римская империя.
* Ренус - Рейн.
* Свевское море - Балтийское море.
* Иберия - государство на территории современной Грузии.
* Оптар - дядя Аттилы и Бледы, брат их отца Мундзука и царя гуннов Роаса. Правил гуннами совместно с Роасом, в то время как Мундзук был отстранён от правления. Оптар вёл долгие войны с бургундами, проживавшими на правом берегу Рейна, и в 430 году разгромил их в решающей битве. Вскоре после этого умер от обжорства на ночном пиру.
* Август (от лат. augustus – священный, величественный) - титул правителей Римской империи.
* Клевец - боевой топор с узким клювообразным клинком (отсюда название) и молотковидным обухом.
* Феодосий II - Феодосий Флавий, император Восточной Римской империи. Родился в 401 году. Его отцом был император Аркадий, а матерью - Элия Евдоксия. В 402 году, имея восемь месяцев от роду, Феодосий провозглашён соправителем своего отца. После смерти Аркадия в 408 году стал единоличным правителем империи. Ведение государственных дел большей частью передоверял своим родственникам и царедворцам.
* Равенна - столица Западной Римской империи. В конце III века столица была перенесена из Рима в Медиолан (Милан), а с 404 года - в Равенну.
* Багауды - «bagaudae» - кельтское слово, которое означает: «оспаривающие» или «возмущённые».
* Литра - основная единица веса в Византии, 327,45 грамм. Литра равнялась римскому фунту - либре.
* Ойкумена - (греч. oikum;n;, от oik;; - населяю, обитаю), населённая человеком части земли.
* Желающего идти судьба ведёт, а не желающего - влачит. - Пульхерия повторяет изречение греческого философа-стоика Клеанфа из Асса (ок. 330 - ок. 230 до н. э.).
* Трирема - (лат. triremis - имеющий три ряда вёсел), боевое гребное судно в Древнем Риме с тремя рядами весел, расположенных один над другим в шахматном порядке.
* Flagellum Dei - Бич Божий (лат.)
* Фетида и Пелей - герои древнегреческих мифов. Фетида - морская нимфа; Пелей - сын эгинского правителя Эака, отец Ахилла. Условием женитьбы Пелея на Фетиде была его победа в единоборстве с невестой. Во время схватки Фетида оборачивалась львицей, змёй, превращалась в воду, но Пелей одержал победу.
* Флавий Басс Геркулан - в 452 году стал консулом.
* Magister militum - верховный военачальник (лат.); командовал всеми вооружёнными силами Западной Римской империи.
* Енка - первая жена Аттилы, умерла при родах.
* Месяц Марса* - март (лат. Martius) получил название в честь бога Марса.
* Календы (лат. Calendae) - в древнеримском календаре название первого дня каждого месяца. Поговорка «отложить дело до греческих календ» («ad Calendas Graecas») имела смысл: «никогда не сделать», - так как в греческом календаре календ не было.
* Ариане - приверженцы христианского течения, получившего распространение в 4-6 веках. Они не принимали догмат о единосущности Бога-отца и Бога-сына: по учению священника Ария, Христос как творение Бога-отца - существо, ниже его стоящее. Арианство осуждено как ересь церковными соборами в 325 и 381 гг. Вестготы, бургунды и некоторые другие племена исповедовали арианство.
* Секвана - река Сена.
* Галлы - группа кельтских племён, покорённых Римом. Населяли обширную территорию к Северо-Западу от Альп, бассейны Рейна, Сены, Луары и верховья Дуная.
* Лерне;йская ги;дра - в древнегреческой мифологии дочь Тифона и Ехидны, змея с девятью головами, жившая в Лернейском болоте в Арголиде. Считалась непобедимой, поскольку у неё на месте отрубаемых голов вырастали новые. Геракл убил лернейскую гидру, прижигая шеи обезглавленного чудовища горящей головнёй.
* Дионисий - французы стали называть его Дени. В XII веке над могилой святого построили базилику - церковь Сен-Дени, которая затем много столетий являлась усыпальницей французских королей.
* Бог из машины - выражение, употреблявшееся для указания на неожиданное разрешение трудной ситуации. Возникло благодаря приёму античной трагедии, когда запутанная интрига получала внезапную развязку из-за вмешательства бога, появлявшегося посредством механического приспособления.
* Толосий - совр. Тулуза: резиденция Теодориха и столица Тулузского королевства вестготов.
* Иды - (лат. Idus, от этруск. iduare - делить): в римском календаре так назывался день в середине месяца.
* Асгард - в скандинавской мифологии место обитания богов-асов, небесная крепость.
* Тэнгрии - небожители.
* Сигнальная стрела - стрела, в наконечнике которой делались отверстия таким образом, чтобы она во время полёта издавала свист.
* Онагр - большая катапульта (машина, предназначенная для метания снарядов по сравнительно крутой параболической траектории). В качестве снарядов выступали сферические камни или горшки с зажигательной смесью. В римском легионе имелось 10 онагров - по одному на каждую когорту. Их перевозили на больших повозках, запряжённых быками.
* Скорпион - баллиста, предназначенная для метания стрел и копий длиной до 3,5 метров. В римском легионе насчитывалось 55 «скорпионов», по одному на каждую центурию. К каждому «скорпиону» были приписаны мулы для перевозки и обслуга из 11 человек. Помимо стрел и дротиков машина метала и каменные ядра. Известен полевой и осадный вариант этого орудия.
* Иордан (? - 552 г.) - остготский историк, автор книги «О происхождении и деяниях гетов», одного из наиболее значительных сочинений начала европейского Cредневековья.
* Баран - стенобитное орудие. Вот как описывает это сооружение Прокопий Кесарийский: «Ставят четыре прямых деревянных столба один против другого, совершенно одинаковых. К этим четырем столбам приделывают сверху четыре перекладины (балки) и столько же у основания. Выстроив своего рода маленький четырехугольный домик, они со всех сторон и сверху натягивают на него кожу для того чтобы эта машина для двигающих её была легка, а находящиеся внутри были бы в безопасности и по возможности меньше подвергались ударам стрел и копий неприятелей. Внутри этого сооружения сверху вешают поперёк другое бревно на свободно двигающихся цепях, стараясь приделать его по возможности в середине сооружения. Край этого бревна делают острым и покрывают толстым железом, как остриё стрел и копий, или же делают это железо четырехугольным, как наковальня. Эта машина двигается на четырех колесах, приделанных к каждому столбу, а изнутри её двигают не меньше пятидесяти человек. Когда эту машину плотно приставят к стене, то, двигая бревно, о котором я упоминал, при помощи какого-то приспособления, отводят его назад, а затем отпускают, ударяя с большой силой в стену. При частых ударах оно очень легко может в том месте, где бьёт, раскачать и разрушить стену, от этого данная машина и получила своё название («баран»), так как выдающийся конец бревна обычно бьёт, где попало, вроде того, как самцы мелкого скота».
* Бруттиум - область на юге Италии, современная Калабрия.
* Варрон (116 - 27 до н. э.) - римский писатель и учёный-энциклопедист. Автор около 74 работ (большинство до нас не дошло) по истории, философии, математике и др. Организовал в Риме публичную библиотеку.
* Сивиллы Амалфея и Альбунея - древнеримские прорицательницы. Амалфея - кумская сивилла, продавшая царю Тарквинию Гордому пророческие «Книги сивилл». Альбунея - сивилла, жившая, по преданию, в пещере близ реки Анио. «Книги сивилл» хранили в храме Юпитера Капитолийского, в каменном ящике. Чтобы обратиться к ним для получения предсказания, требовалось постановление сената.
* Лимес - пограничная зона империи.
* Проба - женщина, которая во время осады Рима вестготами Алариха сжалилась над римлянами, погибавшими от голода (среди них уже начался каннибализм), - и приказала своим рабам открыть ночью Саларские ворота. Так Аларих овладел городом 24 августа 410-го года.
* Сигнум - (лат. Signum) боевой значок когорты и центурии: древко копья, украшенное медальонами.
* Когорта (лат. cohors, буквально «огороженное место») - одно из главных тактических подразделений римской армии, 360-600 человек.
* Центурия - (лат. centuria, от centum - сто), военное подразделения в составе когорты.
* Фирюза - бирюза. В древности верили, что бирюза приносит счастье в любви и примиряет супругов, так как образовалась из костей людей, умерших от любви. Она была посвящена в Египте - Изиде, а в Греции и Риме - Афродите и Венере. Колечком с бирюзой по традиции обменивались в день обручения. У народов Поволжья, Кавказа, Средней Азии, а позже и на Руси бирюза была обязательной деталью в свадебном наряде; её часто вставляли в обручальные кольца - она слыла символом супружеской верности. В середине века верили, что если женщина хочет привлечь к себе избранного ею мужчину, то она должна незаметно зашить кусочек бирюзы в его одежду.
* Плотин (ок. 204/205 - 269/270), греческий философ, основатель неоплатонизма. В системе Плотина из неистощимой полноты Единого, отождествляемого с Благом, в процессе его эманации проистекают три главные субстанции бытия: ум - нус, содержащий идеи (промежуточная ступень между Единым и умом - «число»); мировая душа, заключающая в себе все индивидуальные души; телесный мир - космос; материя - неопределенный бескачественный субстрат изменений, пассивная «восприемница» вечных идей - форм (эйдосов). Путь человеческой души - восхождение от чувственного мира к слиянию с Единым в экстазе. Плотин сыграл большую роль в развитии античной диалектики.
* Недао - Недава, приток Саввы.
* Василевс - император.
АТТИЛА, РИМ И КОНСТАНТИНОПОЛЬ. ОСНОВНЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ДАТЫ.
389 год
Родилась Элия Галла Плацидия.
390 год
Родился Флавий Аэций, сын римского полководца Гауденция, германца по происхождению, и знатной римлянки.
395 год
Родился Аттила. Его отец - Мундзук, брат вождя гуннов Роаса.
Смерть императора Феодосия I. Разделение Римской империи на две части. Императором Западной Римской Империи становится Гонорий, сын Феодосия Великого. А его брат Аркадий становится императором Восточной Римской империи.
400 - 403 годы
Флавий Аэций - заложник у Алариха, короля вестготов.
405 год
Аэций отправлен заложником к гуннам. Ему предстоит провести три года в свите принца Аттилы.
408 год
Аттила едет заложником в Рим (на 5 лет). Его сопровождает Аэций.
410 год
Захват Рима вестготами. Король-победитель Аларих забирает с собой Элию Галлу Плацидию. Неожиданная смерть Алариха. Бразды правления над вестготами принимает бывший зять (по другим источникам - племянник) Алариха - Атаульф.
411 год
Полководец Констанций становится негласным правителем Западной Римской империи.
412 год
Возвращение Аттилы из Рима домой, в Паннонию.
Вестготы во главе с Атаульфом вторгаются в Галлию.
413 год
Из-за нарушения римлянами договора о поставке хлеба вестготы захватывают Нарбонну.
414 год
В январе заключён брак между Атаульфом и Элией Галлой Плацидией. Свадьба состоялась в Нарбонне. Среди прочих свадебных даров Атаульф подарил Галле Плацидии пятьдесят красивых юношей, одетых в шелковые одежды; каждый из них держал на руках по два больших блюда, одно из которых было доверху наполнено золотом, а другое - драгоценными каменьями. Император Гонорий этот брак не признал.
Осенью у Атаульфа и Плацидии рождается сын. Но вскоре ребёнок умирает, и его хоронят в серебряном гробу в уединённой обители близ Барселоны.
Управление Византией (Восточной Римской империей) перешло в руки к старшей сестре малолетнего императора Феодосия II - Пульхерии. Ей всего 15 лет. Пульхерия смолоду дала обет девственности, и при ней императорский двор нравами более напоминал монастырь.
415 год
Убийство Атаульфа в Барселоне. Власть в королевстве вестготов захватывает Сингерих. После семидневного правления его убивают. Королём вестготов становится Валия, который возвращает Галлу Плацидию в Рим.
417 год
1 января состоялась свадьба Галлы Плацидии с Констанцием, военачальником императора Гонория. Она упорно не соглашалась идти за него и возбудила против Констанция всех своих слуг. Тем не менее, Гонорий насильно взял её за руку и вручил Констанцию.
418 год
Родилась будущая роковая «невеста» Аттилы - Юста Грата Гонория, дочь Галлы Плацидии и Констанция.
419 год
Родился Валентиниан, будущий император Западной Римской империи, сын Галлы Плацидии и Констанция.
Смерть короля вестготов Валии. Королём становится Теодорих I.
421 г. - Аттила женится на Керке. Это его вторая жена (первая - Ерка).
Свадьба императора Восточной Римской империи Феодосия II и Евдокии, дочери философа Леонтия.
Констанций III, полководец Гонория и муж Галлы Плацидии; провозглашён соправителем императора Западной Римской империи. Процарствовав семь месяцев, он умирает от болезни лёгких. До своего брака с Плацидией Констанций был щедр, но потом впал в сребролюбие, и после его смерти в Равенну со всех сторон стекались жалобы от множества людей, которых он обидел, отобрав у них деньги
422 год
Рождение сына Аттилы - Узундура.
423 год
После ссоры с императором Гонорием Галла Плацидия с сыном и дочерью отправляется в Константинополь, ко двору Феодосия II. Болезнь и смерть Гонория. Императором Западной Римской империи становится его секретарь Иоанн, которого не признал Феодосий II, император Восточной Римской империи.
425 год
Войско Восточной Римской империи овладело Равенной. Узурпатора Иоанна казнили по приговору Галлы Плацидии. Аэций был на стороне Иоанна и вёл ему на подмогу гуннов, но опоздал. Трон императора Западной Римской империи достался пятилетнему Валентиниану III, сыну Галлы Плацидии и Констанция. Первые 12 лет регентом при нём была его мать.
427 - 428 годы
Флавий Аэций в качестве командующего конницей (magister equitum) при поддержке гуннов успешно сражается в Галлии с вестготами и франками.
428 год
Аэций добивается должности главнокомандующего (magister militum).
429 год
Вандалы под предводительством Гейзериха вторгаются в Африку.
430 - 443 годы
Под натиском гуннов бургунды отходят в западном направлении, к Савойе.
432 год
Война Аэция с Бонифацием, которого поддерживала Галла Плацидия, испытывая вражду к Аэцию. Войско Аэция разбито, но Бонифаций гибнет в бою. Аэций бежит к гуннам.
433 год
Смерть Роаса - вождя гуннов, дяди Аттилы. Возвращение Аэция из изгнания в Рим.
434 год
Аттила и его брат Бледа вдвоём правят гуннами. Заключён мирный договор между Византией и гуннами.
Флавий Аэций провозглашён консулом Рима.
435 год
Аэций от имени императора договаривается с Гейзерихом, признав государство вандалов союзником Рима. Вандалы в качестве федератов получают провинцию Нумидия.
Гунны во главе с Аттилой приходят на помощь римскому войску, возглавляемому Аэцием, и защищают Галлию от нашествия бургундов.
436 год
Гунны и римляне предают разорению рейнское королевство бургундов, столица которого находилась в Вормсе, и жестоко расправляются с его населением.
437 год
Флавия Аэция во второй раз провозглашают консулом. Его влияние столь велико, что гонцы из провинций теперь являются с докладами не к императору-подростку и не к его матери, а к главнокомандующему; Аэций негласно правит Западной Римской империей.
439 год
Вандалы овладевают Карфагеном.
Провозглашается независимость вестготского королевства.
440 год
Антиох, епископ и бургомистр города Маргум на Истре, оскверняет могилы предков Аттилы.
440 - 441 годы
Вандальский флот грабит побережье южной Италии и Сицилии. Контингент западно-римских войск и восточно-римский флот, призванный Валентинианом III на помощь, вступают в войну на море и предотвращают захват вандалами Сицилии.
441 год
Первый поход Аттилы в пределы Восточной Римской империи.
442 год
Западная Римская империя признаёт за вандалами провинцию Африка со столицей в Карфагене. Возникновение независимого государства вандалов.
443 год
Новое вторжение гуннов на территорию Восточной Римской империи.
Бургунды заключают с Римом договор и становятся его федератами, получив земли Савойи.
445 год
Убийство Аттилой старшего брата Бледы. Аттила становится единоличным правителем гуннских племён.
446 год
Флавий Аэций в третий раз становится консулом Рима.
447 год
Ещё один поход гуннов в пределы Византии. Войско Аттилы подходит к стенам Константинополя. Император Феодосий II вынужден просить мира, пообещав выплачивать Аттиле ежегодную дань.
448 год
Аттила посылает для переговоров с Феодосием II германца Эдекона, преданного ему воина. В Константинополе с посланцем встречается Бигила, гот на императорской службе: он предлагает Эдекону убить Аттилу, посулив ему за это мешок золота. К царю гуннов направлено византийское посольство. Неудачная попытка покушения на Аттилу.
449 год
Заключение мирного договора между Аттилой и императором Феодосием II.
450 год
Весной во время родов умирает третья жена Аттилы Еска (сын Эрнак выживает).
Смерть Галлы Плацидии. Вандалы разграбили Сиракузы.
28 июля Феодосий II, император Восточной Римской империи, умирает после 42-х лет правления. На трон возводят Флавия Маркиана, сына простого воина. Маркиан отказывается платить дань гуннам. Аттила получает от Гонории, сестры императора Валентиниана III, перстень с печаткой и предложение о браке. Валентиниан III не даёт согласия на этот брак.
451 год
Вторжение гуннов в Галлию. 20 июня происходит битва на Каталаунских полях между гуннами (в союзе с остготами, гепидами и др. племенами) под командованием Аттилы и объединёнными силами армии Западной Римской империи и её федератов (вестготов, аланов, франков и др.) под командованием Аэция. Это последнее крупное сражение армии Римской империи. Гибель вестготского короля Теодориха в бою. Королем вестготов на поле битвы провозглашён его сын Торисмунд.
452 год
Вторжение гуннов в Северную Италию. Разрушены Аквилея, Патавиум (Падуя), Модена. Разграблены Мантуя, Вицетия (Виченца), Верона, Бриксия (Брешия), Бергамум (Бергамо), Медиолан (Милан), Тицинум (Павия) и многие другие города. Жители прибрежных районов бегут на острова, положив начало городу Венеция. Встреча Аттилы на берегу реки Минчо с римским посольством во главе с папой Львом I, после которой Аттила, прекратив боевые действия, уходит из Италии. Мир куплен ценой огромного выкупа.
453 год
Сын Флавия Аэция обручился с дочерью императора.
Гибель Торисмунда, короля вестготов. Королём становится его брат, Теодорих II.
15 марта во время своей свадьбы с бургундкой Ильдико скоропостижно умирает Аттила. Царём гуннов провозглашён его сын Эллак.
454 год
Флавий Аэций в четвертый раз становится консулом. Вскоре его убивают по приказу Валентиниана III.
Союз племён во главе с Ардарихом, вождём гепидов, сходится с гуннами в битве при реке Недао. Гибель Эллака.
455 год
16 марта император Валентиниан III убит воинами Аэция - скифами Оптилой и Траустилой. Вандалы во главе с Гейзерихом захватывают Рим и подвергает его 14-дневному разграблению.
468 - 469 годы
Дунайская война между гуннами и Византией.
469 год
Денгизих, сын Аттилы, выступает в поход на Константинополь. Вскоре после переправы гуннского войска через Истр его встречает и подвергает разгрому императорская гвардия под предводительством Аспара. Денгизих гибнет, и по приказу Аспара ему отсекают голову.
476 год
Конец Западной Римской империи. Король Одоакр (сын полководца Аттилы - Эдекона), свергнув и отправив в изгнание последнего римского императора - малолетнего Ромула Августула, даже не счёл нужным оставить себе знаки императорского достоинства. Он отсылает их в Константинополь, сам удовольствовавшись лишь титулом патриция
470 - 488 годы
Гунны уходят в восточном направлении и обосновываются в приазовских степях, от Днепра до Тамани.
СОДЕРЖАНИЕ:
Пролог
ЗНАКИ ГРЯДУЩЕГО
Глава первая
ПОСЛАНЕЦ ВЕЛИКОГО ТЭНГРИ
Глава вторая
ФЕОДОСИЙ КАЛЛИГРАФ
Глава третья
ПОД НЕБОМ ПАННОНИИ
Глава четвёртая
ЮСТА ГРАТА ГОНОРИЯ
Глава пятая
НАШЕСТВИЕ
Глава шестая
ДЕВСТВЕННИЦА ЖЕНОВЕФА, ДОЧЬ НЕБА
Глава седьмая
ФЛАВИЙ АЭЦИЙ
Глава восьмая
КАТАЛАУНСКАЯ БИТВА НАРОДОВ
Глава девятая
ОПУСТОШИТЕЛЬ ГЕСПЕРИИ
Глава десятая
ЗЛАТОВОЛОСАЯ БУРГУНДКА
Глава одиннадцатая
АГОНИЯ ВЕЛИКИХ ИМПЕРИЙ
Приложение:
АТТИЛА, РИМ И КОНСТАНТИНОПОЛЬ. ОСНОВНЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ДАТЫ.