Машина времени для олигарха. часть 1

     МАШИНА ВРЕМЕНИ ДЛЯ ОЛИГАРХА

или

     БИТВА  ЗА  БРИТАНИЮ

     Приводимые в романе газетные цитаты являются подлинными, а исторические сведения соответствуют данным современной науки. Всё остальное, включая физику пороговых явлений, тахиотрон и российскую приватизацию, выдумано автором и не имеет никакого отношения к реальности. 


                ВВЕДЕНИЕ

    Я понимаю, что приступать к повествованию следует просто. Например, так:  «Вика попыталась закурить, но руки дрожали, и пламени зажигалки никак не удавалось зацепиться за кончик сигареты». Или ещё проще: «Эта история началась…»
    К сожалению, сделать этого я не могу, поскольку никакой Вики среди участников нашей истории нет. Да и вообще непонятно, что здесь считать началом. Надо бы рассказывать по порядку… впрочем, какой уж тут порядок.
    Поэтому начну так.

    Хроника событий. 1961 год. 
    
    В КОМИТЕТЕ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ И ПРОКУРАТУРЕ СОЮЗА ССР.
    Комитетом государственной безопасности при Совете Министров СССР арестованы и привлечены к уголовной ответственности за нарушение правил о валютных операциях и спекуляцию валютными ценностями в крупных размерах Рокотов Я. Т., Файбишенко В.П., Эдлис Н.И., Попов С.К., Лагун И.И., Паписмедов Я.О., Паписмедов Ш.О., Паписмсдов И.М. и Ризванова М.Л. Материалами предварительного следствия установлено, что указанные лица, нарушая правила о валютных операциях, в целях наживы систематически скупали в крупных размерах у иностранцев и отдельных советских граждан в Москве и других городах СССР иностранную валюту и золотые монеты, а затем перепродавали их по спекулятивным ценам. При обыске у них изъято золотых монет общим весом более 12 килограммов, большое количество иностранной валюты, советских денег и других ценностей. Как установлено следствием, эти преступники скупили и перепродали иностранной валюты и золотых монет в общей сложности, более чем на 20 миллионов рублей (в старых деньгах). Привлеченные к уголовной ответственности лица продолжительный период времени не занимались общественно полезным трудом, вели паразитический образ жизни, разлагающе влияли на отдельных неустойчивых граждан и, вступая в преступные связи с иностранцами, унижали достоинство советских людей. Следствие по делу закончено, обвинительное заключение утверждено Генеральным прокурором СССР, и дело передано на рассмотрение суда.

    «Правда», 21 июля 1961 года.
    «Генеральным прокурором СССР был внесен в Верховный Суд РСФСР кассационный протест на мягкость приговора Московского городского суда по делу Рокотова и др. Учитывая, что Рокотов и Файбишенко совершили тяжелое уголовное преступление, Верховный суд РСФСР на основании части второй статьи 15-1 Закона о государственных преступлениях приговорил Рокотова и Файбишенко к смертной казни — расстрелу с конфискацией всех изъятых ценностей и имущества».
    (Ко времени публикации этой заметки в «Правде» Рокотов и Файбишенко, а также Яковлев уже были расстреляны).
       
    Телефонный звонок прозвенел в коммунальной квартире в одном из переулков неподалёку от Красной Пресни. Снявшая трубку полная дама в ярко-зелёном халате с жёлто-красными разводами грациозно (как ей представлялось)  прошествовала к соседской комнате, изящно согнутым пальчиком (довольно-таки толстеньким) постучала в дверь и томно (в самом деле томно, хотя и не в том смысле, в каком употребляли это слово в пушкинские времена) проворковала:
    -    Товарищ Вележев, вас к телефону! 
    Был пасмурный мартовский вечер 1961 года. Два с небольшим месяца назад в Советском Союзе прошла денежная реформа – с нервотрёпкой, истериками и давкой в сберкассах. Три недели оставалось до триумфального полёта в космос Юрия Гагарина, чуть больше – до разгрома кубинских контрреволюционеров-гусанос на Плайя-Хирон и четыре месяца – до расстрела Рокотова, Файбишенко и Яковлева. Но ни наша дама в пёстром халате, ни Вележев ни о чём таком – кроме, разумеется, замены денег, – не подозревали. Да, если, честно, ни космос, ни «вива Фидель!» не очень их и волновали. 
    Вележев, одинокий и уже немолодой мужчина, занимавший скромный пост товароведа в промтоварном магазине, недавно вернулся с работы. Он только что поужинал и как раз успел уютно угнездиться перед включённым телевизором марки КВН с большой круглой линзой, в которой, судя по проявившейся зелени, довольно давно не меняли дистиллированную воду. Вздохнув, он поднялся с дивана, вышел в коридор и, не взглянув на соседку, взял трубку.
- Иван Станиславович? – услышал он незнакомый мужской голос. Судя
по интонации, звонивший был взволнован или очень торопился. 
- Да, я. А кто говорит? – спросил Вележев сердитым голосом.
- Иван Станиславович, вы меня не знаете, я из Владивостока, в Москве
проездом, мне ваш телефон дал Исаак Яковлевич. Позарез необходимо
с вами встретиться.
    Вележев задумался, потом буркнул:
- Когда?
- Да я послезавтра утром уезжаю; может, завтра с утра?
- С утра я на службе, – отрезал Иван Станиславович. – А что, в самом деле что-то важное?
- Очень! 
    Пока Вележев обдумывал ответ, незнакомец спешил ковать железо:
- Тогда, может, прямо сейчас встретимся?
- А вы где?
- Да я у вас в Москве плохо ориентируюсь, не знаю точно... Здесь рядом памятник такой революционный… а, вот ещё метро – «Улица 1905 года»!
- Ладно, слушайте…
    Примерно через полчаса они сошлись у ворот Ваганьковского кладбища.
Несмотря на почти одинаковую одежду – тёмные демисезонные пальто
с поднятыми воротниками и круглые кепки, – выглядели собеседники  совершенно по-разному. Иван Станиславович был неприметным человечком 
с приземистой мешковатой фигурой и стёртым лицом, на котором если что
и выделялось, так только чересчур мелкие глазки. Зато приезжий оказался высоким импозантным мужчиной с военной выправкой; заурядное пальто фабрики «Большевичка» сидело на нём как влитое.
    Обменявшись условными фразами, они двинулись вдоль кладбищенского забора. Моросил мелкий то ли дождик, то ли снег, и лишь конусообразные столбики света от фонарей кое-где рассеивали окружающую тьму. Прохожих  почти не было.
- Да вы что – такая сумма! – кричал полушёпотом Иван Станиславович. – 
Где я вам найду столько рублями, да ещё к завтрашнему дню?! Вы что, не понимаете, какое сейчас время! Я головой рискую!
- Что же мне делать? Назад с ними возвращаться? – приятным баритоном канючил приезжий.
- А вы что, раньше не могли сообщить?
- Представьте, не мог, – обиженно оправдывался его собеседник. – Я тут
в Москве вашей, можно сказать, ни минуты один не был. Мы в командировку вчетвером приехали, ну и куда я, обязательно кто-нибудь из ребят увяжется.
А сейчас они набрались, Камышин дрыхнет, а Лёха и Марат пошли на свою жопу приключений искать, вот я вам и позвонил.
    Мимо прогромыхал мотоцикл с коляской. Сидевший в нём милиционер слегка повернул голову в их сторону. И хотя обнаружить у них что-нибудь предосудительное он не смог бы даже при самом тщательном обыске, сердце Ивана Станиславовича сжалось. Однако предложение выглядело слишком заманчивым…
-     Ладно, – пробурчал он. – Во сколько у вас завтра поезд?
- В пять двадцать пять, вечером.
- А товар где?
- В камере хранения.
   -    И по какому курсу вы хотите получить? Учтите, мне придется, наверное, под проценты занимать, так что много я не дам, – счёл нужным предупредить Вележев.
   -     Ну что ж делать, – понимающе вздохнул приезжий. – У нас там столько оптом всё равно никто не возьмёт, а по частям долго и муторно, – глядишь, разговоры  пойдут.
- Хорошо, давайте так договоримся. Они у вас на каком вокзале, на вашем?
- Нет, что вы! Там того гляди на знакомых нарвёшься. На Киевском.
«Не дурак», – отметил про себя Вележев, а вслух сказал:
- Тогда я завтра приду на Киевский к бюсту Ленина, знаете, там, на
платформе?
- Видел, видел, – закивал приезжий.
- Ну вот, я туда подойду к четырём часам… Если, конечно, найду деньги. Если в четыре, ну, максимум десять минут пятого меня не будет, значит, не получилось; тогда больше не ждите, уходите. 
    Однако у них получилось. Новенькие, недавно отпечатанные советские рубли были переданы приезжему и тут же положены им в камеру хранения Киевского вокзала. Правда, оттуда они вскоре исчезли, прямо-таки испарились настолько бесследно, что даже всесильный Комитет государственной безопасности при Совете Министров СССР нипочём не смог бы отыскать их следа.
    Но это присказка; сказка впереди.
               
                ЧАСТЬ I

                Отнюдь

    Хроника событий

    Билл Пауэлл, «Ньюсуик», 20 января 1997 года (цитируется по газете «Советская Россия»  от 16 января 1997 года):
    «…Источники, как в Министерстве обороны, так и в Комитете обороны Государственной думы, сообщают, что, начиная с лета прошлого года, число офицеров, покончивших жизнь самоубийством, превышает обычные цифры
и что шокирующие данные, приводимые официальными лицами, занижены…
    Вакуум руководства в Кремле усиливает ощущение кризиса среди офицерского состава».

    Нелеп был и бестолков год по Рождестве Христовом одна тысяча девятьсот девяносто седьмой, от начала же реформ седьмой просто. Со временем творилось что-то неладное, и цитирование в уважаемой газете ещё не напечатанной статьи тоже довольно солидного журнала наглядно этот факт подтверждает.
    Да ещё попробуй пойми, кто там что усиливал: то ли этот самый вакуум – ощущение кризиса, то ли наоборот. 
    Спасибо и на том, что начался год, как положено, с января.
    В один из будних январских дней, часов примерно в десять утра, Муханов и Бурмин, сотрудники Института Северной Америки, покинули директорский кабинет и, миновав пустынный коридор, зашли в лифт.
- Ты сегодня как, на колёсах? – спросил Алексей Муханов коллегу.
- Нет, я её сейчас берегу.
    Николай Бурмин зарабатывал на жизнь частным извозом, благо ходить в институт каждый день не требовалось. 
- Много хлопот? – платонически посочувствовал Муханов, никогда за рулём
не сидевший. 
- Да не то слово. Это ж вообще горе, а не машина: то одно меняю, то другое.
Больше на неё трачу, чем зарабатываю.
- Ну, так уж прям… 
- Нет, конечно, что-то остаётся, – счёл нужным признать Бурмин. – Но
вечно же так тянуть нельзя. Встанет – не знаю, что буду делать, хоть на паперть ступай.
    Муханов вздохнул.
   -    На паперти и без нас сейчас народу хватает…
    Они вышли на улицу и двинулись в сторону метро. До станции «Тимирязевская» ходу было минут десять. На небе, с утра обложенном тучами, не намечалось никакого просвета, порывистый ветер злобно швырял в лица мёрзнущих пешеходов пучки снежной пыли, причём независимо направления их движения. Тротуар под тонким слоем снега был покрыт щербатой ледяной коркой, поэтому ступать приходилось осторожно.
- Ну, и что ты об этом думаешь? – спросил Муханов, возвращаясь
к разговору в директорском кабинете. Говорил он громко, чтобы перекричать ветер. – Считаешь, Калягин правду сказал?
- Ты что, всерьёз поверил в сказку о гранте? – усмехнулся Бурмин. – Босс
и врать-то как следует не умеет, его же всего корёжило, когда он нам эту чухню впаривал.
- А у тебя самого какие предположения на этот счёт?
Бурмин пожал плечами.
- Ну, я не Пуаро, мои серые клеточки мало чего могут. По-моему, это
всё вообще к науке никакого отношения не имеет.
- То есть?
- Ну, например, его кто-то из знакомых попросил помочь со сценарием для
исторического фильма и пообещал заплатить.
- Да, вполне возможно, – признал Муханов. – Но знаешь, что-то уж больно
он всё это всерьёз.
- Это вот точно. Мне вообще показалось, что он напуган.
- Наверное, знакомые такие крутые… А может, он им должен? Во всяком случае, деньги нам не помешают.
- Ты веришь, что заплатят серьёзную сумму за такую ерунду?
- Во-первых, как раз за ерунду-то и могут заплатить, – резонно возразил
Муханов. – А ты думал, тебе за монографию заплатят? Кроме того, Калягин 
в денежных делах обычно не подводит.
    В метро из-за шума разговаривать было невозможно. У «Менделеевской» Бурмин попрощался и вышел, чтобы перейти на «Новослободскую», а Муханов продолжал путь, зажатый между двумя мужиками, чьи головы едва просматривались где-то высоко под потолком вагона. Читать в таком положении было невозможно, и он вновь перебирал в уме недавний разговор.
    О том, что Калягин приглашает их с Бурминым для беседы, Марина сообщила вчера. Обоих это несказанно удивило: директор крайне редко раздавал задания непосредственно рядовым сотрудникам, к тому же среда по сложившейся традиции считалась неприсутственным днём. Ещё более странным было назначенное время – девять утра. Сейчас-то Муханов догадывался, почему Калягин так поступил: институт в утренние часы пуст, и их визит в директорский кабинет не привлёк ничьего внимания. 
     Когда за пять минут до назначенного часа Алексей заглянул в приёмную, Бурмин уже стоял там возле окна и смотрел на улицу. Марина ещё не пришла. Они вполголоса поговорили о том о сём. Через несколько минут появился Калягин. Поздоровавшись с обоими за руку, он пробормотал «проходите» и сам первым зашёл в кабинет.
    Пока они придвигали стулья к директорскому столу, Калягин повесил пальто в шкаф и уселся на своё место. Не поднимая глаз от стола, он некоторое время прокашливался, расчёсывал пятернёй остатки волос, протирал очки и ёрзал в кресле, как будто для того, чтобы попрочнее в нём утвердиться. Потом глубоко вздохнул.
- Хочу, уважаемые коллеги, сразу вас предупредить о двух вещах. Не
удивляйтесь, если то, что я скажу, покажется вам несколько… скажем так, экстравагантным. Сами понимаете, время такое, приходится вертеться, искать всякие ходы и выходы.
    Сотрудники недоуменно переглянулись, однако постарались изобразить глубокое понимание того, какое именно сейчас время.
- Да, собственно, я вам мало что могу объяснить, у меня у самого
информация неполная, – продолжал директор. – Во всяком случае, попробовать стоит. Мне во всяком случае так кажется. И ещё вот что: всё, что я вам сейчас скажу, надо максимально… короче, никому и ничего. И когда я говорю «никому», это и значит «никому», включая жён, любовниц, попутчиков в электричке и т.д. 
- Польщён предположением, что у меня могут быть любовницы, – отозвался
Бурмин, мало напоминавший голливудского героя. Муханов промолчал, но подумал, что выглядит всё это действительно слишком экзотично для серьёзного дела.
    Задание оказалось, мягко говоря, неординарным. Суть его сводилась к следующему: требовалось проанализировать, как и из чего выросли Соединённые Штаты Америки и могла ли обстановка сложиться таким образом, что это государство вообще бы не возникло. 
    Бурмин осторожно заметил, что под этим углом зрения можно написать заново всю раннюю американскую историю.
- Да нет, – поморщился Калягин, – это будет перебор, так вопрос не
ставился. Надо, безусловно, отметить всё существенное, но не размазывать.  Насколько я сам смог понять, достаточно разобрать обстоятельства создания первых колоний – ну, отцы-пилигримы и всё такое. Но разобрать подробнейшим образом.         
    По словам директора, если таинственный заказчик признает анализ качественным, а аргументацию – неважно, с какими выводами, – убедительной, институту, вернее, им лично, может достаться какой-то удивительный грант, с помощью которого они, а отчасти и институт, но они в первую очередь, смогут пережить без особых тягот ближайшее будущее. Которое обещает быть отнюдь не менее сложным, чем недавнее прошлое.
- Именно что отнюдь, – задумчиво пожевав губами, повторил директор.

                Суета вокруг Сарыни

    Хроника событий

    Алексей Тарасов, «Известия», 29 июля 1997 года. «Оставшиеся в живых герои обороны КрАЗа готовы подписать «мирный договор»:
    «События последних дней и часов вокруг Красноярского алюминиевого завода (КрАЗ) не дают отделаться от ощущения: это уже было. Или гигантская машина времени перенесла город в прошлое?
    Да, все врут календари: в действительности сегодня на дворе в Красноярске лето 1994 года. Вновь грядёт очередной передел на Красноярском алюминиевом заводе (КрАЗ), вновь на улицах и офисах щёлкают выстрелы. Всё, как тогда, три года назад. Вспышка борьбы за власть на КрАЗе, уж какая по счёту,
и заказные убийства странным образом который раз сходятся во времени
и пространстве»

    Спешим заявить совершенно ответственно, что в данном случае журналист ошибся: к происходившему на КрАЗе машина времени никакого отношения не имела. Связаны с ней были совсем другие события, хотя и имевшие место примерно тогда же.
    Больше всего людям нужна устойчивость существования. Именно это – наш основной инстинкт, а вовсе не то, о чём вы подумали. Конечно, когда совсем ничего не случается, нам становится скучно. И, разумеется, есть любители острых ощущений, постоянно жаждущие резких и опасных передряг. Но опять же – резких и опасных до определённой степени. Альпинизмом, например, увлекаются многие, но любители землетрясений встречаются крайне редко.
    Казалось бы, двадцатый век должен был приучить жителей СССР к катастрофам; а вот не приучил же! Восемнадцати лет брежневской скуки хватило, чтобы люди не только притерпелись, но и привыкли к размеренному существованию. И хотя последующая смена реальностей растянулась на десятилетие, эпоха 1990-х годов выглядит иллюзорной и фантастической. Потому-то и наше повествование о ней то и дело сбивается на булгаковские интонации…
    В чёрном пальто на клетчатой подкладке, семенящей торопливой походкой, незадолго до полудня четырнадцатого числа весеннего месяца апреля из крытой колоннады между двумя крыльями величественного здания банка «Аменхотеп» стремительно выскочил его владелец Лев Бергамотский. 
    Под перекрёстными взглядами охраны, старательно изображавшей бдительность, он скатился по ступеням широченной лестницы и в несколько шажков достиг дверцы бронированного «линкольна». Оказавшись в машине, бросил шофёру: «Коля, на Бакунинскую» и одновременно набрал на дополнительной панели встроенного телефонного аппарата номер «17».
    На другом конце ответили сразу.
    –      Юрий Анатольевич, это Бергамотский, – зачастил банкир. – Как ваше драгоценное здоровье? Как Нелли Андреевна? Большой ей привет от меня. Юрий Анатольевич, я почему звоню: срочно нужно встретиться. Да, снова по поводу Сарыни. Юрий Анатольевич, вы знаете, вы знаете, я делаю всё, что могу. Да, и с ним тоже, конечно, конечно... Но вы же понимаете, это уже не только от меня зависит… если там всё сделают, как надо, то никаких вопросов не возникнет. Нет, вот именно поэтому. У вас в три? Конечно, конечно, вы же знаете, я не опаздываю. Вы не представляете, как я вам благодарен. До скорого свидания. 
    Слово «олигарх», с недавних пор вошедшее в моду, нравилось Бергамотскому. Можно сказать, оно грело ему душу. Детство Льва Борисовича прошло в Серебряном бору, где мать работала помощником бухгалтера в санатории Московского Комитета КПСС. Отца своего он не помнил: тот бесследно растворился ещё в начале пятидесятых годов, оставив жене маленького Лёву и чересчур экзотическую для центральной полосы России фамилию, которую она по непонятным причинам сохранила при разводе. Алименты от беглого родителя поступали крайне нерегулярно, да и вряд ли двадцать пять процентов его официальной четырёхсотрублёвой (старыми деньгами) зарплаты могли существенно улучшить материальное положение брошенной семьи.
    От тех лет в памяти у Льва Борисовича сохранились только какие-то смутные картинки: например, как он, одетый в белые штанишки с проймами, пытается сбежать с горки, а по существу, с небольшого холмика на берегу Москвы-реки. Видно, был он в ту пору совсем мал; ножки держали плохо, будущий олигарх каждый раз падал, расшибая коленки, а потом со слезами вновь карабкался вверх.
    Боль от разбитых коленок, как ни странно, не запомнилась, – только вид крови, которая его никогда не пугала. Куда более глубокий след оставили душевные травмы. Бергамотские жили крайне скромно, а ребята с соседних дач (просто домов в Серебряном бору как бы вовсе не существовало – одни дачи) привычно залезали в машины к расфуфыренным мамашам, перед которыми шофёр распахивал дверцу. К тому же Лёва довольно рано узнал, что дразнилка «жид, жид, по верёвочке бежит» и выражение «жидовская морда» имеют
к нему самое непосредственное отношение.
    Впрочем, все эти вещи он быстро научился воспринимать как данность. Да, жизнь устроена не так, как хотелось бы, но от этого никуда не денешься. Просто там, где другим, – положим, очень немногим «другим», – достаточно было пошевелить пальцем, ему приходилось упираться рогом изо всех сил.
    А в общем-то всё у него складывалась нормально. Поступил – буквально чудом – на мехмат МГУ, куда евреев не пускали ни под каким видом, успешно его закончил, защитил кандидатскую диссертацию, женился по большой любви, завёл двоих детей. Впереди скорее всего ожидала успешная научная карьера. Но тут началась эпоха реформ с её чудовищными рисками и фантастическими, небывалыми возможностями.
    Ещё совсем недавно – недавно по обычному, а не по российскому счёту времени, – в коридорах власти смотрелся Лев Борисович белой вороной. С теми людьми, которые в этих самых коридорах крутились при советской власти годами и даже десятилетиями, у него почти не было точек соприкосновения. Дело не в высшем математическом образовании и даже не в еврействе. Это ведь заблуждение, будто люди не любят друг друга из-за таких отвлечённых вещей, как избыток либо недостаток образованности, или хотя бы даже и национальность. Просто за каждым из таких общих понятий прячется обычно целый ворох разных мелочей: особенности лица и фигуры, запахи – о, запахи великая вещь! – манера строить фразы, выговаривать слова и даже отдельные буквы, отношение к водке, бане и футболу, и ещё много чего. А у Бергамотского, надо сказать, весь джентльменский набор образованного еврея присутствовал в предельно концентрированном виде. Поэтому ради воплощения в жизнь своих грандиозных планов ему приходилось долго и настойчиво отслеживать нужных людей, преследовать их, перехватывать, отсекая от собеседников, охранников и своего брата-просителя, а затем, ухватив за пуговицу, так же долго втолковывать простую суть сложных организационных и финансовых схем.
    Иногда, правда, попадались деловые люди, которые слушали, не вникая в подробности, а довольствовались тем, что он называл конкретную сумму или процент. Но это уже тогда, когда он прорвался на самый верх и составил себе определённую репутацию. Да и тут, чтобы назвать эту сумму или процент, приходилось часами ждать у дверей кабинетов, дарить подарки секретаршам, на американский манер (то есть по-дурацки) широко улыбаться, кланяться и благодарить, благодарить и кланяться.
    Хлопоты эти не пропали всуе. Постепенно из калейдоскопа улыбок, кивков, транзакций, подарков и обещаний возникала и обретала очертания империя – ещё очень непрочная, шаткая, зависимая от благорасположения  многочисленных властных структур и личностей, от розы ветров, продувающих постылые кремлёвские терема, и от всевозможных подводных течений. И также постепенно всё меньше оставалось людей, которым надо было улыбаться
и которых надо было уговаривать, всё больше появлялось таких, кто улыбался ему и уговаривал его. Это было приятно. Но и опасно, потому что в новой роли можно было утратить бдительность и проглотить чью-нибудь наживку вместе с крючком, как часто другие глотали его собственные наживки и крючки.
    К тому же имелась у Льва Борисовича слабая черта, мешавшая ему стать полностью своим и среди новой номенклатуры, куда более пёстрой, нежели советская. Именно то, что позволило выстроить империю, – нахрапистость, способность разрабатывать и воплощать в жизнь одновременно множество сложных проектов, умение обаять нужного человека, обилие мыслей и планов,
рвущихся наружу и с некоторым трудом пробивающихся сквозь его рассыпчатую скороговорочку, – всё это делало его фигуру чересчур яркой, напрочь исключая столь ценимую на родных просторах возможность сливаться с местностью и прикидываться шлангом. Льва Борисовича постоянно выносило на публику. Он раздавал интервью, устраивал пресс-конференции, мелькал на телеэкране, а его публичные заявления содержали оценки настолько откровенные, что выглядели явным перебором даже на фоне разнузданных нравов российского, блин, бомонда. В результате, набирая экономический вес и политическое влияние, он оставался фигурой странной и сомнительной – чем-то вроде Новодворской, только менее объёмистой, несравненно более циничной
и с кошельком, напоминавшим, как в старом анекдоте, чемодан.
    Главный соперник Бергамотского Харконин и по внешним данным, и по свойствам личности, – словом, во всём, кроме обилия денег, – являл собой его прямую противоположность. Стопроцентный русак с обликом подлеца-бухгалтера из старого фильма про Ивана Бровкина, он влился в мутный водоворот российского бизнеса через воспетую поэтами-песенниками «дверь комсомольского райкома», а «сердца испытанных друзей», безусловно, способствовали на первоначальном этапе его карьере. В отличие от Лёвы Бергамотского, Витюша Харконин никогда ни за кем не бегал, ничего не клянчил, никого не уговаривал, не выдумывал и не излагал хитроумных комбинаций. Просто в любом месте, где решались судьбы больших денег, –
а решались они обычно в саунах (за бутылкой), на охоте (за бутылкой) или
в раздевалке рядом с теннисным кортом (опять же за бутылкой), – всюду
с фатальной неизбежностью мелькала белобрысая головка с розовенькой крысиной мордочкой, а изредка даже звучал его хрипловатый баритончик, изрекающий что-нибудь совершенно незамысловатое. И почти незаметно Витюша, он же Хорёк, становился участником, – правда, сперва где-нибудь с краешку, на приставном стульчике, – многочисленных крупных делёжек и раздач.
    История создания харконинской группы КОНДОР началась в 1992-1994
годах, когда несколько нефтепромыслов и нефтеперерабатывающих предприятий были приватизированы с учётом интересов узкой группы физических лиц. Лица эти и сопутствующие им тела были всё пожилые, с большим опытом партийной, советской и административной работы, заключавшейся преимущественно в выражениях типа «давай, давай!», «ты мне мозги не пудри!», «и чтобы кровь из носу, но к седьмому ноября, иначе партбилет на стол!».
    Витюше протежировал один из «дедов», при котором он состоял то ли референтом, то ли просто «подай-принеси». Обладая властью, «деды» сами
в новых условиях ориентировались слабо, к тому же были по самую нижнюю губу наполнены сознанием собственного достоинства. Неудивительно поэтому, что всю черновую работу, как то: разработку уставов создаваемых фирм, их регистрацию, открытие банковских счетов и тому подобные мелочи, – они с лёгким сердцем сваливали на других. Витюша же, отираясь на вторых ролях, сумел прочих дедовых референтов и прихлебателей оттереть на роли даже не третьи, а на четвёртые и пятые. Так нечувствительно оказался он в центре огромной паутины из всевозможных кооперативов, концернов, научно-технических центров, АООТ, АОЗТ и ТОО, в которой, кроме него, ни один человек уже решительно ничего не понимал, а «деды» меньше всех прочих.
    Не полагаясь на собственную память и не доверяя памяти компьютерной,
все данные о создаваемых организациях, их учредителях и наиболее интересных операциях Витюша аккуратно заносил на карточки и хранил в бывшем райкомовском сейфе, который сделался первым объектом харконинской приватизации. Подтверждающие документы хранились отдельно, в местах настолько таинственных, что мы не считаем себя вправе в этот вопрос углубляться.
    Сначала, как это не покажется сейчас смешно, опасались трудовых коллективов. На волне предшествующего разгула демократии некоторые из них действительно попытались качать права, но большинство не пришлось даже пугать по-настоящему. Российские низы в очередной раз продемонстрировали своё полное бессилие. Привыкнув вечно кому-нибудь подчиняться, они и заработанную-то зарплату толком требовать не решались: покричат-покричат, да и заткнутся. А на оставшихся отдельных крикунов можно было уже не обращать внимания.
    Гораздо важнее было выстраивание отношений внутри новой, прости, Господи, элиты. Проблема, которая сейчас заботила Бергамотского и которую
он обсуждал с собеседником по телефону, заключалась в следующем. Сарынский криминальный авторитет Михаил Медведев, он же «дядя Миша», судя по его последним действиям, окончательно принял сторону группы КОНДОР, в результате чего эта хищная птичка могла склевать чрезвычайно лакомый кусок нефтедобычи и нефтепереработки. Свою задачу Бергамотский видел в том,  чтобы, руководствуясь принципами древнего китайского полководца Сунь-цзы, разбить замыслы противника. Союз Харконина и Медведева был тактическим;  у каждого из них были в области собственные интересы, в корне не совпадающие друг с другом, и этот факт надо было с умом использовать. 
    Льву Борисовичу это удалось. Буквально на днях принадлежавшая ему охранная фирма «Айсберг» обзавелась важной аудиозаписью, которая могла взорвать наметившуюся вражью коалицию. Но теперь ещё требовалось организовать личную встречу с Харкониным, в противном случае тот мог просто не воспринять запись с должной серьёзностью.
    Беседовать друг с другом без предварительной разведки местности и взвода автоматчиков за плечами юные олигархи ещё не научились, и по собственной воле встречаться с Бергамотским Харконин нипочём бы не решился. Однако Юрию Анатольевичу Бережному он был обязан недавним своим назначением на должность вице-премьера, и на его просьбу не мог не откликнуться. Тот же Бережной мог организовать свидание высоких договаривающихся сторон на нейтральной кремлёвской территории, поскольку оба олигарха были слишком осторожны, чтобы совать голову друг другу в пасть. 
    Разговор с Бережным много времени не занял. Между ним и Бергамотским  давно установились тёплые отношения, насколько таковые вообще возможны на вершинах власти, продуваемых ледяными ветрами. А по поводу сарынской нефти существовала ещё и конкретная договорённость: если тамошнее головное ЗАО окажется под контролем Бергамотского, семь процентов его акций должны перейти к ближайшим родственникам Бережного, включая его двухлетнюю внучку, по номинальной цене, в то время как их рыночная стоимость
к описываемому времени достигла уже 180 номиналов.
    Усилиями Бережного и под его непосредственным присмотром встреча олигархов в самом деле состоялась в одном из кремлёвских кабинетов. И хотя поговорить в такой ситуации по-настоящему они, естественно, не могли из-за боязни прослушки, Льву Борисовичу удалось разъяснить Виктору Марленовичу
значение передаваемой кассеты.
    Записанный на ней телефонный разговор двух мужчин стал для Витюши неприятным сюрпризом.

– Здоров, Славик.
– Привет.
– Слушай, тут для тебя опять дело есть.
– Ну?
– По поводу Холёного…
– Из-за НПЗ, что ли?
– Да вроде того… Здорово мешает…
– А как же Хорёк? 
– А что Хорёк?
– А то… Нам потом таких п******й навешают, что мало не покажется.
– Забей на Хорька; его сюда всё равно не пустят.
– У меня другие сведения.
– Да нет, пускай это тебя не е**т. Ты знай свою задачу, а заморочки оставь
дяде Мише.    
– Ну, ладно, я подумаю.
– Да некогда думать, надо решать конкретно.
– Ладно, я же сказал.
– Не, мне надо знать, когда точно, здесь же и другие завязаны...
– Я тебе перезвоню в четверг. Ну, всё, давай, а то у меня тут гости.
– Ладно, в четверг, только не тяни.
– Бывай. 

    Судя по голосу, первый собеседник был Медведев. Смысл же разговора сводился к тому, что «дядя Миша» собирается устранить Василия Холина, харконинского союзника, прозванного Холёным не столько за фамилию, сколько за вечно мятый и замызганный костюмчик и такое же мятое лицо. Но ещё важнее было то, что Медведев, судя по разговору, не считал Харконина союзником и не намеревался реально подпускать его к «чёрному золоту» Сарыни. Правда, неясно было, вёл он свою собственную игру или на пару с Алимхановым, тоже интересовавшимся сарынской нефтью, но суть дела от этого не менялась.      
    После передачи кассеты события завертелись в нужном направлении.    
Спустя несколько месяцев, в жаркий июльский полдень, серебристый шестисотый мерседес Медведева, притормозивший у светофора на окраине Москвы, был изрешечен автоматными очередями из соседнего джипа
с тонированными стёклами и номерами, аккуратно заляпанными грязью. Водитель мерса погиб сразу. Сидевший на заднем сидении Медведев потянулся за пистолетом, но выхватить его не успел. Последнее, что он видел, был человек в тёплой не по сезону куртке, стоявший на тротуаре позади джипа и растерянно прижимавшийся спиной к белому бетонному забору, уходящему куда-то вдаль... 

                Экономика и жизнь семьи Мухановых

    Хроника событий 

    «Известия», 30 июля 1994 года:
    « … Когда этот номер подписывался в печать, пришло сообщение агентства
Интерфакс о том, что АО «МММ» официально снизило с 29 июля курс скупки своих акций со 115 тыс. рублей до 1 тыс. рублей. Соответствующее заявление в 12.30 у центрального офиса компании в Москве на Варшавском шоссе сделал пресс-служба АО «МММ».
    «Известия», 6 августа 1994 года. Письмо профессора В. Е. Гречко
Сергею Мавроди в «МММ»:   
    «Глубокоуважаемый Сергей Пантелеевич!
    Хочу сердечно поблагодарить Вас за отличную идею создания системы абсолютно ликвидных акций. Благодаря ей я в очень короткий срок смог осуществить свою мечту, о которой раньше при моей зарплате в 270 тысяч рублей в месяц я и думать не мог: я приобрёл автомобиль «Жигули»…
    Сергей Пантелеевич! Радость моя не имеет границ…»

    Неожиданно подвернувшаяся работа, сулившая надежду на дополнительный заработок, Алексею Муханову пришлась как нельзя кстати.
    Известно, что чёткое разделение браков на счастливые и несчастливые имеет место главным образом в литературе и в кино, достигая наибольшей чистоты
в латиноамериканских сериалах. Поэтому мы остережёмся сказать, к какой именно категории относилась семья Мухановых. Алексей и Валентина были людьми очень разными, и в своё время, то есть почти двадцать лет назад, судьбе пришлось изрядно потрудиться, чтобы свести их в одной группе на вечернем отделении Московского историко-архивного института. Валентина поступила туда почти сразу после школы по совету отца, работавшего режиссёром в редакции пропаганды Центрального телевидения. Что касается Алексея, который был старше жены (по его счёту, на восемь лет, а по её – на девять), то его привела туда цепь случайностей, ему самому представлявшаяся совершенно удивительной. Собственно, она таковой и являлась, – если не принимать во внимания того факта, что половина браков совершаются в результате примерно такой же череды совпадений.
    Историю Алексей любил с детства. Тем не менее, будучи коренным москвичом, он даже не подозревал о существовании в Москве историко-архивного института. Семья его родителей была стопроцентно пролетарская
и образованию большого значения не придавала. Сам же Алексей, обладая довольно широким кругом интересов, рос порядочным мямлей и рохлей
и в жизни плыл по течению. Вследствие такой инертности своё двадцатипятилетие он встретил в насквозь промасленной спецодежде в одном из механосборочных корпусов автозавода имени Лихачёва, между трёх станков, на которых когда одновременно, когда поочерёдно «протягивал», рассверливал
и закаливал рессорные подушки. На какие автомобили эти подушки ставятся, он не знал, и вообще машинами совершенно не интересовался. Во всяком случае, автомобили те были грузовыми, поскольку именно такие собирали в соседнем корпусе. Во время работы в ночную смену, настрогав к двум-трём часам требуемое нормой количество подушек, Алексей шёл на сборку, высматривал в скоплении кабин такую, которой, судя по местоположению, ещё не скоро предстояло попасть на конвейер, и укладывался спать на мягком кожаном сидении. Оглушительный шум работающего цеха сну нисколько не мешал, а постепенное охлаждение организма помогало не продрыхнуть до следующей смены. Часов в пять он просыпался, смывал в душе въевшееся в кожу масло и, выйдя с завода через первую проходную, пешком брёл к метро «Автозаводская». Город ещё спал, улица была тиха и пустынна, лишь изредка попадался навстречу одинокий прохожий, у которого можно было стрельнуть сигарету или, если тот был с транзистором, осведомиться о счёте транслировавшегося из-за рубежа футбольного матча.
    Это мирное течение жизни, в котором нудные рабочие смены чередовались
с чтением увлекательной фантастики, было прервано внезапным призывом
в армию. Отсрочка, которой Алексей был обязан перенесённому в детстве менингиту, по каким-то таинственным причинам внезапно утратила силу,
и он оказался среди нескольких сотен стриженых, но более юных новобранцев, распиханных по вагонам нахрапистыми сержантами. Через десять дней поезд,  всё более явно отклонявшийся на восток, высадил их в Красноярске. А спустя ещё три месяца, приняв присягу в составе доблестных военно-строительных войск (в просторечии – стройбата), Алексей прибыл к постоянному месту службы, находившемуся в ста километрах от областного центра. Здесь, в почти безлюдном совхозе, на морозе, доходящем до сорока пяти градусов, судьба уготовила Муханову весь оставшийся срок службы возводить величественные здания свиноводческого комплекса, который явно некому было обслуживать.     Именно здесь, среди недостроенных свинарников, другой москвич из их призыва Серёга Яблоков, парень донельзя болтливый и вообще, кажется, не вполне нормальный, рассказал ему о существовании историко-архивного института.
    Не все утверждения Яблокова выдержали проверку временем: так, он уверял, что палеография занимается изучением династии Палеологов. Но упомянутый институт Алексей в самом деле отыскал, когда вернулся в Москву после дембеля.
    С детства Алексей носил очки минус четыре, испортив зрение неумеренным чтением в углу довольно большой комнаты, освещённой единственной лампочкой под оранжевым абажуром. В армии очки разбились, а далёкие от светской жизни условия красноярского стройбата не позволили их починить; поэтому он волей-неволей привык обходиться невооружёнными глазами. Вот и теперь подавать документы на вечернее отделение он пришёл без очков, и в результате поступил не на тот факультет, на который собирался. Так он и оказался в одной группе с Валентиной. В начале второго курса они поженились, а к защите дипломов родилась запланированная дочь. 
    Учась в институте, Алексей уволился с завода и благодаря одному из институтских преподавателей устроился на работу в ИСА. По окончании учёбы он довольно быстро защитил кандидатскую диссертацию, и тридцать пятый день рождения встретил в должности старшего научного сотрудника с окладом жалованья сто шестьдесят рублей. Такая зарплата, при полном отсутствии премий, крайне негативно сказывалась на авторитете Алексея в семье.
    В те славные времена многолюдное сословие сотрудников советских
институтов, бюро и прочих контор жило совершенно особой жизнью.
Одновременно напряжённая и расслабленная, суровая и в то же время безответственная, эта форма существования белковых тел навсегда сохранится в памяти современников и умрёт вместе с ними, ибо повториться не может нигде и никогда. Человека могли стереть в порошок за несогласие
с начальством, но постепенно сходившая с ума дама в мухановском секторе спокойно сидела на рабочем месте, воткнув по карандашу в каждое ухо, чем немало шокировала случайных посетителей. Научные сотрудники и инженеры
в частных разговорах на чём свет стоит костерили партийную тупость, усиливающийся дефицит и рост цен, но при этом часами высиживали
на собраниях и политинформациях, занимаясь чтением, вязанием или  решением кроссвордов под однообразное болботанье ораторов, обычно рекрутируемых из их же числа.
    Оборонный НИИ, в который устроилась Валентина, по интеллектуальному уровню значительно уступал мухановскому ИСА. Алексей умирал со смеху, слушая в артистичном исполнении супруги трогательное любовное послание, которое её сотрудница, обливаясь слезами, вслух зачитывала подругам. Начиналось оно словами: «Маришон, милая, не осуждай меня грубо. У меня сложились невозмутимые обстоятельства…».
    Зато в материальном смысле Валентинина работа имела крупные преимущества.  Квартальные и тематические премии были здесь довольно солидные. А поскольку не выполнить квартальный или тематический план при тогдашней системе планирования было практически невозможно, выплачивались премии всем и с завидной регулярностью, вызывая каждый раз бурные выяснения отношений по поводу десятки (10 руб.), кому-то несправедливо переплаченной или, напротив, кем-то недополученной.
    Но, пожалуй, ещё более ценной чертой валентининого института были прекрасные продуктовые заказы. Выдаваемые почти в неограниченном количестве, они позволили семейству Мухановых без особых тягот пережить последствия экономической политики правительства Николая Рыжкова*.
    Однако и на валентининой работе дела шли всё хуже. Финансирование НИИ постоянно урезалось, волнами накатывали сокращения. И чем меньше платили денег, тем больше обострялась борьба за трудовую дисциплину, которая и раньше-то находилась здесь на непотребно высоком уровне, заменяя зачастую смысл работы. Товарищ Гольцун, заместитель директора по кадрам, прятался в институтском вестибюле возле проходной за пальмами в кадках, лично отслеживая опоздавших. Замдиректора этот служил притчей во языцех среди однопрофильных учреждений разных министерств, а один из сотрудников даже опубликовал анонимно в институтской стенгазете эпиграмму:

    Лучше пережить цунами,
    Чем общаться с Гольцунами.



    * Политики, впрочем, весьма успешной, как выяснилось впоследствии из воспоминаний самого премьера.   
    В отличие от Харконина и Бергамотского, воспользоваться плодами начавшихся реформ Алексей и Валентина не сумели, ибо не обладали ни нужной хваткой, ни связями, ни сопутствующей им инсайдерской информацией. Участие семейства Мухановых в приватизации ограничилось получением ваучеров и последующим их вложением в одну из финансовых структур, денно и нощно рекламируемых по всем телеканалам. Вице-премьер, 
отвечавший за приватизацию, необходимой информацией как раз располагал, но по каким-то причинам (безусловно, уважительным) с Мухановыми ею не поделился. Напротив, он всячески побуждал владельцев ваучеров поскорее с ними расстаться, пугая тем, что если они этого не сделают, то совсем скоро, когда пробьют часы, эти бесценные документы обратятся в их руках в простые фантики.    
    Для Мухановых стало неприятной неожиданностью, когда выбранный ими фонд с благозвучным названием бесследно растворился в бурном океане постоянно обновляющейся действительности. И пока Бергамотский с Харкониным выстраивали свои империи, Мухановы судорожно пытались выжить.
    К счастью, обнаружился спрос на американскую фантастику, которая после открытия цензурных шлюзов бурным потоком хлынула на пересохшие  просторы российского книжного рынка. Мухановы, более-менее уверенно владевшие письменным английским и довольно неплохо – письменным русским, взялись за переводы. Доставалась им в основном белиберда. Оказалось, что почти всё по-настоящему интересное перевели и напечатали ещё при советской власти, невзирая на цензурные рогатки (хотя, конечно, любого упоминания о коммунистических шпионах, о сексуальных предпочтениях инопланетян или просто о космонавте по имени Пенза Саратов
было достаточно, чтобы книга до советского читателя не дошла).
    Скажем честно: переводы Мухановых особыми литературными достоинствами не блистали. Зато они вполне соответствовали редакционной политике и маркетинговой стратегии издательских новообразований, выражавшихся старой поварской поговоркой «за вкус не ручаюсь, но горячо будет». Созерцая в кое-как напечатанном виде выходящую из-под их пера продукцию, Алексей с Валентиной краснели и хватались за голову. Утешением служило то, что, во-первых, трудились они под псевдонимом «А.И. и В.И. Лоханкины». А во-вторых, муж и жена Салимовы, с которыми Мухановы дружили семьями, глотали эту муть запоем, и Юра Салимов уважительно именовал её «настоящим чтивом», что в его устах означало комплимент. И, наконец, самое главное: за эту туфту платили реальные дензнаки, от которых Мухановы в своих институтах успели отвыкнуть.   
    Больших трат они себе не позволяли. Более того: когда впервые после начала реформ у них появились свободные деньги, они попытались откладывать на чёрный день. В пору, когда инфляция составляла тысячу процентов в год, непросто было представить, что могут случиться дни ещё более чёрные, но врождённый пессимизм Алексея Гавриловича и осторожность Валентины Игоревны сделали своё дело: они отнесли сбережения в АО «МММ». Однако разделить радость профессора Гречко Мухановым было не суждено: они попросту опоздали. График роста благосостояния телевизионной семьи Голубковых к тому времени уже оказался неправильным, и лишь благодаря бдительности Валентины Мухановым с большим трудом, протолкавшись несколько дней в очередях, удалось вернуть своё. Одну бумажку с портретом Мавроди Алексей сохранил на память; используемая в качестве закладки, она в последующие годы постоянно попадалась ему в разных книжках.
    В стране явно заработал «принцип Матфея»*, и Алексей с Валентиной всерьёз взялись за изучение конъюнктуры финансовых рынков. Они твёрдо решили не покупать больше никаких акций, а заработанные деньги держать только в самых надёжных банках. Здесь, правда, наметилось некоторое противоречие: класть деньги имело смысл только в такой банк, где проценты были выше сумасшедшей инфляции, и Мухановы с большим трудом убедили себя, что среди подобных банков могут отыскаться надёжные.
    Не подумайте, ради бога, что Валентина и Алексей были совсем уж лохами.  Вовсе они не верили обещаниям политиков и газетным статьям. Просто из всего прочитанного и пережитого они сделали логический вывод – как оказалось впоследствии, достаточно обоснованный, – что очень крупный российский банк если и рухнет, то не в одночасье, а будет обваливаться по кусочкам, что, по крайней мере, оставляло какие-то шансы на спасение отложенных денег. 
    Наученные горьким опытом, они с порога отвергли финансово-кредитные учреждения с чересчур яркими и потому не внушающими доверия названиями, как то: Народный банк «Стопка», облюбованный творческой интеллигенцией, Финансовый концерн «Золото-Бриллианты-Яхонты», «Первый Древнерусский банк», Фонд взаимного кредитования «Небо в алмазах» и прочую экзотику. После внимательного изучения страниц финансовой хроники в наиболее уважаемых газетах Алексей с Валей выбрали два банка, чьи руководители, по уверениям всеведущих журналистов, регулярно играли в теннис с Президентом и вообще оказывали решающее влияние на ход реформ.
    В правильности выбранной стратегии окончательно убедил их господин Кащенко – один из наиболее квалифицированных российских юмористов, являвшийся по совместительству главой Центробанка. Он объявил о создании особого главного управления, которое должно было ежедневно держать руку на пульсе крупнейших банков. Надо ли говорить, что среди осчастливленных вниманием этого управления оказались оба мухановских избранника. Правда, один из этих банков развалился уже через год, но деньги свои из-под обломков они извлечь успели. Контролирующее учреждение, не оправдавшее доверия, было заменено другим, не менее надёжным, а ещё одним банком, устойчивым, как скала, Алексей втайне от жены пользовался для хранения тщательно скрываемой заначки.
    Дела шли неплохо. Руку на переводах Мухановы набили, и в конце концов
из-под их пера (точнее, клавиатуры) стало выползать нечто почти художественное. Зарабатываемые деньги позволяли худо-бедно жить и даже оплачивать учение дочери, после окончания математической спецшколы поступившей-таки на самый престижный факультет Бауманки, но, к сожалению,  на платное отделение. Дачи у них не было, ездить особенно было некуда, поэтому машина в принципе тоже не требовалась. Купили новые телевизор, видик, компьютер, холодильник и стиральную машину, а все сверхплановые доходы по-прежнему исправно носили в элитные деньгохранилища. Валентина в летний сезон стала выезжать за границу. Для неё это было настоящим счастьем. Рим, Париж, Вена, Женева, которые она в детстве рассматривала на снимках в бабушкином дореволюционном стереоскопе и которые казались
    *  «Ибо, кто имеет, тому дано будет и приумножится; а кто не имеет,
у того отнимется и то, что имеет» (Евангелие от Матфея, глава 13, стих 12).
недостижимой мечтой, внезапно сделались близкими и вполне доступными.
    Алексея за границу не тянуло: ему вообще было без разницы, Самотёка рядом или Монмартр. Зато много явилось соблазнов по книжной части. Благодаря мудрому курсу правительства многие люди, ещё недавно вполне обеспеченные, из-за навалившегося безденежья потащили книги к букинистам. На прилавках появились издания, которые прежде расходились по номенклатурным спискам или по знакомым и родственникам работников книготорговли, и Алексей без особых угрызений совести предавался библиомании.

                Роанок

    Хроника событий

    Из программы НТВ на четверг 23 января 1997 года:
    19.35 «Герой дня».
    20.00 Регулярные матчи НХЛ. «Филадельфия» – «Детройт»
    22.00. «Сегодня вечером»
    23.00 «Полиция Нью-Йорка». Х/ф.
    0.00 «Сегодня в полночь»
    0.20 «Ночное времечко»
    1.00. «Повар, вор, его жена и её любовник». Х/ф.
    3.05. Теннис. Полуфинал. Женщины
   
    На следующий день после разговора у директора Бурмин на своём драндулете приехал к Алексею домой, и они принялись за работу.
    И сразу заспорили, надо ли писать о Роаноке…
    По справедливости, Америку должны были открыть и освоить итальянцы.
В самом деле, кому как не им, лучшим мореходам Средневековья, следовало прокладывать путь через Атлантический океан. Но география и история прочно привязали обитателей похожего на сапог полуострова к Средиземному морю.
В итоге организацию первых трансатлантических экспедиций взяли на себя жители океанского побережья – испанцы и португальцы, широко пользовавшиеся услугами итальянских капитанов и картографов. Земли, открытые генуэзцем Колумбом, руководители Испании и Португалии при поддержке Святого престола собирались поделить исключительно между собой. Впрочем, и те и другие предпочитали орудовать там, где потеплее, – от Мексики и Флориды до Бразилии и Перу, а на север особенно не совались.    
    Португальцы выбыли из борьбы в 1580 году, когда войска герцога Альбы заняли Лиссабон и присоединили Португалию к владениям испанского короля Филиппа II. Молодой торговой нации – голландцам – испанцы очень досаждали, но соперничать со своими недавними господами голландцы опасались. Зато всё более вызывающе вели себя англичане. Их не устраивали запреты на торговлю с Америкой; они желали наряду с испанцами пользоваться заокеанскими   месторождениями золота и серебра. Но ещё больше влекла их через  океан надежда отыскать пролив, который приведёт в сказочно богатые страны – Восточную (настоящую) Индию и Китай.
    Помимо торгового соперничества, между Испанией и Англией разверзлась 
к этому времени и идеологическая пропасть: первая являлась главной опорой Рима, а вторая уже вырвалась из-под папской власти. Словом, у английской королевы Елизаветы хватало причин, чтобы поощрять своих энергичных подданных, готовых, рискуя жизнью, плыть к американским берегам. Правда,
в прямой конфликт с могущественной Испанией англичане старались всё же не ввязываться, сосредоточив главное внимание на Северной Америке.
    В 1582 году правительству Елизаветы стало известно, что один из их  соотечественников, Дэвид Ингрэм из Бэркинга, что в графстве Эссекс, некоторое время прожил на американской земле. В августе-сентябре того же года Ингрэма расспросили правительственные агенты, и он рассказал, как его и ещё нескольких матросов капитан Хокинс высадил на севере Мексиканского залива. Оттуда они шли пешком много миль, и за время пути имели возможность убедиться, что обитатели тех мест – люди необидчивые
и терпеливые; по крайней мере, никто из них не возражал, когда пришельцы охотились, ловили рыбу и собирали плоды земные рядом с их владениями.   
    Рассказом Ингрэма особенно заинтересовался сэр Уолтер Рэли, приближённый Елизаветы и, возможно, её любовник. Во всяком случае, спустя десять лет после описываемых событий, когда Рэли уже находился в опале, а Елизавете было около шестидесяти лет, он жаловался, что лишён возможности наблюдать, «как лёгкий ветерок овевает белокурые волосы вокруг её нежных щёк». Впрочем, сами по себе эти уси-пуси могли ничего существенного не означать. Королева-девственница, как по природной склонности, так и по государственным соображениям, до старости поощряла атмосферу влюблённости вокруг собственной персоны, с томными взглядами
и замысловатыми комплиментами. Это приносило неплохие плоды, придавая придворным лизоблюдам образы восторженных обожателей, что в свою очередь здорово способствовало повышению производительности их труда.
    Дорогу на запад первым из англичан проложил Хэмфри Гилберт, младший брат Рэли, давно имевший королевский патент «на открытие и завоевание стран, ныне не принадлежащих какому-либо государю». Елизавета лично интересовалась проектом. «Брат, – писал Рэли Гилберту из Ричмонда, – посылаю тебе знак внимания Её Величества – якорь, ведомый дамой… Что до остального, то это до нашей встречи или до получения отчёта от того, кто передаст тебе эти добрые вести. С сим вручаю тебя воле и покровительству Бога, который дарует нам жизнь или приносит смерть такими, какие он считает желательными, или какие он нам назначил».               
    Сопровождаемый подобными многообещающими напутствиями, Хэмфри Гилберт в июне 1583 года вывел в океан эскадру в составе пяти кораблей. Однако дальше Ньюфаундленда ему продвинуться не удалось, а на обратном пути он погиб в кораблекрушении.
    После этого за дело взялся сам Рэли, выложивший на создание колонии
в Северной Америке сорок тысяч фунтов стерлингов из собственного кармана. 27 апреля 1584 года два снаряженные им барка вышли в Атлантический океан, а 2 июля* приблизились к американскому берегу и вошли в устье неведомой реки.
    Почва на месте высадки оказалась хорошей, окрестные индейцы были настроены дружелюбно. 13 (23) июля в ходе торжественной церемонии
«открытая» земля была объявлена владением королевы Елизаветы и наречена
    * Англичане пользовались тогда юлианским календарём, который с 15 октября 1582-го по 11 марта 1700 года расходился с григорианским на 10 дней. 2 июля в данном случае соответствует 12 июля «по новому стилю».
в её честь Вирджинией, от латинского virgo – «девственница». Перед тем как отплыть на родину, англичане наметили место для будущей колонии – остров
в заливе Албемарл, в нынешней Северной Каролине; индейцы называли его Роанок.
    В апреле следующего года из Плимута ушла на запад новая эскадра, которой командовал сэр Ричард Гренвилл, двоюродный брат Рэли. Путешественники благополучно добрались до места назначения, и в конце июля на Роаноке появилось английское поселение, насчитывавшее сто шестьдесят жителей. 
    17 августа Гренвилл, пожелав остающимся удачи, отбыл на родину. Английский корсар Фрэнсис Дрейк, промышлявший поблизости грабежами испанских судов и поселений, поделился с поселенцами продовольствием, однако неожиданно налетевший шторм не только разметал эти запасы, но и разрушил построенные колонистами жилища. Как им удалось пережить зиму, неизвестно. Еды не хватало, товаров для обмена не было, и они принялись реквизировать продовольствие у окрестных индейцев. Индейцам это быстро надоело, и вождь Пемисапан увёл своих подданных вглубь материка. Теперь колонистам грозил голод. 27 июля 1586 года Дрейк, вновь оказавшийся поблизости, забрал их на родину; с собой они везли неизвестные в Европе растения – табак и картофель.
    Ральф Лейн, руководитель неудачливых колонистов, в своём отчёте утверждал, что за счёт собственных сил удержаться на американском берегу не удастся никому и что «только открытие с Божьей помощью богатых сокровищ или водного пути в южные моря, или подхода к нему, и ничто больше, сможет
обеспечить этой стране её заселение нашей нацией». Но когда первые
колонисты ещё находились на обратном пути в Англию, к берегам Вирджинии
уже направлялась новая экспедиция, вновь во главе с Гренвиллом. По прибытии на Роанок Гренвилл, естественно, никого там не обнаружил, но на всякий случай  оставил на  месте покинутого поселения запас продовольствия и пятнадцать человек для его охраны.
    Спустя год Гренвилл в третий раз посетил Роанок, и вновь никого там не нашёл. Доставленная им новая партия колонистов насчитывала 117 человек, среди них 25 женщин и детей. Во главе колонии был поставлен губернатор Джон Уайт, который, впрочем, надолго там задержался: наделив новоприбывших земельными участками по 500 акров на человека, он в ноябре того же года вернулся в Англию.
    В Европе тем временем происходили важные события. 8 февраля 1587 года
в Фотерингее упала на плаху голова Марии Стюарт, при поддержке испанцев
и французов претендовавшей на английский престол; подданным Елизаветы об этом событии поведала «Отличная песенка, сочинённая ко всеобщей радости по поводу казни шотландской королевы». Испанский король Филипп II в качестве мужа Марии Тюдор, покойной сестры Елизаветы, заявил о намерении самому примерить английскую корону и направил к английским берегам большой флот, который должен был высадить в устье Темзы оккупационную армию. В ходе двухнедельных морских сражений с английским флотом эта «Счастливейшая и непобедимая Армада» в конце июля 1588 года была оттеснена к северу, а там бури потрепали её настолько основательно, что в итоге потери испанцев достигли двух третей кораблей и личного состава. 
    Победа над королём-католиком привела англичан в восторг, и они ринулись
в контратаку, грабя испанские владения по обеим сторонам Атлантики. Но когда в том же 1588 году два корабля, снаряженные при участии Рэли, попытались пробиться в Вирджинию, они натолкнулись на испанский морской дозор и были вынуждены повернуть обратно.
    Лишь спустя два года лондонский купец Джон Уоттс, подойдя на корабле
к американскому берегу, заглянул по просьбе Рэли на Роанок. На месте посёлка он обнаружил разрушенные дома и укрепления, разбросанные там и сям куски железа и свинца, несколько опрокинутых пушек, разбитые сундуки, ржавые доспехи, книги без обложек, карты и картины, сгнившие и почти заросшие травой и сорняками. Попытка отыскать исчезнувших поселенцев не дала результатов. Как выяснилось много лет спустя, индейцы почти всех их перебили, оставив в живых лишь четверых мужчин, двух мальчиков и одну девочку (возможно, это была Вирджиния Дейр – первый белый ребёнок, рождённый на территории будущих Соединённых Штатов)…
- Ну и какой смысл обо всём  этом писать? – кипятился Бурмин. – Что,
Роанок как-то повлиял на дальнейший ход событий? Неудачная попытка, проба пера, не более того.
    Муханов с ним категорически не соглашался. Должны же заказчики знать, говорил он, через какие трудности пришлось пройти первым колонистам. Без Роанока картина будет неполной. Бурмин возражал, что трудностей хватало и в дальнейшем, поэтому опасаться за колоритность повествования не приходится. Но он спешил домой – очень уж хотелось посмотреть матч НХЛ – и в итоге уступил. Таким образом, описание событий в заливе Албемарл стало началом подготовленной ими справки.
   
                Игорь Пименов

    Хроника событий

    Газета «Сегодня», 29 июля 1997 года.
    «По сообщению программы «Время», вице-премьер Альфред Кох затребовал вчера на стол документы… по ОРТ. Как мы и предполагали, это может стать первым шагом на пути смены руководства ОРТ и ряда журналистов для введения цензуры на канале. Напомним, что в субботу ведущий аналитической программы «Время» Сергей Доренко выдал в эфир сюжет о приватизации Онэксимбанком череповецкого завода «Азот». Заметим, что факты, изложенные в аналитической программе Сергея Доренко, касались в первую очередь именно «Азота», а не проданного днём раньше при несколько странных обстоятельствах 25 % пакета акций «Связьинвеста» тому же «Онэксиму».

    Одно хорошо: голова после пьянки у него никогда не болела. Всё остальное случалось: и наизнанку  выворачивало, и четыре луны одновременно видел,
и мир совершенно тошнотворным образом кружился вокруг кровати. На очищение организма уходило обычно несколько часов, в течение которых вид или запах любой пищи вызвал омерзение. Но голова не болела никогда.
    А пить приходилось слишком часто. Ни одно дело не следует делать чаще, чем хочется, пить в том числе. У меня начинают появляться жизненные устои, подумал Игорь. Надо отцу рассказать, то-то он порадуется. 
    Отец Игоря был человеком суровым и вечно занятым, в воспитание сына почти не вмешивался – некогда было. Растила Игоря мать, которая в нём души не чаяла – ситуация стандартная, многократно описанная в литературе,
а в жизни повторяющаяся едва ли не в каждой третьей семье.
    В новые жизненные условия Игорь вписался без проблем. Этому способствовало всё – круг отцовских знакомых и их детей, элитный вуз, собственная лёгкость в общении. В 1993 году его свели с Бергамотским,
и вскоре они оказались в одной команде. Точнее, это Игорь считал, что они
в одной команде. Что до Бергамотского, то для него Игорь Пименов был всего лишь одним из сотен людей, образовывавших сложные структуры
с переплетающимися интересами. Впрочем, почти всех людей, кроме двух-трёх самых близких, Лев Борисович воспринимал точно так же. А вообще-то к Игорю он относился с симпатией и даже, можно сказать, благоволил ему, насколько это позволяли деловые интересы.    
    Ввязываясь в эти дела, Игорь явно не просчитал свои возможности, и сейчас сам себе напоминал Шурика из «Операции «Ы»: «белый-белый, совсем горячий». Ещё чуть-чуть – и «делириум тременс», «белочка». 
    Кстати о Белке. Она его, конечно, сильно зацепила. С большинством шлюх,
с которыми приходилось иметь дело, и говорить-то было не о чем; к влагалищу своему они относились примерно так же, как швея-мотористка к станку-кормильцу. Белка же была девушка с фантазией. Хотя тут имелись и минусы. Недавно, например, призналась, что часто специально приезжает к нему, не подмывшись: она, видите ли, сильнее кончает от сознания, что в ней сперма нескольких мужчин. Он тогда здорово перепугался: ещё занесёт какую-нибудь заразу, хорошо, если трипак, а вдруг СПИД? Но она его успокоила: за здоровьем она следит конкретно, с кем попало не трахается, так что всё под контролем. Самое интересное, что он ей сразу поверил: знал, что при всех фантазиях и авантюризме она очень аккуратна, даже педантична, голова – настоящий калькулятор. Годам к шестидесяти станет этакой деловитой моложавой старушонкой, будет следить за диетой и периодически делать пластические операции, благо деньжат поднакопить сумеет. Да она
и сейчас вроде не бедствует.      
    А с Верой надо уже решать. Можно, конечно, просто не думать
о распавшемся браке, тем более что в таком состоянии, как сейчас, это совсем не трудно: всё как-то отдаляется, расплывается. Но вообще надо, надо что-то предпринимать. Вот если бы дети были…
    В последнее время он всё чаще ловил себя на мысли об этих отсутствующих детях, которые могли бы стать островком стабильности в колеблющемся мире. 
С другой стороны, ну вот он сам, единственный сын у родителей, – много он им принёс радости? Нет, конечно, пока рос и учился, наверняка радовались
и надеялись. Так что по крайней мере лет на десять-пятнадцать передыху можно было бы рассчитывать. Сразу стало бы ясно, ради чего живёшь, для кого занимаешься всей этой х**нёй. А через десять лет… Ну, это такой срок, что на него и загадывать смешно. Вспомнить только, каким он сам был десять лет назад! Нет, с детьми тоже надо что-то предпринимать. Чёрт, если бы их можно было без баб заводить. То есть бабы отдельно, дети отдельно, вроде как мухи
и котлеты. 
    С экономикой всё обстоит путём: капитализация Игоря Александровича Пименова продолжает расти как на дрожжах, ложных шагов он не делает – или почти не делает. Но раньше, лет пять, даже два года назад, он ясно видел цель, задачи, средства. А теперь всё перепуталось. Что касается цели, вообще становилось непонятно: она в самом деле есть или её не существует? А иногда наоборот: вроде и цель на месте, только непонятно, где ты сам…
    И при этом всё время куда-то торопишься, и останавливаться нельзя: того
гляди, выпадешь из этой круговерти, со всеми вытекающими. И куда тогда деваться? Ведь привык к ресторанам, номерам, фитнесс-центрам. Только счастья нет. Ну, точно, как бракованные игрушки из анекдота: вроде всё у них на месте, но не радуют.
    Наконец он заставил себя сесть в постели, нащупал ногами тапочки (всё-таки вчера поставил их на место! А может, они там с позавчера?) и потрюхал
в ванную. Под душем стало полегче. После чашки кофе отвращение
к окружающей действительности сменилось почти благостной апатией, сквозь которую уже начинал прощупываться пульс жизни. А это означало, что надо срочно заняться таможней. 
    С Натальей Павловной с крутовского терминала он давно уже был «вась-вась» – звал Наташенькой, сверх обычных расчётов дарил бранзулетки с камушками и вообще обхаживал, одновременно опасаясь, что Наташенька, явно разменявшая второй полтинник, слишком лично воспримет их неформальные, но вполне деловые отношения. Зато пименовские фирмы-однодневки без всяких затруднений регулярно ввозили в Россию дорогую мебель под видом щебня и стружки. Вот и сейчас, пропуская мимо ушей Наташенькино щебетанье, он обговорил с ней условия по их новой фирме – ЗАО «Разин и К» (остряк Димон, непосредственно занимавшийся растаможкой, буквой «К» зашифровал персидскую княжну).
    Однако, разобравшись так быстро с таможней, он вместо облегчения почувствовал досаду. Каждый раз, когда удавалось раскидать повседневную мелочёвку, в сухом остатке неизменно оставались «Росметпрокат» и новорязанские акции.
    История создания и развития холдинга «Росметпрокат» мало чем отличалась от историй других крупных российских фирм. В 1994 году постановлением правительства Российской Федерации за номером тры-ты-ты образовался холдинг, в который предположительно должны были войти четырнадцать предприятий с полным циклом производства разнопрофильного стального проката. Пока предприятия акционировались, пока их акции передавались холдингу, Витюша Харконин успел сделаться вице-премьером. Из-за интриг врагов поста он лишился уже через три месяца, но за это время «Росметпрокат» провёл дополнительную эмиссию акций, и в результате группа КОНДОР оказалась обладательницей контрольного пакета.
    Лишь на Новорязанский комбинат холдингу никак не удавалось наложить руку, а без него сам холдинг значительно проигрывал в цене. Оборону комбината в качестве не столько акционера, сколько порученца Бергамотского как раз и возглавлял Игорь Пименов, и это было его главной проблемой. Обычно за широкой спиной ЛБ Игорю удавалось избегать слишком тесного общения с братками. Но здесь он кожей чувствовал, что друзья-соперники настроены на победу любой ценой и никаких внутренних барьеров у них нет. Конечно, тронуть его – значит тронуть ЛБ, и любой семь раз подумает, прежде чем что-то предпринять. Однако в последнее время они явно наглеют, может быть, оттого, что Лёва стал вести себя не совсем понятно.   
    Значит, и здесь надо прояснять обстановку. Ох, до чего ж надоело! Плюнуть бы на всё и уехать в Жиздру! А может, позвонить Вере? Точно, надо позвонить. А там, глядишь, и до детей дело дойдёт.

                Вирджинцы

    Хроника событий

    Питер Реддвей, профессор университета Дж. Вашингтона, «Независимая газета», 28 августа 1997 года:
    «…В феврале 1996 года, через месяц после изгнания Чубайса из правительства, Столичный банк сбережений предоставил беспроцентный заём в размере 2,9 млн. долл. сроком на пять лет основанному Чубайсом Центру защиты частной собственности. Заём был предоставлен без каких-либо гарантий со стороны этого центра и использован Чубайсом для спекуляций на рынке ГКО, прибыль от которых легла на его собственный банковский счёт…
    Нам следует прекратить закрывать глаза на происходящее и изменить свою политику в отношении России. В том числе мы должны прекратить финансировать коррумпированный режим, прекратить поддерживать тех политиков, которые не пользуются доверием сограждан»

    Надо же, хмыкнул Сарматов, до чего быстро всё меняется. Только что были «демократические лидеры новой России», и вот на тебе – «коррумпированный режим».
    Отложив в сторону газету, он взял подготовленные в ИСА материалы. Читать с экрана Вениамин Владимирович не любил, поэтому текст исторической справки для него распечатали и переплели, превратив в аккуратную книжечку. Читал он внимательно, обдумывая, рассматривая  прочитанное в различных ракурсах и делая пометки на полях.       
    Древние египтяне считали, что человеческая личность слагается из множества отдельных сущностей: облика, имени, души, воли, тени, и прочая, и прочая. И чем значительнее человек, чем выше занимаемое им положение, тем больше в нём напичкано всякой всячины. У фараонов сущностей было особенно много, так что для их посмертного размещения приходилось возводить огромные пирамиды. 
    Вениамин Владимирович в фараоны пока не вышел, тем не менее его высокая должность требовала наличия самых разнообразных свойств. И они у него действительно имелись. Иногда он собирал свои сущности в кружок и устраивал нечто вроде селекторного совещания; но обычно обходился тем, что беседовал с нужной ипостасью с глазу на глаз, после чего та брала под козырёк и послушно отправлялась выполнять полученное задание.
    Внешность среди сущностей Сарматова занимала если и не главное, то весьма почётное место. Умеренно высокий рост, прямая спина, широкие плечи и открытое лицо с красивыми серыми глазами к сорока восьми годам сделали Вениамина Александровича похожим на полковника-чекиста из старого советского фильма. Именно из старого и именно советского. Потому что в новом российском фильме аналогичный полковник, даже стопроцентно положительный, должен иметь какие-то явные, бросающиеся в глаза изъяны. Так что в новом фильме играть полковника Сарматов не смог бы: слишком волевой подбородок, слишком мужественная складка в углу рта, слишком ясные глаза с мудрым, внимательным прищуром.
    Тень Сарматова, естественно, не могла не соответствовать внешности. Зато остальные его сущности, невидимые миру, вели жизнь довольно пакостную. Они крались на цыпочках или ползли на четвереньках, высматривая чужие слабости; они хихикали, плевались, приплясывали или таились в засаде, а потом внезапно набрасывались, и тогда от жертвы летели во все стороны кровавые ошмётки.      
    Сейчас Сарматов почти отдыхал. Как будут использованы материалы ИСА и будут ли использованы вообще, он ещё не знал. Чувствовал, как что-то наклёвывается, но смутные эти ощущения ещё не оформилось в мысль…
    Из-за неудачи с Роаноком создание английской колонии на американской земле задержалось почти на два десятилетия. А между тем в конце XVI века обычай курить табак в глиняных трубках уже широко распространился среди англичан. Дело явно было прибыльным, и контрабандисты в большом количестве выгружали «американский сорняк» в бухтах Корнуолла, не останавливаясь перед вооружёнными стычками с таможенниками.
    В 1603 году королева-девственница скончалась, и на престол под именем Якова I вступил Джеймс, сын казнённой ею Марии Стюарт. Уолтер Рэли был арестован и брошен в Тауэр по подозрению в заговоре; ему вынесли смертный приговор, но король милостиво сохранил ему жизнь и отправил в Америку охотиться за испанскими сокровищами.
    Спустя некоторое время соперничество с Голландией и симпатии Якова
к католичеству привели к коренным изменениям в английской внешней политике: Испания из злейшего врага превратилась в союзницу. Рэли пал жертвой этих перемен. Когда после десятилетних скитаний, измученный тропической лихорадкой, он вернулся в Англию, его по настоянию испанского посла арестовали и в 1618 году казнили во исполнение вынесенного когда-то   приговора.
    Несмотря на дружбу с Испанией, отказываться от притязаний на североамериканские территории англичане не собирались. Пробуждению их активности способствовало появление нового конкурента. В год смерти Елизаветы во Франции возникла кампания, получившая от короля-перекрещенца Генриха IV право основывать поселения на американском побережье между 40 и 46 градусами северной широты, то есть как раз на территории Вирджинии. Англичанам пришлось поторапливаться, и в 1606 году для устройства вирджинских колоний они учредили сразу две компании – Лондонскую и Плимутскую. Каждая из компаний имела собственное руководство, но обе подчинялись специально назначенному королевскому совету, поэтому историки часто считают их за одну, именуя её Вирджинской.
    Для работы в Америке компании вербовали и свободных людей – фрименов,
и кабальных слуг – сервентов, с которыми заключали договора на срок от трёх до семи лет. Сервентами становились энтузиасты, рвавшиеся за океан
в поисках лучшей доли, но не имевшие средств на переезд; бедняки, от которых рад был избавиться церковный приход, обязанный их содержать; преступники или несостоятельные должники, которым на родине грозила тюрьма. В период действия контракта сервент мало чем отличался от раба: хозяин мог заставить его работать от зари до зари, за провинности бить, а в случае бегства – ловить; но по окончании договорного срока он становился свободным человеком (если, конечно, доживал).
    Лондонская компания уже в год основания снарядила в Америку группу колонистов, из которых наибольшую известность приобрёл впоследствии человек с абсолютно заурядным именем Джон Смит.
    Прежде чем в возрасте двадцати шести лет пуститься за океан, Смит успел пожить в Нидерландах, повоевать во Франции против католиков, а в Австрии
и Венгрии – против турок. Попав к туркам в плен, он сумел бежать, через южнорусские степи и зловещую Трансильванию добрался до родины и вскоре оказался в числе пассажиров корабля, направляющегося к американским берегам. Во время этого рейса неугомонный Смит, по утверждению капитана,  попытался поднять мятеж, за что был арестован. Но когда 16 (26) апреля 1607 года корабль подошёл к берегам Вирджинии и был вскрыт ларец с инструкциями, оказалось, что руководство компании включило Смита
в состав Совета, которому предстояло избрать президента и вместе с ним руководить будущей колонией. Тем не менее в Совет Смита не допустили,
а президентом был избран Уингфилд.
    Почти месяц путешественники плавали вдоль американского побережья, выбирая место для поселения. Наконец бросили якорь значительно севернее Роанока, в устье реки, впадающей в залив Чесапик. Реку эту индейцы называли Саскуеханна, а англичане дали ей имя Джеймс в честь любимого короля. Члены Совета принесли присягу перед президентом, и 14 (24) мая сто пять колонистов сошли на берег. Поселение, без лишних затей названное Джеймстауном, заложили на полуострове, соединённом с материком тонким перешейком. Впоследствии неподалёку от этих мест возник город Вашингтон – столица Соединённых Штатов.
    Со Смита вскоре сняли обвинение в мятеже, ввели его в состав Совета и выплатили ему триста фунтов стерлингов. 22 июня капитан Ньюпорт отплыл в Англию, оставив колонистам запас провизии на три месяца.
    Основными задачами колонистов были поиски золота и пролива, ведущего
в Китай. Понятно, что ни того, ни другого они в окрестностях Джеймстауна не обнаружили. Строительство домов шло медленно. Смит и его сторонники считали, что работать на стройке должны все без исключения, но некоторые колонисты из числа джентльменов не желали заниматься физическим трудом, предпочитая командовать. Палатки между тем износились, в продуктах завелись черви, для еды приходилось собирать крабов и моллюсков. Индейцы не отказывались снабжать колонистов продовольствием в обмен на их товары, но в ценах стороны не сходились, и возникавшие на этой почве конфликты решались с оружием в руках. К сентябрю от голода и лихорадки из ста человек умерло сорок шесть. Несколько отчаявшихся колонистов захватили бот, погрузили на него запасы продовольствия и попытались самовольно покинуть колонию. По приказу Смита на них навели береговые пушки и вынудили сойти на берег. Католика Кэндала, признанного зачинщиком, обвинили в подготовке бегства в Испанию и расстреляли; Уингфилда сместили, а президентом вместо него избрали Рэтклифа.
    Во время одной из разведывательных экспедиций Смит и его люди попали
в засаду. Двое из них погибли, а Смита индейцы взяли в плен и переправили в Веромокомоко – резиденцию великого вождя Паухэтана, возглавлявшего большую федерацию алгонкинских племён. С пленником обращались неплохо,
и он даже сумел переслать в Джеймстаун письмо, предупреждая товарищей о готовящемся нападении. Вскоре, однако, его решено было казнить. Голова Смита уже лежала на каменной плахе в ожидании удара каменного топора, но тут двенадцатилетняя принцесса Покахонтас, любимая дочь Паухэтана,
 *  К алгонкинской группе относились племена делавэров, вампаноагов, оттава, оджибуэев, могикан и др.

бросилась к несчастному чужеземцу, закрыла его своим телом и умолила отца пощадить его.
    За точность описанных событий ручаться сложно, поскольку известно о них лишь из опубликованных записок самого Смита. Тем не менее Покахонтас заняла прочное место в полулегендарной истории ранних американских колоний. Что касается спасённого ею Смита, то он по прибытии в Джеймстаун
был обвинён согражданами в гибели спутников, и лишь своевременное возвращение из Англии капитана Ньюпорта спасло его от казни.
    Между тем жители колонии выбивались из сил. Помимо обустройства
и самообеспечения продовольствием, им приходилось заготовлять древесину для Вирджинской компании. И хотя корабли бесперебойно подвозили всё новых поселенцев, смерть выкашивала их почти с той же скоростью. Часть возведённых строений погибла от пожара. А тут ещё, как назло, капитану Мартину, стремившемуся выслужиться перед руководством, почудилось, что он обнаружил золотую жилу, и вместо того, чтобы заниматься делом, все кинулись искать золото. Никакого золота не нашли, но Мартину шумиха пошла на пользу: когда Рэтклиф тяжело заболел, обязанности президента были временно возложены на него.
    Летом 1608 года продукты опять подошли к концу, а выздоровевший Рэтклиф не придумал ничего лучше, как начать строительство президентского дворца. Колонисты взбунтовались и арестовали зарвавшегося президента. 10 сентября он был официально смещён, а президентом избрали Смита, только что вернувшегося из очередной экспедиции.
    Вместе с новой партией поселенцев, впервые включающей двух белых женщин, капитан Ньюпорт привёз приказ короновать Паухэтана в качестве вассала английского короля. Во исполнение этого приказа Ньюпорт лично отправился к вождю алгонкинского союза и совершил требуемую церемонию, смысл которой Паухэтан вряд ли понял. Во всяком случае, это был явный знак внимания со стороны заморского короля, а потому благодарный вождь подарил Ньюпорту мокасины и какую-то шкуру со своего плеча.
    Когда в конце года Ньюпорт покидал колонию, увозя с собой экс-президента Рэтклифа, в Джеймстауне уже имелись два блокгауза, несколько домов, колодец, а также расчищенное и засеянное маисом поле; было даже налажено производство стекла. Однако люди продолжали гибнуть в стычках с индейцами, их косили вспышки чумы, оспы и жёлтой лихорадки, провизии по-прежнему не хватало, а ту, что удавалось достать, портили сырость и крысы.
    Вернувшиеся вскоре Рэтклиф и Мартин возобновили борьбу со Смитом. Опираясь на молодых промотавшихся джентльменов, они организовали бунт, правда, неудачный. На Смита было совершено покушение: во время очередной поездки к Паухэтану в лодке, где он спал, произошёл взрыв. Несмотря на большую потерю крови, Смит сумел добраться до Джеймстауна, но враги, воспользовавшись его ранением, избрали президентом Джорджа Перси – самого знатного человека среди колонистов, сына графа Нортумберленда. В октябре 1609 года Смит отбыл долечиваться в Англию.
    На следующую весну в Джеймстаун прибыл задержавшийся из-за кораблекрушения представитель короны сэр Томас Гейтс, замещавший лорда Делавэра – губернатора Вирджинии. К этому времени  колонисты были настолько измучены голодом, болезнями, распрями и постоянными стычками с индейцами, что среди них отмечались случаи людоедства. К концу 1610 года в живых оставалось около шестидесяти человек.         
    Но колония, возводимая буквально на костях, всё же не погибла. В 1611 году поселенцам раздали индивидуальные участки земли; началось выращивание  табака и поставка его в Англию. В 1612 году в Оксфорде вышла книга, озаглавленная «Карта Вирджинии с описанием страны, её природных богатств, народа, его правительства и религии, написанная капитаном Смитом, который некоторое время являлся правителем страны, с описанием событий в тамошних колониях со времени первого отплытия поселенцев из Англии».
    Тогда же начались столкновения с французами, в ходе которых вирджинские колонисты разрушили и сожгли французский форт Пор-Руаяль. В 1615 году Смит при поддержке Плимутской компании попробовал организовать
в северной части Вирджинии ещё одну колонию, названную им Новой Англией, но попал в плен к французским пиратам.
    Принцесса Покахонтас, спасшая жизнь Смиту, вышла замуж за англичанина. В 1616 году она побывала в Англии и была представлена супруге короля,
а спустя год умерла в возрасте двадцати двух лет.
    Вблизи Джеймстауна появляются новые поселения. В 1619 году их делегаты съезжаются на Генеральную ассамблею, сделав таким образом первый шаг на длинном пути к североамериканской федерации; правда, решения ассамблеи подлежали утверждению руководством Вирджинской компании в Лондоне.
В том же 1619 году в Вирджинию завозят первую партию чернокожих рабов из Африки в количестве двадцати человек. Но людей по-прежнему не хватало,
и в 1623 году некий Джордж Сэндс жаловался, что виргинские наёмные работники, помимо пропитания, требуют, чтобы им ежедневно выдавали по   фунту табака стоимостью в один шиллинг – столько, сколько в Англии наёмный работник получал за неделю.
    В 1622 году между колонистами и индейцами начинается первая полномасштабная война, растянувшаяся на целых двенадцать лет. В 1637 году для индейцев создаётся первая резервация.   
    Джеймстаун оставался фактической столицей Вирджинии вплоть до 1699 года, когда этот статус был официально закреплён за Уильямсбургом. В 1722 году, согласно свидетельству путешественника, в Джеймстауне «не было ничего, кроме обилия битого кирпича да трёх-четырёх сохранившихся заселенных домов». Но к тому времени Вирджиния уже прочно стояла на ногах.

                ИНТЕРЛЮДИЯ

    Хроника событий

    Кирилл Быстров, «Московский комсомолец», 10 декабря 1997 года:
    «Талант Чубайса обеспечил ему империю, по денежной или информационной мощи ничуть не уступающую противнику… ИЧП его имени получило широкую, засекреченную и до конца ещё не ясную сеть общественно-коммерческих структур».   

    Вечеринка вышла удачной. Как обычно у Дженнингсов, всё было очень мило, если не считать излишней экономии на закусках; зато спиртное имелось на все вкусы. Среди гостей наличествовали президент крупной химической корпорации, известный обозреватель Би-Би-Си, депутат парламента и даже один министр по делам чего-то, слабо связанного с реальной жизнью.
    В начале десятого Маргарет попрощалась с Хелен, сказав, что ей пора укладывать Джессику. Хелен пожала плечами.
– Ты её избалуешь. Девочке уже восемь лет, а ты с ней носишься, как
с трёхлеткой. Ты сама в детстве недополучила материнской ласки и пытаешься это компенсировать, выходя за рамки разумного. 
– А я вообще не верю, что ребёнка можно избаловать лаской, – смеясь,
ответила Маргарет. – Ей нравится, что мама рядом, когда она засыпает. Знаешь, я была бы не против, если бы всё и дальше так осталось. Но, к сожалению, через год-другой это скорее всего закончится.
– Думаешь?
– Уверена. Характером она пошла в мать Теда, я в этом с каждым
днём всё больше убеждаюсь. Пока ей просто нечего от меня скрывать, но рано или поздно она станет такой же замкнутой, как Лиз. И тогда мне останется только смотреть телевизор и стараться не слишком часто открывать крышку бара.   
    Джек тоже заявил, что его ждут дома. Маргарет и Тед предложили его подвезти, поскольку на трезвого водителя он явно не тянул. В их кругу всем было известно,  что ждал Джека спаниэль Буми, которого Линда подарила ему незадолго до развода. И хотя Джек периодически принимался канючить, как ему не хватает Линды, на самом деле в компании с Буми он чувствовал себя намного комфортнее, чем в предыдущей семейной жизни.               
    Уикенд заканчивался, и Теду назавтра предстояло вплотную заняться крайне неприятным делом, которое всплыло так некстати в конце прошлой недели. Он давно привык к всевозможным дурацким поручениям, которые сэр Роберт, возможно, из хорошо скрываемых садистских побуждений, имел привычку на него взваливать, но более нелепого, кажется, еще нё было.
    Тед никогда не увлекался фантастикой. Попытки Уэллса передать в художественной форме свои расплывчатые социалистические идеи казались ему весьма неудачными, не говоря о том, что они утратили актуальность ещё в тридцатых годах. Время для Теда было чем-то вне обсуждения, и от разговоров на эту тему ему становилось не по себе. Тем не менее разговаривать пришлось, и довольно много.
    Для начала он побеседовал с Биллом, который, как он слышал, интересовался литературой такого сорта. Однако Билл сразу его разочаровал: оказалось, что сфера его увлечений ограничивается фэнтези, и с научной фантастикой он знаком постольку-поскольку. К полученной информации Билл отнёсся с живым интересом, хотя, кажется, совершенно не воспринял её всерьёз. Между тем
в понедельник Теду предстояло встречать Бельгийца…
    Когда месье Суше, не выносивший авиаперелётов, сошёл с поезда на Чаринг-Кросском вокзале, ему сразу бросилась в глаза табличка с его фамилией, которую держал в руках высокий молодой (или моложавый?) человек, очень вежливый, молчаливый и неприметный; помимо высокого роста, упомянутая табличка была, кажется, его единственной запоминающейся чертой. Усадив гостя в шевроле серого цвета, Тед осведомился, удобно ли тот себя чувствует и не надо ли включить дополнительное охлаждение – погода в Лондоне стояла необычно жаркая. Машину Тед вёл сам.
    В дороге они молчали. Тед не представился, но месье Суше понимал, что простого шофёра за ним вряд ли послали бы. Догадка подтвердилась, когда машина припарковалась рядом с большим белым зданием, видимо, недавно отреставрированным, и Тед, бросив пару слов охраннику, провёл Бельгийца  внутрь. Старомодный лифт, к которым месье Суше питал пристрастие, доставил их на четвёртый этаж. Коридор здесь был длинным, пустым и довольно тёмным из-за полузадвинутых фиолетовых штор в высоких оконных проёмах. Тед подвёл гостя к нужной двери и открыл её с приглашающим жестом.
    Ни приёмной, ни секретаря за дверью не оказалось: она открывалась прямо
в кабинет. Хозяин помещения оказался почти таким же высоким, что и Тед, но более плотным, на вид примерно пятидесяти лет, с длинным лицом, цвет которого определить в царящем полумраке было затруднительно. Он не сидел за столом, а, видимо, расхаживал по кабинету – точнее, комнате или даже комнатушке, отнюдь не соответствовавшей ни его габаритам, ни рангу. Это был сэр Роберт Уинслоу, начальник одной из британских спецслужб; его имя и должность Бельгийцу сообщили ещё в Брюсселе.
    По-французски сэр Роберт говорил почти без акцента. После обмена приветствиями гость был усажен в неожиданно удобное кресло, впрочем, несколько для него высоковатое. Затем сэр Роберт, изредка поглядывая на молчаливого Теда, усевшегося в сторонке на жёстком стуле,  коротко рассказал о причинах, побудивших его пригласить месье Суше в Лондон.         
    Причины эти заключались в необычной активности русских в некоторых специфических областях. Нет, речь идёт не о русской мафии, предвосхитил он возможные предположения гостя.
– На первый взгляд, отдельные детали вроде бы не содержат ничего из ряда
вон выходящего. В России всегда было много необычного, и сейчас меньше не стало. Однако общий характер этой активности выглядит настолько странно, что это уже породило самые разные интерпретации, вплоть до весьма… экзотических. Думаю, нет смысла знакомить вас с этими предположениями, – улыбнулся он. – Цель нашего приглашения основана как раз на надежде, что вы, с вашим известным умением анализировать обстоятельства, сумеете отделить реальные факты от домыслов.
– Простите, но не могли бы вы сообщить всё же, в чём суть проблемы? –
прервал месье Суше это длинное и ничего не объясняющее вступление. Однако англичанин вновь уклонился от прямого ответа. 
– Разумеется, вы получите всю информацию, которой мы располагаем,
в удобной для вас форме. В основном это донесения нескольких наших агентов, работающих в России, а также аналитические справки, подготовленные по материалам русской печати. В их газетах выплеснулось немало того, что представляет для нас значительный интерес, – сэр Роберт снова улыбнулся. – Мистер Стеббинс – он кивком указал на Теда, – прикомандирован к вам; в его задачу входит создать вам комфортные условия для работы, включая обеспечение  информацией. Большую часть материалов вы сможете просмотреть на ноутбуке, но некоторые документы хранятся у нас в архиве в бумажном виде и не подлежат выносу из здания; к счастью, таких немного, и знакомство с ними не займёт у вас много времени.
    С этими словами сэр Роберт поднялся, давая гостю понять, что разговор окончен. Они молча обменялись рукопожатием, и месье Суше в сопровождении  Теда покинул кабинет. Внизу Тед усадил гостя в свою машину, отвёз в гостиницу, проследил, чтобы его удобно устроили, и распрощался, пообещав позвонить утром. 
    Пообедав в гостиничном ресторане и в очередной раз убедившись в недостатках британской кухни, месье Суше вернулся в номер. Здесь он принял душ, надел тёплое бельё, а поверх него – свой любимый халат. Затем поудобнее уселся в кресле, открыл переданный Тедом ноутбук и принялся изучать отчёт о событиях, происходивших в каком-то русском институте.