Улитка Томаша Ржезача

                Улитка Томаша Ржезача
          Когда-то, ещё в 78 году, вышла в свет книжица чехословацкого публициста Т. Ржезача под несколько витиеватым названием «Спираль измены Солженицына». То есть написана она была чуть ранее, а сие был, как сказано в аннотации из-ва «Прогресс», «авторизированный перевод». Судя по тому, что автор ни с какими претензиями или жалобами в издательство не обращался, перевод, хоть и авторизованный, был вполне адекватным. Тираж в выходных данных не указан, ибо книга вышла под грифом «Для служебного пользования». Но достать её для прочтения и даже скопировать было нетрудно, и все кто хотел, с оным произведением ознакомились. Ныне, как будто бы, дело прошлое и не актуальное, но поскольку вокруг Солженицына и его творений по-прежнему не стихают яростные споры, диспуты и перепалки, полезно подвергнуть сей опус критическому разбору. Тем более, что в ходе оных дискуссий регулярно, хотя и не часто, упоминается и данный труд. Естественно, с точки зрения той эпохи и тех знаний о предмете, ибо подходить с современных позиций к публицистике сорокалетней давности просто некорректно, да и неэтично. Тем паче, что автора давно уже с нами нет.
         Скажем сразу, книга выгодно отличается от публикаций советской прессы тех лет. Много фактов, свободно используются такие термины, как «шарашка», ГУЛАГ, «кум» и т.п., что в иных изданиях тогда не дозволялось. И явно бездоказательной ругани в адрес главного героя почти что нет. Отмечено, что Александр Исаевич был первым учеником в школе (с.19) и Сталинским стипендиатом во время учёбы на физмате РГУ (с.31), имел предприимчивый и всесторонне развитый ум (с.26), много читал и приобрёл ещё в юности массу знаний (с.31,33,35). Упорен, честолюбив и прилежен в работе, что не раз упомянуто по всему тексту. Заочно и весьма успешно учился в МИФЛИ, лучшем перед войной гуманитарном вузе страны, имел исключительную память (с.48 и др.). Но это, пожалуй, и всё, ежели не брать в расчёт сугубые мелочи. А все остальные страницы, из двухсот, сугубо критического, и лишь иногда нейтрального, свойства. Ну что ж, попробуем проанализировать сей обширный материал.
         Начнём с замечаний автора, что в Саратове чешские легионеры утопили в Волге, в дни белочешского мятежа 18-го года, две тысячи пленных красноармейцев, а также «выжигали сибирские деревни» (с.13). Две тысячи для тылового губернского города, да ещё в момент, когда Красная армия ещё только-только формировалась, как-то многовато. Но главное, ни в одном источнике не сказано, что в Саратове были какие-то чехо-словацкие легионеры, и тем паче, что там кто-то участвовал в оном мятеже. И даже в самой обширной статье на оную тему, «Чехосло-вацкий мятеж» (БСЭ, 1-ое изд., т.61, 1934, с.518-522) не упоминаются две тысячи утопленников – сказано лишь, что «Повсеместно мятежи сопровождались арестами представителей Советской власти, расстрелами большевиков, захватом продовольственных запасов и оружия и созданием контрреволюционных организаций». Ужели хоть где-то было в наличии две тысячи красноармей-цев-большевиков сразу? Можно возразить, что автор, возможно, перепутал Саратов с Самарой, где и правда белочехи схватили и расстреляли больше народу, чем в других местах. Для иностранца, мол, очень схожие названия. Но что бы сказали те же иностранцы, ежели бы мы, например, спута-ли Остраву с Опавой? Наверняка подняли бы вой о невнимательности, о неуважении традиций и прав малых наций и т.п. и т.д. И насчёт «выжигания деревень», даже в районах, где белочехи активно помогали белым (Среднее Поволжье и Центральный Урал), нигде не говорится. И тем паче не могли они сим делом заниматься в Сибири, где единственный их крупный гарнизон в Новониколаевске (ныне Новосибирск) насчитывал всего 4 000 чел (там же). С такими силами корпус едва справлялся с охраной Транссиба, да и богатое сибирское крестьянство весной 18 года не имело никакой охоты поддерживать красных. Это потом, уже после Колчаковского переворота, в Сибири началось партизанское движение, но к тому времени чехословацкие части, отозванные с фронта, использовались лишь для охраны железных дорог (БСЭ, 3-е изд., т.29, с.172).
         Далее, на с.17-20 очень подробно излагается история школьной потасовки, которой автор почему-то придаёт вселенское, даже какое-то мистическое значение в жизни молодого А.И. Не отрицая значения психоанализа, укажем лишь, что автор явно излишне много внимания уделяет реплике Солженицына его однокласснику А. Кагану «Жид пархатый». Неприятно, нет слов, но кто и когда не позволял себе лишнего при ругани? Вот к примеру, А.А. Сольц, член Верховного суда СССР, в 1924 году справедливо заметил: «Запрещено ругаться. Ну, что будет, если мы станем за каждую ругань таскать человека в суд? При нашей некультурности мы должны будем перетаскать в суд всё население». А ведь Арон Александрович, как чистокровный еврей, наверняка слышал в свой адрес «жида пархатого» куда чаще Шурика Кагана, причём от вполне взрослых и сознате-льных лиц. Но полагал, и совершенно справедливо, что не стоит на сие обращать внимание.
          На с.18 автор пишет о погромах царских времён, «когда казаки, подогреваемые подстре-кательскими воплями провокаторов из организации «Черная сотня» и «Союз архангела Михаила», громили еврейские лавки и линчевали их владельцев». Вообще-то Союз Михаила архангела, а если дословно, то Русский народный союз имени Михаила Архангела (БСЭ, 3-е изд., т.24-1, с.271), да и организации(?) надобно поставить во множественном числе. Но мы ещё убедимся не раз, что русский язык Т. Ржезача оставляет желать лучшего, так что перейдём к делу. Никакой такой организации с названием «Чёрная сотня» в России начала 20-го века не было, а черносотенцы это «члены реакционных общественных организаций в России в начале 20 в», из которых важнейшие Союз русского народа, Союз русских людей, Русская монархическая партия, Общество активной борьбы с революцией, Белый двуглавый орёл и др. (БСЭ, 3-е изд., т.29, с.105). Кстати, Союз Михаила архангела возник лишь в 1908 году, при расколе Союза русского народа (там же, т.24-1, с.271), когда волна погромов уже сошла на нет, и выделять его особо как-то странно. А по сути дела читаем Первое издание БСЭ, статья «Еврейские погромы в России» (т.24, с.144-148). Из неё мы узнаём, что первые погромы были в Одессе в 1821-1871 гг, но это были только эпизоды, и устраивало их «греческое население». Классические погромы начались после убийства Александ-ра Второго, участвовали в них наиболее отсталые, тёмные слои населения, а «полиция и войско держались в стороне». «Открыто военным» был лишь погром в Белостоке в июне 1906-го года, и он вызвал резкую реакцию Госдумы – была создана специальная комиссия для расследования, и принята резолюция об ответственности правительства с требованием отставки министерства. А главное, 90 % всех жертв погромов приходится на 1917-1921 гг, когда уже не было ни царизма, ни регулярных казачьих войск. И большую часть этих погромов творили петлюровцы, иногда белополяки, «зелёные», атаманы и батьки всех сортов и другие «белобандиты», преимущественно на Украине и в Белоруссии, а частью на юге России, в Бессарабии и в Прибалтике.
        «а на том берегу, на скалистых склонах, раскинулись донские виноградники» (с.21). Но тот берег, то бишь левый, так как Ростов стоит на правом, высоком – это песчаные пляжи, старицы, протоки, луга и заросшие тростником пойменные болота. Никаких скал там нет и в помине, и всякий, кто ехал на поезде через Ростов в Сочи, Анапу, Сухум или Минводы (и ваш покорный слуга в том числе, и не раз), может сие подтвердить. Там и простой булыжник-то, да даже и кусок щебня, найти трудно. И дабы не быть голословным, обратимся к справочникам. БСЭ пишет, что ниже плотины Цимлянской ГЭС и «до устья река течёт в широкой (до 20 – 30 км) долине с широкой поймой» (3-е изд., т.8, с.436). В первом же издании БСЭ сказано, что Дон к западу «от Верхне-Курмоярской станицы проходит среди третичных песчано-глинистых образований… образующих на правом берегу подчас обрывы до 65 м высоты» (т.23, с.172). То есть в нижнем течении Дона скал, в точном смысле этого слова, нет и на правом берегу. Ближайшие выходы мела находятся у Калача, в 300 км от Ростова, а граниты у Павловска, ещё на триста вёрст выше по течению (там же). Такая вот маленькая «неточность».
          «Каган, Симонян и Виткевич свою дружбу сочетают с существующей действительностью» (с.21). А что, можно дружить в прошлом или в будущем, или же в какой-то выдуманной, или несуществующей действительности? Тогда сие не дружба, а просто выдумка. По-моему, данная фраза просто бессмысленна, и её можно смело вычеркнуть из книги. Мелочь конечно, но мы ещё убедимся, что подобных мелочей слишком уж много в исследуемом произведении. И на той же странице Т. Ржезач с явным осуждением приводит цитату из Солженицына «Я ничего никому не должен!» Но ведь сие говорит герой романа, которого никак нельзя однозначно отожествлять с автором оного. И кроме того, так выражались в советское время многие люди, особенно когда к ним приставали с членскими взносами, субботниками, разными собраниями и т.п. И выражались именно так совершенно справедливо. А уж А.И., лишённый заслуженных наград, восемь лет просидевший в заключении, переживший тяжёлую болезнь, а потом долго живший на Рязанской окраине, имел полное право говорить именно так, и никак иначе.
         На с.23 упомянуто, что над столом Солженицына висел портрет его отца в форме царского офицера. Но Солженицын-старший умер (или погиб) ещё молодым – в 1911 году он окончил гимназию в Пятигорске, а в 18-ом скончался. Так что если в семье и сохранились его другие снимки, то в младенчестве или в годы учёбы, что куда менее импозантно. Затем (с.25) нам сообщается, что быть сыном царского офицера «гордиться особенно нечем». Ну, тут уж увольте! Царскими генералами (в своё время) были П.П. Лебедев, начальник Полевого штаба Республики и Штаба РККА (1919 – 1924 гг); В.Ф. Новицкий, профессор Военной академии РККА (с 1919 до кончины в 29-ом году), не раз консультировавший В.И. Ленина по самым разным вопросам военного толка, и В.Н. Егорьев, в 1910-13 гг главный советник Черногорской армии, в 18-ом командир Западного участка отрядов завесы, а в 20-ом военный эксперт на переговорах с Финляндией и Польшей. К.И. Величко, руководитель инженерной обороны Петрограда в дни Гражданской войны и один из выдающихся фортификаторов своего времени; А.П. Востросаблин, член РВС Туркестанской республики, за оборону крепости Кушка получивший одним из первых орден Красного знамени, и А.П. Николаев, командир бригады 19-ой стрелковой дивизии, в мае 1919 попавший в плен к белогвардейцам, коии повесили его за отказ перейти на их сторону. Далее Л.В. Чижевский, отец знаменитого биофизика, ставший Героем труда в 1928, и С.Г. Петрович, начальник Артиллерийской академии РККА, учитель многих советских конструкторов, в том числе В.Г. Грабина. Н.М. Филатов, начальник Высшей стрелковой школы РККА (впоследствии курсы «Выстрел»), автор классической работы «Краткие сведения об основаниях стрельбы из ружей и пулемётов»; А.Е. Снесарев, начальник Западного района обороны, впоследствии Западной армии, а в 19-21 гг начальник Академии Генштаба; в годы Первой мировой он прошёл путь от комполка до командира корпуса, и закончил войну в звании генерал-лейтенанта. А.А. Свечин, в конце 1-ой мировой начальник штаба Северного фронта, затем преподаватель академии им. Фрунзе, чьи труды до сих пор актуальны среди военных. Н.Г. Корсун, сотрудник Всеросглав-штаба, а в 22 – 54 гг преподаватель военной академии имени Фрунзе; М.Д. Бонч-Бруевич, военный руководитель Высшего военного совета, затем начальник Полевого штаба РВСР; А.А. Самойло – командующий 6-ой отдельной армией, в течении полутора лет оборонявшей весь север РСФСР от Петрозаводска до Яренска, и наконец, В.Г. Фёдоров, создатель первого в мире автомата, реально и в массовом количестве (сколь сие было возможно) применённого на поле боя. Затем он был директором оружейного завода в Коврове, где его учениками стали такие люди, как В.А. Дегтярев, Г.С. Шпагин и С.Г. Симонов. Кстати, четверо последних генералов (опять же, когда в РККА ввели генеральские звания, все уцелевшие к тому времени генералы царские их получили вновь, и без проблем) пережили первого генсека и уже во времена «оттепели» трое из них успели опубликовать свои воспоминания (Корсун, как историк, предпочитал более документальные жанры). Ну и под конец А.А. Игнатьев, правда, ставший генералом уже при Временном правите-льстве (а в советское время дослужившийся до генерал-лейтенанта), до 37-го года работавший в советском торгпредстве во Франции, и сохранивший для Советской власти вложенные на его имя во французские банки немалые российские средства.
       О бывших офицерах в роли командующих фронтов, армий и дивизий РККА и говорить нечего (Каменев, Вацетис, Тухачевский, Уборевич, Якир, Егоров, Путна, Шорин, Миронов, Гай, Корк, Федько, Вострецов, Куйбышев, Гиттис, Егорьев, Сытин, Василенко, Геккер, Левандовский, Меженинов, Надёжный, Парский, Эйдеман, Ковтюх, Саблин, Сиверс, Каширин, Степинь, Де-Лазари; моряки Жерве, Беренс, Кукель, Викторов, Зеленой, Немитц, Альтфатер и многие другие). Двое последних, кстати, в 17-ом году имели чин контр-адмирала, а А.В. Немитц скончался в 1967, в звании вице-адмирала Советского ВМФ. Опять же знаменитый А.А. Брусилов вполне лояльно относился к Советской власти, и не раз призывал своих однополчан встать под её знамёна. Как и его ближайший помощник А.Е. Гутор, генерал-лейтенант с 1914-го, в 22 – 31гг преподаватель кафедры стратегии военной академии РККА. В.Д. Грендаль, полковник в 17 году, дослужился до генерал-полковника артиллерии уже в советские годы, зам инспектора артиллерии РККА, главный организатор победы в Советско-финской войне 1939-40 гг. К сожалению, он умер в том же 40-ом году, не успев поспособствовать нашей победе в ВОВ. Ф.В. Токарев, создавший в 1907 одну из первых в мире автоматических винтовок, полтора года воевавший на фронтах первой мировой (получил пять боевых орденов, отозван в чине есаула на Сестрорецкий завод), создатель знамени-того ТТ, первого советского ручного пулемёта МТ и первого в Союзе пистолета-пулемёта. И наконец, Д.Д. Кузьмин-Караваев, герой турецкой войны 77-78 гг (в ходе её получил четыре ордена) и начальник ГАУ перед первой мировой (естественно, в генеральском чине), в 1944-ом был награждён орденом Ленина, хотя по старости (родился в 1856 г) во Второй мировой войне участия не принимал и принимать не мог в принципе. И сие далеко не полный список.
      Тем, кого и сии данные не убедили, напомним, что добрая половина советских военачальников эпохи ВОВ также была «бывшими». Штаб офицеры (полковники и подполковники) М.А. Рейтер, Б.М. Шапошников, Д.М. Карбышев и И.П. Граве; капитан Е.А. Шиловский и штабс-капитан Н.А. Верёвкин-Рахальский. Обер-офицеры военного времени А.М. Василевский, А.И. Антонов, И.Х. Баграмян, Ф.И. Толбухин, В.В. Курасов, И.В. Тюленев, М.Г. Ефремов, М.Ф. Лукин, И.Е. Петров, В.Д. Цветаев, М.А. Пуркаев, М.П. Ковалёв, П.Л. Романенко, Н.П. Пухов, М.П. Воробьёв, Г.А. Ворожейкин, М.С. Хозин, Г.Ф. Захаров, А.П. Покровский и И.Ф. Николаев. Кавторанг В.А. Белли, лейтенант Г.А. Степанов, мичман И.С. Исаков, в годы войны 1-ый замнаркома ВМФ, и Л.М. Галлер, в 20-ые командующим Балтфлотом, затем начальник Главного морского штаба и замнаркома ВМФ по кораблестроению и вооружению – тоже капитан 2-го ранга (подполковник) царского флота. Р.Я. Малиновский два с лишним года (1916-1919) провоевал во Франции, в составе русской бригады, а затем и в иностранном легионе французской армии, можно сказать, среди самых оголтелых «империалистов Антанты». Наконец, Л.А. Говоров, выпускник Константиновского артиллерийского училища в 1917 году, год прослужил у Колчака в офицерском чине, и ничего, никогда в сём не обвинялся. Я уж не говорю о тысячах бывших офицеров, служивших командирами полков, батальонов, рот, дивизионов, батарей и эскадрилий, капитанами кораблей, начальниками штабов всех степеней, воентехниками, интендантами и преподавателями военных училищ, как в Гражданской, так и в Отечественной войнах. Так почему их потомки, огульно и повсеместно, должны были стыдиться такого, весьма почётного, родства?!
         Все эти данные почёрпнуты из мемуаров тех лет, СВЭ и 3-го издания БСЭ, выходившего в 1970-78 гг тиражом в 600 000 экземпляров. В оных источниках также можно прочесть, что А.И. Деникин за два года Первой мировой из командира бригады стал командующим корпусом, П.Н. Врангель за 15 лет службы прошёл путь от поручика до генерал-лейтенанта, А.В. Колчак участво-вал в двух полярных экспедициях продолжительностью более четырёх лет; Н.Н. Юденич, коман-дуя в 1916 Кавказским фронтом, провёл две успешные операции, Эрзурумскую и Трапезундскую. Л.Г. Корнилов был «лично храбрым человеком», в 16-ом бежал из австрийского плена; М.В. Алексеев был умным, образованным и исключительно работоспособным начальником штаба Ставки в 15-17 гг. Н.Н. Духонин за годы Первой мировой дослужился до должности начштаба фронта, а начинал войну командиром полка. Г.М. Семёнов, атаман Забайкальского казачьего войска, в 1911 окончил Оренбургское военное училище, а в 19-ом получил звание генерал-лейтенанта. Наконец, А.М. Каледин в дни Брусиловского прорыва командовал 8-ой армией, добившейся максимального успеха. Конечно, наряду с оными данными сообщается и много отрицательного про сих лиц, но без этого тогда ничего путного о них написать было нельзя. Нам важно другое – даже «махровые реакционеры» и «белогвардейцы» в профессиональном плане были энергичны и компетентны, что и требовалось доказать. И тут позволю себе лирическое отступление. В монографии известного российского историка А.Г. Кавтарадзе «Военные специалисты на службе Республики Советов 1917-1920 гг» (М, 1988) подробными расчётами доказано, что в РККА служило более 75 тысяч бывших офицеров и военных чиновников, причём 12 тыс из них – бывшие белогвардейцы, перешедшие на сторону Советской власти, или попавшие в красный плен, в основном после разгрома армий Колчака и Деникина. Но так как книга вышла много позднее описываемого периода, нельзя сие считать официальной ссылкой. Кстати, Александр Георгиевич – автор большинства статей про вышеупомянутых военачальников в БСЭ и иных заметок о русской армии начала 20-го века. И, судя по всему, он сам, или кто-то из его соратников, был автором статьи «Военспец» в Советской военной энциклопедии (СВЭ, М, 1976, т.2, с.274). И вот в оной статье сказано, что к августу 1920-го в РККА и РККФ служило 48,4 тыс офицеров, 10,3 тыс военных чиновников и около 14 тыс военных врачей. Скинув 700 человек на «около», всё равно получаем число в 72 тысячи, что не слишком разнится с нашим лирическим отступлением. Да даже и в 40-м году, когда слово «офицер» звучало скорее как ругательство, признавалось, что к 15 июля 1920 г в РККА служило около 60 тыс бывших офицеров и военных чиновников и 215 тыс бывших унтеров и подпрапорщиков (БСЭ, 1-ое изд., т.47, с.781). Ну, а поскольку значительная часть подпрапорщиков, закончив соответствующие курсы, стало офицерами в те годы, а то и ранее, между февралём и октябрём 17-го, можно считать данные А.Г. Кавтарадзе бесспорными и на 1978 год.
           Теперь страница 25-ая, заглавие главы «Семейные тайны шлифуют характер труса». Просто нескладно, да и по сути неверно – если шлифуют, то характер уже сложился ко времени сей «шлифовки», а вся глава как раз и посвящена формированию оного характера. Причём там больше общих рассуждений, чем конкретных фактов. И ещё, на той же странице, но чуть ранее, сказано о двусмысленном положении друга А.И., Кирилла Симоняна. Его отец, богатый купец, в конце НЭП-а уехал в Иран, якобы не очень дружественную СССР страну. И неизвестно чем он там занимается. Но на с.93 замечено, что в Персию он уехал «легально», и надо думать, со всеми деньгами. Иначе зачем ехать, бедному человеку в Союзе куда комфортнее чем в стране, где тогда не было никакого социального обеспечения. И опять же, преуспевающему купцу нет никакого резона пускаться в антисоветские авантюры. Вдобавок, в одиночку бороться с Советами бесперс-пективно, а создавать какие-то группы, союзы или партии очень опасно. Ведь согласно статье 6 Советско-иранского договора от 26.02.1921 Советская Россия имела право вводить свои войска на территорию Персии, в том числе и в случае опасности советским границам, если персидское правительство не будет «в силе отвратить эту опасность» (БСЭ, 3-е изд., т.24-1, с.33). Да и до подписания оного договора наши власти не шибко церемонились в персидских делах. Так, в мае 20-го года, когда в России ещё шла Гражданская война и только что был советизирован Азербай-джан, Каспийский красный флот подошёл к порту Энзели, и комбинированным ударом с моря и суши захватил город (там же, т.30, с.197). Причём оборонялись там не местные башибузуки, а англичане и русские белогвардейцы, но ничего сделать не смогли. Правда, порт был как бы российской собственностью, а запасы и корабли, что там находились, были в основном увезены из Баку, но всё же… А уж заслать пару бригад, дабы разгромить какие-то банды, просто раз плюнуть. И автор не прав, называя Иран не очень дружественной СССР страной. «До 30-х гг. пр-во И. проводило соответствовавшую нац. интересам И. внеш. политику. Успешно развивались сов.-иран. экономич. и политич. отношения» (там же, т.10, с.410). И в первом издании БСЭ (т.45, с.192-195) говорится в общем то же самое. Да это и понятно – первоочередным врагом персов тогда была Англия, а ослабленная Гражданской войной и отказавшаяся от «кабальных договоров» Советская Россия, была скорее союзником в сей сложной и долгой борьбе.
     На странице 32-ой автор приводит длинную цитату из романа «В круге первом», смысл которой в том, что герой романа уже в 13-14 лет, читая абсурдные восхваления И.В. Сталина, «только из протеста» не мог им восхищаться. Автор в ответ возражает, что мол, на такие политические тонкости разум 14-и летнего подростка просто не способен. Это уж просто чушь – именно в таком возрасте люди склонны бороться с авторитетами, иногда и попусту, и опровергать всё подряд, лишь бы показать свою независимость. Да и А.И. пишет почти теми же словами, из протеста. А для оного вовсе не нужен какой-то «политический разум», необходим лишь юношеский задор и критическое отношение к окружающему миру, пусть и в самом примитивном виде. Можно возразить, что газеты, как и любая злободневная периодика, сгущает краски, и Г. Нержину надо было бы почитать более серьёзную литературу, прежде чем критиковать власть, вождя и его присных. Хорошо-с. Возьмём, пожалуй, наиболее авторитетную книгу тех лет по нашей тематике – «Политический словарь» (М, Госполитиздат, 1940), солидную книгу объёмом в 670 страниц и тиражом в 300 000 экземпляров. Страница 540, Сталин Иосиф Виссарионович – гениальный продолжатель учения и дела(?) Маркса-Энгельса-Ленина… организатор Великой Октябрьской революции и победы социалистического строя в СССР. А что же В.И. Ленин, чью биографию школьники учили чуть ли не с третьего класса (даже в 67-77 гг), в дни Октября просто выполнял указания Сталина-организатора? «Не успевали царские опричники водворить Сталина на новое место ссылки, как он вновь бежит» (с.541). Дабы понять абсурдность оной фразы, потребно лишь знание календаря и четырёх арифметических действий, а сие в 13 лет доступно любому троечнику. Ибо в последующих абзацах излагается более подробно история сталинских ссылок. И из текста явствует, что однажды он провёл в отсидке четыре месяца, перед этим не менее трёх, затем и вовсе четыре года торчал в Туруханском крае. И какие такие опричники в двадцатом веке, хоть бы взяли оное слово в кавычки. «Он продолжил учение о возможности построения социализма в одной стране» (с.545), просто безграмотная фраза, даже для пятиклассника. А далее повествуется, что Сталин выдвинул тезис о возможности построения коммунизма в СССР в условиях капитали-стического окружения. Сие уже явная чушь для любого мало-мальски грамотного человека. Ведь раз есть враждебное окружение, то сохранятся армия, разведка и контрразведка, а без государства (оно же при коммунизме отомрёт) кто ими будет руководить? В стране будет бесклассовое общество, а кто будет служить в той же армии? Иностранные наёмники, или трудящиеся по очереди, неделю-другую в году? В стране уже отменены деньги, а как вести внешнюю торговлю и распределять импортно-экспортные товары… и т.д. Может быть, сие фантазия авторов словаря? Нет, в статье «Пятилетка третья» (БСЭ, 1-е изд., т.47, с.730-731) говорится то же самое. Впрочем, несуразностей и ляпов в оной статье много, всё не перечислишь, перейдём к другим темам.
         «Краткий курс истории ВКП(б)», страницы 286-288. И вот уже в начале статьи мы видим, что «Краткий курс» это «единое руководство по истории партии, руководство, представляющее офи-циальное, проверенное ЦК ВКП(б) толкование основных вопросов истории ВКП(б) и марксизма-ленинизма, не допускающее никаких произвольных толкований». Тяжёлый и бестолковый стиль, но главное не это. Где же свобода слова и печати, да и равенство советских граждан? Ведь если одни имеют право толковать важнейшие вопросы идеологии, а другие и пикнуть не смеют, то сие даже не капитализм, а позднее средневековье, времена инквизиции. И понять оное нетрудно и в 13-и летнем возрасте. Далее, с.580 «Троцкий организовал «четвертый интернационал» шпионов и провокаторов». Видно, ушлый малый был этот Троцкий, раз смог объединить столь законспири-рованных людей, как шпионы и провокаторы, разных стран и народов (раз это «интернационал»). А ежели подойти с точки зрения законов русского языка, а правильно строить предложения учат в 5-6 классах, то получается, что или все четыре интернационала были созданы Троцким, но лишь для четвёртого он нашёл достойных личностей, или же все они состояли из шпионов и прово-каторов, но лишь четвёртый был создан Троцким. А что же тогда писали в газетах, особенно в отраслевых и провинциальных, а тем паче в заводских многотиражках?
  На 34-ой странице Т. Ржезач пишет, как он бился над переводом поэмы Солженицына «Прусские ночи» на чешский язык в 74-ом году. И там 13 стих 1-ой строфы (?) звучит так: «Шестьдесят их в ветрожоге, веселых, злоусмешных лиц…». И автор жалуется, что не нашёл слова «ветрожог» ни в обычных, не в академических словарях русского языка. Значит, плохо искал. Вот «Толковый словарь живого великорусского языка» В.И. Даля, и не какой-то древний выпуск, а репринтное издание 1955 года (в 4-х томах). Тираж 100 000 экз, вполне прилично для тех лет. Том первый, с.335: «в;троже’гъ, в;трожи’гъ, в;трогаръ, загаръ.» Можно возразить, что о и е разные буквы, но раз слово имеет два написания, то может быть и более, тем паче, что «о» и «е» в иных говорах считались за один звук. И по тексту (солженицынскому, а не по тому, что приводит автор) сие толкование вполне осмысленно (Прусские ночи поэма. Русское издание, Ymca-Press, 1974, с.5):
Шестьдесят их в ветрожоге
Смуглых, зло-весёлых лиц.
По машинам! По дороге!
На Европу! – навались!
То есть в 14 строке (а не в стихе; а если считать двустишиями, а меньше и не бывает, то 13-ая и 14-ая строки относятся к седьмому стиху) Томаш Вацлавович из трёх слов переврал два. А смуглый как раз хорошо сочетается с загаром. Прошу прощения за цитирование неофициальной, по меркам 70-х годов, книги, но коль других нет… К тому же издания Имка-Пресс в Союз попадали часто и регулярно, и достать их на прочтение, хотя бы на ночь, было нетрудно. Мне вот давали (правда, чаще через отца, а не напрямую), и не раз, и ничего, никто и никогда не попался.
          «Для советской литературы 30-х годов характерен творческий подъем. Популярнейшими книгами того времени становятся «Тихий Дон» Шолохова, эпическое произведение Гладкова «Цемент», роман «Бруски» Панферова» (с.35). Но позвольте, «Цемент» написан в 1925-ом (БСЭ, 3-е изд., т.6, с.578), «Тихий Дон» Шолохов начал писать в 25-ом (там же, т.29, с.451), а к 33-ему вышло уже три тома из четырёх (БСЭ, 1-е изд., т.62, с.575). Да и «Бруски» Панферов начал писать в 1928 (БСЭ, 3-е изд., т.19, с.153). То есть подъём был скорее в двадцатые, а никак не в тридцатые годы. К тому же тот же Шолохов в 26-ом написал «Донские рассказы» и «Лазоревую степь» (там же, с.451), очень самобытные произведения, и куда более яркие, чем все его книги 30-50 гг. А.Н. Толстой также именно в 20-ые сочинил свои лучшие вещи, в 22-27 «Аэлиту», «Гиперболоид инженера Гарина» и «Похождения Невзорова», в 22-25 «Сёстры» и в 27-28 «Восемнадцатый год» (БСЭ, 3-е изд., т.26, с.50). В те же годы начат и «Пётр Первый» (1-ая книга вышла в 1930-м, там же), так что на конец 30-х и более поздние годы приходятся «Хмурое утро», самая слабая часть трилогии, «Хлеб» и тусклые очерки эпохи ВОВ. В 1922 году опубликован знаменитый роман И. Эренбурга «Похождения Хулио Хуренито», а в 22-27 и большинство его произведений вообще (БСЭ, 3-е изд., т.30, с.233). А.А. Фадеев в 1927 публикует «Разгром» (БСЭ, 3-е изд., т.27, с.180), свою самую яркую, хоть и не самую знаменитую книгу. А.С. Попов, известный под псевдонимом Серафимович, в 1924 издаёт «Железный поток» (БСЭ, 3-е изд., т.23, с.276), одну из лучших книг, посвящённых Гражданской войне. По крайней мере, в те годы. К.А. Федин, Б.А. Лавренёв, В.В. Иванов, К.А. Тренёв, С.Я. Маршак, К.И. Чуковский, М.И. Цветаева и А.А. Ахматова также создали свои главные, или наиболее интересные, произведения именно в двадцатых годах (смотри соотв. тома БСЭ). Сей список можно продолжить, но и так ясно, что отзыв автора о литературе 30-х гг по крайней мере ошибочен. А уже где-то года с 35-го набирает силу кондовый соцреализм, который порой не прочь пожурить и сам Т. Ржезач (с.145,151,157,166).
      Впрочем, его парадно-оптимистические заявления о том, что рецидивы кондового соцреализма остались в прошлом, тоже не соответствуют действительности. Вот «Комсомольская правда» 28 декабря 1976 года опубликовала заметку о творчестве поэта и драматурга Л. Суджана, под названием «Вот так драматургия!». И там приведена такая цитата критикуемого автора:
И ничего я не просил,
Слезу я в землю посадил!
Ее нигде ты не найдешь,
Кругом стоит такая рожь,
Что только за руку возьмешь
И дальше берегом пойдешь.
И всё в том же духе. Между тем сии стихи публиковались в газете «Комсомолец Узбекистана», третьем по значению печатном органе советского союза молодёжи. А сам автор оного стиха написал попутно сценарии к пяти кинофильмам, вышедшим на экран, а также множество расска-зов, очерков и статей. Также он был одним из авторов передач главной редакции пропаганды Центрального телевидения СССР и «членом комитета московских драматургов». И по словам той же заметки «Творения Л. Суджана критике не поддаются». Конечно, сие высшее проявление «кондового соцреализма», его так сказать апофеоз, но из него можно вычислить и средний, так сказать типический, уровень творчества тогдашних соцреалистов.
    Можно возразить, что Л. Суджан был всё же автором «местного масштаба», не претендовавшим на общесоюзную известность. Хорошо-с. Возьмём известного московского поэта Н.М. Грибачева, лауреата Ленинской и двух Сталинских премий и 11 орденов (из них 2 боевых), написавшего в одной детской книжке такие перлы (Лесные истории, в сборнике Волшебные очки, М, Детская литература, 1986; а первый раз в книге «А это мы» Лесные истории вышли ещё в 74 году):
Через ветку, через сук, с визгом прыгает барсук,
По окраине болот пробирается енот. …
Распластав крыло широко, мчит орёл, за ним сорока,
Подвигается к пруду, с галкой спорит на ходу. …
Всё до нитки съел, после песню спел.
На таком фоне даже самые шаловливые бездумки Д. Хармса кажутся образцами академизма и изя-щества. Лучше бы Н. Грибачев писал о Ленине, о КПСС, о трудовых и боевых подвигах наших людей, о борьбе с безродными космополитами, с Сахаровым и Солженицыным. Сие у него всё же получалось хотя бы складно и легко читаемо, хотя тоже не очень осмысленно.
       «Ольховский – Болконский, Северцев – Безухов.  Не смешно ли такое чисто внешнее созвучие имен героев» (с.36), то бишь по мысли Т. Ржезача Солженицын просто копирует Толстого. Ну во-первых, это не имена а фамилии, а во-вторых, Северцев и Безухов совершенно не созвучны между собой. Может как раз хоть имена-то у них совпадают? Но даже намёка на оное совпадение в книге нет. На той же странице наш уважаемый автор упрекает А.И., что он главными героями вывел царских офицеров, а не рабочих, крестьян, большевистских организаторов и т.д. Но ведь роман «Август четырнадцатого» повествует в основном о войне, причём о войне царских времён, и вполне естественно, что его главные герои – люди военные. А о рабочих и крестьянах, солдатах и матросах, о большевиках всех мастей Солженицын написал во множестве иных произведений. Назовём лишь те, что упоминает в своей книге Томаш Вацлавович – «Один день Ивана Денисо-вича», «Матрёнин двор», «Случай на станции Кочетовка», «Прусские ночи», «Пир победителей», «В круге первом», «Архипелаг ГУЛАГ». Там, правда, и офицеры присутствуют, и порой царские, но в общем и целом, их немного. Большевиков куда больше, особенно в «Архипелаге».
        Далее, на с.38 утверждается, что отец А.И. не мог воевать в Восточной Пруссии, ибо попал на фронт лишь в октябре 14-го, через два месяца после поражения армий Самсонова и Ренненкампфа. Но позвольте, осенью русские войска вновь вторглись в германские пределы, и немецкому командованию для окончательного их изгнания пришлось проводить специальную Августовскую операцию уже в начале 15-го года (БСЭ, 3-е изд., т.1, с.51). А на прилагаемой к статье карте видно, что в конце января русские позиции находились на 20 – 40 км в глубине прусской территории, и только к концу февраля немцы окончательно очистили свою землю от врага. Примерно то же говорится и в 1-ом томе СВЭ, с.16, только из соответствующей карты видно, что ещё 10 февраля русские удерживали кусок прусской территории размером где-то в 550 км2. Так что возможностей повоевать в восточной Пруссии у Солженицына-старшего было полным-полно.
          На с.42 автор утверждает, что советские художники, писатели, композиторы в годы войны «вместе с простыми солдатами сражались за Родину». В следующей фразе уточняется, что писатель Алексей Толстой возглавлял Комиссию по расследованию военных преступлений нациз-ма. Но позвольте, наезжать время от времени в освобождённые районы и опрашивать свидетелей, писать протоколы, фиксировать разрушения и потери – это не значит сражаться. Можно сказать, что он работал в тылу, помогал фронту, участвовал в войне (в широком смысле этих слов), в общем, внёс посильный вклад в нашу победу, но не более. «Сражаются» слегка по-другому. Вот Александр Фадеев, по словам автора, действительно сражался, в 41-ом попал в окружение и вместе с солдатами пробивался из него, питаясь мясом павших лошадей (та же стр). Но вот незадача – в 3-ем издании БСЭ, где Фадееву посвящена большая статья с портретом (т.27, с.180-181), ничего подобного нет. Сказано весьма обтекаемо, что в годы ВОВ «Ф. пишет ряд очерков, статей о героич. борьбе народа, создаёт книгу «Ленинград в дни блокады» (1944).» Далее описы-вается создание «Молодой гвардии», и всё. И в СВЭ среди десяти деятелей культуры, активно сотрудничавших в фронтовой печати, Фадеев не упомянут (т.2, с.455, «Газеты военные», и т.3, с.352, «Журналы военные»; на слова же «Печать военная» и «Корреспонденты военные» вообще никаких фамилий не приводится). И почему же сам Александр Александрович не описал сей эпизод хотя бы в коротенькой заметке, или просто в примечании «о себе» в какой-то публикации своих творений? Возможно, впрочем, что-то подобное и публиковалось в 40-50-е годы, но потом об оном предпочли забыть, и видимо неспроста. И ещё любопытный факт. Фадеев получил два ордена Ленина, в 39 (интересно, за что?) и в 51 году, в основном за «Молодую гвардию». За неё же он получил и Госпремию СССР в 46 году. А до этого, в 22 году, орден Боевого красного знамени, редкую в те годы награду. Хотя в Гражданской войне, согласно БСЭ (те же стр), он всего лишь участвовал, был дважды ранен, принимал участие в подавлении Кронштадтского мятежа. Всё достойно, слов нет, но неужели за выход из окружения со многими лишениями ему бы не дали хотя бы орден Отечественной войны второй степени? Ну не сразу, так в 46-50 гг? Опять же, упомянутые Томашом на той же странице график Н. Жуков за серию рисунков о Красной армии в 43 году получил Сталинскую премию, а Д.Д. Шостакович в годы войны получил сию премию дважды, в 41 и 42 гг. А ведь и они, в точном смысле слова, не были на передовой, хотя и обрета-лись к ней гораздо ближе, чем милейшие Толстой и Фадеев. И почему же на той же странице не упомянуты К.С. Симонов и Б.Н. Полевой, реальные военные корреспонденты того времени (они упомянуты на с.43 в общем списке без каких-то комментариев; только о А.Т. Твардовском сказано поподробнее)? Или художник Б.И. Пророков, в 41-ом работавший на п-ве Ханко, и эвакуиро-вавшийся оттуда вместе с простыми матросами по декабрьской Балтике, где в случае гибели, или даже серьёзного повреждения транспорта, не было никаких шансов на спасение? Ведь от Ханко до Кронштадта 370 км пути по Финскому заливу, местами густо заминированному, оба берега которого тогда были заняты противником. Да, картины Б.И. порой отдают кондовым соцреализмом, условны и излишне стилизованы, но мы-то говорим не об этом. Опять же, все три вышеупомянутых товарища, как участники ВОВ, были награждены – Симонов орденом Красного знамени и орденами Отечественной войны 1 и 2 степени; почти те же награды получил и Полевой (только орден Красного знамени ему вручили дважды). Пророков же ограничился орденом Красной звезды и медалью «За боевые заслуги», но зато сразу после войны, в начале 50-х, он получил две Сталинские премии. А ведь то был, по крайней мере в годы войны, рядовой советский график. Да и членкором АХ СССР он стал лишь в 54-ом, а народным художником СССР и вовсе в 71-ом. И вот, на таком фоне, напрочь забыли про секретаря правления СП СССР, в окружении питавшегося дохлятиной, да ещё в летнюю жару? Чудеса, да и только.
        Теперь обсудим военную биографию А. Солженицына. Но сперва отметим ещё одну несоо-бразность. На 60 стр автор отмечает, что в ходе Курской битвы немцы проникли вглубь советской обороны максимум на 8 км. Но в 14 томе 3-го издания БСЭ (с.42, статья Курская битва 1943) говорится, что на северном фасе обороны немцы продвинулись на 10-12 км, а на южном на 35 км. Причём, как видно из прилагаемой карты, ширина прорыва составила 20-30 км на севере и 45-50 км на юге. Восемь и тридцать пять, разница в 4-е с лишним раза, не многовато ли для серьёзного исследователя? Тем паче, что и 35 км не больно много для такого удара, особенно учитывая, что в тылу действующей армии стоял ещё и Степной фронт, а общая глубина обороны доходила до 300 км. Так зачем же такой грубый подлог? Но вернёмся к нашим баранам. В действующую армию А.И. попал весной 43-го (с.62), а арестован был 9 февраля 45-го в чине капитана (с.74). Два очередных звания за неполных два года – это очень неплохо! Затем, на с.85 упоминаются боевые награды героя книги. То есть их было как минимум две. Медали «За отвагу» и «За боевые заслуги» офицерам не полагались, награды за освобождение или взятие крупных городов отпадают, так как Солженицын не участвовал ни в одной подобной операции, и партизаном он не был. То есть то были два боевых ордена, полученные за те же два неполных года. Опять же не всякий офицер на передовой мог похвастать такими успехами.
         Но ведь, как утверждает Т. Ржезач, наш герой служил в подразделении, «которое не является непосредственно боевым» (с.65), «Вдалеке от непосредственной опасности» (с.66). Ой ли? По послевоенным данным (Таланов А.В. Звуковая разведка артиллерии, М, 1948, с.7) средняя дальность засечки 76 мм орудий 8 км, 152 мм пушек 15 км и гаубиц 12 км. В оптимальных условиях эти числа гораздо выше, но при плохих падают, иногда и в два раза. Так что остановимся на средних значениях. Но ведь дальность стрельбы немецкой 75-миллиметровки образца 18-го года, по данным СВЭ, (1976, т.1, с.277) составляет до 9,4 км, 150 мм гаубиц 13,3 – 15,5 км (в зависимости от образца), а 105 мм пушки «18» - 19,1 км. Ну а самое распространённое орудие вермахта, 105 мм дивизионная гаубица «18» имела дальность стрельбы до 12,3 км, в то время как средняя дальность её обнаружения не превышала 10 вёрст. То есть батареи звукоразведки находились в зоне действия всех основных орудий дивизионной и корпусной артиллерии, не говоря уж об орудиях большой и особой мощности. Конечно, на предельной дальности точность мала и велико рассеяние снарядов, но что значит лишняя сотня – другая выстрелов при поражении столь важной цели? Ведь 796-ой отдельный артиллерийский разведывательный дивизион, если верить автору (с.61), находился в резерве Верховного командования. К тому же и разведка на предельной дальности весьма неточна, и наверняка в некоторых случаях звукометристам прихо-дилось приближаться к противнику на 5-6 км, а то и ближе – к примеру, реактивные миномёты «слышны» в среднем за 4 км (Таланов, там же). Да и вражеские орудия, особенно корпусные и большой мощности, явно стояли не на переднем крае, а в глубине обороны. А ведь разведка имен-но их наиболее важна. Или же немцы были столь неспособны, что за полтора года ни разу даже и не «нащупали» наших звукометристов, воевавших на одном из важнейших направлений?
          Кроме того, определение расстояния до цели и её координат из одного места практически невозможно (с нужной точностью), и необходимо иметь как минимум две точки измерений, с расстоянием между ними не менее 300 м, а лучше около версты (БСЭ, 1-е изд., т.26, с.486). Далее, необходимо знать, хотя бы примерно, высоту местности над уровнем моря и её перепады в месте дислокации звукометристов. Для оного также нужна пара точек наблюдений, но уже с расстоя-нием между ними в 2-3 км, а то и больше (там же). Периодически на сих точках надобно измерять температуру и давление воздуха, скорость и направление ветра, ибо всё это влияет на точность разведки. То бишь А. Солженицыну приходилось часто и регулярно мотаться вдоль фронта, а не только сидеть в уютном блиндаже, как можно было бы понять со слов Т. Ржезача. Правда, в распоряжении А.И. вроде бы была автомашина, неясно только какая – трофейный «опель», мобилизованная «эмка», вездеход-«виллис» или обычный грузовик? Но в любом случае попасть в автомобиль из любого оружия куда легче, чем в отдельного бойца, а никакой защиты от пуль и осколков ни одна из вышеназванных машин не даёт. А вот бронетранспортёры тогда имелись далеко не у всех комбригов и комдивов, не говоря уж об их подчинённых.
          На с.65 автор приводит слова А.М. Василевского, что было просто поразительно, как быстро росли стратегические познания Сталина, его способность чётко оценивать обстановку и прини-мать правильные, весьма неожиданные решения. Но ежели человек в начале войны становится главкомом, не имея способности чётко оценивать обстановку, и учится сему делу в ходе боёв – грош ему цена. Опять таки, если познания (даже не способности) быстро росли, то они в начале были весьма убогими. По определению. И ещё по поводу Василевского – он стал начальником Генштаба в июне 42-го (а с августа 41-го был начальником Оперативного управления и замом начальника ГШ), а в Ставку Верховного Главнокомандования введён лишь в феврале 45-го (БСЭ, 3-е изд., т.4, с.320). Что ж это за стратег такой, что собственного начальника Генштаба два с половиной года держит вне Ставки? И Н.Г. Кузнецов, нарком ВМФ с 39-го года, вошёл в СВГК лишь 17 февраля 45-го (Н.Г. Кузнецов. Накануне, М, 1969, с.310), хотя первоначально, ещё в Ставку Главного Командования, его предполагали включить (23 июля 1941-го, см. БСЭ, 3-е изд., т.24-1, с.391). Конечно, флот в ходе войны играл подчинённую роль, но ведь вошли в первый состав Ставки Ворошилов и Будённый, в современной войне вообще мало полезные (там же). К тому же в 43-44 гг моряки провели ряд важных десантов от Керчи до Печенги, блокировали Крым, возобновили борьбу на немецких сообщениях в Балтике и воссоздали Дунайскую флотилию, коия за полгода перевезла огромное количество войск. А в апреле-июле 43-го Волжская военная флоти-лия провела операцию стратегического масштаба – восстановила судоходство по Волге после того, как в апреле-мае там подорвались на минах несколько наливных барж с авиабензином. Пламя охватило реку на десятки километров, движение судов остановилось. А ведь каждый танкер с горючим был приписан к определённому фронту, и заменить его было нечем. Положение обсуждалось в Государственном Комитете Обороны, число тральщиков флотилии пришлось утроить. Только к июлю перевозки вошли в норму, за что нарком Кузнецов получил личную благодарность Верховного (В.В. Григорьев. И корабли штурмовали Берлин, М, 1984, с.100-103). А вот в феврале-мае 45-го роль ВМФ и правда была скромной. Может быть, сие и формальности, но все знали, и задолго до 70-х годов, что тов. Джугашвили придаёт формальностям излишне важное значение. Но, оставив формальности, рассмотрим более существенные факты. Г.К. Жуков, К.К. Рокоссовский, И.С. Конев, Н.Г. Кузнецов, С.М. Штеменко, Н.Д. Яковлев и А.В. Горбатов в своих мемуарах не раз упоминают, что их «особое мнение» оказывалось правильным, а соображения генсека по тому же поводу ошибочным. Приведём два наиболее ярких примера, описанных в монографии «Великая отечественная война Советского Союза 1941-1945. Краткая история» (М, 1965, то есть книга вышла уже в начале правления Л.И. Брежнева). На стр 153-154 говорится о неправильной оценке Главкомом ожидаемого направления главного удара немцев и неудачном распределении наших войск, почти равномерно по всему фронту от Балтики до Чёрного моря. А ведь это уже март 42-го, то бишь девяти месяцев не хватило для «быстрого роста». Затем, на стр 224, изложена ошибка нашего Главнокомандования уже в марте 43-го, когда оно перегруппировку немцев под Полтавой приняло за бегство, и прозевало контрудар противника. Для его отражения пришлось срочно задействовать резервы, что привело к неудаче операции против Орловской группировки вермахта (там же).
        Далее, откроем мемуары П.А. Ротмистрова (Стальная гвардия, М, 1984,). На с.116 упомянуто, что в июле 42-го танковому корпусу при наступлении указывались разграничительные линии с соседями, полоса наступления и места расположения командных пунктов. То есть танкисты превращались в плохую «бронепехоту», которую кроме боеприпасов и жратвы, надобно ещё и горючим снабжать. Неужели за год войны хороший стратег не понял столь простой вещи? На с.165 Павел Алексеевич описывает, как доказывал И.В. Сталину и В.М. Молотову, что пехота, приданная танковой армии, должна быть моторизована, иначе она отстанет от танковых сил и никакой пользы не принесёт. Просил он и об оснащении танковых армий противотанковыми пушками, справедливо полагая, что атакующие танкисты не должны ввязываться в изнурительные и долгие дуэли с танками противника. А сие уже февраль 43-го! Другой знаменитый танкист, М.Е. Катуков (На острие главного удара, М, 1985, 3-е изд.) на с.172-173 отмечает, что 16 октября 42 года был издан приказ Ставки № 325 о порядке использования танковых частей и соединений. Там подчёркивалось, что танковые и механизированные корпуса – средства командования фронта, и использовать их надлежит для развития успеха в глубине обороны противника, а не для непос-редственной поддержки пехоты (для оного имелись танковые бригады и полки; кстати, те же сведения даёт и 3-е изд БСЭ, т.25, с.266). В обороне танковые части были средством нанесения контратак, и даже танковый корпус не получал самостоятельного участка обороны. Но позвольте, всё это уже было разработано в теории глубокой операции, созданной к середине 30-х гг (БСЭ, 3-е изд., т.6, с.604; СВЭ, т.2, с.574-575). В те же годы созданы четыре механизированных корпуса, именно для развития успеха в глубине обороны противника. Но в 39-ом, из-за неправильной оценки войны в Испании, они были расформированы (СВЭ, т.5, с.271; БСЭ, 3-е изд., т.25, с.266). Неужели надо быть большим стратегом, дабы только через три года, к тому же насыщенных танковыми боями и операциями на фронтах второй мировой, исправить собственные ошибки? Однако, мы отвлеклись, вернёмся к мемуарам Михаила Ефимовича. На с.256 он пишет, как уже в сентябре 43-го отстаивал «довески», по мнению некоторых, якобы ненужные танковой армии – госпитали, санитарно-эпидемиологическую службу, дорожно-мостовые части. На самом же деле, как справедливо утверждал М.Е., когда танковая армия входит в прорыв, и несколько дней, а то и недель, действует в отрыве от своих баз и от других частей, важен каждый сапёр и опытный врач, знающий как лечить специфические ранения танкистов. Да и без санитарной разведки двигаться по незнакомой, разорённой местности по меньшей мере неразумно.
      В конце октября 42-го (то бишь через год и 4 месяца с начала ВОВ) И. Сталин заинтересовался идеей создания Конной армии на Северном Кавказе (Штеменко С.М., Генеральный штаб в годы войны, М, 1968, с.64-66). Генеральный штаб дал отрицательное заключение, указав, что оная «громоздкая организация» будет «чрезвычайно уязвима с земли и с воздуха», а многие и вовсе отрицали всякую ценность кавалерии в те годы. Собственно, сие было совершенно ясно уже не позднее весны 42-го года, когда конные части в тылу врага, причём куда более мобильные, чем целая армия, приходилось по воздуху снабжать всем, вплоть до овса (там же). А вот главному стратегу понадобилось несколько дней, дабы уяснить очевидный и общеизвестный факт…
    Теперь вспомним самый конец войны, Берлинскую операцию. Как повествует С.М. Штеменко, с мая 1943-го начальник Оперативного управления Генштаба, (Генеральный штаб в годы войны, М, 1973-1975), Ставка 26 января 45-го установила разграничительную линию между 1-ым Белорус-ским и 1-ым Украинским фронтами вплоть до пригородов Берлина, до которого от Одера по прямой около 70 км. Мало того, что такое строгое разграничение мешало взаимодействию обеих фронтов и затрудняло достижение победы, оно вообще бессмысленно в столь глобальной опе-рации, и на таком расстоянии от  переднего края. И только 1-го апреля, после настойчивых просьб генштабистов, которым «эта проклятая разгранлиния» не давала покоя более двух месяцев, Сталин пошёл на компромисс – оборвал линию у Люббена, в 60 км к юго-востоку от Берлина (с.216-230). Определялось такое упорство Верховного, по словам Сергея Матвеевича, тем, что по мнению Сталина, брать столицу Третьего рейха должен был именно Жуков, как первый замес-титель Главкома. Тут уже логика не стратега, а простого чиновника из Политбюро. К тому же Георгий Константинович мог, при необходимости, единолично принять капитуляцию города, и дело в шляпе. И все формальные лавры достались бы ему, и только ему. А планировать захват такого мегаполиса как Берлин, и всех земель к востоку от него до Одера, да и к западу вплоть до Эльбы, силами одного фронта – просто явная глупость. Или нелепость.
             И последний штрих к портрету великого стратега. В Тегеране с 28.11 по 01.12 1943 года состоялась конференция глав правительств трёх союзных держав по антигитлеровской коалиции. В ней участвовал и упомянутый выше Штеменко, о чём можно прочесть в цитированной книге. Однако, когда пришло время рассматривать «чисто военные вопросы», Сталин заявил, что он не взял с собой представителей Генштаба. Но тут же добавил, что они с Ворошиловым как-то с этим справятся (Бережков В.М. Тегеран, 1943. М, АПН, 1968, с.51). Но на встречу военных предста-вителей явился один Ворошилов (там же, с.56), и вот что он там произнёс по поводу высадки союзников в северо-западной Франции: «Мы понимаем, что эта операция труднее форсирования рек, но все же на основании нашего опыта по форсированию таких крупных рек, как Днепр, Десна, Сож, правый берег которых гористый и при этом хорошо был укреплен немцами, мы можем сказать, что операция через Ла-Манш, если она по-серьезному будет проводиться, окажется успешной» (там же, с.62). А далее он добавил, что «Немцы построили на правом берегу указанных рек современные железобетонные укрепления» (там же). Вот с укреплений и начнём. Гитлер издал приказ о строительстве Восточного вала, почти половина которого проходила по берегу Днепра, 11-го августа 1943 года, а уже 21-го сентября советские войска захватили два плацдарма на правом берегу реки; а к концу месяца их было уже двадцать три (БСЭ, 3-е изд., т.8, с.361-363). Даже если доты были спланированы и рассчитаны заранее, определены места их постройки и собрана необходимая рабсила, несколько дней, как минимум, ушло бы на рытьё котлованов, прокладку коммуникаций и подвоз стройматериалов. Затем как минимум 10 дней на бетонирование, ибо нельзя возводить стены, пока основание дота не затвердеет хоть слегка. Минимальный срок твердения обычного бетона – 28 дней (БСЭ, 3-е изд., т.3, с.281). То бишь даже если какие-то бето-нные точки и могли быть закончены (вчерне) к 21 – 23 сентября, то поместить в них гарнизоны и тем более установить там вооружение немцы не могли в принципе. И кстати, в статье «Битва за Днепр 1943» (БСЭ, т.8, указ. стр.) нигде не сказано о каких-то долговременных сооружениях Восточного вала, тем паче современного типа. Далее, ширина Ла-Манша в самом узком месте 32 км, а длина от Кале до Норманских о-ов около 300 км, из них 120 вёрст – участок от Гавра до устья Соммы, почти непригодный для высадки (БСЭ, 3-е изд., т.14, с.129; далее на запад, на побережье Бретани, высадка совершенно бесперспективна, так же, как и к востоку от Кале). А максимальная ширина Днепра в межень 1400 м, в основном же 700 – 900 м (БСЭ, 1-е изд., т.22, с.705-707; данные Брежневской эпохи нам не подходят, ибо к тому времени большая часть среднего и нижнего течения реки была превращена в водохранилища). Высота же правого берега над урезом воды нигде не превышает 190 м (там же), так что назвать его «гористым» можно лишь при больном воображении. Возвышенный, обрывистый, местами труднодоступный, но не более. И по карте в 3-ем издании БСЭ (с.362) видно, что в сентябре Красная армия вышла на берег реки на огромном участке длиной более 650 км. То бишь возможностей для манёвра было куда больше, чем у союзников на Ла-Манше, не говоря уж о размерах самой преграды. К тому же на берегу оного пролива немцы действительно понастроили огневые точки и батареи калибром аж до 406 мм (СВЭ, т.1, с.312), правда, в основном не там, где произошла высадка. Но ведь узнать это тоже было непросто, да и плыть до районов реальной высадки от английского берега дольше, чем до мест, облюбованных немцами, да и берег там менее удобный.  В общем, сия операция не просто «труднее форсирования рек», а имеет совсем иную, высшую «категорию сложности».
          Река Сож, тоже упомянутая Ворошиловым, имеет водность в семь раз меньшую, чем Днепр (БСЭ, 3-е изд., т.24-1, с.129), а берега её нигде не поднимаются над уровнем воды более 50 м (БСЭ, 3-е изд., т.7, карта между с.96-97). Про Десну же и говорить нечего, её берега не входили в систе-му Восточного вала, а течение скорее перпендикулярно линии тогдашнего фронта (хотя она и длиннее Сожа, и полноводнее где-то в полтора раза, БСЭ, 3-е изд., т.8, с.135). В общем, Климент Ефремович порол явную чушь перед союзными военачальниками, и совершенно того не стеснял-ся. А ведь буквально накануне совещания он имел обстоятельную беседу со Сталиным (Бережков, с.56), и после совещания даже выговора не получил. Правда, в Ялту и в Потсдам Ворошилова уже не брали (БСЭ, 3-е изд., т.5, с.371-372), зато там присутствовал А.И. Антонов, ставший к тому времени начальником Генштаба (там же, т.2, с.94). Потсдам ладно, там из военных вопросов остались лишь связанные с Дальним Востоком, а вот зачем потащили в Ялту человека, только что принявшего новый, очень ответственный пост, и кучу неотложных дел? Неужто тов. Сталин сам не мог договориться с союзниками по поводу последних, уже немногочисленных и коротких по времени, операций войны в Европе? Тем паче, что места их проведения и направления ударов были уже очевидны любому грамотному военному. К тому же в Крыму в советскую делегацию, помимо Антонова, входило ещё как минимум четверо военных в генеральском звании и выше (Великая отечественная война Советского Союза 1941-1945. Краткая история, М, 1965, с. 480-481.). А в Потсдаме присутствовали Г.К. Жуков, Н.Г. Кузнецов, Ф.Я. Фалалеев и С.Г. Кучеров, да ещё и трое генштабистов – А.А. Грызлов, Н.В. Славин и М.А. Вавилов; причём А.А. Грызлов был тогда заместителем начальника Оперативного управления (Штеменко С.М., Генеральный штаб в годы войны, М, 1968, с.358).  В общем и целом, лейтенанты Виткевич и Солженицын имели полное (хотя бы моральное) право критиковать Верховного.
          И ещё одно маленькое замечание. Был такой И.И. Масленников, генерал-майор войск НКВД, кандидат в члены ЦК с 39 года. В годы войны он дважды командовал фронтом, и оба раза недолго, и закончил войну командармом. Ну это ладно, а вот в июле 41-го, когда он формировал какие-то части НКВД для отправки на фронт, ему понадобились трёхдюймовки, которых на складах ГАУ не было. Генералу предложили 122 мм гаубицы, причём образца 38 года, то есть самые новые в данном калибре. И куда более нужные в обороне, чем дивизионные пушки, добавим мы от себя. Генерал сперва отказался, потом четыре штуки всё же взял, проявив явное неодобрение. А через пару-тройку недель, позвонив в ГАУ, «виноватым голосом» стал клянчить ещё десяток таких гаубиц. «Уж больно, говорит, они хороши в бою» (Яковлев Н.Д., Об артиллерии и немного о себе, М, 1981, с.81). Далее на очереди у нас Л.З. Мехлис, многолетний нарком (и министр) госконтроля и начальник политуправления РККА перед войной. Его вина в разгроме советских войск на Керченском полуострове в мае 42-го общеизвестна (см. например Штеменко, ук. соч., 1968, с. 48-51, СВЭ, т.5, с.273, БСЭ, 3-е изд., т.16, с.198), но сие не единственное его прегрешение, хотя и самое важное. Так, осенью 41-го Мехлис, в то время отвечавший за формирование резервов Ставки, буквально третировал начальника ГАУ Яковлева, еженощно по несколько часов проверяя его отчёты о снабжении оных дивизий, хотя все цифры своевременно сообщались и в Генштаб, и в Ставку (Яковлев, ук. соч., с. 72-73). Скажете, что Лев Захарович был штатским человеком, и не обязан был знать военные тонкости? Ничего подобного – он начал войну в генеральском чине, а закончил в звании генерал-полковника. И имел, кстати, девять орденов из них 4 Ленина, Кутузова и Суворова, оба первой степени (СВЭ, т.5, с.273). И наконец, во 2-ом издании БСЭ (1951, т.6, с.260) есть обстоятельная заметка о Н.А. Булганине, снабжённая портретом на всю страницу. И там сказано, что «Н.А. Булганин принадлежит к числу воспитанных И.В. Сталиным новых руководящих военных кадров, которые вынесли на своих плечах всю тяжесть войны с фашистской Германией и её союзниками». Но, естественно, не названо ни одного сражения, в котором Булганин, получивший в годы войны семь орденов (там же), а в 47-ом году и звание маршала (БСЭ, 3-е изд., т.4, с.105), хотя бы как-то поучаствовал. На фоне таких полководцев тов. Сталину выделиться, конечно, было очень легко и просто. Только нормальный человек этим бы никогда не хвастался.
      Отметим ещё один факт. На с.75-76 автор утверждает, что в 1945 году советское командование сосредотачивает в среднем по 300 стволов на один километр фронта! Учитывая, что советско-германский фронт никогда не был короче тысячи вёрст, получается не менее 300 000 стволов, что явно нереально, даже на поверхностный взгляд. Попробуем разобраться. В СВЭ (т.1, с.277) указано, что на участках прорыва плотность достигала 200 – 300 орудий и миномётов на км фронта, а иногда и более. Те же числа приводит и БСЭ в статье «Артиллерия». Что ж, раз бывало и более, возьмём среднюю цифру ближе к высшей, скажем 280. Но участки прорыва никогда не составляли более 20 % фронта. При обороне же, в конце войны, в Балатонской операции, она составляла 25 – 100 стволов (БСЭ, 3-е изд., т.1, с.270). Но такого напряжения, как под Балатоном, советская оборона не испытывала со времён Курской битвы, да и на большинстве пассивных участков в конце войны немцы сидели тихо. Так что возьмём для оных мест число 30 стволов; в итоге выйдет 0,8*30 + 0,2*280 = 80, причём сие максимально возможное значение. Впрочем, есть и более лёгкий путь, дабы получить интересующее нас число. БСЭ, 1971, т.4, с.400 сообщает, что на советско-германском фронте, без Курляндии, в начале 45 года действовало 91,4 тыс орудий и миномётов. Протяжённость фронта, согласно приложенной карте, составляла не менее 1 400 км, опять же без Курляндии и южного участка, где воевали Народно-освободительная армия Югос-лавии, румыны и болгары. Опять же сие минимальное значение, ибо на мелкомасштабной карте невозможно учесть все изгибы фронта. Итак, 91 400/1 400 = 65,3. Это если ни одного орудия не было в резерве фронтов и армий. Триста и 66, разница в 4,5 раза. Это уже не ошибка, а явное враньё. Причём враньё бессмысленное, ибо и реальные цифры больше того, что смогли достиг-нуть в ходе войны немцы и англо-американцы, не говоря уж о других странах. И качественно наша артиллерия в основном не уступала всем прочим, а кое-какие системы были лучше иностранных. Так, 76 мм пушка ЗИС-3, созданная В.Г. Грабиным в 42 г, признавалась во всём мире лучшим дивизионным орудием своего класса. Противотанковая ЗИС-2 (57 мм) также очень понравилась западным союзникам, они даже попросили её чертежи и всю прочую рабочую документацию. А трофейные экземпляры Ф-22, довольно тяжёлого и сложного орудия, немцы, после небольших переделок, использовали как противотанковые, и весьма успешно (все эти сведения можно прочесть в воспоминаниях Грабина «Оружие победы», М, журнал «Октябрь», 1972-73гг. Книжную версию в расчёт не берём, она вышла в свет лишь в 1989 г). Были, конечно, и неудачные образцы (37 и 50 мм миномёты, 76 мм УСВ, 107 мм М-60, полковая обр. 1927 года, казематная Л-17), но это неизбежно. Всё и всегда хорошо не бывает, особенно в ходе тяжёлой и многолетней войны, причём, естественно, в любой армии. Такие вот дела.
        Теперь обсудим пассаж более политического свойства, с.67-68. Там приводятся высказывания А.И. Солженицына, негативно отзывавшегося о роспуске Коминтерна, о погонах в армии, а «мо-жет статься и так», что труды Маркса, Энгельса и Ленина исчезнут из обращения. Ну во-первых, может статься – это всего лишь предположение, а никак не уверенность. Во-вторых, первый генсек и так основательно потрудился, по крайней мере, над сочинениями Ленина. По данным 3-го издания БСЭ (т.24-1, с.260), в 4-ое собрание сочинений Ильича, выходившее в годы культа личности, не были включены многие произведения, входившие во 2-е и 3-е издания, или публико-вавшиеся в Ленинских сборниках и периодической печати. Пришлось в 57-67 гг издавать десять дополнительных томов, при том, что первоначально издание насчитывало 35 томов. То бишь почти четверть всех материалов решили попридержать. Насчёт погон, конечно, вопрос более субъективный, хотя возвращение к старому в армейском быту вызывало раздражение у многих. Так, моя бабуся, со слов отца, в мае 40-го, когда в РККА ввели генеральские звания, с возмуще-нием говорила друзьям и родственникам: «Теперь ему осталось только нарядить всех в погоны и провозгласить себя императором!», и большинство собеседников с ней согласилось. Теперь о Коминтерне. Автор утверждает, что мол, Третий Интернационал в военных условиях утратил свою роль. Ой ли? Как написано в 1-ом издании БСЭ (1938, т.33, с.715) «Конечная цель К. (Коминтерна) – замена мировой капиталистической системы системой коммунизма». То бишь мировая революция. И что, в ходе войны, после поражения Испанской республики, падения буржуазно-демократического строя в Чехословакии, Франции, Норвегии и странах Бенилюкса, захвата Японией огромных территорий в Азии, сия цель как-то приблизилась? Скорее наоборот, и даже очень. То есть, слегка утрируя, роспуск Коминтерна можно трактовать как начало капиту-ляции Страны Советов перед международным империализмом, ну точнее, перед его левым, буржуазно-демократическим крылом. Т. Ржезач пишет далее, что «роспуск Коммунистического Интернационала не означал и никогда не будет означать отход от принципов интернационализма». Это уже просто неправда – даже в годы застоя признавалось, что в 43-45 гг, или чуть ранее, подверглись депортации балкарцы, ингуши, калмыки, карачаевцы, корейцы, крымские татары, немцы Поволжья, черкесы и чеченцы. То есть, в Европейской части страны добрая половина всех автономий. Причём всё делалось открыто, и даже с неким идеологическим обоснованием. Так, в постановлении ЦК ВКП(б) от 10 февраля 1948 года «Об опере «Великая дружба» В. Мурадели» сказано, что «Помехой для установления дружбы народов в тот период на Северном Кавказе являлись ингуши и чеченцы» (М, Госполитиздат, 1950, с.25). То бишь злые горцы за двадцать лет до войны (действие оперы происходит в 1919 году) уже боролись с линией партии. И всё это было признано необоснованным ещё в 50-60 годы. Такой вот интересный интернационализм.
          Пожалуй, только со сменой советского гимна А.И. неправ. В самом деле, когда похерили мировую революцию и кучу народов скопом сослали к чёрту на рога, какой ещё может быть «Интернационал»? Но и тут не всё так просто. Старый гимн имел классическую мелодию и текст, над которым трудились умные, образованные и способные люди. А новый… достаточно вспомнить, что с 56 по 77 год он исполнялся без слов. Но и последний вариант откровенно плох. Во-первых, СССР, хотя бы формально, был не единым государством, а федерацией социали-стических государств. Так все союзные республики названы в первых же строчках главы два их описания в соответствующих томах БСЭ 3-его изд. (Государственный строй). Далее, партия Ленина – это авангард советского общества, а сила советского народа в его морально-политиче-ском единстве, которое вытекает из отсутствия в СССР классового антагонизма. К тому же члены и кандидаты в члены КПСС никогда не составляли более 6 % от населения страны, а вот комсомольцев в 77 году было 14 %. «Идеи коммунизма» давно уже победили, ибо за политику партии на выборах любого уровня голосует почти весь народ, а победа самого коммунизма возможна лишь при определённом уровне производства и соответствующей ему надстройке. Говорить об идеях в таком аспекте – значит впадать в идеализм. То же самое можно сказать и о второй строфе – при всём уважении к В.И. Ленину смешно считать, что его озарение и вдохно-вение решило всё дело. Народ взбунтовался, ибо жрать было нечего, а правящая верхушка ничего не делала и не желала делать, дабы оное положение исправить. Можно возразить, что и старый гимн был излишне ригоричен и суров, и содержал неудачные строки. Но «Интернационал» имеет куда более обобщающий смысл, и не содержит упоминаний о конкретных партиях, государствах и их вождях, что естественно для гимна огромного (и первого) государства новой, передовой, общественно-политической формации. Впрочем, мы увлеклись.
         Теперь перейдём к одному из ключевых моментов повествования. На 71-ой стр автор пишет, что «во время одной из контратак» немцев батарея Солженицына попадает в окружение. Судя по тексту, через несколько дней после того, как «в середине января советские войска по всему фронту переходят в наступление» (там же). Опять вопиющая неточность – в середине января началось осуществление Восточно-Прусской и Висло-Одерской операций, а на остальном фронте наступ-ление началось в феврале или ещё позже (БСЭ, 3-е изд., т.4, с.400). А в Венгрии весь январь наши отражали «сильные контрудары» противника (там же). Не много ли ляпов и неточностей, а ведь мы рассмотрели всего лишь треть книги? Тем паче, что по словам автора (с.180), «при написании данной книги я пользовался фактами, и только фактами». Т. Ржезач не говорит, где случился оный контрудар, но на с.170,195,208 упоминает Вордмит, а на с.92, где приведена цитата из «Архипела-га», сам А.И. говорит про тот же городок. Вообще-то он назывался по-немецки Вормдит (Wormditt), а после присоединения сих земель к Польше он стал называться Орнета (Orneta), в 70-ые годы входил в Ольштынское воеводство (БСЭ, 3-е изд., т.18, с.388). Наверное, Солженицыну некогда было рассматривать указатели, или его подвела память по прошествии многих лет, но вот почему оный казус не заметил наш автор, непонятно. Ладно, открываем СВЭ на статье Млавско-Эльбингская операция 1945 (т.5,с.335-336; данная операция была частью Восточно-Прусской, но так как описания последней более сжаты, и соответствующие карты менее подробны, в основном будем ориентироваться на М-Э опер). Операция началась 14-го января, 22-го наши заняли Остеро-де и Алленштейн, ближайшие к Вормдиту города с юга, а 25-го части 5 гв ТА вышли на берег залива Фришес-Хафф. Двадцать шестого января, закрепившись на западной стороне «коридора» по восточному берегу Вислы, советские войска перешли к обороне. Так вот, интересующий нас контрудар, это один из трёх, что предприняли немцы между Вормдитом и железной дорогой Эльбинг – Браунсберг. Глубина вклинения в оборону РККА составила не более 15 км, а учитывая, что, потерпев неудачу в попытке восстановить связь с Восточной Померанией, немцы быстро отошли на исходные рубежи, маловероятно, что они кого-то хотели и могли окружать. Ежели бы звукоразведчики оказались в зоне видимости наступающих, их бы просто уничтожили, а всё, что лежало дальше в стороны, наступающих тогда не интересовало. И поскольку с «острия» удара они быстро схлынули, то батарея А.И. могла попасть в окружение, лишь находясь не далее 10 км от передовой, что подтверждает наши расчёты. А вот когда оный казус мог произойти?
     Дата захвата Вормдита нигде не указана, но ясно, что сие не могло случиться ранее 23-го числа. Контрудары немцев в БСЭ датированы 27-ым января (3-е изд., т.5, с.403), но не ясно, это дата начала наступления, или время наибольшего продвижения атакующих. Но в любом случае, «окружение» не могло состояться ранее 24-го, а 9 февраля Солженицын был уже арестован (с.74). То бишь между этими событиями прошло максимум 16 дней. Но ведь именно в те дни, по мнению Т. Ржезача, случилось важнейшее событие в жизни его героя (с.73): «Солженицын обнаружил потрясающую для себя вещь: ведь он может погибнуть… Его могут убить…» И вот, под влиянием возникшего страха за свою жизнь, в его голове якобы «рождается, вероятно, самый совершенный и самый подлый, который когда-либо был выдуман, план спасения собственной жизни». То есть он решил, сочиняя антисоветские письма и ведя провокационные разговоры, попасть в тюрьму или в лагерь, где и переждать конец войны. По этому поводу автор приводит слова своего собесед-ника (К.С. Симонян), с которыми, скорее всего, был согласен (с.82): «Единственной возможно-стью спасения было попасть в тыл. Но как? Стать самострелом? Расстреляют как дезертира. Стать моральным самострелом было в этом случае для Солженицына наилучшим выходом из положе-ния. А отсюда и этот поток писем, глупая политическая болтовня». И далее, на двух страницах, Т.Р. анализирует сию гипотезу, и в итоге соглашается с ней. Мы же позволим себе некие сомнения. Как ни расписывает автор безопасность и выгодность оного варианта, но 58-я статья пользовалась в СССР самой дурной славой, особенно пункты 10 и 11, по которым должны были судить и осудили нашего героя (с.98), и что-то гарантировать тут нельзя. Скорее наоборот, в конце войны шпионов ловили редко, «самострелов» и дезертиров было мало, и одуревшие от безделья и трофейного шнапса особисты могли приговорить к расстрелу за что угодно. Я имею в виду тыловиков, а не людей, реально боровшихся с вражеской агентурой, бандеровцами и лесными братьями. Но вот к ним-то наш герой попасть никак не мог, ибо его, как отмечает и сам автор, непременно направили бы в тыл. И осуждённые по 58 статье под амнистию попадали крайне редко, можно сказать никогда. Да и вообще до 70-го года в Советской России прошло всего шесть амнистий, причём две из них касались очень ограниченного круга лиц (БСЭ, 3-е изд., т.1, с.533; одна охватила бывших заключённых, после отбытия срока оставшихся на строительстве канала Москва – Волга, а вторая касалась лиц, самовольно ушедших с военных предприятий и доброволь-но на них вернувшихся (там же)). И сам Т. Ржезач пишет (с.126), что 58 статья самая строгая в УК тех лет, и за подобные преступления «каждое государство» «карает весьма и весьма сурово». А вот на с.83 прямо сказано, что подобное преступление в военное время «в любом государстве карается смертной казнью». Не слишком ли странный метод спасения от фронта?
      А главное, неужели не было более лёгкого способа удрать с передовой? Человек, служивший в престижной части, имеющий дело с техникой, вполне мог симулировать, или даже подстроить реально, частичную глухоту, ревматизм, подагру и много чего ещё. Мог у врачей ближайшего госпиталя достать нужные средства, хотя бы в обмен на те же трофейные вещи, и состряпать себе чего угодно. И через неделю А.И. был бы в госпитале, а ещё через месяц комиссован по состоя-нию здоровья. Благо на его место, в прямом смысле «тёпленькое», как утверждает автор, в отличии от комвзвода или комроты стрелков-пехотинцев, всегда можно было найти своего человека. И работал бы наш герой в народном хозяйстве, сохранив награды, звания, и не потеряв восемь лет на отсидку в лагерях. Неужели «великий калькулятор», как прозвали Солженицына ещё в юности (с.83), не мог сообразить столь простой истины? Может быть, он от пережитых волнений слегка повредился в уме и рванул наобум, как говорится, не глядя? Но тогда бы он не смог сотворить и сотой доли тех интриг и безобразий в следственной тюрьме и в лагере, что приписывает ему автор (с.88,92,93,98 и так далее). Да и вся последующая жизнь А.И., насы-щенная драматическими событиями и энергичными поступками, опровергает сию гипотезу, не говоря уж о том, что и «сама по себе» она почти невероятна.
        А теперь о главном, о датах и фактах. Томаш Вацлавович на 81-ой странице рассказывает, как Солженицын «посылает письмо, полное антикоммунистических выпадов» какому-то Власову, случайному встречному. А на с.83 Власов назван «случайным попутчиком», то есть они с А.И. куда-то, на чём-то, ехали вместе. Понятно, что в разгар наступления или при отражении опасного контрудара противника никто не отправит в командировку, и тем паче в отпуск, капитана артилле-рийской разведки. Тем паче, что Власов «встретил Солженицына в поезде» (с.137), точнее в «офицерском вагоне» (с.94), а на только что освобождённой земле вряд ли успели восстановить хоть какие-то пути, и тем более наладить там пассажирское движение. А ежели они встретились в глубоком тылу, то тогда А.И. должен был провести в командировке не менее 4 – 5 дней, что вооб-ще невероятно. Скорее всего, то было в ноябре – декабре 44-го, во время затишья на фронте, или ещё ранее. То есть Солженицын взял адрес оного Власова, и только через месяц, если не позже, послал ему письмо? Но ведь за такое время адрес получателя мог пять раз поменяться. А ежели он послал письмо сразу, как только вернулся «домой», что гораздо вероятнее, то оно не может быть связано с идеей «самопосадки», ибо она появилась куда позднее. Но предположим, что оное письмо А.И. всё же отправил 29 или 30 января, ранее он просто физически не смог бы это сделать (с момента начала наступления). Просто невероятно, чтобы письмо за 10 дней дошло до адресата, учитывая самый горячий момент перехода от наступления к обороне и то, что место дислокации нашего героя от старой линии фронта отделяли 200 км только что освобождённой, разорённой и раскисшей от слякоти местности. К тому же за эти дни особистам надо было прочесть письмо, выяснить отправителя и доискаться, где же он находился в тот миг. А там, в те дни, и на вездехо-де-то не везде можно было проехать. А ведь после перехода к обороне на Млавско-Эльбинском выступе Восточно-Прусская операция в целом отнюдь не закончилась. В частности, между 26.01 и 09.02 был занят Растенбург (СВЭ, т.2, карта между с.64 и 65), рядом с которым располагалась главная ставка Гитлера на Восточном фронте, лакомый кусочек для контрразведки Смерш, да и для любой иной спецслужбы.
          Даты отправки других писем Солженицына или его разговоров с друзьями автор приводит более определённо. Послание К.С. Симоняну и Л. Ежерец было ими получено в конце 43-го или в начале 44-го года (с.79), «Заявление двух» они с Н. Виткевичем сочинили осенью 43 года (с.63-64), а резолюция № 1ими написана примерно в то же время или чуть ранее, когда А.И. пошлёт на отзыв Б. Лавренёву свой рассказ (с.45,81). Своей супруге (Н. Решетовской) «крамольные» мысли он высказывал в 43-ем, когда она приезжала к мужу на фронт (с.57), так как более до ареста А.И. они не встречались (с.58). И в письмах следующего года Солженицын наверняка допускал иногда те же вольности. Кстати, последнее письмо с фронта Н. Решетовская получила в начале марта 45-го (с.73,74). То бишь если оно было написано прямо накануне ареста (8-го февраля), то и тогда послание шло не менее двадцати дней, причём в более спокойной обстановке, чем та, что была в прифронтовой полосе за две – три недели до этого. Тем самым подтверждаются наши расчёты по «Власовскому письму». Но ведь всё это время (1943-1944 гг), по словам самого автора, «для Солженицына выгоднее быть исполнительным и верным офицером» (с.62), «В 1943-1944 годах, если судить по всем доступным источникам, Солженицыну в армии нравится» (с.65); «период службы в действующих войсках в определенном смысле – самый спокойный и уравновешенный в таинственной и сумбурной жизни Солженицына» (там же), «строго по-военному, у Солженицына «пижонская служба»» (с.66), и наконец «он жил, как барин» (там же). А после окончания военного училища Солженицын был «преисполнен чувства гордости» (с.61). Так что в то время никаких мыслей о «самопосадке» у А.И. не было и быть не могло. Остаётся предположить, что наш герой за год – полтора до рокового события, когда и в Ставке-то о Восточно-Прусской операции и её предположительных сроках никто ещё и не думал, уже знал, что попадёт в «окружение» рядом с никому неизвестным городком в прибалтийской глуши. Но сие уже явный бред.
       И ещё немного о последних фронтовых днях А. Солженицына. На с. 72 автор приводит беседу с кавторангом Бурковским, коий сидел вместе с А.И. в Экибастузском лагере. Оставим в стороне рассуждения о лагерной этике, благо она могла варьироваться в пределах одной области, да и в пределах месяца (смотря кто и как попадал в конкретный лагерь), и обсудим факты. Так вот, Солженицын якобы рассказал Бурковскому, что на фронте попал в окружение, пробивался к своим и оказался в плену. За что его и посадили. И далее Бурковский замечает, что в этой истории «чувствовалось что-то надуманное и недостоверное». Ну ещё бы! Ежели бы А.И. попал в плен до начала Восточно-Прусской операции, то и арестовали бы его в лагере для военнопленных в числе многих тысяч других бедолаг, и обвинение, просто за попадание в плен, было бы куда мягче. Да и как он мог в те месяцы затишья очутиться в плену, неужели командир батареи звукоразведки сам шастал по тылам противника? Кадровых разведчиков что ли не было? И в ходе наступления сие было столь же нереально. То бишь капитан Солженицын мог попасть в плен только в период 24-30 января 45-го года. А уже через месяц-другой он сидел на Лубянке и давал показания. О чём, о пребывании в плену в течении месяца, ежели не меньше? И как он из плена столь быстро попал к своим? Бежал? Но тогда бы его, как ценного специалиста, после короткого разбирательства отпра-вили бы в родную часть, ну, в худшем случае, с поражением в правах после Победы. А никаких лагерей пленных наши в Восточной Пруссии в марте-апреле не освобождали, немцы эвакуировали их заранее, как и в других местах и в другое время, как минимум с конца 43 года. То бишь или вся сия история нелепая выдумка Бурковского, или же А.И. намеренно распространял о себе явную нелепицу, выставляя свою персону в очень невыгодном свете. А зачем, и для чего? Единственно разумный ответ – он, согласившись стать «секретным информатором», таким образом показал сокамерникам, что с ним лучше молчать, хотя бы о серьёзных вещах. Но сие его характеризует токмо с лучшей стороны. И странно, что Т.Р. не даёт ссылку на стенограмму записи беседы с Бурковским, как он обычно делал в подобных случаях.
      На странице 78 автор утверждает, в виде риторического вопроса, что честный человек тогда не мог интересоваться Гитлером. Но сколь я помню себя, с момента поступления в среднюю школу (1967 год), достать портрет или маленький бюстик Гитлера, Геринга или Геббельса было весьма просто. Из-под полы, конечно, но без особых хлопот и без особого риска. То есть такого товара было много. Неужели всё это привезли с собой немецкие военнопленные? Боюсь, у них и без того было хлопот по уши. Но суть-то даже не в этом. Ведь портрет фюрера был просто помещён на обложке книги, а что там было «внутри» неизвестно. Понятно, что при тоталитарном режиме портреты вождя появлялись во всех возможных и не очень местах. И нечего на такую мелочь обращать внимание. Сомневающимся же напомню анекдот, слышанный ещё в школе, где-то в 7-8 классе. Конкурс на памятник Пушкину, третья премия – Пушкин читает томик Сталина. Вторая премия – Сталин читает томик Пушкина. И первая – Сталин читает томик Сталина. Опять же, если А.И. тогда со дня на день ждал ареста, им же самим спровоцированного, то зачем ему было хранить улики, усугублявшие его и так серьёзную вину? Ведь за профашистскую агитацию ему к долгим восьми годам легко накинули бы ещё три – четыре годика. Так что или история с книгами просто чей-то вымысел (что маловероятно, ибо её упоминают многие), или же сам себя сажать в лагерь в январе 45-го Солженицын вовсе не собирался.
       На следующей странице автор приводит высказывание Солженицына о том, что по тогдашним законам его посадили совершенно справедливо. И далее на вопрос Томаша Вацлавовича, что мол, в таком случае его реабилитация была ошибкой, следует ответ, что мол, «Времена меняются. Это вы знаете». И сие трактуется как уклончивый ответ, а по сути признание ошибки, хотя бы по форме. На самом же деле «времена» меняются иногда вполне конкретно и осязаемо. Вот 1-го января 1961 года в РСФСР вступил в силу новый уголовный кодекс, в котором многие статьи были изменены, наказания смягчены, и некоторые определения опущены. В частности, пункты 10 и 11 статьи 58 были отменены (Ведомости Верховного Совета РСФСР от 31 октября 1960 года. № 40. с.591). Скажете, закон не имеет обратной силы? В наказующей части да, бесспорно, а вот в смысле смягчения наказания не всегда. «В СССР обратная сила придаётся также уголовным законам, устраняющим наказуемость деяния или смягчающим меру наказания» (БСЭ, 3-е изд., т.18, с.224). То есть нецелесообразно держать в заключении и даже считать преступниками тех, чьи деяния уже не считаются преступлением, или считаются преступлением менее тяжким. Вполне здравая мысль. Не совсем понятно, почему фразу о меняющихся временах Солженицын несколько раз повторил и западным корреспондентам (с.79), вместо того, чтобы прямо указать на изменения в УК. Может быть, тем самым он намекал, что всегда был и остаётся противником Советской власти, и по существу приговор был и остаётся верным? Не знаю.
         На с.88-89 Т. Ржезач приводит расчёты, по которым получается, что Солженицын был под следствием девять суток, а не четыре, как утверждал якобы сам А.И. Но спорить со следователем, ходить на допросы, а между ними коротать время в одиночке куда тяжелее, чем ждать приговора в общей камере. То бишь в данном случае наш герой даже преуменьшил свои невзгоды, и сие плохо. А когда он их преувеличивает, тоже нехорошо… уж очень капризны иные авторы.
         На страницах 89 – 91 автор доказывает, что никакого «физического воздействия» к заклюю-чённым советских тюрем и лагерей не применялось. И в доказательство приводит слова самого Солженицына и его четырёх коллег по лагерю. Но позвольте, пять человек из одной зоны, это ещё не доказательство, копнём глубже. Вот И.В. Сталин в письме М.А. Шолохову признаёт, что сотрудники органов в своей деятельности иногда бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма. Письмо сие есть ответ Шолохову, который описывает безобразия, творившиеся в его родных краях, и которые генсек и не думает отрицать. Заметим, это 33 год, ещё живы Киров и Менжинский, и Ежов ещё не возглавил карательные органы. Из оных писем Михаил Александ-рович никогда не делал секрета, а на 22 съезде КПСС делегаты открыто говорили о «чудовищных преступлениях», пытках и убийствах, происходивших при Сталине по всей стране (XXII съезд КПСС. Стенографический отчёт, т.1-3, М, 1962). Скажете, что то были личные заявления отдельных граждан, коии никто не проверял и не подтверждал? Но вот и Н.С. Хрущёв в своём знаменитом докладе говорил, хоть и вскользь, о пытках. Да, доклад был секретным, но его текст читали по предприятиям, и только ленивый не знал таких вещей. Наконец, А.В. Горбатов в своих мемуарах (Годы и войны. М, Воениздат, 1965) уделяет целую главу (Глава пятая, «Так было») описанию террора 37-38 гг и своей участи в те годы. «Допросов с пристрастием было пять, с промежутком двое-трое суток; иногда я возвращался в камеру на носилках». «Когда я с трудом добрался до своей камеры, мои товарищи в один голос сказали – Вот! А это только начало». То есть били не одного Горбатова, и все это знали. Тут надобно бы, для наглядности, процитировать полглавы, но для экономии места и времени хватит и этого. Тем паче, что основная мысль и так ясна. Но позвольте, возразит читатель, всё это тридцатые годы, а Солженицына арестовали в 44-ом. Ладно, перейдём к послевоенному времени.
      4 апреля 1953 года в центральных газетах Союза было опубликовано сообщение Министерства внутренних дел СССР по поводу завершения «Дела врачей». Там, в частности, было сказано: «Показания арестованных, якобы подтверждающие выдвинутые против них обвинения, получены работниками следственной части бывшего Министерства государственной безопасности путем применения недопустимых и строжайше запрещенных советскими законами приемов следствия». Днём ранее было объявлено о реабилитации всех привлечённых по оному делу – 37 человек, из них 28 собственно врачи, остальные их родственники. Уволенных с работы, пониженных в должности, получивших выговоры и взыскания в расчёт не берём, сие всё мелочи. Вряд ли к «недопустимым» методам отнесли бессонницу, ложь и запугивание, ибо сам А.И. Солженицын считал их совершенно законными, и Т. Ржезач с ним молчаливо согласился. Правда, дело врачей не дошло до обвинения, и вообще было прервано почти в самом начале, так что какие-то подследственные могли и не попасть на допросы. Но даже если 10-12 человек как следует получили по мордасам, это в два раза более, чем приводит автор в доказательство невинности нашего МВД. Далее рассмотрим Ленинградское дело, разгар которого пришёлся на конец 40-х годов, и компетентные товарищи успели довести его до логического конца. В постановлении президиума ЦК КПСС «о Ленинградском деле» сказано, что сотрудники МГБ «избиениями и угрозами добились вымышленных показаний арестованных» (03.05.1954, № 63. п.53). Правда, сперва постановление засекретили, но уже 20 мая по инициативе Н.С. Хрущёва гриф секретности был снят, и с постановлением ознакомили обкомы, крайкомы и отделы ЦК КПСС, а также ЦК компартий союзных республик. А сколько народу могло при таком раскладе сие постановление прочесть? Давайте считать. Согласно 3-му изданию БСЭ (т.12, с.561), крайкомы и обкомы КПСС состояли из бюро, секретариата и 10-11 отделов, включая парткомиссию. Самый захудалый отдел в самой маленькой области никак не мог иметь менее 4-5 человек, плюс 10-15 сотрудников сек-ретариата и бюро. То есть в сумме минимум 50 человек, и не менее, а скорее более, лиц вспомога-тельного персонала (машинистки, курьеры, делопроизводители, сторожа, буфетчики). И если каждый из оной сотни рассказал бы столь сенсационную новость только лишь близким родственникам и друзьям, а те столь же осторожно информировали буквально одного – двух человек самых надёжных, то на оповещение всей области понадобилось бы не более месяца. Далее, суд над В.С. Абакумовым и всеми следователями, причастными к оному делу, состоялся в Ленинграде в декабре 54-го. И всех обвиняемых осудили, большинство было расстреляно. Да, суд был закрытым, но предъявленные обвинения, ход дела и его итоги широко освещались в питерских газетах. Современные поклонники Абакумова даже назвали сие «большой шумихой». И на том же 22 съезде про Ленинградское дело было сказано очень много. Между тем по оному делу только к расстрелу и длительным срокам заключения было присуждено более двухсот человек; и даже если только половина из них подвергалась избиениям, то на их фоне «пятёрку» Томаша можно считать «ошибкой измерения».
         Да и сам наш глубокоуважаемый автор крайне непоследователен в своих оценках советской пенитенциарной системы. Вот на 149-ой странице он пишет, что «Критику перегибов в системе исправительно-трудовых лагерей начал не Александр Исаевич Солженицын, а Коммунистическая партия Советского Союза, XX съезд которой решительно осудил культ личности И.В. Сталина». То бишь перегибы всё-таки были, и Солженицын в своей критике лишь продолжил дело, начатое руководством КПСС. Да и двадцатым съездом борьба с культом отнюдь не ограничилась, скорее она только развернулась по-настоящему. Съезд проходил в Москве 14-25 февраля 1956 года (БСЭ, 3-е изд., т.7, с.565), а постановление ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его послед-ствий» было опубликовано 30 июня того же года (там же, с.566). А на 22-ом съезде была одобрена работа «ЦК партии по преодолению последствий культа личности» (там же, с.567), то бишь оная работа продолжалась ещё пять лет после 20-го съезда. А в статье, посвящённой И.В. Сталину, (БСЭ, 3-е изд., т.24-1, с.401) прямо сказано, что «сложился культ личности С., к-рый повлёк за собой грубые нарушения социалистической законности, причинил серьёзный вред деятельности партии». А грубые нарушения это уже не перегибы, а что-то похуже. Непонятно, зачем автору в столь скользком деле понадобилось быть «более роялистом, чем сам король».
        На тех же страницах (89-91) автор повествует, как он решил разыскать следователя, который вёл дело Солженицына. «Это было нелегко». А почему собственно? Ржезач вернулся в ЧССР в 75-ом году (с.4), когда Солженицына уже выслали на Запад и он стал для советского руководства одной из самых одиозных фигур. Стоило автору обратиться в КГБ, как там, по идее, ему быстро бы нашли нужного человека, тем паче из «своего» ведомства. Но увы… То есть или он туда не обращался (а почему?), или же ему отказали в столь простом и естественном деле, что то же странно. И вот ещё непонятный момент – Т. Ржезач обычно называет своих собеседников, хотя бы инициалами, и даёт ссылки на нужные страницы своих записей, а тут ничего похожего нет. Неужели он не вёл стенограмму, и почему? В то же время на с.75 он обвиняет А.И., что тот не назвал имени Травкина, своего командира, и ничего не сказал о его судьбе. Неужели его имя важнее фамилии следователя? А уж судьба оного Травкина никак не связана с нашей повестью, да и как её разузнать? И вообще интервью, взятое автором, довольно короткое, в треть страницы, и о Солженицыне там всего одна фраза. А остальное – общеизвестные идеи, что подследственные бывают упорными и податливыми, правдивыми и не очень, и к ним приходится применять разные методы. И времени у автора книги почему-то было мало, хотя поговорить с «почтенным» челове-ком с «интеллигентными манерами и спокойным голосом» можно и нужно было бы подольше. Неужели бывший следователь жил в общаге, где и присесть негде, и вечные очереди в сортир? Или в лечебно-трудовом профилактории, где время посещения больных ограничено? Сплошные вопросы. Может быть, сей следователь попал в тюрьму, или был уволен с работы, исключён из партии? Такое часто случалось с сотрудниками Берии, Меркулова и Абакумова в годы «оттепели». Или же он занимался какими-то секретными делами, но про них никто и не собирался его расспра-шивать. А следствие и допросы какого-то капитана, да ещё через тридцать лет после самих собы-тий, ничего секретного уже являть не могли. Да и сам следователь в те годы уже был на пенсии (с.89). Может быть, он говорил не совсем то, что было в реальности, или не совсем то, что хотел услышать наш автор? Так ведь он почти ничего и не сказал! Потом, правда, на с.94 приводятся слова «бывшего следователя», что он был изумлён признаниями Солженицына, который оговорил массу людей, но никаких доказательств не приведено. И далее, на той же странице, следователь рассказывает автору, что в «Резолюции № 1» А.И. предлагал создавать подпольные пятёрки, во главе коих намеревался поставить своих друзей и жену. Но ничего другого он и сказать не мог, ибо и сам Т. Ржезач пишет, что Солженицына посадили за антисоветскую агитацию и организа-цию антисоветской группы (с.127). И конечно руководителями пятёрок он намечал людей ему знакомых, хорошо известных, а не случайных лиц. Ей богу, лучше бы Томаш Вацлавович об оной встрече умолчал, у нас и так всяческих вопросов хоть пруд пруди.
    На странице 90 автор, рассказывая о встречах с Л.А. Самутиным, Н. Виткевичем, Д.М. Паниным и капитаном 2-го ранга Бурковским, пишет: «Разумеется, эти люди не знают друг друга». И сам же далее утверждает, что Панин (с.118), Виткевич (с.115) и Бурковский (с.114) сидели в Экибастузе вместе с Солженицыным, и регулярно общались между собой. А Самутин одно время работал с Виткевичем в Воркуте (с.100,124,125). Скорее всего, автор хотел сказать, что опрашивал оных лиц порознь, а не скопом, но сие и так более-менее ясно. И при виде столь грубой, и увы не первой, орфографической ошибки, появляется крамольная мысль – так ли уж сложно, как утверждает Т. Ржезач, ему было переводить солженицынские опусы? Может быть, наш глубокоуважаемый автор просто плохо знает русский язык?
          «Ошалевшие от радости люди бегали по ошалевшим улицам. Кто-то стрелял в воздух из пистолета. И все радиостанции Советского Союза разносили победные марши над израненной и голодной страной» – сию цитату из романа «В круге первом» Т. Ржезач приводит на с.96. И далее говорит, что народную радость Солженицын «стремится подать как нечто почти патологическое» (с.97). Но позвольте, откуда сиё?! Сам же автор вслед за цитатой из А.И. и перед вышеупомянутой фразой говорит, что люди были вне себя от радости, и вовсю стреляли в воздух, на Чёрном море даже стреляла вроде бы вся эскадра, и надо полагать, отнюдь не из пистолетов. И играли победные марши. То есть люди действительно ошалели от радости, но имели на то полное право. И всё это было нормально и естественно. «Ошалевшие улицы» смотрятся неуклюже и как-то грубовато, но это мелочь. И страна была израненной и голодной, никто не смеет этого отрицать, да и зачем? Так где же здесь патология, или хотя бы попытка на неё намекнуть? А ежели поведение советских граждан или их вождей, без меры транслировавших победные марши по радио, в глазах нашего автора выглядит патологическим, то вины А.И. тут нет. Он просто зафиксировал то, что случилось в тот момент. На мой взгляд, весь оный отрывок просто глуп, извиняюсь за выражение. И само по себе неразумно и невыгодно обсуждать такую мелочь, как победные марши, гремевшие на всех углах, не говоря уж о стрельбе в воздух и ошалевших от радости людях. Как будто автору больше нечего критиковать в Солженицынских опусах.
          Описывая жизнь Н. Виткевича в воркутинских лагерях (с.100), Т. Ржезач пишет, что «Только первые полярные исследователи, достигшие сто лет назад географической широты Воркуты, могли радоваться успеху проделанного пути». Звучит почти в рифму, но не очень складно. Итак, примерно 67,5 градусов северной широты, какие и когда тут побывали исследователи? А смотря где, эта параллель только Европу пересекает на протяжении 1800 вёрст. В Норвегии эти земли викинги посетили ещё в 9 веке, плавая в Белое море из р-на Тронхейма (БСЭ, 3-е изд., т.5, с.52), а в 14-16 веках восточные славяне обследовали берега Баренцева и Карского морей и реки Печоры (там же, т.9 с.23). В 1499 году основан Пустозерск (Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона,1898, т.50, с.809), где в 1682-ом был сожжён протопоп Аввакум и его ближайшие сорат-ники (БСЭ, 3-е изд., т.1, с.49). А в 1828-ом уже были открыты угли Печорского бассейна (там же, т.19, с.513). И вообще в оценке лагерно-тюремной жизни наш автор весьма непоследователен. То он пишет, что труд там нелегок, нормы высокие и без доппайка не проживёшь (с.100), а потом рассказывает, что зэкам давали бутерброды с чёрной икрой (с.125). Пишет, что в лагерях «положе-ние было трудным. Строгий режим и тяжелая работа» (с.123), а чуть ранее упоминает, что заклю-чённые получали в день от 600 до 900 гр хлеба (с.121), чего и на воле некоторые не имели. Так где же правда? Скорее всего, рассуждая с позиций тех лет, всё зависело от места и времени посадки, от квалификации зэка и его востребованности, иногда от степени вины, а то и от игры случая. Но тогда так и надобно говорить, а не писать всякие ребусы и загадки.
          На странице 102 автор пишет, что Солженицын «побывал в двух колониях – Рыбинске и Загорске. Буквально рядом с Москвой». Да, Загорск действительно рядом, за полтора часа от Ярославского вокзала можно добраться на электричке. А на экспрессе или хорошем автобусе и за час. А вот Рыбинск… от Москвы до Ярославля четыре часа на скором поезде, а там до Рыбинска ещё час – полтора. То есть это буквально рядом с Ярославлем, но не с Белокаменной. Да ладно, поморщится иной читатель, мы уже убедились, что Т. Ржезач не в ладах с географией, так стоит ли обращать внимание на сию мелочь? Но в таком случае столь безапелляционный тон совсем неуместен. Да, а насчёт географии приведём ещё пример. На с.149 автор приводит цитату из швейцарской газеты, где говорится, что группа американцев тайком вывезла в Израиль кости убитых евреев «из советской деревни Бабий Яр». Далее он справедливо замечает, что это не вся правда, и неискушённый читатель может принять «убитых евреев» за жертвы советского режима. Но в сей цитате есть и ещё одно маленькое «но». Бабий Яр не деревня, не село, и даже не хутор. «Бабий Яр, большой овраг в сев. части Киева, между пригородами Лукьяновкой и Сырцом» (БСЭ, 3-е изд., 1970, т.2, с.501). Скорее всего, ошибку допустили швейцарские журналисты, но ежели Томаш Вацлавович был бы повнимательнее, он мог бы их лишний раз «уколоть». Вот мол, даже приврать без огрехов не умеют, или не могут.
          «Солженицын не был физиком или специалистом в области акустики», это с.105. Напомним, что акустика – это в узком смысле слова учение о звуке, а в широком – исследование упругих колебаний, их взаимодействия с веществом и применения этих колебаний (БСЭ, 1970, т.1, с.365). То есть человек, более двух лет (считая и время учёбы) занимавшийся звуковой разведкой, не был специалистом в учении о звуке? Даже если он и не знал каких-то тонкостей теории, то уж о применении оного учения на практике, надо полагать, знал не хуже большинства своих товарищей по «шарашке». После войны, при дефиците кадров, в самые престижные НИИ брали иной раз студентов-двоечников, а не то что кадровых офицеров (пусть и осуждённых за «политику», тем паче на не очень большой срок). Тем более, что «развитие акустики в 1-ой пол. 20 в. получило мощный импульс в связи с запросами военной техники» (там же, с.366).
        На 116-ой странице автор описывает, как Солженицын потерял листок с записями по дороге с работы в барак, и утром побежал его искать. И «соседи по нарам» (а кто конкретно? Хоть одно имя!) «полагали», что сие был донос. Но ежели листок с доносом надо было оставить в условном месте, то зачем его потом искать? А если А.И. его потерял, то проще и надёжнее было уведомить администрацию, где оный листок искать. Лагерной охране, надо думать, куда проще найти любую бумажку, чем зэку-одиночке. Да даже самим охранникам и искать не было нужды – дали бы понюхать служебной овчарке полу солженицынской телогрейки, и пустили по следу. И через полчаса бумажка бы нашлась. И сделать сие можно было глубокой ночью, когда все бараки спят мёртвым сном, и никто из зеков ничего и никогда бы не узнал.
    В преддверии бунта украинских националистов «Руководство экибастузского лагеря поспешило «упрятать» своих стукачей в карцер», вспоминает Д.М. Панин (с.118). Да, в случае беспорядков это самое надёжное место. Но ведь далее, на с.119-120, отмечено, что накануне бунта Солжени-цына поместили в «тюремный госпиталь», самое ненадёжное, с точки охраны, помещение. Ведь именно из тюремной, лагерной или ссыльнопоселенческой больницы бежали такие именитые узники, как О. Бланки, С.А. Камо, Я.М. Свердлов и уже упоминавшийся Л.Г. Корнилов. Тут, пожалуй, может быть лишь одно разумное объяснение, которое дал сам А.И. в «Архипелаге» – он согласился стать стукачом, но реально ничего не делал. Вот лагерное начальство и решило его проучить, отправив в больницу накануне бунта. И кстати, что это был за бунт? Единственное свидетельство – краткая цитата из стенограммы беседы с Н.Д. Виткевичем (с.117), где сказано, что бунт был легко подавлен, но были убитые и раненые. Но видно немного, ибо в противном случае сие было бы отмечено. Но убитые и раненые могут быть и в обычной драке, даже при большой аварии. Бандеровцы считались в СССР самыми жестокими и опасными преступниками (с.118), хуже власовцев и лесных братьев. Там же отмечено, что они уже в октябре 49 года укокошили топором Я. Галана, прямо в его рабочем кабинете, но почему-то не сказано, что те же бандеровцы убили в 44 году командующего 1-ым Украинским фронтом Н.Ф. Ватутина (Великая отечественная война Советского Союза 1941-1945. Краткая история. М, 1965, с.325; в 3-ем же издании БСЭ (т.4, с.336) сказано лишь, что В. умер после тяжёлого ранения) и знаменитого разведчика Н.И. Кузнецова (БСЭ, 3-е изд., т.13, с.562). Хотя сие лишь подчёркивает их жестокость и опасность для общества. Может быть, наш автор не хотел выпячивать чрезмерные, по его мнению, успехи оуновцев в борьбе с Советами, но как же тогда быть с его не раз заявленной объективностью? К тому же, при всём уважении к Я. Галану, его роль в победоносном завершении ВОВ просто ничто-жна по сравнению с вкладом Ватутина и Кузнецова. Радиокомментатор и редактор фронтовых газет (БСЭ, 3-е изд., т.6, с.55), Галан, правда, в 30-ые годы был членом компартии Западной Украины и дважды попал в тюрьму (там же). Но вот незадача – об оной компартии нет ни слова ни в первом, ни в третьем издании БСЭ, и упомянута она, мимоходом, буквально 4-5 раз. То бишь сие была ещё более эфемерная организация, чем скажем, компартии Уругвая (1500 чел в 36 году по данным 1-го изд. БСЭ) или Колумбии (на выборах 37 года получила 4000 голосов при населении в 8,36 млн человек, там же). Кстати, М.Е. Катуков пишет, что в начале 44-го бандеровцы убили также командующего БТ и МВ 1-го Украинского фронта генерал-лейтенанта А.Д. Штевнева и сильно досаждали 1-ой танковой армии. Пришлось выделить на борьбу с ними часть боевых средств (Катуков, ук. соч., с.291). А ведь всё сие происходило не на Западной Украине, а на коренной советской территории, с 20-го года входившей в состав УССР. Можно, конечно же, предположить, что и тут орудовали выходцы с бывших польских земель, но тогда их получается слишком уж много. То бишь, кроме борьбы с партизанами, советскими и польскими, и охраны тыловых объектов, «западенцы» могли выделить и порядочные силы для войны в советском тылу. Что же, за них была половина населения тех мест? И кстати, нигде в советских источниках не говорится, что власовцы, в отличии от бандеровцев и лесных братьев, хоть где-то и как-то организовывали какие-то диверсии против РККА и гражданских объектов, то бишь они воевали с Советской властью более-менее «честно». Сий факт нам пригодится в дальнейшем.
     И, возвращаясь к истории бунта, совершенно невероятно, чтобы взбунтовавшихся бандеровцев, по словам Виткевича, покарали лишь переводом в Соловки или на Кольский п-ов, а «Некоторым даже были увеличены сроки заключения». Всем до одного должны были накинуть четвертак и отправить на Заполярную ж.д., ну в лучшем случае в Норильск. А зачинщиков и активистов расстрелять, возможно, и без суда. А когда произошёл сей бунт, хоть в каком году? Неизвестно. И почему о нём рассказал лишь один Виткевич, ведь такое событие, как бунт бандеровцев, должны помнить решительно все заключённые огромного лагеря. И уж ежели не удалось отыскать каких-то документов по сему делу, неужто наш автор не смог найти кого-то из персонала лагеря, кроме врача, да и тот говорил с ним лишь о самом А.И. (с.120)? Ведь смог же Т. Ржезач розыскать одного-единственного следователя по «делу Солженицына», а в охране лагеря служили десятки, если не сотни, людей, да ещё столько же, если не более, работало вольнонаёмных на тех же объектах, где трудились зэки. В общем, очень мутная история, и наверняка всё было не совсем так, а скорее и совсем не так, как излагает наш глубокоуважаемый автор. И с Солженицыным, и с вышеописанным бунтом.
            Вот ещё одно интересное замечание тов. Ржезача: «В Советском Союзе критика всячески приветствуется» (с.134). Ну, когда критикуют вороватых продавщиц, нерадивых управдомов или строителей, забывших настелить крышу над коровником, то конечно. Или же когда тов. Сталин критиковал «органы» за беспечность на февральско-мартовском пленуме 37-го года, то, понятно, никто и пикнуть не посмел. А вот когда не очень высокопоставленные лица критиковали огрехи и упущения властей на уровне облсовета (а иногда и горсовета), с ними не особо церемонились. Особенно, ежели обвинение было публичным. Вот, пожалуй, самый яркий пример. В 1946 году, в десятом номере журнала «Ленинград», в разделе «Литературные пародии» была опубликована поэма А.А. Хазина «Возвращение Онегина» («11-ая глава»). И там есть такие строки:
Судьба Евгения хранила,
Ему лишь ногу отдавило,
И только раз, толкнув в живот,
Ему сказали «идиот!»
Он вспомнив древние порядки,
Решил дуэлью кончить спор,
Полез в карман… но кто-то спёр
Уже давно его перчатки. …
Затем вопрос поставлен твёрдо:
- Где проживали раньше вы?
Онегин отвечает гордо:
- Родился на брегах Невы.
- В каком прописаны вы доме? …
О вы, ответственные лица,
Куда вы мчитесь впопыхах
И почему вам не сидится
На ваших собственных местах?
С утра пришедший за ответом,
Стоит пред хладным кабинетом
Проситель бедный, но, увы,
Уже ушли куда-то вы. …
Известно всем, что Михалков
Намного выше, чем Крылов.
Согласитесь, что ничего антисоветского, да даже просто политического, в цитированных строках нет, а остальные ещё безобиднее. Плохой транспорт, уличное воровство, нехватка жилья, волокита в райсоветах и исполкомах… обычные проблемы большого города, тем паче сильно пострадав-шего в недавней войне. И Михалков, автор текста недавно созданного гимна Советского Союза, уж куда выше какого-то замшелого баснописца. И тем не менее, в известном постановлении ЦК от 14 августа 1946 года (о журналах «Звезда» и «Ленинград») и в докладах А.А. Жданова на ту же тему (прочитанных 15 августа в Ленинграде на собрании партактива и на следующий день на собрании писателей и издательских работников), А. Хазин попал в «тройку лидеров». Кроме А. Ахматовой и М. Зощенко он оказался единственным, кто удостоился цитаты в оных докладах, и естественно, с разгромными комментариями (там приведена строфа, включающая два первых цитированных нами четверостишия). Правда, из Союза писателей Хазина не исключили, но что-то напечатать после того под своим именем он уже не смог до самой смерти в 76-ом году.
     Так ведь то эпоха культа, возразит читатель, а потом… А потом всё оставалось по-прежнему аж до 1988 года, когда оное постановление было, наконец, отменено. Более того, в солидной статье «Журнал в СССР» (БСЭ, 1972, 3-е изд., т.9, с.248-249) сказано, что «Позиции коммунистич. идейности в литературе и журналистике утверждало пост. ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград»» (14 авг.1946)». И в заметке об А.А. Жданове в том же томе (с.127-128, с портретом) приведены лишь положительные характеристики, и сказано, что с 1944 он, как секретарь ЦК, «занимался идеологическими вопросами». А вот в СВЭ (1977, т.3, с.321) прямо сказано, что Жда-нов «Много сделал для идейно-теоретич. подготовки парт. кадров». И кстати, поимел 6 орденов, в том числе Суворова и Кутузова, оба 1-ой степени (там же). Тоже полководец, однако…
           В Рязань к Солженицыну приезжали лишь избранные, «однажды появился бедняга Власов – тот самый Власов, который чуть не попал в заключение» по вине А.И. (с.137). Но ведь чуть, как известно, не считается, опять же ежели оный Власов что-то имел против Солженицына, так он и не приезжал бы, или же приехав, устроил разборку. Так почему же он «бедняга»? И почему Т. Ржезач не упомянул, что Власов явился прототипом главного героя Солженицыновского рассказа «Случай на станции Кочетовка» («Новый мир», 1963, №1, а отрывок из рассказа был опубликован в «Правде» в декабре 62-го)? И персонаж вполне положительный, он правда делает ошибки, мучается над какими-то вопросами, что-то не может понять, или понимает превратно. Но ведь именно так всё и бывает в реальной жизни, особенно в военное время. Но наш уважаемый автор на с.147 лишь помянул оный рассказ, а далее пишет, что реакция на рассказ «мягко говоря, была равна нулю» (с.150). А то, что рассказ не вызвал ни одного отрицательного отзыва в печати, а положительных было изрядно, это что, не реакция? А даже «один» (отзыв) отличается от «нуля» в бесконечное число раз! Впрочем, Томаш Вацлавович не математик, и не обязан сие знать. Понятно, что отсутствие критики было обусловлено напечатанием отрывка в «Правде», но ведь и там работали не полные дураки, неспособные отличить заведомо бездарный рассказик. Да, и последний штрих – в «Новом мире» станцию переименовали в Кречетовку по сиюминутным, конъюнктурным, соображениям, но в последующих публикациях А.И. восстановил реальное название. Ибо Кочетовка – большая, внеклассная станция Мичуринского узла, «выходная» на юго-восточное направление Тамбов-Ртищево-Саратов (от линии Рязань-Ростов). В годы войны то была единственная двухпутная магистраль, связывавшая Нижнее Поволжье с Центром страны. Так что и тут Солженицын предельно правдив и точен в своём тексте.
      Неоднократно (с. 139, 147, 159, 163 и 175) Т. Ржезач упоминает письмо «советского историка», дочери А. Твардовского, в газету «Унита», в котором критикуется А.И. Солженицын, правда как человек, а не как писатель. Но что это за «дочь», носит ли она фамилию отца или сменила её, и как её хоть зовут-то? Ничего не известно. И узнать неоткуда, воспоминаний Твардовский не оставил, и официальных мемуаров о нём в 78 году ещё не было, благо с 70-го года он был в немилости. А в словарях и энциклопедиях «состав семьи» приводили лишь для самых великих – Маркса, Ленина, Толстого и Пушкина. Даже ежели в оном письме и не было никаких подробностей (что было бы очень странно, зачем такая конспирация, да ещё в чужой стране, где автора письма вряд ли кто знал до того), Т.Р. мог их узнать,  не в Москве, так в Италии, где впервые была издана «Спираль». Ну а ежели подробности были, то не привести их в тексте просто невежливо.
           Далее, на 140-ой странице, наш автор пишет, что шрифт любой пишущей машинки легко опознать, так же как отпечатки пальцев, «огнестрельное оружие»(?) и т.д., и сие мол, можно прочесть в большинстве «детективных книжек». Ладно, обратимся к классике: «Если исключить совершенно новые машинки, то не найти и двух, которые печатали бы абсолютно одинаково». А. Конан-Дойль, Собрание сочинений в восьми томах, М, 1966, т.1, с.328; сей рассказ называется «Установление личности». Но ведь у Солженицыных и была новенькая машинка, её приобрели уже в Рязани (с.139), и почти сразу же началось конспирирование. Но может быть, со времён Ш. Холмса что-то изменилось в оном вопросе? Откроем другое классическое произведение, но уже написанное в 30-х годах, роман «Десять негритят» А. Кристи: «Пишущая машинка «Коронейшен»,  – пробурчал он – новёхонькая – никаких дефектов. … Письмо нам ничего не даёт» (А. Кристи. Загадка Эндхауза. Восточный экспресс. Десять негритят. Убийство Роджера Экройда. Романы. М, Правда, 1991, с.389). Далее идёт невнятная фраза про огнестрельное оружие. Понятно, что ежели известен номер «ствола» и фирма-изготовитель, узнать его хозяина раз плюнуть. Ну или установить, что оружие потеряно или похищено, находится в розыске. А вот дальше начинаются проблемы, даже судебная баллистика 70-х годов, использующая рентгенографию, гаммаграфию, эмиссионный спектральный анализ, исследования в инфракрасных и ультрафиолетовых лучах и др. (БСЭ, 3-е изд., т.2, с.581), «идентифицирует конкретный экземпляр использованного оружия по стреляным пулям и гильзам, обнаруженным на месте происшествия» (там же). То бишь, если у преступника хватит ума подобрать стреляные гильзы, что не очень трудно, и стрелять дробью из гладкостволки, то дело в шляпе. К тому же при стрельбе вблизи, как чаще всего и бывает, пуля обычно проходит навылет, и её тоже можно найти и уничтожить, да даже просто расплющить или разбить на наковальне, и выкинуть в воду на глубоком месте. Наконец, почти для любого оружия существуют подкалиберные пули, которые в стволе движутся упакованные в оболочку или кон-тейнер, и на них не остаётся никаких следов. А оболочка или сгорает, или падает наземь рядом со стрелком. Далее надобно лишь сделать из оного оружия несколько нормальных выстрелов, обыч-ными патронами, и никаких следов «того» выстрела не останется. Такие вот факты.
       На 142-ой странице автор иронизирует, что мол, ежели бы КГБ хотело похитить Солженицына в Цюрихе, то гораздо логичнее было бы его не выдворять из Союза. Но тогда не было формальных оснований для возбуждения уголовного дела, а теперь, после многократных антисоветских выступлений и контактов с западными политиками, они могли появиться. А главное, почему име-нно похищение? Можно было А.И. отравить, застрелить или укокошить топором (ледорубом?), а вину свалить на конкурентов-антисоветчиков. Сие куда выгоднее и в политическом, и в пропаган-дистском плане. Можно было инсценировать похищение с целью последующего получения выкупа, и тоже поднять шум в печати. Вот мол, какие алчные бандиты в Швейцарии, ради денег готовы подвергнуть смертельной опасности даже своих идейных защитников. Или заразить «постыдной болезнью», а потом насмехаться в прессе, что в Цюрихе в Александра Исаича вошёл не токмо Бог, но ещё и кое-какие бактерии.
          На странице 143 Т. Ржезач говорит о тех, «кто отстоял русскую землю в первую империали-стическую войну». Вообще-то сей термин устарел, после 1945 года используется определение «Первая мировая война», ну ладно. Так вот, «По своему характеру война была захватнической и несправедливой с обеих сторон; лишь в Бельгии, Сербии, Черногории она включала элементы нац.-освободит. войны» (БСЭ, 3-е изд., т.19, с.340). И потом непонятно, кто и что со стороны России смог в оной войне отстоять. На Восточном фронте та война закончилась Брестским миром, подписанным в то время, когда «старая армия развалилась, а новая боеспособная рабоче-кресть-янская армия не была ещё создана» (БСЭ, 3-е изд., т.4, с.25). И по сему миру Советская Россия отдала странам Четверного союза Украину, Прибалтику, Закавказье, Бессарабию и Крым, и такие чисто великорусские города как Псков, Белгород, Миллерово, Новочеркасск и Ростов на Дону, а затем обещалась ещё и уплатить контрибуцию в 6 млрд германских марок (там же, с.26). Там же отмечено, что оный мир был «тяжёлым бременем для Сов. Республики», а Ленин, как известно, называл сей мир не иначе, как «похабным». Вот так отстаивали тогда русскую землю...
    По словам Т. Ржезача, таинственный Л.К. оценил «Один день Ивана Денисовича» как типичную производственную повесть (с.144). Но ведь то была первая повесть о лагерной жизни, как сказано на той же странице, и повторено на 148-ой. То бишь типичной она никак быть не могла. Ну а насчёт производственной… понятно что герои произведения обрисованы во время работы, но сие не главное. В конце концов, жители Земли почти все и почти всегда что-то делают, обычно что-то рутинное, обыденное и неброское. При таком подходе и роман В.П. Некрасова «В окопах Сталин-града» можно назвать производственным, ведь зовут же войну индустрией смерти.
          На с. 148 Томаш Вацлавович наряду с антисоветизмом и антикоммунизмом упоминает ещё и антисоциализм. Но сей неуклюжий термин в русскоязычной литературе если и встречался, то крайне редко (я вот не смог его найти), и официально не котировался. Да он и не нужен, ибо основным содержанием антикоммунизма является «клевета на социалистический строй, фальси-фикация политики и целей коммунистических партий, учения марксизма-ленинизма», отрицание социалистического характера советской экономики и политики, идеи об агрессивном характере мирового коммунизма, о его тоталитаризме и дегуманизации (Философский словарь. М, 1963, Политиздат, с.23). Вполне исчерпывающая сводка. Да и антисоветизм в большинстве источников 55-78 гг рассматривается лишь как составная часть антикоммунизма, а не как самостоятельная «идеология», не говоря уж о каком-то «антисоциализме».
   Обсуждая повесть «Один день Ивана Денисовича», наш автор говорит, что Солженицын опоздал со своей критикой на шесть лет. Мол, она была опубликована в 62-ом, а двадцатый съезд, «подвергший критике некоторые политические деформации, состоялся в 1956 году» (с.149). Но позвольте, буквально строчкой ниже Т.Р. пишет, что написана-то повесть была в 59-ом, то есть с «опозданием» всего на три года. Опять наш ревнитель «фактов и только фактов» совершил подлог с цифрами, правда, теперь всего лишь в два раза. А то, что на издание повести потребовалось ещё три года, говорит о том, что «деформации» полностью изжиты не были, и редакторам и издателям пришлось изрядно попотеть. Да и автор пишет (с.145), что Твардовский «отстаивал» А.И. Ну а три года не так много для создания повести. М.А. Булгаков начал писать «Белую гвардию» в 25 году, и за 15 лет так и не закончил её (БСЭ, 3-е изд., т.4, с.104). А.С. Пушкин потратил на свои сказки почти четыре года (БСЭ, 3-е изд., т.21, с.248), а в них всего-то 24 стр формата А4. И ещё. Из слов автора получается, что подвергнув «деформации» критике, 20 съезд поставил все точки над i. Но, как сказано в статье о 22 съезде КПСС (БСЭ, 3-е изд., т.7, с.567), «Одобрив работу ЦК партии по преодолению последствий культа личности, по восстановлению и развитию ленинских принципов во всех областях парт., гос. и идеологич. работы, съезд утвердил принятые ЦК партии меры по разоблачению антипартийной группы В.М. Молотова, Л.М. Кагановича, Г.М. Маленкова и др., выступившей против ленинского курса, намеченного 20-м съездом». То есть работа по преодо-лению «деформаций» шла и после 20-го съезда, и ряд видных членов ЦК пытался этому помешать. И вообще, двадцатый съезд лишь «наметил» нужный курс, а вот теперь, уже на съезде двадцать втором, его приходится развивать и углублять. А ведь это уже 1961 год… И в статье «Культ личности» (Философский словарь. М, Политиздат, 1963, с.222) прямо сказано, что культ «был серьёзнейшим тормозом развития советского общества», и борьба с ним «создала условия для восстановления и развития ленинских норм жизни партии и Советского государства». Ещё не восстановила, а пока лишь создала условия для оного. А в более подробной статье на ту же тему в Философской энциклопедии (М, 1964, т.3, с.116) упомянуто, что из 1966 делегатов 17-го съезда партии в годы культа было расстреляно 1108, более половины, а из 139 членов и кандидатов в члены ЦК убито 98, то бишь 70,5 %. Такие вот мелкие деформации.
          На 151 странице автор приводит отзыв театра «Современник» о пьесе «Свеча на ветру», что мол сперва она интересна, но второй раз уже не читается. И сие был уже второй отказ. Ну и что с того? А. Пушкин при жизни не смог поставить «Бориса Годунова» (БСЭ, 3-е изд., т.21, с.247), а М. Лермонтов «Маскарад» (там же, т.14, с.348), знаменитые пьесы А.В. Сухово-Кобылина «Дело» и «Смерть Тарелкина» были поставлены полностью, без изъятий, только после революции, то бишь через 14 лет после смерти автора (там же, т.25, с.102). А «Горе от ума» при жизни А. Грибоедова даже и не было издано в более-менее полном виде (там же, т.7, с.321), не говоря уж о постановке. А насчёт второго раза – много ли русскоязычных читателей, не считая филологов и литкритиков, прочло до конца по второму разу «Войну и мир», «Вадима», «Записки из мёртвого дома», «Былое и думы» или «Жизнь Клима Самгина»? Вот то-то и оно.
          Заявление Солженицына, что он не хотел признавать за органами госбезопасности права вмешиваться в литературные дела, автор называет красивым жестом (с.153). А почему бы известному автору при необходимости такой жест и не сделать? Тем паче, что и по существу он прав, не дело КГБ копаться в личных бумагах, даже и писательских. Ну, в правовом государстве, конечно. Тем более, что и Т. Ржезач на той же странице признаёт, что большинство рукописей, за исключением одной пьесы, были уже известны широкой публике, и официально не осуждались. Так и надо было, в крайнем случае, оставить в органах ту самую пьесу, а остальное вернуть с извинениями автору. Тогда бы и шумихи в западной прессе не было бы.
   Пьеса Солженицына «Пир победителей» «чудовищна по своему содержанию» (с.153-154). Это грязный пасквиль, клевета на социалистический строй, издевательство над победителями в ВОВ. Но конкретных примера всего два, и первый – что автор З. Космодемьянскую называет дурой. Но раз сие пьеса, то сказать такое мог только один из персонажей, а никак не автор. А герои могут быть и отрицательными, такое сплошь и рядом встречается в пьесах. Да и вообще во время пира, навеселе, сгоряча можно ляпнуть что угодно. Опять же «дура» это не сволочь, не дрянь, не трус и не предатель. Но есть и другая сторона вопроса, куда более важная. Конец ноября в Средней полосе России обычно самый мокрый месяц, и уже довольно холодный. Дабы поджечь избу или сарай, потребны три – четыре охапки сухой соломы, а где их взять? И как незаметно разложить вокруг дома и поджечь одновременно? Да, партизанам, среди которых воевала и Зоя, выдали бутылки с горючей смесью, но разумно ли было тратить столь дефицитное средство на мокрые избы? Гораздо выгоднее было поджигать грузовики, мотоциклы, склады, мосты, в крайнем случае телеги, ибо тогда и их немцам хронически не хватало. Кстати, приказ «о поджогах» был издан ставкой ВГК (№ 428 от 17 ноября 1941, считался тогда секретным), командование Западного и иных фронтов и армий к сему причастно не было. То есть кадровые военные понимали всю бессмысленность этой затеи, хотя на первых порах и вынуждены были в ней участвовать.
       Далее, автор говорит, что пьеса была проникнута сочувствием к власовцам. Даже и теперь, утверждает он, трудно найти в России более ненавистное слово, чем «власовец», и что никто и никогда не попытается оправдывать их. Но вот генерал-лейтенант Н.К. Попель, член Военного совета 1-ой танковой армии (которой командовал уже упоминавшийся М.Е. Катуков), писал в своих мемуарах, что власовские листовки были опаснее немецких (Танки повернули на Запад, М, 1960, с.110). И далее он упоминает разговор с пленным венгерским полковником, коий спрашивал о причинах неприятия Союзом международных конвенций по военнопленным, но не получил никакого ответа. А вот В.И. Чуйков, один из лучших полководцев Второй мировой, в одной из своих книг (Гвардейцы Сталинграда идут на запад, М, 1972, с.71-72) упомянул, что один власовский агент (он передавал немцам по рации сведения о наступающих частях РККА) был опаснее танковой роты противника. Причём Василий Иванович пишет, что оный агент вступил во власовскую армию добровольно, был смел, наблюдателен и расчётлив. То есть, боролся за свои убеждения, а не за миску похлёбки. Можно возразить, что сие частный случай, а труд Попеля не переиздавался при Леониде Ильиче, и был неизвестен широкой публике. Но тем не менее, оные мысли были высказаны в открытой печати, и никто их не опроверг. Есть и ещё более интересные данные, вот к примеру, журнал «Советское государство и право», №2 (февраль) 1973, статья А.В. Тишкова «Предатель перед советским судом» (с.89-98). В основном она посвящена охаиванию А. Власова и его соратников, но на 89 странице упоминается разведывательная школа РОА, причём как весьма опасное (для Советов) заведение. Но ведь никто не пошлёт в тыл врага «классово чуждого» человека, ибо его тут же вычислят, и тем паче загнанного в РОА под угрозой голодной смерти рядового бойца. Далее, во многих опусах утверждается, что к А. Власову примкнули лишь отбросы советского общества, бывшие кулаки, белогвардейцы, священнослужители и т.п. Но ведь согласно Конституции 36 года весь советский народ уже был един и непреклонен в борьбе за идеалы социализма. Ну а «враги» оного народа в 36-40 гг были вычищены из общества, даже с большим запасом – ведь при назначении Л.П. Берии официально признавались перегибы и нарушения в ходе чистки, кого-то выпустили из тюрем и лагерей, а некоторых из них и реабили-тировали, вполне официально. И ежели после всего этого куча народа вспомнила свои былые обиды и амбиции, то тут может быть лишь одно из двух – либо Сталинская Конституция была обманом, грубой лакировкой действительности, либо же И. Сталин был настолько глуп, что не понимал истинной ситуации в стране. Причём накануне Мировой войны, в очень сложную и противоречивую эпоху, когда любая ошибка стоила очень дорого.
          Есть и более убедительный пример, книга Л.Н. Бычкова «Партизанское движение в годы Великой Отечественной войны 1941-1945. Краткий очерк» (М, Мысль, 1965, 454 стр). Там на с.30 автор отмечает, что гитлеровцы смогли привлечь на свою сторону не только классово враждебные и отсталые элементы, но и «часть гражданского населения и военнопленных». А причиной оного были «чуждые Советскому государству политические ошибки и нарушения законности», а также «левацкие загибы при проведении коллективизации, массовые репрессии 1937-1938 гг, необосно-ванно подозрительное отношение к находившимся в окружении советским солдатам и т.д.». Это в окружении, а как же тогда относились к пленным? Причём уже тогда, в 30-ые годы, многие люди, и не токмо «начальство», понимали вину генсека в происходящем. Так, «Исторический архив» в 62 году (№ 2, с.197) опубликовал письмо рабочего Днепропетровского завода тов. Сталину, где сказано в частности, что «теперь т. Сталин сваливает всю вину на места, а себя и верхушку защищает». И последнее. И.В. Сталин с мая 41-го был не только генсеком ВКП(б), но и председа-телем Совета Народных комиссаров СССР, то бишь главой правительства, и все его высказыва-ния, письменные или устные, автоматически и вполне официально «принимали силу закона». В том числе и те, где он всех попавших в плен сразу и без каких-то разбирательств объявил предателями и изменниками. Они, правда, не публиковались в открытой печати, но зачитывались всему личному составу Действующей армии. И почему люди, в безвыходном положении, часто раненные, контуженные и без сознания, попав в плен должны были быть святее Папы Римского? К тому же в предвоенные годы всюду твердили, что благодаря гению тов. Сталина наша армия всех сильней, а благодаря первым пятилеткам экономика страны поднялась на недосягаемую высоту. Ведь в 40-ом году, как мы знаем, в Союзе уже собирались строить коммунизм. А когда в реальности за полгода немцы захватили пол Европейской России, какой резон был гражданам, огульно и заранее причисленным к предателям, бороться за столь осрамившегося вождя? Не логичнее ли было попытаться его свергнуть? Так что нам, советским читателям, даже в 70-ые годы и в эпоху застоя, впору было удивляться тому, что во власовскую армию не вступила половина, или даже две трети, наших военнопленных.
     Да и сам Ржезач очень непоследователен в своём отношении к власовцам. Так на с.91 он пишет, что Л.А. Самутин мужчина настолько крепкий, что и сам Реймонд Чандлер не придумает. А на предыдущей странице сам Самутин в интервью автору говорит, что он «Офицер власовской армии. Не просто какой-то рядовой». И далее, на странице 127-ой, автором представлена таблица, в которую сведены краткие сведения о шести зеках, постоянно упоминаемых в книге. Так вот, Самутин получил 10 лет за измену Родине в военное время, отсидев стал заведующим лаборато-рией, а потом благополучно вышел на пенсию. А на предыдущих страницах описано, как автор посетил его в Ленинграде, где пенсионер, бывший завлаб, проживает в трёхкомнатной квартире. И соседи при встрече не плюют ему в рожу, и не скрипят зубами, созерцая бывшего власовца. Соседи, правда, могли не знать его прошлого, но ведь так же вели себя и сослуживцы Самутина по лаборатории, которую он возглавил самое позднее в 58-60 годах, когда воспоминания о войне были куда актуальнее.
     Сам Самутин утверждал, что он «не запятнал руки кровью» (с.125), был редактором власовской газеты, которая к тому же издавалась в Дании (с.90), далеко от фронта и от дислокации основных частей РОА. Но, по советским меркам того времени ещё неизвестно, что хуже – стрелять в красноармейцев, которые и так гибли тысячами, или же в открытой, пусть и малотиражной, газете, обливать грязью советский строй, партию и лично вождя всех племён и народов. Опять же, на с.122-123 автор сочувственно приводит цитаты из Самутина, благо тот повествует, что советские лагеря были куда лучше немецких. У бывшего предателя даже обнаружилось чувство юмора. То бишь даже убеждённого власовца (он так и не был реабилитирован), пусть и бывшего, нельзя мазать исключительно чёрным цветом. Более того, и ненавидеть его вроде бы и не за что. Скажете, что это исключение? Но вот на с.165 автор, вновь вспомнив, что Самутин – бывший офицер РОА, пишет далее, что Л.А., уже в брежневские времена, сам нашёл Солженицына, поскольку видел в нём «родственную душу». Так что ежели сие и исключение, то довольно странное. И ещё о власовцах, это с.173, где утверждается, что они лишь пробивались через Прагу в американский плен, но не освобождали город от немцев. Но раз пробивались, а не проходили гуляючи, значит как-то всё же сражались, боролись с нацистами, и тем какой-то вклад в общую победу внесли. И далее, в той же фразе, сказано что власовцы «несколько раз встречались с фашистами». Ну а как же иначе?! Они ведь были союзниками фюрера, да даже просто «составной частью нацистского вермахта» (с. 165), и встречались с самыми разными «фашистами» сотни, ежели не тысячи раз. На протяжении неполных трёх лет, с тех пор, как генерал-лейтенант А.А. Власов летом 42-го попал в немецкий плен. Наш уважаемый автор, скорее всего, хотел подчеркнуть, что даже в момент прорыва на запад власовцы поддерживали какие-то контакты с какими-то немцами. Но воевать, или даже что-то делать совместно они уже не могли, исключая общую сдачу в плен американцам. Скорее всего, командиры РОА убеждали своих коллег прекратить бессмысленное сопротивление и вместе пробиваться на запад, ибо чем раньше и в большем числе они сдадутся американцам, тем легче будет затеряться в толпе всем провинившимся перед союзниками. Ну а просто встречи… сие то же самое, что сказать – бойцы чехословацкого батальона под командованием Л. Свободы несколько раз встречались с советскими гражданами. Ну, а то, что танки на пражских улицах были с пятиконечными звёздами понятно, в РОА не было танковых частей, по крайней мере, в те годы о них ничего не было известно. В СССР.
        «Это были люди, которые в нас стреляли» (с.154), так объясняет Т. Ржезач ненависть к власовцам среди советских людей. Но в гражданской войне люди одной нации и даже одного класса стреляют друг в друга и ничего, потом быстро забывают оное. О пленных белогвардейцах в Красной армии мы уже знаем, но бывало и наоборот. Так, Добровольческая армия, самая активная и боеспособная часть Деникинского войска, летом 1919 года пополнялась пленными красноар-мейцами (БСЭ, 3-е изд., т.8, с.374). И вряд ли большой симпатией в Союзе пользовались словаки и хорваты, которые тоже стреляли в «наших» (к счастью для русских, большинство усташей резало сербов и православных боснийцев, и на советско-германский фронт их отправилось буквально несколько сотен, или даже менее). Вот вам и братья-славяне… А уж чехи, всю войну исправно работавшие на Третий рейх, помогли немцам куда больше, чем такие союзники как Венгрия, Румыния и Болгария. Вот уж кого советские люди должны были ненавидеть куда сильнее всяких там казаков-красновцев, власовцев, оуновцев и лесных братьев. И последнее. Автор говорит, что Солженицыну «пришлось ознакомить советского читателя» с содержанием пьесы (с.153). А каким образом? В открытой советской печати она не появлялась до 87-го года, сие может подтвердить любой книголюб со стажем, или просто человек, читавший в те годы газету «Книжное обозрение». Ходили слухи, что какие-то солженицынские вещи издали для служебного пользования, и их штудируют чиновники от секретаря райкома и выше. Но если это и так, то автор уж слишком вольно сузил круг «советских читателей» до 2-3 % населения.
     Отметим, наконец, и юридически-правовую сторону вопроса. 17 сентября 1955 года вышел указ Президиума ВС СССР (председатель Президиума Ворошилов К.Е., секретарь Пегов Н.М.) «Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны 1941-1945 гг» (Ведомости Верховного Совета СССР, 1955, №17, с.345). И согласно оному указу все вышеупомянутые граждане, имевшие срок 10 и менее лет, были амнистированы, как и все уже отсидевшие, или попадавшие потенциально под подобное наказание. А тем, у кого срок был большим, его скостили вдвое. То есть остались сидеть осуждённые после 46 года на срок 20 и более лет, ничтожное меньшинство. И среди них вряд ли были власовцы. Правда, амнистия не касалась лиц, виновных в убийствах и истязаниях советских граждан, но на этом в основном специализировались бандеровцы и прибалты, а из великороссов – члены эсесовских команд, некоторые старосты и полицаи. Понятно, что Самутин, получивший всего 10 лет лагеря, и тихо-мирно маравший бумагу в Дании, попал под оную амнистию. Так что называть его бывшим власо-вцем можно лишь с моральной точки зрения, юридически он после 55-го года был полноправным членом общества. Тут можно возразить, что мы сперва говорили о шести амнистиях в советское время, а вот и седьмая нашлась. Но сие уж вина официальных историков, что они её не зачли. Очевидно, посчитали сугубо частной, как и ещё несколько амнистий того десятилетия, что в общем-то и верно. Но могли и сознательно умолчать именно об этом случае, ведь после указа Президиума ВС СССР от 4 марта 1965 года о нераспространении срока давности на военные преступления и на преступления против мира и человечности (БСЭ, 3-е изд., т.5, с.244), амнистия 55-го года негласно считалась ошибкой. Пусть маленькой и непринципиальной, но всё же ошиб-кой. Кстати, на 126 странице наш автор пишет, что четверо из шести зэков, упомянутых в таблице на стр. 127, были осуждены законным образом. А чуть ниже мы видим, что двое из них были впоследствии полностью реабилитированы, а ещё один (Панин Д.М.) реабилитирован частично (судя по всему, у него было два срока). Так что же было «законнее» – осуждение или реабили-тация? Или же в Советском Союзе закон, как и при царе, всё ещё похож на дышло? Там же, на с. 126, автор упоминает Черноморскую флотилию, но на Чёрном море тогда, в эпоху ВОВ и позднее, был полноценный флот, второй по значению в Союзе. В его состав, правда, входили отдельные флотилии, в первую очередь Дунайская и Азовская, но сие вещи разные.
         На сс. 154-155 Т. Ржезач упоминает, что в конце 69 года Солженицына исключили из Союза писателей СССР, но до того нигде не сказано, когда и как его туда приняли. Наверное, когда принимали, творчество А.И. охарактеризовали положительно, иначе зачем было принимать? Но Томашу Вацлавовичу, скорее всего, излишняя похвала его герою невыгодна, и он решил такую мелочь, как вступление в Союз писателей, просто опустить.   
          Солженицын «за всю свою жизнь не сделал ни одного доброго дела для людей» (с.156). Не слишком ли категорично сказано? Ведь в годы учёбы «Он участвовал во всех общественных мероприятиях, выступал в художественной самодеятельности, был членом редколлегии стенгазе-ты» (с.31). И наверное, всё это делал хорошо, доставлял удовольствие зрителям и читателям, ибо иначе не стал бы Сталинским стипендиатом. В начале войны он служит «в ездовом обозе» (с.55), седлает и подковывает лошадей, чистит навоз. Мелочь конечно, но для сослуживцев и командиров полезная и своевременная работа. На фронте он, скорее всего, заботится о своих солдатах, ведь на него никто никогда не жаловался. Или же неутомимый Т. Ржезач просто не нашёл подобных жалоб? Как-то не верится. Но всё это ерунда, были дела куда поважней. Когда повесть «Один день Ивана Денисовича» была напечатана, она сразу стала знаменитой. «Это была бомба» (с.144). Автору писали письма, саму повесть переиздали «тремя массовыми тиражами» (с.145; интересно всё же, кто учил нашего автора русскому языку?). Н.С. Хрущев подарил А.И. автомобиль (с.146), а затем Солженицын переселился в комфортабельную четырехкомнатную квартиру (там же). Было мнение, что он достоин Ленинской премии (с.147). То есть повесть получила безусловное одобрение «широкой массы читателей», проще говоря, им понравилась. А что ещё может сделать сочинитель для своих сограждан? Даже если всё остальное, написанное Солженицыным, полная чушь и ерунда, одной этой повести, даже читательской реакции на повесть, достаточно, дабы опровергнуть фразу нашего автора, вынесенную в начало сего абзаца.
          На страницах 158-159 Т. Ржезач приводит отрывок из романа «В круге первом» и долго его комментирует. Там мол, есть логическое противоречие, которое не допускают даже начинающие журналисты. Нержину говорят, что Хемингуэй пишет не только о быках и львах, а он отвечает, что не может разобраться в людях, так зачем же ещё о быках думать? Как будто не слышит собеседника. Кстати, вполне мог и не услышать, если задумался о чём-то своём, а у зэков в шарашке и без всякого Хемингуэя полно мыслей, и не шибко весёлых. Далее, весь разговор это прямая речь, и вполне можно допустить, что Солженицын как раз хочет показать Нержина не очень проницательным критиком. Так это ж его второе «я», возразит читатель. Но ведь буквально за несколько строк до того Рубин «с сожалением» констатирует, что его друг беден разумом, а тот и не думает оного отрицать. Самокритика иногда очень полезна. И наконец, самое вероятное и простое объяснение – Нержин просто не поверил Рубину. Хемингуэя тогда печатали редко и нерегулярно, да и далеко не всё. А новые вещи, и не только его, вряд ли доходили до шарашек. И строго говоря, применять сугубо формальную, примитивную логику к анализу небольшого, да ещё произвольно подобранного фрагмента художественного текста, к тому же отрывка диалога, методически неверно. Многие авторы в диалогах своих героев нарочно высказывают самые нелепые мысли, дабы рассмешить читателя, или же подстегнуть его воображение. Дабы слегка развлечься, сделаем по этому поводу ещё одно лирическое отступление, ибо даже маститые профессора старых лет заметили, что своевременная шутка облегчает восприятие лекции: «В Сибири вообще никто не живёт, одни только негры живут. Продуктов им туда не завозят, выпить им нечего, не говоря уж «поесть». Только один раз в год им привозят из Житомира вышитые полотенца – и негры на них вешаются» (В. Ерофеев, Москва-Петушки, М, Вагриус, 2007, с.77). Ага, заметит внимательный читатель, Ерофеев в те годы был известен мизерному числу людей, и приводить его цитаты некорректно. Ладно, обратимся к классике. Сочинения Козьмы Пруткова, М, «Правда», 1982, естественно-разговорное представление (а по сути пьеса) «Опрометчивый Турка, или: Приятно ли быть внуком?». Впервые сей опус опубликован в 1863 году в журнале «Современник», № 4 (М, 1982, с.405). И вот в оном «представлении», на странице 248 данного сборника, читаем такой интересный разговор:
Кутило-Завалдайский. Говорят, что цены на хлеб в Тамбовской губернии значительно возвысились? Молчание.
Г-жа Разорваки (громко и сдобно). Насчет Тамбова!.. Сколько верст от Москвы до Рязани и обратно?
Либенталь (скороговоркою). В один конец могу сказать, даже не справившись с календарем, но обратно не знаю.
 Все отворачиваются в одну сторону и фыркают, издавая носом насмешливый звук.
Либенталь (обиженный). Могу вас уверить!.. Ведь от рождества до пасхи столько-то дней, а от пасхи до рождества столько-то, но не столько, сколько от рождества до пасхи. Следовательно…
Все отворачиваются в другую сторону, насмешливо фыркая носом. Молчание.
Миловидов (тем же тоном). Итак, нашего Ивана Семеныча уже не существует!.. Все, что было у него приятного, исчезло вместе с ним!..
Кн. Батог-Батыев (шепелявя с присвистом). Я знал его!.. Мы странствовали с ним в горах Востока и тоску изгнанья делили дружно. Что за страна Восток!
Ну и так далее, всё в том же духе. Отметим лишь ещё, что на следующей странице Батог-Батыев утверждает, что взобравшись на остроконечную Сумбеку, где коню и стоять невозможно, он обнаружил что кругом один Восток – и спереди, и сзади, и по бокам. И никакого Запада даже не видно вдали. Вот бы нашему автору (Т. Ржезачу) раздраконить сей нелепый текст! И вообще, его рассуждения напоминают убогий силлогизм, осмеянный ещё античными авторами: Ты ничего не терял, следовательно, ты не терял рога. То есть у тебя есть рога.
      На стр 163-164 Т. Ржезач дословно приводит «Форму № 1», сочинённый Солженицыным ответ авторам, кои просили у него отзыва или рецензии на свои труды. И называет его высокомерным, циничным и грубо пренебрежительным. Только из-за того, что А.И., ссылаясь на поздний приход в литературу и плохое здоровье, отказывался от рецензирования. Но ведь его доводы вполне убедительны и, кроме того, он приводит ещё один, самый важный аргумент. «Поверьте, что безымянный (для Вас) рецензент, постоянно занимающийся подобной работой в журнале, скажем в «Новом мире», сумеет Вас лучше удовлетворить, чем я» (там же). То бишь хороший писатель далеко не всегда и хороший критик, совершенно верная мысль. Вспомним, что Толстой ругал Шекспира, а Бунин того же Толстого и Горького. А уж сколько грязи советские писатели вылили на Ахматову и Зощенко в конце 40-ых годов, теперь и не пересчитать. И ничего, в 70-ые обо всех обвинениях постарались забыть – в третьем издании БСЭ оба автора характеризуются положи-тельно, да ещё и их портреты даны при соответствующих статьях. А вот заметки о П.М. Машерове, М.С. Горбачёве, П.П. Гришкявичюсе и К.С. Демирчяне даны без картинок… Можно возразить, что как раз главный редактор «Нового мира», который упоминает Солженицын, А.Т. Твардовский, счастливо сочетал талант писателя и критика, но таких было мало. Максимум сотня, ежели огульно признать всех главредов литературных журналов, альманахов и газет способными критиками. А в целом в Союз писателей СССР в 34-ом входило 2500 членов, а в 76-ом 6761, не считая критиков и литературоведов (БСЭ, 3-е изд., т.24-1, с.272).
          На 167 и 168 страницах Т. Ржезач критикует Д.М. Панина, осуждавшего Гитлера и западных союзников за невнимание к советским зэкам. Мол, скинули бы им оружие, и ход войны мог силь-но измениться. Наш автор считает сии мысли бредом, лишённым остатков «здравого рассудка». Насчёт англо-саксов сказать трудно, хотя уже с 47-го года они старательно собирали «у себя» всех, когда-либо и чем-либо недовольных Советской властью. А вот немцам несколько миллионов повстанцев в советском тылу были бы очень кстати, и сия мысль вполне здравая. Ведь собирали же и вооружали они власовцев, бандеровцев и прибалтов, коих в сумме было гораздо меньше. Панин пишет о 20 миллионах зэков, и Томаш Вацлавович оное число не опровергает. Может быть, он понадеялся на заявление о здравом рассудке, но точность цифровых данных с оным никак не связана, она (точность) или есть, или её нет. А раз нет опровержения, то мы вправе счесть за прав-ду утверждение, что в Союзе в те годы каждый десятый сидел в лагерях. Не считая расстрелянных и умерших в тюрьмах и тех же лагерях до начала ВОВ. А сие уже не перегибы и не нарушения, а террор или геноцид против своего народа.
          На той же самой 168-ой странице Томаш Вацлавович так излагает идеи А.И. по улучшению своего имиджа «Ибо он мечтает о славе и величии Льва Толстого, и эта мечта часто ставила его в нелепые и смешные положения, выходящие за пределы литературы.» Несколько тяжеловесно и длинновато, но в общем-то понятно. А вот дальнейшие, более частные выводы очень спорны. «Толстой ездил на велосипеде? Солженицын тоже». Но позвольте, и в начале 20-го века, и при жизни Солженицына на велосипедах ездили миллионы людей, это очень удобно, легко и выгодно, и кому-то подражать при этом нет никакой нужды. Так, уже в 1905-ом Брокгауз (т.1/д, с.391-392) отмечал, что благодаря новшествам последних лет, велосипеды получили «чрезвычайно широкое распространение во всех странах» Европы и Америки. Конкретно же в России ещё в 1883 были проведены первые велогонки, а в 1911-ом россиянин Панкратов совершил кругосветное путеше-ствие на «двухколёсном самокате» (БСЭ, 1-е изд., т.9, с.805), которое освещалось в печати куда шире, чем велосипедные поездки Льва Толстого. В 1924-27 гг, с началом серийного выпуска сове-тских велосипедов, подобное путешествие совершили студенты ин-та физкультуры Фрейдберг и Князев (там же). И кстати, в 1924 году, ещё до полного восстановления индустрии, в Союзе изготовили 2 200 велосипедов, а в 69-ом их выпуск превысил четыре миллиона (БСЭ, 3-е изд., т.4, с.458). Ещё забавнее следующее утверждение нашего автора «Толстой носил рубаху навыпуск. Солженицын носит широкий свитер, напоминающий русскую косоворотку». Рубахи навыпуск носило тогда подавляющее большинство русских, как в городе, так и в деревне, ну а свитер, тем паче широкий, заправить в штаны практически невозможно, и его все и везде носят навыпуск. Хотя вру, один мой однокурсник на какой-то вечеринке, лет через десять после окончания вуза, спьяну решил, что понизу его свитера торчат какие-то нитки. И он решил заправить его в брюки (или в джинсы, теперь уж не помню). В итоге сломал пряжку на ремне и молнию на ширинке, после чего благоразумно решил, что пара ниточек на свитере всё же лучше, чем расстёгнутые штаны. И если уж искать какое-то подражание Толстому, то скорее уж в ношении бороды, ибо в конце 60-х и начале 70-ых годов бородатых мужчин в Союзе было явное меньшинство. Но увы…  Прошу прощения у читателей за столь бытовые мелочи, но коль наш уважаемый автор им уделяет повышенное внимание, то и мы вынуждены, хоть иногда, следовать за ним.
          «В целом он не написал в этой части ничего нового, лишь перечислил отдельные сплетни, имевшие хождение после ХХ съезда КПСС» (с.169). Это по поводу Сталина, Берии и Абакумова в романе «В круге первом». Но придать сплетням печатную форму, то есть узаконить их хоть как-то, уже хорошо. Можно будет их обсуждать и критиковать вполне гласно. А кроме сплетен, какие у советского человека были источники информации о Берии и Абакумове? Есть ли о них хоть одна строчка в 3-ем издании БСЭ? Нет. Ежели Лаврентий Палыча ещё упоминали буквально в одной фразе в учебниках истории, в главе посвящённой культу личности (что к руководству карательных органов пробрался политический авантюрист Берия), то Абакумова как бы и вовсе не было на свете. Даже в статье о Главном управлении контрразведки СМЕРШ (СВЭ, т.2, с.564) не сказано, кто же персонально им руководил всю войну. Прямо как в известном фильме, управление Койкого. Нет его имени и во втором издании БСЭ, в основном изданном в эпоху культа – то ли успел попасть в опалу, то ли просто не удосужился внимания. И в знаменитом романе В. О. Богомолова «В августе сорок четвертого…» (М, «Новый мир», 1974, № 10, 11 и 12) генерал-полковник, «начальник военной контрразведки» (№ 11, с.39), не упомянут даже инициалами, хотя он непосредственно действует в двух эпизодах – при нагоняе в Ставке, учинённом Сталиным ему и наркомам госбезопасности и внутренних дел (№ 11, с.39-44), и в телефонном разговоре оного «начальника» с подчинённым, ген. Егоровым (№ 11, с.32,33). Хотя в обеих эпизодах, особенно во втором, «генерал-полковник» представлен как трезвомыслящий и компетентный контрразведчик, лишь по суровой необходимости принимающий неоптимальные, с точки зрения розыскников, решения. Кстати, и в оном романе не обошлось без неточностей, несмотря на его внешне вполне документальный вид. Так, на вышеупомянутых страницах генерал-полковник назван начальником Главного управления контрразведки, что абсолютно верно, а вот в № 10 на с.5 (вторая сноска) сказано про то же управление, что мол «Полное наименование: контрразведка «СМЕРШ» НКО СССР». И далее говорится, что органы СМЕРШ подчинялись непосредственно Верховному Главнокомандующему, наркому обороны И.В. Сталину. Но раз они входили в наркомат обороны, то естественно подчинялись соответствующему наркому, но не непосредственно, а через своего начальника. Понятно, что сие всё мелочи, но они лишний раз показывают, как трудно было совет-скому читателю узнать хоть что-то, хоть в виде намёка, о В.С. Абакумове.
           А вот статья о Л.П. Берии во втором издании БСЭ была, но только до осени 53 года. Опосля же того, как герой оной статьи отправился к праотцам, всем подписчикам энциклопедии выслали письмо с новыми страницами и сопроводиловкой (она у меня сохранилась, как и новый текст): «Государственное научное издательство «Большая Советская Энциклопедия» рекомендует изъять из 5 тома БСЭ 21, 22, 23 и 24 страницы, а также портрет, вклеенный между 22 и 23 страницами, взамен которых Вам высылаются страницы с новым текс-том. Ножницами или бритвенным лезвием следует отрезать указанные страницы, сохранив близ корешка поля, к которым приклеить новые страницы». А старые, вырезанные, страницы предлагалось по почте отослать в «научное издательство». И все, или почти все, вырезали, отослали и вклеили, ибо мало было желающих искать приключений на свою задницу. На таком фоне даже простое перечисление сплетен выглядит борьбой за правду, за свободу слова и печати.
   На страницах 169 и 170 автор утверждает, что зачитывание письма Солженицына (в адрес съезда советских писателей) на 3-ем съезде Союза чехословацких писателей «в общем и целом» способ-ствовало «ускорению открытого кризисного развития политических событий в Чехословакии». И такую тяжеловесную, частью просто нелепую, фразу написал профессиональный сочинитель. Как говорится, без поллитры не поймёшь, да наверное и не напишешь. А по сути, просто смешно представить, что какое –то письмо, посвящённое весьма локальным проблемам (как явствует из цитат на с.151,152), и не имеющее отношения к Чехословакии, могло так сильно повлиять на ситуацию в ЧССР. А вот как излагаются причины кризиса в 3-ем издании БСЭ (т.29, с.152): «В 3-ей пятилетке (1961-65) произошло замедление темпов развития экономики Ч. Это было связано прежде всего с тем, что исчерпали себя источники экстенсивного развития произ-ва». Далее говорится о многочисленных недостатках и ошибках в экономической и политической области, допущенных в 60-68 гг. То бишь, если отбросить эзопов язык, приближался экономический кризис, а как с ним бороться, никто не знал. Да к тому же в партии царил разброд. На этом фоне приписывать каким-то письмам какую-то заметную роль – чистейший идеализм. Но может быть, ситуация в стране была столь неустойчивой, что достаточно было малейшей искры, дабы всё вспыхнуло разом? Но тогда «последней каплей» могло стать всё, что угодно и где угодно, и долго ждать не пришлось бы. И виноват тут не А.И., а сами чехи и словаки.
      Т. Ржезач пишет (это страница 170), что в Восточной Пруссии в первую мировую войну войска царских генералов Самсонова, Жилинского и Ренненкампфа потерпели катастрофическое пора-жение («Излагая катастрофическое поражение войск», если точно, но мы уж лучше изложим всё своими словами, так понятнее). Но у Жилинского не было «своих» войск, он, будучи командую-щим Северо-Западного фронта, руководил действиями армий Ренненкампфа и Самсонова (БСЭ, 3-е изд., т.9, с.207). И поражение 1-ой армии (Ренненкампфа) вовсе не было катастрофическим, она под давлением немцев отступила на свою территорию (БСЭ, 3-е изд., т.5, с.402). Сие неудача, и может быть крупная, но никак не более того. А перед этим войска первой армии в Гумбиннен-Гольдапском сражении 8(20) августа нанесли чувствительное поражение 8-ой немецкой армии (СВЭ, т.3, с.71), и вынудили её к отходу почти до внешних укреплений Кёнигсберга.
   На той же странице Томаш Вацлавович упоминает битву под Славковом, описанную Л. Толстым в «Войне и мире». Но в эпоху Наполеоновских войн такого города не было, тогда он назывался Аустерлиц, и во всём мире сия битва известна как Аустерлицкая, сражение при Аустерлице, ну или, в крайнем случае, как битва трёх императоров. Возможно, ярый чешский национализм не позволил нашему уважаемому автору употреблять немецкие названия, но уж ежели он взялся переводить и публиковать что-то по-русски, то надо приводить терминологию к общепринятому виду. Никто ведь не называет битву при Прейсиш-Эйлау 1807 года битвой при Багратионовске, на том основании, что сей город получил новое название в 1946 году. Опять же есть оборона Царицына, а не Волгограда, и блокада Ленинграда, а не Санкт-Петербурга. И так принято во всех цивилизованных странах. И ещё. Т.Р. пишет о значительном и неудачном походе против Наполе-она, в ходе которого произошли «битвы под прусским Иловом и Славковом». Но битва при любом прусском городе могла произойти лишь после ноября 1806-го, когда Россия вновь вступила в войну (до того более полугода обе стороны строго соблюдали перемирие, пусть формально его и не объявляли, да и воевать русским и французам до разгрома Пруссии просто физически было негде), а после Аустерлица русские войска ушли на свою землю зимой 1805/06 года. То бишь если, сугубо формально, эти две войны и считать за одну, то походов уж точно было два. Первый закончился битвой под «Славковом», а в ходе второго была битва под «прусским Иловом», и не надо их мешать в кучу малу. И кстати, что это за «прусский Илов», ни в одной советской энциклопедии такого термина нет? А вот всезнающий Брокгауз упоминает о польском городке Илов под Варшавой (1894, т.24, с.939), где жило много немцев, а в 64 томе, на слово Тевтонский орден (с.752), сказано, что орден также назывался прусским или немецким, а ещё его вроде бы называли Тевтонский Ил. То бишь рассуждая логически, прусский Илов – это как раз Прейсиш-Эйлау, тем паче, что прочие битвы той кампании имеют совсем несхожие названия (Пултуск, Фридланд, Гоф, Чарново, Гутштадт и Гейльсберг). Но зачем же грузить читателя такими ребусами, тем паче, что до 1946 года Прейсиш-Эйлау никогда не входило ни в одну славянскую державу, или даже область, не говоря уж о Чехии?! И даже на большой карте, иллюстрирующей статью «Наполеоновские войны» (БСЭ, 3-е изд., т.17, с.264-265), для Прейсиш-Эйлау не приведено какого-либо синонима, хотя для всех прочих поселений, когда-либо переименованных, в скобках приведены их современные названия (Пресбург(Братислава), Кюстрин(Костшин), Данциг(Гданьск), Бреславль(Вроцлав), Ольмюц(Оломоуц), Мемель(Клайпеда), Дубровник(Рагуза), Одер(Одра), Эльба(Лаба) и т.д.) или просто иноязычные варианты.
    На 171-ой странице автор критикует поэму Солженицына «Прусские ночи». Мол, для западного читателя она неинтересна, а «Для антисоветской пропаганды не несла политических выгод». Но ведь четырьмя абзацами ранее Т. Ржезач пишет, что  А.И. «густой черной краской изобразил в ней советских людей, а красноармейцев вывел как сборище подонков». И сочинил оное свидетель истории, лично воевавший в тех краях, и видевший всё своими глазами, к тому же известный писатель. В те годы «западные голоса» иной раз смаковали описания пьяных драк и очередей за хлебом в советской глубинке, а тут облили дерьмом весь советский народ, «новую историческую общность», о которой с гордостью трубили наши пропагандисты всех мастей. И такая вещь «не несла» никаких политических выгод махровым антисоветчикам?
      На с.172 мы узнаём, что в 18 году НКВД не было, он был создан только 10 июля 1934 года. Как общесоюзный наркомат да, но в 18-ом и СССР не было ещё и в помине. А вот в РСФСР НКВД был образован на 2 Всероссийском съезде советов 08.11.1917 и упразднён 15.12.1930 (БСЭ, 1-е изд., 1939, т.41, с.201). Третье издание БСЭ (т.17, с.283) подтверждает сие, но уточняет, что сперва наркомат назывался комиссией по внутренним делам, но возглавлял её народный комиссар. А в статье «Государственная безопасность» (там же, т.7, с.151-152) история советских «органов» описана более подробно. ВЧК создана 07.12.1917, ликвидирована 06.02.1922; взамен ея создано ГПУ при НКВД (вот оно!) РСФСР. После создания Союза при СНК СССР создано ОГПУ, которому были подчинены республиканские ГПУ (постановление ЦИК СССР от 02.11.1923). Наконец, в монументальной «Истории СССР», где на советский период приходится шесть томов из 12-ти, дана подробная схема организации Советской власти по Конституции РСФСР 1918 г. (М, 1967, т.VII, с.399). И там среди наркоматов чёрным по белому обозначен и «внутренних дел». Неужели трудно было найти соответствующие ссылки, дабы избежать столь грубого вранья? А ведь сам автор пишет, что «Одно из свойств(?) таланта – чувство меры» (с.33). Ну да Бог с ним, с талантом, продолжим наши игры. В годы Гражданской войны все наркоматы имели свой печатный орган, хотя он мог называться и не «Вестником», а газетой, бюллетенем, листком или как-то ещё. Скорее всего, издавался он недолго, был мал по объёму, и вполне возможно, большин-ство номеров кануло в лету, в те годы было не до тонкостей библиографии. Но какие-то следы наркомат должен был оставить. Кстати, по конституции 18-го года в РСФСР было всего 18 наркоматов, считая и ВСНХ (БСЭ, 3-е изд, т.17, с.283-284), так что обеспечить их печатными изданиями, хотя бы самого низкого уровня, на плохой бумаге, было нетрудно. В частности, ЧК Восточного фронта издавала в Казани журнал «Красный террор», в первом номере которого, от 1 ноября 1918 года, известный чекист М.Я. Лацис писал так: «Мы истребляем буржуазию как класс … В этом – смысл и сущность красного террора». Казань, конечно, не Москва и не Питер, да и Ильич сию заметку резко раскритиковал, и сам М.Я. потом признавал, что в своей статье малость переборщил. Но всё же прецедент был, а в 21 году тот же Лацис утверждал, что «…Она (ЧК) уничтожает без суда или изолирует от общества, заключая в концлагерь… Мы все время были чересчур мягки, великодушны к побежденному врагу» (Чрезвычайные комиссии в борьбе с контрреволюцией. М, 1921, с.8,9,24). Да что там Лацис, сам Сталин, в ответ на выстрел Ф. Каплан в Ленина, телеграфировал в Москву: «Военный Совет отвечает на это низкое покушение из-за угла организацией открытого массового систематического террора на буржуазию и ее агентов» (Большевистская печать. М, 1938, № 2, с.13; тот же текст повторен и в 1-ом издании БСЭ, 1938, т.36, с.374). Так что Солженицын имел полное право порицать большевиков, пусть и не всех, за систему красного террора, не говоря уж об их последышах времён Ежова и Берии.
     Далее, на 173-ей странице, Т. Ржезач приводит цитату из «архипелага»: «Штрафные роты стали цементом фундамента Сталинградской победы». Сказано очень осторожно, не фундамент даже, а лишь цемент оного, то есть ничтожная часть любой постройки. Но ведь «штрафные роты были вооружены лишь лёгким оружием, а отнюдь не автоматами». И далее: «Как же с карабинами они могли прорвать фронт отборных немецких частей?» Ну во первых, фронт на обеих флангах был прорван в расположении румынских частей (3-я и 4-ая армии, СВЭ, т.7, с.193,519,520 и БСЭ, 3-е изд., т.24-1, с.403). Только на 2-ой – 3-ий день операции, когда советские части прорвали оборону противника и в прорыв вошли мотомеханизированные и кавалерийские корпуса, на поле боя появились «отборные» части вермахта (две танковые дивизии), но ничего сделать они уже не смогли (там же). Далее, до января 44-го карабинами вооружались лишь специальные рода войск (кавалерия, войска связи, артиллерия и др.), а пехота имела на вооружении винтовку образца 1891/30 г (Д.Н. Болотин, Советское стрелковое оружие, М, 1986, с.42,43,45). Пистолеты-пулемёты, неофициально называвшиеся тогда автоматами, были наиболее лёгким и портативным ручным огнестрельным оружием, не считая пистолетов (там же, с.105). Так ППШ, самый массовый «автомат» наших войск с секторным магазином весил 4,1 кг, а ППС с тем же магазином всего 3,7 кг (там же, с.138); а винтовка 91-30 г весила со штыком и патронами 4,6 кг (там же, с.47) и была длиннее ППШ, даже без штыка, на 38 см (там же). Да, из Мосинской трёхлинейки можно стрелять и без штыка (его вес 0,5 кг, там же), но, в отличии от большинства зарубежных образцов наша винтовка пристреливалась, не считая снайперской модификации, со штыком (БСЭ, 1-е изд., т.11, с.165), и без оного её огонь был эффективен лишь вблизи. При этом надо помнить, что винто-вочная обойма вмещала всего пять патронов, а секторный магазин ППШ и ППС – аж тридцать пять (Болотин, с.47,128). Можно заметить, что мои замечания о различии ПП и автомата, карабина и винтовки, являются придиркой, но ведь автор, как сказано в введении (с.4), оперирует лишь неопровержимыми и документально подтверждёнными фактами. Так зачем же при сём допускать явные ляпсусы? Тем паче, что разница между пистолетом-пулемётом и автоматом для нашего случая принципиальная. Первые стреляют слабыми и лёгкими пистолетными патронами с неболь-шой дальностью стрельбы (до 200-400 м), но зато с большой скорострельностью, и сами они просты по устройству и дёшевы в производстве (там же, с.105,106). Автомат же, будь то модель В.Г. Фёдорова 1913 года, или знаменитый АК-47 и другие образцы, стреляет более мощными патронами, хотя и более слабыми, чем классический винтовочный (у нас такой патрон образца 1943 года (Елизарова-Семина) так и назывался промежуточным, там же, с.74), который обеспе-чивает дальность прицельной стрельбы до 500-800 м (там же, с.143,149). И пуля патрона 43-го года на четверть тяжелее пистолетной, и её начальная скорость в полтора раза выше (там же, с.74,104). Понятно, что ежели такое оружие сравнивать с трёхлинейкой, то оно окажется куда более привлекательным для условий ВОВ. Но автомат Фёдорова был снят с производства в 1925 году (там же, с.26), а первый образец оружия под патрон 43 года, не считая пулемётов, был создан в 45-ом (самозарядный карабин Симонова, там же, с.75).
          И опять позволю себе лирическое отступление. Читатели могут упрекнуть меня за широкое цитирование книги 86-го года, вышедшей куда позднее сочинения Ржезача. Но все вышеприве-дённые цифры и факты содержатся и в предыдущей работе Болотина (Болотин Д.Н. Советское стрелковое оружие за 50 лет (каталог), Л, 1967), или в книге «Винтовка образца 1891/1930 и карабины образца 1938 и 1944», М, 1955. И в соответствующих статьях БСЭ 1-го и 3-го издания и СВЭ (автомат, винтовка, карабин, пистолет-пулемёт; и пулемёты в 1-ом изд БСЭ, так как там нет отдельной статьи про ПП). Данную же монографию мы использовали исключительно из-за её компактности, полноты сведений и удобства пользования, и только.
        Но вернёмся к истории Сталинградской битвы. Томаш Вацлавович пишет, что город отстояла 62 армия, а не штрафники (с.173). Это бесспорно, да и В.И. Чуйков утверждал, что в его армии штрафных частей не было. Скорее всего, так оно и есть, поскольку штрафники, с точки зрения начальства, всегда были подозрительным элементом, а в городских боях, когда позиции сторон максимально сближены, а вокруг лабиринт полуразрушенных домов, сбежать или сдаться в плен очень легко. Но ведь А.И. говорит не об удержании города, а об успехе всей битвы. То есть в первую очередь о действиях фланговых группировок, которые, кстати, и после блокирования армии Паулюса дожимали окружённых с запада. И сие тоже вполне логично, ибо именно с западной стороны от города находились аэродромы и посадочные площадки, через которые поддерживалась связь с окружёнными. А когда их захватили наши, там же, в степи, остались самые удобные места для выброски грузов с парашютами. Ведь ежели сбрасывать их над городом, то половина груза разобъётся или застрянет в руинах. Только в самом конце операции 62 армия нанесла пару-тройку встречных ударов, помогая 21 и 65 армиям рассечь окруженцев надвое. Но к тому времени три четверти «котла», если не более, были уже освобождены. Так что все эти «сталинградские» рассуждения автора ничего не доказывают и не опровергают.
          Теперь обсудим дела Бузулукские, есть такой город в Оренбургской области, знаменитый большим сосновым бором, крупнейшим в степях Заволжья, добычей нефти и Тоцкими военными лагерями. Там был сформирован чехословацкий батальон численностью почти в 1500 человек, который в начале 1943 года выступил на фронт (с.174). И как говорят, все они, полторы тыщи чехов и словаков, были добровольцами (БСЭ, 3-е изд., т.24-1, с.136). В последующие месяцы батальон превратился в бригаду, а когда Советская армия подошла к Карпатам, в её составе уже числился 1-ый Чехословацкий армейский корпус (там же, т.23, с.84). И все его солдаты и офицеры набирались в Союзе, ибо вся территория Чехословакии тогда ещё была «под немцем». Но так как далеко не все пошли добровольцами на фронт, да к тому же в Бузулук собирались и женщины, часто с детьми, и старики, то там вполне могло быть 30 тыс чехо-словаков, о чём писал Солжени-цын (с.174), а в какие-то моменты и поболе. А почему именно Бузулук? Да просто именно там был сборный пункт для всех беженцев, переселенцев и ходоков из Чехословакии, о чём подробно пишет в своих воспоминаниях Л. Свобода, командир тех самых батальона, бригады и корпуса, о коих шла речь выше (Л. Свобода, От Бузулука до Праги, М, 1963, вторая часть «Батальон», конец 1-ой главы и вся вторая, так и названная автором «В Бузулуке»). Там же, кстати, в конце 2-ой главы 1-ой части упомянуто, что после полной оккупации Чехии только в Кракове собралось около 3 тысяч бывших чешских военнослужащих, большинство из которых впоследствии перебра-лось в СССР. И ещё. Наш автор возмущается, когда А.И. пишет об «интернированных» в Бузулуке чехах и словаках. Мол, многие солдаты и офицеры чехословацкого батальона получили боевые награды, а интернированным их не дают. Ну и что с того? Большинство чехов проживало в годы войны в протекторате Богемии и Моравии, который по существу являлся частью Третьего рейха, сохраняя лишь видимость куцей независимости, а некоторые и вовсе жили на Германской земле. И все они добросовестно работали на Гитлера, ковали оружие рейха. Словакия же, формально считаясь независимым государством, и вовсе по существу воевала с Советским Союзом, пусть с явной неохотой и спустя рукава (в основном словацкие части охраняли коммуникации в немецком тылу). Я бы лично их всех вообще причислил к военнопленным. Ну а те из них, кто добровольно вступал в какие-то воинские части антигитлеровской коалиции, тем самым переходил под юрисдикцию Временного Чехословацкого правительства в Лондоне, созданного в 40-ом году на базе Чехословацкого национального комитета (БСЭ, 3-е  изд., т.29, с.150). Сие правительство было официально признано Советским Союзом в июне 41-го, а 18 июля было заключено и соглашение о военном сотрудничестве с Лондонскими эмигрантами (там же). И ничего странного и необычного тут нет, в таком же положении находились и граждане ряда других стран. Так, к примеру францу-зы, сражавшиеся в рядах «Свободной Франции» во главе с Ш. де Голлем, включая и авиаполк «Нормандия-Неман», были нашими союзниками, а те, кто признавал режим «Виши» и воевал во французском легионе СС, были противниками, и не только СССР, но и его союзников. Первые получали заслуженные награды, а вторые, попав любым манером на советскую территорию, попадали в лагерь военнопленных. Или интернировались, ежели могли доказать своё неучастие в войне и чисто гражданское положение. Кстати, именно так обстояло дело и с чехословацким корпусом в годы Первой мировой, который в основном формировался из военнопленных австро-венгерской армии (БСЭ, 1-е изд., т.61, с.517-521 и 3-е изд., т.29, с.172). И когда в конце 17-го и в начале 18-го года среди солдат корпуса началась «антисоветская пропаганда», основным её козырем было утверждение, что Советская власть чехословацких бойцов разоружит и заключит в лагеря военнопленных (там же). То есть состоя в рядах корпуса, они пленными уже не считались. Так же, кстати, обстояло дело и с интернациональными частями Красной Армии в годы Граждан-ской войны (БСЭ, 3-е изд., т.10, с.331-332) – пленные немцы, австрийцы, венгры, хорваты и т.д., пожелавшие воевать за красных, становились комбатантами (то есть сражающимися, на которых распространялись законы и обычаи войны), а остальные продолжали бить баклуши в лагерях, причём жили впроголодь, в холодных бараках и одевались в обноски.
            Т. Ржезач подробно расписывает подвиги чехословацкого батальона в первый месяц его «боевого крещения» на фронте (весной 43-го года), упоминает и О. Яроша, первым из иностранцев ставшим Героем Советского Союза. И упоминание об огромной численности батальона (1500 чел) подчинено, видно, той же цели – показать большой, или хотя бы заметный, вклад чехов и словаков в общую победу. Ну и заодно упрекнуть А.И. в необоснованном интернировании своих сограждан, но сие мы уже разобрали. А вот насчёт вклада… в 42 году из поляков в СССР была создана армия под командованием В. Андерса (СВЭ, т.1, с.191). она, правда, вскоре была переброшена на Ближний Восток (там же), но ни всё ли равно, где воевать с общим врагом. Опять же весной 43-го в Союзе формируется 1-ая польская дивизия, а в августе началось формирование корпуса (БСЭ, 3-е изд., т.20, с.305). Надо полагать, даже неполная дивизия куда больше батальона, пусть и с раздутыми штатами. Но и это ещё не всё. По данным третьего издания БСЭ (т.18, с.551-552) в Британии, сразу после капитуляции Франции (июнь 40-го), сражалось 15 тысяч поляков, а к концу войны на Западе их воевало около двухсот тысяч. И ещё в два раза больше в просоветски настроенных формированиях, в Армии Людовой и партизанских отрядах. И воевали неплохо – бригада Карпатских стрелков прославилась в Северной Африке (оборона Тобрука, бои под Эль-Газалой и Бардией), а 2-й польский корпус отличился в Италии, в сражениях на р. Сангро, под Монтекассино, Анконой и Болоньей (там же). Да, и армия Андерса, по данным той же статьи, насчитывала около 75тысяч бойцов. Вот это нормальный масштаб!
               Правда, на Западном фронте и в Италии в 43-45 гг воевали и какие-то чехо-словацкие части, но было их очень мало, и численно они были крайне невелики. Даже после 68-го года, когда чехам у нас старались всячески польстить, никаких данных об оных частях в советских справочниках не было. В 43-44 гг в СССР была сформирована и румынская добровольческая дивизия (БСЭ, 3-е изд., т.22, с.378), хотя румынам, как союзникам Германии, не было особого резона воевать на нашей стороне. Был и Национальный комитет Свободной Германии, а число немцев, сражавшихся в рядах РККА, на порядок превышало численность чехословацкого батальона, а потом и бригады.Даже из югославов в СССР были сформированы две бригады, причём одна танковая, и два авиапо-лка (БСЭ, 3-е изд., т.30, с.352), хотя подавляющая часть югославских патриотов воевала у себя на Родине. О масштабе сей борьбы говорит тот факт, что только наши перебросили партизанам более 200 000 единиц только стрелкового оружия (там же), а ведь войска И.Б. Тито снабжали и англича-не (причём их поставки начались раньше советских). И немалая часть вооружения королевской армии, а с конца 43-го и итальянских, и хорватских войск, досталась им же. По официальным же данным, уже в конце 41-го года численность партизан достигла 80 тысяч, а в мае 45-го  в НОАЮ состояло около 800 000 бойцов (там же). Правда, уже в 70-ые годы многие сомневались в правдивости сих цифр, но даже ежели они завышены в два-три раза, то всё равно результат очень солидный. Наконец, в ноябре 42-го в Союз прибыли французские добро-вольцы, организовавшие эскадрилью Нормандия, а в июле 43-го эскадрилью переформировали в полк (СВЭ, т.5, с.632). А ведь французы могли воевать и «дома», в частях «Свободной Франции». В общем, чешский вклад в победу меньше такового Дании или Люксембурга, даже Кубы (она ведь поставляла в США стратегическое сырьё, марганец и хром, пусть и в малых объёмах), не говоря уж о других странах и народах.
     Боюсь, в этом месте проницательный читатель махнёт рукой, мол сколько ж можно. И так ясно, что наш автор не в ладах с историей, особенно военной, да и цифры у него «скачят», как зайцы по весне. Но ежели наш автор, описывая деяния человека, побывавшего в разное время на огромной территории от Байкала до Цюриха и от Кавказа до Ленинграда, слаб в географии, и в военной истории (которой посвящено чуть ли не полкниги), тоже слаб, вольно обращается с цифрами, порой весьма важными, а иногда и с фактами вообще, то можно ли ему хоть в чём-то верить? Боюсь, что нет. Как говорится, Единожды солгавши, кто тебе поверит, а тут…
            На 177 странице наш автор утверждает, что в Швейцарии преследуются студенты, которые «проявляют хотя бы слабый интерес к официально издаваемому вестнику советского посольства». Это как, разглядывают что ли его обложку в витрине киоска? А если листают и читают хотя бы отдельные фразы, то сие просто «интерес», и слово «слабый» тут неуместно. И что, «полити-ческая полиция» постоянно следит за всеми студентами «университета», и что, в Швейцарии всего один университет? Далее, Т.Р. пишет, что политическая полиция угрожает «репрессиями или, как минимум, исключением из учебного заведения»(А слово вуз чем хуже?), студентам, коии проявляют тот самый слабый интерес. Но все в те годы знали, по многочисленным репортажам советских корреспондентов, что американских студентов, протестовавших против вьетнамской войны, причём протесты часто сопровождались антиправительственными выкриками, поджогами машин и лавок, а то и киданием камней в полицейских, наказывали штрафами, отсидками по 5-15 суток, и крайне редко исключением из вуза. Неужели в тихой и спокойной Швейцарии студентов, разглядывавших советские журналы, исключали из университета, а при повторном рассмотрении сих крамольных обложек сажали в кутузку? И наконец, информация для справки – в 1977 году в Швейцарии было семь университетов, две высшие политехнические школы, коммерческий ин-т «и др.» А обучалось во всех вузах страны тогда, в 74/75 уч. году, около 45 тысяч студентов (БСЭ, 3-е изд., т.29, с.327). Сильна же была швейцарская охранка, ведь даже если к пяти студентам приставить одного сыщика, то в общем понадобится 9 тысяч шпиков, столько же, сколько тогда служило солдат и офицеров в швейцарских ВВС. А общая численность швейцарской армии в 77 году составляла 46 500 человек (там же, с.326).
     «Герцен являлся одним из провозвестников(?) Великой Октябрьской революции и противником именно тех царей, которых А.И. Солженицын превозносит как «освободителей»» (с.178). Но во-первых, Герцен был «одним из основоположников народничества», не видел социалистической революционности рабочего класса (БСЭ, 3-е изд., т.6, с.429), и быть «провозвестником» диктатуры пролетариата никак не мог. Да, он был революционером-интернационалистом, последовательным демократом, непримиримым врагом феодализма, эксплуатации и деспотии, но не больше. И во-вторых, в период подготовки буржуазных реформ в России 60-70 гг его программа была вполне умеренна: «освобождение крестьян с землёй, общинное землевладение, уничтожение цензуры и телесных наказаний» (там же). И ни слова против самодержавия. А в первом издании БСЭ (т.16, с.476-478) сказано ещё определённее, словами самого Александра Ивановича: «…одного человека в правительстве, искренне желающего освободить крестьян, т.е. государя». И ещё: «Кто же в последнее время сделал что-нибудь путное для России, кроме государя? Отдадим и тут кесарю кесарево». Правда, такое настроение продержалось у Герцена недолго, но оно было, и закрывать глаза на оное значит предельно упрощать и вульгаризировать историю. Заметим к слову, что М.Н. Покровский считал, что даже накануне Октября 17-го русские рабочие в целом не были готовы к социалистической революции (Очерки по истории революционного движения в России XIX и XX вв. Курс лекций. М, 1924, с.101, 105-106). Что уж тогда говорить о каких-то народниках, живших за 60 лет до революции и за 40 до появления первых большевиков?!
            Далее, на следующей странице, наш автор приводит цитату из М.П. Якубовича: «один из сподвижников царя, граф Уваров, выразил русскую политику в трех словах: «Самодержавие, православие, народность»». Но сие просто лозунг, пусть и важнейший. Политика же состоит в формулировке задач и целей, методов их достижения и конкретных действий по претворению их в жизнь. Такое не изложить не только в трёх, но и в тридцати словах. В частности, «Наиболее важным вопросом внутренней политики Николая I являлся крестьянский» (БСЭ, 3-е изд., т.18, с.11), и далее оному вопросу посвящено 35 слов. Основным же вопросом политики внешней в те годы являлся Восточный (там же), и ему посвящено уже более 50-и слов. И на все прочие, менее важные политические вопросы, уделено в сумме ещё больше строк. Вряд ли Якубович, опытный и образованный человек, мог допустить такой ляп. Или он сделал какую-то оговорку, не попавшую в цитату, или очень спешил (а почему и куда?) или же стенограмма оного интервью отличалась неточностью. Но в любом случае Томаш Вацлавович опять схалтурил.
           Затем Т. Ржезач пишет, что «царь Николай I в 1825 году жестоко подавил восстание дворян-офицеров, которым история дала имя «декабристы», отдал приказ повесить выдающегося поэта Рылеева, позволил убить Александра Сергеевича Пушкина». Вообще-то декабристы не имя, а название, может быть даже термин, К.Ф. Рылеева никто не приказывал повесить персонально, ибо он проходил по общему делу декабристов среди 579 человек (БСЭ, 3-е изд., т.8, с.38), и будучи правителем канцелярии Российско-Американской компании офицером (действующим) уже не был. Так же как отставной поручик П.Г. Каховский, титулярный советник С.М. Семёнов и шлях-тич Волынской губернии Ю.К. Люблинский. Но всё это мелочи, перейдём к делу. Из 579 обвиняе-мых были повешены пятеро (менее 1 %), сосланы в Сибирь на каторгу и поселение 121декабрист (там же). Остальные по большей части лишены дворянства, многие разжалованы в солдаты и (или) сосланы на Кавказ. Неужели сие более жестоко, чем расправа по тому же Ленинградскому делу, или расстрел без суда и следствия царской семьи в 18-м году? То, что укокошили всех, включая и детей, и приговор вынесли простым голосованием на заседании Уральского совета, подтверждает М.К. Касвинов в своей известной книге (Двадцать три ступени вниз, М, 1982, с.491-492; впервые же работа была опубликована в журнале «Звезда», 1972, № 8,9 и 1973, № 7-10). Да и БСЭ подтверждает, что последний царь был расстрелян со всей семьёй (1-е изд., т.42, с.137; 3-е изд., т.18, с.12). Кстати, в цитированной статье из БСЭ суд и расправа над декабристами жестокими не названы, так же как и в соответствующей статье 1-го издания энциклопедии (т.21, с.52-53). Но и это не самое главное. На Сенатской площади декабристы собрали около 3 тыс солдат при тридца-ти офицерах (там же, с.38), то есть «дворян-офицеров» было примерно около одного процента от общего числа восставших. Понятно, что именно они руководили движением, но сами по себе тридцать человек решительно ничего сделать не могли. Чуть лучше соотношение было на юге, во время восстания Черниговского полка, но и там «дворян-офицеров» было не более 2% от числа восставших (БСЭ, 3-е изд., т.29, с.87). Были, конечно, среди восставших и штатские, в основном дворяне, иных из них мы уже упоминали. Но они, соответственно, не были офицерами. Может быть, наш автор хотел подчеркнуть жестокость и ограниченность царя, мол, ради своего власто-любия он и своего брата-дворянина, даже и в офицерских чинах, и не  малых, готов был ссылать, сажать и вешать? Но описание события, даже самое краткое, аллегорическое и иносказательное, в любом случае не должно искажать смысла самого события, иначе грош ему цена.
      Теперь о Пушкине. В 3-ем издании БСЭ (т.21, с.249) сказано, что «В результате обдуманной и коварной светской интриги между П. и поклонником его жены, франц. эмигрантом Ж. Дантесом, 27 янв. (8 февр.) 1837 в предместье Петербурга, на Чёрной речке, происходит дуэль». И ни слова о личной вине Николая. Дуэли, кстати, в то время в России были запрещены, а следить за каждым бретёром, пусть и знаменитым, царь не обязан. К тому же исход дуэли проблематичен, а Пушкин слыл отличным стрелком. Так что император, в лучшем случае, «позволил» не убить поэта, а лишь попытать счастья на сим скользком поприще. Да, Николай I проявил беспечность и близорукость, совершил непоправимую ошибку, но не более, «адских козней» он не строил.
          «весь пафос христианства, как известно, устремлен к таким нравственным качествам, как любовь к ближнему, прощение, терпимость» (с.180). А как же инквизиция и суровые гонения на раскольников, вся вина коих состояла в том, что они слегка изменили обряды, тексты и формулы господствующей церкви? А крестовые походы, включая разорение Царьграда, взаимное проклятие католиков и православных, яростная борьба разных христианских сект и течений между собой на протяжении многих веков? Правда, сейчас большая часть раздоров осталась в прошлом, да и в раннем, изначальном христианстве преобладали мотивы смирения и прощения. Преобладали, но весь пафос учения оными думами и тогда не ограничивался. Сам Иисус, как известно, то грозился мечом, то намеревался вносить разлад в семью, то запрещал служить двум господам. А в позднейших «Деяниях» можно вообще найти что угодно. Так что Солженицын, при некотором усердии, мог обосновать христианскими догматами почти все свои поступки, не исключая и раннего детства. К тому же он сам, будучи в Цюрихе, сказал, что «Был я раньше человек слабый и плохой. А теперь в меня вошел Бог» (с.177). То бишь всё, что было в Москве, Рязани, и тем паче ещё ранее, происходило с неверующим по сути гражданином, слабым и плохим. Так что судить те поступки по христианским меркам совсем неэтично. В оправдание автора отметим, что цитата в начале абзаца принадлежит не ему, а некому Л.К., другу А. И. Но ежели кто-то приводит большую цитату без комментариев, то следовательно он согласен с цитируемым автором. И кстати, кто этот Л.К.? В предисловии (с.6) Т. Ржезач выражает сердечную признательность Льву Копелеву (среди прочих граждан), согласившегося дать ему интервью и помочь в уточнении некоторых фактов. А чуть выше рассказывается, как автору пришлось схитрить, представившись некому Л.К., бывшему товарищу Солженицына по заключению, как журналист из ФРГ. Тот, мол, чехов недолюбливал. Так этот Л.К. и Лев Копелев одно лицо, или же разные? Непонятно.
         На следующей странице Т. Ржезач пишет, что его герою «не дорога жизнь человека, который его любил и любит». А чуть ранее рассказано, как Солженицын уговаривал бывшую жену не уходить из жизни, что он был взволнован, когда узнал, что Н.А. приняла яд (с.180). Конечно, аргументы А.И. весьма своеобразны, но они были, и следовательно жизнь бывшей супруги ему всё-таки дорога. Почему и зачем, и в какой степени, это уже иной вопрос, но важно, что наш уважаемый автор опять противоречит сам себе, пусть и немного, и по неважному вопросу.
           «Задачи идеологической диверсии направлены на то, чтобы разлагать социалистические страны и препятствовать людям на Западе восхищаться ими» (с.183). Очень нескладная, даже нелепая фраза, а конкретно – «диверсия» сама по себе не может ничего делать, сие вещь неодушевлённая. Вот создатели или вдохновители диверсии, дело другое. Затем «разлагать» соцстраны можно лишь тогда, когда там есть внутреннее недовольство, и в первую очередь материальными условиями жизни (ведь мы же материалисты, хотя по некоторым высказываниям Т.Р. в отношении лично его в том можно усомниться). А коль скоро все сыты, одеты, имеют приличное жильё и вообще более-менее довольны, как утверждает наш автор в абзацах, посвящён-ных его наблюдениям над жизнью советских людей, то никакая идеологическая диверсия им не страшна. А ежели народу жрать нечего по нормальным ценам, и живёт он в тесных квартирках, то никакая диверсия не нужна для возбуждения массового недовольства, как собственно и было в Польше в конце 70-ых. А уж препятствовать восхищаться, само словосочетание-то какое, это и вовсе глупость. Что-то может нравиться и одновременно, другими своими чертами, вызывать осуждение, можно восхищаться кем-то, и одновременно ругать его за какие-то деяния или черты характера. В общем, сие сугубо субъективные вещи, и как раз тут (но не только тут), Т. Ржезач предстаёт нам как истинный идеалист.
         Далее, на той же странице, утверждается, что «Советский Союз, социализм, коммунизм – это понятия исторической действительности». То бишь где-то как-то в 1978 году уже был построен коммунизм, пусть вчерне и не полностью, в самом неразвитом и грубом виде? Жалко мы тогда не знали оного, а то бы сбежали туда, пожить нахаляву. И чуть далее ещё одна интересная мысль – «теории «покаяния» и «жертвы» – вся эта диковинная трактовка православного бога». Но разве «православный» Бог не принёс себя в жертву, и покаяние (церковная исповедь) является важней-шим христианским обрядом. А говоря в целом, надо бы написать о трактовке скорее каких-то сторон христианского, или более узко, православного учения, а не православного бога, очень неудачное выражение. И кстати, Бог у православных и у других христиан один, а вот трактовка учения, и канонизированные тексты разные, и этим православие и отличается от католичества, несторианства, лютеранства и т.д., также как и сии учения между собой.
          «Бедняга Жорес бежал из Солотчи быстрее, чем Наполеон из Москвы», с.185. Что ж, давайте считать. Французы вышли из столицы 6-го октября (по старому стилю), а 12-го они подошли к Малоярославцу (БСЭ, 3-е изд., т.15, с.290). По железной дороге (не по прямой) от Киевского вокзала в центре Москвы до Малоярославца 121 км (там же), то есть армия Бонапарта делала в среднем 20-21 км в день, в то время как 40 км за то же время «считалось нормальным темпом марша для наполеоновских корпусов» (М. Галактионов, Париж, 1914, М-СПБ, 2001, с.459). На следующих же двух страницах того же тома можно узнать, что 1-ая немецкая армия с 22 по 25 августа 1914 года, в наступлении и с куда большим обозом, проходила по 23 км в сутки, а римские легионы двигались со средней скоростью 45 км/сутки. «Бежал» же Наполеон после Березины, ну может быть, после Смоленска, но никак не ранее. Ну да Бог с ним, с Наполеоном Карловичем, вернёмся к Жоресу Александровичу. Непонятно, зачем ему было ехать на попутках, ежели он мог добраться до Москвы на поезде, от Киевского до Казанского вокзала доехать на метро за 15 минут, а оттуда до Рязани тем же поездом. Правда, в Обнинске далеко не каждый год останавливались (и останавливаются) дальние поезда, да и то пара в сутки, самых медленных. Но и на электричке было бы куда быстрее, чем на попутках, а уж в Рязани останавливаются все поезда, проходящие через город. Вот от Рязани до Солотчи ему, возможно, и пришлось ехать на попутках, но ведь это «деревня в нескольких километрах от Рязани» (с.185). Вообще-то Солотча не деревня, а село, причём (по данным на 57 год) райцентр, в подчинении коего находилось 10 сельсоветов (Рязанская область (карта). Минская картографическая фабрика ГУГК МВД СССР, 1957, индекс А-3), и столько же (как минимум) деревень и деревушек. И расстояние от северной окраины Рязани до южного края Солотчи не менее 16 км (там же, индекс Б-4), а несколько, по общепри-нятому, это не более десяти. Но всё это мелочи, важнее то, что от Рязани в Солотчу проходила тогда железная дорога (там же), и можно было спокойно проехать на пассажирской «кукушке». То бишь или Ж. Медведев просто экономил деньги, или у него были какие-то свои соображения. Но А. Солженицын в любом случае тут совершенно не при чём.
           На той же 185-ой странице есть ещё два любопытных замечания о Солотче. Там мол, крыши «усеяны» телеантеннами, но зачем антенны на крышах сараев и скотных дворов? И раз усеяны, то на каждой крыше должно быть по несколько телеантенн, что просто нелепо. И далее упомянут «Запах разъезженных песчаных дорог», но как-то непонятно, о чём идёт речь. Песок сам по себе запаха не имеет, а ежели дороги пахнут конским навозом или чем-то подобным, тогда так и надо говорить. Впрочем, мы опять увлеклись мелочами, перейдём к более актуальным вещам.
           «Каждый, кто провозгласил насилие своим методом, с необходимостью должен возвести в свой принцип ложь», цитирует автор нашего героя (с.191). И тут же вопрошает, а как же мол попытка самоубийства Решетовской? А причём здесь Солженицын? Как мы уже знаем, он-то как раз её от этого дела отговаривал, и пальцем не тронул. Да и особо не лгал, честно признаваясь в своих связях (с.187,188). На той же с.191 Т. Ржезач удивляется, как это верующий А.И. хотел получить Ленинскую премию. Но премии и награды, хотя бы официально, давались в Союзе всем гражданам, без различия пола, национальности и вероисповедания. Так, патриарх Пимен (о нём речь впереди) в 69-71 гг был награждён Почётными грамотами и именными медалями Советского фонда мира и золотой медалью Советского к-та защиты мира (БСЭ, 3-е изд., т.19, с.538). А его предшественник, патриарх Алексий, получил 4-е ордена Трудового Красного Знамени и несколько медалей (БСЭ, 3-е изд., т.1, с.419). Ну, а когда наш герой сочинял комсомольские стенгазеты и получал Сталинскую стипендию, он ещё и не был истинно верующим, воспринимал православие скорее внешне, с декоративной стороны. И не будучи в комсомоле, в СССР было крайне трудно поступить в вуз. В 9-ом классе наш учитель физики (Владимир Георгиевич Шкляев), опытный педагог и очень обаятельный человек, уговаривал двух девиц вступить в комсомол, мол, не повредит. И для убедительности привёл пример из своей богатой практики. Один его выпускник не смог поступить в лётное училище, ибо не успел получить комсомольский билет. То есть он уже прошёл все ступени и считалось, что вступил в ВЛКСМ, но из-за какого-то аврала, скорее всего, очередного съезда, работники райкома комсомола не успели оформить нужные документы. Прав-да, училище было очень высокого пошиба, там готовили, среди прочих, и будущих космонавтов, но и в обычном вузе порядки были схожи. Так на нашем курсе (химфак МГУ, цикл 1977-1982 гг) был лишь один не комсомолец (А. Комов), но он с отличием окончил вечернюю школу юных химиков при МГУ, и был победителем множества олимпиад, включая и всесоюзные. И тем не менее, его «нечленство» во время учёбы было источником частых осложнений. А с моим другом, окончившим в 83 году МИРЭА, учился убеждённый баптист, формально считавшийся комсомоль-цем. То есть он ещё в школе понял, что без оного «членства» далеко не уедешь. И ещё один эпизод – когда ваш покорный слуга молодым специалистом работал после вуза в НИИ «Торий» (МЭП СССР, Москва, ул. Обручева, д.52; до того он назывался НИИ «Титан»), у нас служил один парень, выгнанный из комсомола (В. Медведев). Они с друзьями после окончания вуза хватили лишнего, и были задержаны милицией в центре Москвы. Дипломы и военные билеты молодые люди уже получили, а вот с комсомольского учёта ещё не снялись. Ну их и поперли, хотя они не плевали на Мавзолей, не орали антисоветских лозунгов, и даже не плясали на Красной площади. А когда оный Медведев переходил на другую работу, ему намекнули, что хорошо бы вступить в ряды ВЛКСМ. Наш завлаб был против, он считал героя сей истории бездельником и плутом. Но его выслушали, а сделали по-своему. Ибо комитету (а предприятие было очень большим, и комитет ВЛКСМ имел права райкома) надо было выполнять план по приёму новых членов, а где их взять? Почти все, и так охвачены, в армии, в ПТУ, техникумах и вузах. Вот так-с. И все сии истории были широко известны всем причастным, хоть издали, задолго до перестройки.
          Перечисляя на с.192 «учреждения» и «официальных лиц», коим Солженицын писал письма в последние годы пребывания в СССР, Т. Ржезач упоминает и патриарха Пимена, главу Русской православной церкви. Но позвольте, какое же это официальное лицо, ежели церковь в Советском Союзе была отделена от государства? То бишь «религ. объединения рассматриваются как частные орг-ции» (БСЭ, 3-е изд., т.18, с.607) и никак не связаны с государственной властью (В.И. Ленин, ПСС, т.12, с.143). Причём советские власти всегда и везде подчёркивали частный характер любых религиозных организаций в СССР и всех служителей культа. В этом была своя выгода, ибо их часто использовали как посредников во многих «скользких» делах, когда официальным лицам появляться «на людях» было невыгодно. Правда, патриарх Московский и всея Руси Пимен был также членом Всемирного Совета Мира, Советского к-та защиты мира и Советского комитета по культурным связям с соотечественниками за рубежом (БСЭ, 3-е изд., т.19, с.538), но ведь и это чисто общественные организации. Хотя бы формально и официально. Так что валить в одну кучу патриарха и министра внутренних дел довольно странно.
          На 193-ей стр приводятся слова Солженицына, что его произведения подверг критическому анализу сам Генрих Бёлль. И наш автор по этому поводу замечает, что Томас Манн не стал бы хвалиться, что его книги читали известные художники, к примеру Франц Верфель. Но читать и подвергать критическому анализу – сие две большие разницы. Читать может кто угодно и чего угодно, было бы приятно и интересно. А ежели известный писатель находит нужным подвергнуть какой-то текст критическому анализу, то оный текст в его глазах как минимум достоин внимания. То есть нестандартен, или глубок по сути, или же имеет новаторскую форму, а то и всё вместе. И критический анализ, кстати, не всегда бывает похвальным для критикуемого автора. Такую вещь не грех и упомянуть, тем более мимоходом. К примеру, в 3-ем издании БСЭ, в цитированной нами статье о А.С. Серафимовиче сказано, что его военную публицистику высоко оценил В.И. Ленин, а ранние произведения были сочувственно встречены Г.И. Успенским и В.Г. Короленко. А.Н. Толстого и К.И. Чуковского высоко ценил А.М. Горький (там же), а К. Симонов в первом томе своих сочинений (М, 1952, с.4) упомянул, что в годы Отечественной войны получил три ордена. Такие вещи можно назвать нескромностью, но не более. И ежели вышеприведённую фразу А.И. считать несусветной саморекламой (там же), то четверть книги Т. Ржезача пришлось бы аттесто-вать несусветной чушью. Но заметьте, мы оного не делаем, ограничиваясь только лишь крити-ческим анализом. И не лепим автору никаких ярлыков, в отличии от самого Т. Вацлавовича, не раз и не два приписавшего А. Солженицыну патологические отклонения (с. 6, 112, 175, 211).
       Наш автор, желая показать, как богато и счастливо живут советские люди, пишет, что «В театр билеты достать сложно, за книгами все охотятся» (с.195). Ну во-первых, далеко не все, в нашем кооперативном доме в одном из лучших спальных р-ов Москвы (вокруг м. Беляево), населённом в основном служащими и высококвалифицированными рабочими, треть жильцов в 67-85 гг спокой-но обходилась без книг, а большинство остальных читали детективы, фантастику и приключения (вот их-то действительно достать было трудно, даже на чёрном рынке). А в Ясенево, где мне приходилось дежурить, как члену ДНД, возле лимитных общежитий, большинство их обитателей и газеты-то покупали редко, когда не было туалетной бумаги, не говоря уж о книгах. В то же время в любом книжном магазине лежали навалом сочинения Л.И. Брежнева, М.А. Суслова, Б.Н. Пономарёва и Е.М. Тяжельникова, отчёты последних съездов партии, документы и материалы конференций, съездов и пленумов ЦК комсомола. А ведь брошюра речей и статей М.А. Суслова за 77-80 гг стоила всего лишь тридцать копеек. То бишь не хватало популярных книг и постановок, а не печатной и театральной продукции вообще. И разве Т. Ржезач не заметил в Союзе очередей и за иными товарами, начиная с мяса и хорошей водки, и кончая мебелью и автомашинами?
         На той же странице Томаш Вацлавович пишет, что не только в столице видел людей сытых, довольных и хорошо одетых. Конечно, в каждом городе есть горком и исполком, живут директора заводов и фабрик, их замы и секретарши. А ещё председатели колхозов, начальники цехов и управлений внутренних дел, а также «члены семей» всех оных граждан. Вот ежели бы автор подсчитал процент довольных и хорошо одетых граждан на улицах и магазинах, в будний день после работы, и не в столице, а в таких городах как Орехово-Зуево, Вязники, Дзержинск, Нижний Тагил, Челябинск, Братск, Новокузнецк, Усолье-Сибирское, Гусиноозёрск, Сумгаит, Самарканд и тот же Экибастуз, было бы куда интереснее. И то, что советские люди с уважением относятся к памяти и к памятникам ВОВ, ещё не значит, что они «бойкотируют» Солженицына. Уважать прошлое и резко и часто критиковать настоящее – принципиально разные вещи, притом вполне совместимые. Особенно в России, и особенно в России советской.
        На 198-ой странице Т. Ржезач удивляется, почему мол Солженицын не спрятал сомнительную рукопись дома, а отдал на хранение знакомым. Но ведь его рукописи ранее уже были конфиско-ваны агентами КГБ (с.152), и сам он давно уже был на подозрении. Так какой же дурак станет прятать заведомую антисоветчину («Архипелаг ГУЛАГ») под подушкой или под матрасом, да даже и в тайнике за трубами или под ванной? А его знакомые на тот миг не были под подоз-рением, да ещё надо было понять, у кого конкретно спрятаны нужные бумаги.
          На с.200-201 автор пишет, что Солженицын на западе стал миллионером, и определяет его состояние в 6 млн швейцарских франков. По тогдашнему курсу это где-то 1,5 – 2 миллиона тогдашних долларов США (курс франка относительно доллара всё время повышался с 72-го по 80-ый год, и точнее сказать трудно). В середине 70-х размер Нобелевской премии не превышал 100 тыс долларов (БСЭ, 3-е изд., т.18, с.40), так что большую часть своего состояния наш герой добыл иными путями. Приличная сумма, нечего сказать, особенно учитывая, что в Союзе А.И. получал 60 рублей в месяц новыми деньгами (в конце 50-х – начале 60-х годов, с.136), а через десять лет и вовсе остался без работы. Не говоря уж о восьми годах лагерной жизни. Так что нашему герою в Швейцарии жилось очень даже неплохо, и нет ничего странного в том, что он с пеной у рта защищал западный образ жизни. Ведь бытиё определяет сознание, как отметил давным-давно К. Маркс, а не наоборот. И не за красивые глаза наш герой получил такие деньги, буржуи ведь народ жадный и расчётливый. Вот была же в те же годы куча известных диссидентов, «Якир и Буков-ский, Даниэль и Синявский, Амальрик и Кузнецов, Панин и Тарсис» (с.210), но ведь никто из них и поллимона баксов не нажил. Опять же и сам автор, Томаш Ржезач, провёл на Западе семь лет (с.4), «побывал во многих странах Западной Европы (там же), работал переводчиком и референ-том, потом торговал холодильниками (с.161), но вернулся в соцлагерь не шибко богатым. И его тамошние коллеги, например Оскар Краузе, торговавший в эмиграции всем, чем угодно (с.204), или Ф. Пероутка, старейший чешский эмигрант и весьма проницательный журналист (с.199,200), тоже миллионами похвастаться не могли. То есть хотя бы как антикоммунист и антисоветчик Солженицын бесспорно выше всех своих коллег по перу, да и по эмиграции. Кстати, не шибко разбогател за бугром и Карел Михал, знаменитый чешский писатель 60-ых годов. И о нём стоит сказать поподробнее. Наш уважаемый автор изображает его как беспринципного, хотя и умного, эмигранта-антисоветчика (с.172) и как рядового сочинителя, на Западе зарабатывавшего хлеб насущный преподаванием (с.199,200). Но вот до 68 года, когда после вторжения советских войск в ЧССР К. Михал эмигрировал в Швейцарию, его охотно публиковали и на Родине, и в СССР. Первая его крупная вещь, «Шаг в сторону», вышла в 61-ом году (Krok stranou, Praha, Na;e vojsko), а уже в 64-ом была опубликована у нас, в журнале «Молодая гвардия» (№ 1, с.208-245 и № 2, с.217-264). А через год оная повесть была переиздана в солидном сборнике (Шаг в сторону. Загадка «Эндхауза». Адресат неизвестен., 1965, М, Молодая гвардия, 360 стр). Ещё два рассказа, «Чрезвычайное происшествие» и «Домовой мостильщика Гоуски» вошли в сборники «По второму кругу» (1965, М, Прогресс) и «31 июня» (1968, М, Мир, сост. А.Н. Стругацкий). А на родине в те годы, кроме многочисленных рассказов, К. Михал издал повести «Честь и слава» (1966, Praha, Na;e vojsko) и «Гипсовая дама» (1967, Praha, Odeon). То есть он был один из популярнейших (тогда) чешских писателей, если не самый популярный. Так что Т. Ржезач опять, вопреки своим заявлениям, весьма вольно излагает общеизвестные факты.
           Солженицын «отобрал у рязанских старичков свой самодельный столик», с.201. Но своё отобрать нельзя, его можно вернуть, в крайнем случае забрать. А то, что столик был своим, подтверждает и Н. Решетовская, причём из её слов явствует, что стол, скамейка и раскладные кровати стояли в дальнем углу тихого сада, куда посторонние особо и не ходили. И уж совсем непонятно, зачем наш автор слово «свой» выделил курсивом.
           На 203-ей странице Т. Ржезач пишет, что «сочинение» (а почему в кавычках, он что, украл у кого-то готовый текст, или он сам собой возник на бумаге? Ежели сие малохудожественное, неудачное или просто плохое произведение, то и надо было ставить в кавычки сие слово, ну или роман там, или повесть, но ни как не сочинение) Солженицына имело лишь коммерческий, но не читательский успех, то есть «мало кто её дочитал». А мало это сколько, пять процентов или двад-цать, и что значит дочитал, до половины или до предпоследней страницы? И кто сие подсчитывал, и затем оные данные опубликовал, и где и когда? И насколько коммерческий успех отличается от читательского, ведь и очереди за книгами в Союзе, о которых с восторгом писал наш автор, говорят лишь о «коммерческом» успехе покупаемых книг, а уж читали ли, и вообще открывали ли их покупатели, токмо Аллах и ведает. Хотя и тогда многие признавались, что не читали ничего из купленного, мол просто стало модно побольше книжек в шкафу иметь.
      На с. 206-207 Т. Ржезач пишет буквально так: «Известная личность, конечно, тоже имеет право на личную жизнь. Все хотят знать, какие у него стулья и постель. Когда он встаёт и ложится. Что он любит есть, где был вчера на коктейле и на какой приём он собирается послезавтра. Это Солженицыну не нравится». Но позвольте, первое предложение просто противоречит трём последующим! Между ними просто необходима вставка, что мол, несмотря на все права на личную жизнь, известная личность на Западе всё равно живёт «под колпаком». И почему на первом месте постель и стулья, любому обывателю интереснее одежда и украшения героя, не говоря уж об его интимной жизни. В общем, очередной пример стилистической беспомощности нашего автора, но к счастью, уже последний.
           «Смелость и стойкость мы обретем лишь тогда, когда решимся на жертвы», говорил Солже-ницын в одном из своих выступлений (с.208). И далее автор рассуждает, что в мирное время, мол, жертвы возможны во время дорожной катастрофы, непредвиденной аварии или в момент стихий-ного бедствия, но сие, ясное дело, не то. Ага, значит Солженицын призывает к войне! Но ведь есть же жертвы обмана, жертвы мошенничества, люди идут на жертвы, меняя работу или квартиру на худшую, переезжая в другой город, и т.п. и т.д. И ни в одном из этих случаев речь не идёт об угрозе жизни, и даже здоровью. И касаясь оной цитаты, можно сказать, что западный обыватель конечно же пойдёт на жертвы, платя новые налоги на вооружения, помогая партнёрам по военным блокам и отправляя своих детей в армию на большие сроки. Можно покупать (европейцам) нефть и газ не в Союзе, а где-то подальше, дабы лишить Советы притока валюты, и не продавать в СССР какое-то оборудование, нужное военной промышленности. И тут тоже не обойтись без жертв – вздорожает транспорт, вырастет безработица… Но всё это, в самом худшем случае, рост гонки вооружений, но никак не война. Может быть, А.И. говорил именно о человеческих жертвах, но почему тогда Томаш Вацлавович не привёл оных слов? Если их нет в упомянутой цитате, или где-то ещё (а ежели были бы, то уж наверное, мы бы их прочли), то всё рассуждение автора о жертвах просто ложь. Остаётся лишь вспомнить здравые мысли о чувстве меры (с.33).
         На странице 210 Т. Ржезач перечисляет советских диссидентов, просеявшихся «сквозь редкое сито» (Это хорошо или плохо, сито КГБ или западных идеологов?!), в котором «застрял» (???) Солженицын. Но где же Красин, проходивший по одному делу с Якиром, где П. Литвинов, внук знаменитого дипломата, поэт А. Галич, где их адвокаты, в первую очередь Б. Золотухин и Д. Каминская, коии не раз поливались грязью в открытой советской прессе? Где наконец Сахаров, Теуш и братья Медведевы, не раз упоминавшиеся в предыдущих главах? Что это – очередная небрежность или фальсификация, призванная уменьшить, хотя б на бумаге, число диссидентов в Союзе? Но ведь последних четырёх вспомнит всякий внимательный читатель «Спирали…», да и Красин там упомянут не раз и не два. Да и Л. Самутин, прятавший рукопись «Архипелага», вполне подходит под определение диссидента, пусть пассивного и не уехавшего за бугор.
          Т. Ржезач, описывая тюремные и лагерные годы Солженицына, нигде не ссылается на какие-то документы. Бог с ней, с шарашкой, хотя по прошествии стольких лет и её документы могли хотя бы показать нашему автору. Он ведь выполнял ответственное и архиважное задание партии. Но уж материалы Экибастузских лагерей он мог бы получить без особых хлопот. Да и ранее, в 71-73 гг, когда А.И. уже стал персоной non grata для советских властей, они могли бы хоть что-то опубликовать. Странно всё это. Зато Т. Ржезач неоднократно употребляет такие фразы, как «Это ведь не моя выдумка и не злая шутка, а непреложный факт» (с.106); «Доказательства у нас под рукой» (с.118); «приведенные факты однозначны» (с.119); «Круг(?) доказательств замкнулся (с.120); «И вот неопровержимое, убедительное доказательство» (с.128). Причём все эти факты и доказательства получены в разговорах с 7 – 8 гражданами, которые, по разным причинам, непри-язненно относились к главному герою книги. Между тем на стройке в Москве с Солженицыным работало не менее 10-15 зэков, в шарашке ещё 40-50, а уж в лагере нашего героя знало не менее сотни человек. Почему бы не узнать и их мнение «по данному вопросу», коль уж под рукой нет никаких документов? И ещё, вышеприведённые фразы вызывают подсознательную ассоциацию с чем-то знакомым и не очень приятным. Ну как же-с, Процесс антисоветского «право-троцкист-ского блока», он же Третий Московский процесс, весна 1938 года. Государственный обвинитель, Прокурор СССР А. Я. Вышинский, выслушав путаные и противоречивые покаяния подсудимых, не подкреплённые никакими доказательствами и уликами, один из своих пассажей завершает так: «Уж слишком сильны улики и слишком убедительны доказательства» (Судебный отчет по делу антисоветского «право-троцкистского блока». М, 1938, 385 стр., цена 3р. 85к.). Аналогия, конечно, поверхностная, грубая и неполная, но и на такую незачем было нарываться.
   Эрудированный и опытный читатель может возразить, что наш автор большую часть аргументов мог позаимствовать из статей Н.Н. Яковлева «Продавшийся и простак» (Голос Родины, февраль 1974) и «Продавшийся» (Литературная газета, 20 февраля 1974, №8, с.14,15). Так как первая публикация посвящена Солженицыну и Сахарову, а вторая только нашему герою, её и разберём для удобства. Во-первых, она куда короче творения Т. Ржезача, даже если газетную страницу считать за восемь книжных, и учесть более мелкий шрифт, то получится от силы двадцать. И даже если считать, что часть «сахаровского» текста в первой публикации относится и к А.И., всё равно выйдет не более тридцати. А Томаш Вацлавович отгрохал в семь раз больше (210 без оглавления и фоток). Да, там есть личные впечатления и записи разговоров и встреч, но сие не более трети общего объёма. А шесть седьмых (85 %) заметно больше и двух третей, так что большая часть книги – это отсебятина нашего уважаемого автора. К тому же проф. Яковлев куда более точен и аккуратен в своей ругани (хотя и он допускает натяжки и подтасовки), да и столь грубых ошибок и языковых огрехов, как у Т.Р., у него нет. Так, приводя цитаты из «Августа…» он даёт понять, что Солженицын был адептом русской буржуазии (кадетов и октябристов), а к крайне правым, и к царской клике в частности, относился отрицательно. Это куда правдоподобнее, чем стремление к реставрации порядков Ивана Грозного (с.182) или монархии во главе с А.И. Солженицыным (с.179). Далее, Яковлев упоминает заметку в германской газете под заглавием «Долой шапки перед русской артиллерией». А у Т. Ржезача заметка превращается в «статьи под заголовком «Снимем шляпу (?) перед русской артиллерией»» (с.170). И что, все статьи имеют один заголовок? Затем Н.Н. приводит цитату из мемуаров А.В. Горбатова, из коей явствует, что границу восточной Пруссии первым перешёл 1 172 стрелковый полк под командованием подполковника Серегина. А наш автор, не упоминая Горбатова, говорит что то был 11 720 сп с тем же командиром (с.71). Придётся опять считать, но к счастью, уже в последний раз. Даже если половина номеров была «пустыми», в РККА было не менее 5 500 полков. По штатам 45-го года стрелковый полк имел 2 398 бойцов (СВЭ, т.7, с.571). Правда, большая часть боевых частей имела некомплект, и мы его учтём по максимуму – примем среднюю численность СП в 1 100 чел, менее половины штатной. 5 500*1 100 = 6 млн 50 тыс бойцов. Между тем Действующая армия в начале 45-го, без Ленин-градского фронта и 37 армии, насчитывала около 6 млн человек (БСЭ, 3-е изд., т.4, с.400). А кто же обслуживал вышеупомянутые 90 тыс орудий и миномётов, воевал в танковых и мотопехотных частях, в авиации и в инженерных войсках? В частях дивизионного и корпусного подчинения, в штабах армий и фронтов, наконец? Неужели штрафники?
         И последнее возражение в пользу автора. Он по возвращению в ЧССР за три неполных года написал три книги, цитируемую «Спираль…», книгу о чешской эмиграции «Дорога в пустоту» и сборник рассказов «Испанская магистраль», написанный в форме путевого дневника (с.4). То бишь его ошибки и неточности могут быть следствием спешки, а вовсе не дурного умысла. Но ведь всем известно, куда ведут благие намерения при неумелом их использовании. И никто не отменял старых, затасканных, но тем не менее верных мыслей: «Поспешишь – людей насме-шишь», «Лучше меньше, да лучше» и «Не числом, а умением». Так что оное возражение нельзя признать хоть сколько-то серьёзным и разумным, особенно в нашем случае.
        Мы не будем обсуждать страницы, где описаны встречи автора с героем книги и беседы Т. Ржезача с друзьями, родственниками и коллегами Солженицына. Исходный материал нам недос-тупен, а что-то предполагать, вычислять и сравнивать дело неблагодарное. Особенно на почти пустом месте. Да и чувство меры подсказывает, что пора и честь знать. Не тот случай, когда можно растекаться мыслями на сотни страниц. А ежели у читателей появились возражения, дополнения или предложения пишите, ответим.