Чёрное вино в бокал печали,
Золотым клеймом холодных роз…
Скрипки без смычка едва бренчали,
Падая на скатерть мокрых слёз.
И заря – нагая куртизанка,
Выставляя бёдра напоказ,
Исчезала, словно самозванка,
Вызывая вздохи и экстаз.
Наталья Лепетюха
Удивительное всё же чувство – одиночество. Ведь на самом деле мы очень редко встречаемся один на один с самим собой: кругом люди, люди… много-много людей.
Нас никто не запирает в замкнутом пространстве, нет также запретов на общение, а мы страдаем, да ещё как, порой в собственной семье, потому, что чувствуем отчуждение, ненужность и тщетность усилий обустроить личную жизнь.
Мы теряем связь с окружающим миром, внушаем себе навязчивую мысль, что нас никто, совсем никто не любит, не понимает, что все-все вокруг притворяются и лгут.
Всему виной накопленный за прошедшие годы негативный опыт.
Если у тебя много дел, особенно интересных, творческих, тогда ещё ничего – жить можно. Про одиночество вспоминаешь лишь в минуты, когда внезапно подкрадывается чёрная тень меланхолии.
Намного хуже, если свободное время вообще нечем занять, когда увлечений и отвлечений нет, а реальность совсем не радует.
Вероника Красавина тосковала не очень часто: от уныния и грусти отвлекал сынуля, маленький Коленька – светлоголовый боровичок полутора лет, у которого вот уже вторые сутки болезненно пробивал путь сквозь десну тринадцатый зубик.
Тягучая пустота начинала терзать её в те несколько часов, когда Коленька засыпал, когда домашние хлопоты и заботы иссякали, точнее, отпускали из цепких объятий.
Смотреть телевизор и читать было тягостно, потому, что там вопреки обретённому личному опыту люди жили, а она выживала, существовала.
У героев произведений и фильмов что-то непрерывно происходило, менялось; они искрили энергией, эмоциями: влюблялись и ненавидели, искали и находили счастье.
Переживать за кого-то, не за себя, было невыносимо больно.
В жизни Вероники никаких перемен, тем более любви и благополучия, в обозримом будущем не намечалось.
Жили они с сыном более чем скромно на средства от перевода, редактирования и составления технических текстов на трёх европейских языках.
Коленьке мама всё же умудрялась что-то из одежды изредка покупать, чаще ношеное, но добротное, а сама… сама обходилась обносками совсем древними, оставшимися в пыльных родительских сундуках.
На лето у Вероники были две пары добротной обуви, а на зиму только стоптанные с поломанной молнией холодные сапоги, да старенькое пальтецо, к которому она приметала подстёжку из синтепона от вконец обветшавшей куртки.
До Нового Года оставались считанные дни. Нужно было принять важное решение – приобрести малышу валеночки в подарок, или что-нибудь вкусненькое на стол.
Денег на то и другое не хватало.
Вероника не роптала, несмотря на то, что судьба не баловала её подарками, если не считать двухкомнатной квартиры, которую чудом не отняли, когда родители погибли в нелепой аварии, спровоцированной водителем, у которого на полном ходу перестало биться сердце.
Тогда ей помогла сестра отца, но не просто так (ушлая была тётенька, расчётливая). Родственница бессовестно отжулила папин автомобиль, дачный участок, и гараж в придачу, но опекала Веронику до совершеннолетия, даже дала возможность получить образование.
Девочка выросла покладистой, даже слишком: никому и ни в чём не могла отказать.
Вероника всем сопереживала, каждому стремилась помочь, даже в ущерб себе.
Именно это свойство характера сыграло с ней дурную шутку.
Тогда девочка закончила учиться в институте, устроилась на первую в своей жизни работу. Тётка получила, что хотела, и тихо исчезла из её жизни, потому что взять больше было нечего.
Впоследствии они никогда не встречались.
Вероника шла домой с первой настоящей зарплатой, тратить которую было невыносимо жалко, потому что количество желаний было огромным, а сумма доступных для воплощения мечты средств совсем мизерной.
Несмотря на это, настроение было приподнятое.
Тут незнакомый дядечка поскользнулся на накатанном ребятнёй пятачке льда, да так сильно грохнулся, что Веронике показалось, будто у него треснул череп.
Человек в чёрном пальто не вставал. Никого в этот поздний час на улице не было. Пришлось помогать.
Вероника оттащила пострадавшего к стене дома, усадила, как смогла. Оказалось, что это юноша, чуть старше её, только крупный, мускулистый.
Девочка легонько хлопала его по щекам, дула на лицо. Человек не подавал признаков жизни. Она хотела уже бежать к телефону автомату, но пострадавший очнулся.
– Ты кто, – спросил он, снял шапк, кряхтя и охая потрогал голову.
– Вероника, – неуверенно пропищала она, – сейчас вызову вам скорую помощь.
Рука и лицо парня была в крови, видно сильно разбился.
– Обойдёмся без скорой. У тебя платок есть?
– Сейчас принесу, я живу рядом, вон в том доме.
– Умыться позволишь? А йод, бинты у тебя есть?
– Нет ничего… я одна живу.
– Ладно, ничего страшного. Аптека у вас далеко?
– Аптека рядом. Могу сбегать.
– Не суетись, вот, возьми деньги.
– У меня есть, – крикнула Вероника и сорвалась, ведь это так важно – спасать мир.
Прохожего звали Семён, ему было двадцать три года.
– Можно я у тебя переночую, – скорее сообщил, исключая возможность отказа, чем спросил Семён, когда Вероника, обработав рану на голове, поила гостя чаем с сушками, – поздно уже, темно, а у меня голова кружится.
Отказать девочка не смогла.
Так Семён и остался у неё.
На работу он не ходил, ничего про себя не рассказывал, но ведь это могло быть следствием травмы. Зато готовил удивительно вкусно. Когда было из чего.
Потом были поцелуи, объятия, сбивчивые объяснения в пламенных чувствах, и то, что заставляет делать природа любого и каждого, кто ощутил силу энергии интимного прикосновения и раскалённое дыхание пылкой страсти, посылаемой не только избранным, а почти всем.
Вероника, конечно же, боялась последствий, однако уступила. Так уж было устроено её восприимчивое сознание, что отказывать в искренней просьбе, тем более такому обаятельному, такому нежному, а вдобавок травмированному юноше, она считала невежливым.
Семён был ласковым, целовал страстно. Манипуляции, которые он производил с телом девочки, оказались удивительно вкусными. Особенно ей нравилось, когда Семён долго-долго нежно водил руками и губами по обнажённому телу, которое было благодарно отзывчивым.
Внутри просыпались сладкое томление и блаженная нега.
От откровенной близости с желанным телом юного мужчины, от его одурманивающе пряного запаха, сбивалось дыхание, набухали и трепетали соски, невыносимо сладко ныл низ живота, отчего Веронике становилось невероятно приятно. И одновременно было очень-очень стыдно.
Растекающееся по клеточкам чувственное наслаждение заставляло напрягаться и ждать, когда произойдёт самое главное, после чего на несколько минут девочка испытывала нечто нереальное.
Семён будто чувствовал, чего Вероника ждёт. Стоило ей подумать, какое действие именно сейчас сделало бы её предельно счастливой, как любимый (мысленно она называла его именно так, чувствуя себя замужней, семейной женщиной) приступал именно к этой интимной процедуре.
Он и заканчивал ласкать её чувственные изгибы именно в тот момент, когда терпеть наслаждение не было больше сил, когда по телу начинали курсировать штормовые волны интенсивных судорожных спазмов, отключающих сознание.
Вероника застывала, переживая невыносимо вкусное эмоциональное потрясение.
Семён ждал, пока она успокоится, после чего продолжал возбуждать немыслимыми ласками, пока любимая не выплёскивала поток густой горячей влаги, и лишь тогда начинал доставлять удовольствие себе.
Иногда девочку настолько захлёстывала энергия избыточного наслаждения, что она теряла сознание, порой кричала, не в силах безболезненно перенести пик страсти, но чаще мычала, сглатывая ручьём текущие слёзы счастья.
Впервые в жизни она была по-настоящему довольна жизнью, несмотря на то, что так ничего и не знала про Семёна, который вёл себя как настоящий муж с единственной непонятной странностью – он упрямо избегал разговоров на денежные темы, бессовестно пользуясь теми скудными дарами, что приносила в дом Вероника.
Девушка считала этот факт незначительным: если мужчина молчит, значит, тому есть причина, которую лучше не тревожить.
Вероника никогда не была скаредной, тем более теперь, когда у неё был любимый. Она заботилась о том, чтобы Семён был сыт, чтобы одет был в чистые вещи, но отчаянно экономила на себе.
Эту малую жертву девушка сочла умеренной платой за спасение от неприкаянного одиночества, от которого давно устала.
Однажды, солнечным весенним утром Вероника проснулась оттого, что подушка рядом с ней оказалась пустой. Девушка испугалась непонятно чего, сердце сжалось в интуитивном предчувствии зловещей неизбежности, хотя причин для беспокойства вроде бы не было.
– Зря ты проснулась, Вероника, – спокойно сказал впервые за месяцы совместной жизни одетый в верхнюю одежду Семён, – хотел уйти тихо, незаметно, чтобы ты не особенно расстраивалась. Мне пора домой, теперь можно. Не расстраивайся, тебе же было хорошо со мной. Теперь у тебя есть опыт интимной жизни. Ты замечательная женщина, даже слишком. С твоими внешними данными захомутать любого мужика – пара пустяков. Не грусти… и прощай.
Человек, которого она считала супругом, вышел, не оборачиваясь, а Вероника растерянно хлопала ресницами, набухающими влагой, не в силах понять, что происходит.
Она ещё верила Семёну, надеялась, что он шутит, что сейчас развернётся, поднимет на руки, и как всегда отнесёт в спальню...
Не развернулся, не поднял, не понёс. Исчез навсегда, унося с собой сладкое счастье.
Спустя три недели Вероника обнаружила, что беременна.
Жизнь опять сделала крутой вираж, совместив радость материнства с полной потерей социальной ориентации.
Опять пришлось приспосабливаться, учиться жить ещё скромнее.
Если бы не Коленька, Вероника могла сойти с ума. Пережить потерю любимого было гораздо труднее, чем смерть родителей. Она повзрослела, стала сентиментальной, плаксивой, и предельно нервной.
Особенно сильно уязвимость и незащищённость девушка почувствовала в конце беременности, когда поняла, что помощи ждать неоткуда, а средств и сил, чтобы выжить самой, тем более вырастить здорового ребёнка, было недостаточно.
Отчаяние и душевная боль заставили сосредоточиться, напрячься.
Вероника выжила, приспособилась, и в принципе была довольна жизнью.
Вот только Семён…
Его образ упрямо стоял перед глазами, а бренное тело тосковало по интимным ласкам.
Он был первым и последним мужчиной в её скоротечной, скудной на радости жизни.
Вероника научилась посылать молитву мирозданию с просьбой вразумить Семёна, рассказать, что у него растёт замечательный сын.
Она всё ещё ждала своего удивительного мужчину, без которого жизнь потеряла смысл.
Женщина механически выполняла нескончаемую работу по дому, растила первенца, и чего-то особенное ждала.
Девочка стала взрослой, но всё ещё верила в сказки.
– Нужно погулять с Коленькой, – подумала Вероника, – мальчику необходим свежий воздух. Не хочу, чтобы он вырос неженкой. Вот только ботиночки: даже с тёплым носком ноги ребёнка замерзали в них минут через двадцать, едва сын успевал разыграться. Увести его домой с игровой площадки было непросто.
– Валеночки бы ему. Бог с ним, с праздничным угощением. У бога дней много, в следующий Новый год, возможно, нам повезёт больше – куплю всякой вкуснятины. Всё же, как было бы здорово встретить бой курантов с Семёном, а потом…
У Вероники сладко заныло во всём теле, до того чувствительно, что пригрезились его тёплые руки на животе, на груди.
Женщина усилием воли отогнала наваждение, принялась одевать сына. Хорошо хоть шубейка у малыша настоящая – цигейковая, и рукавички ручной вязки из домашней овечьей шерсти.
Накануне нового года темнело рано. Детей на площадке не было. Это и хорошо, никто не будет толкать Коленьку, отбирать лопатку. Если замёрзнут ножки, можно побегать. Правда, шубейка длинновата, специально на вырост куплена.
Вероника поиграла с сыном, но быстро утомилась.
В институте была секция любителей горнолыжного спорта, за городом оборудованная для этого спорта база. Вероника тоже увлеклась слаломом. На беду на одном из спусков неловко упала, повредила коленный сустав, теперь страдала от невыносимой боли.
Долго играть с малышом мама не могла. Коленька увлёкся, копал и копал свежий искристый снег, складывая из него пирамидки.
Сзади была скамейка. На неё Вероника и решила присесть, пока сын не начал капризничать.
Она знала, сколько шагов до скамеечки, поэтому уверенно двигалась к ней спиной, не спуская глаз с Коленьки. Когда упёрлась ногой во что-то твёрдое, присела, но опустилась на что-то мягкое.
– Странный способ знакомиться, – произнесла мужским голосом скамейка, – впрочем, я не прочь продолжить общение. Присаживайтесь рядом. Места достаточно.
Вероника вскочила, вскрикнула, – как вам не стыдно приставать к женщине… с ребёнком! Что вам нужно на детской площадке?
– Больше нигде нет скамеек. Мне сегодня лихо. Если вам не противно, и не страшно знакомиться в сумерках на улице, могу сообщить, что зовут меня Антон. Я немножечко пьян, есть на то уважительная причина. Но вы не назвали своего имени. Представьтесь, если не сложно.
– Вероника… Матвеевна. Красавина я.
– Я заметил, что красавина. Вы мне сразу приглянулись, Вероника Матвеевна. Не пугайтесь, я не клею вас, очень поговорить хочется… с живым человеком. Сегодня мне предоставили полную свободу, помахали ручкой… а нужна она мне или нет, та свобода, не спросили. Вот, если интересно, свидетельство о расторжении брака. Не сошлись, говорит, характерами. А ещё недавно клялись друг другу в вечной любви, намиловаться не могли. Странно это всё. Шли вместе, шли, держась за руки, а в середине пути оказались по разные стороны гармонии.
Речь мужчины была плавной, правильной. Его мелодичный голос, подобный тому, каким читают проповеди, вызывал беспричинное доверие.
“Почему бы не послушать человека, которому явно плохо”, – подумала Вероника, привыкшая помогать и спасать, – пусть уж выговорится. Он ведь не о себе говорит, о той женщине, что обидела.
Вероника давно заметила, что только про чужую жизнь можно рассказать своими словами. О себе по большей части как о покойнике – или хорошо, или совсем никак. А ещё усвоила, что проще всего, чтобы успокоить человека, делать вид, что внимательно слушаешь, изредка кивать, словно соглашаешься, иногда поддакивать, и ни в коем случае не задавать вопросов.
– Вы замужем? Впрочем, о чём это я, вы же с ребёнком.
– Вот и нет, я мать одиночка, но какое это может иметь значение лично для вас? Вам нужно выговориться, я готова предоставить во временное пользование свои уши.
– Право не знаю причину моего любопытства, но раз уж вы одна, понять меня будет намного проще. Я её на самом деле безумно любил. Так сложно говорить об отношениях в прошедшем времени. Инициатором развода стала жена. Захотела по щучьему велению стать владычицей морскою. У её нового увлечения серьёзный бизнес. Только не понимаю я, не по-ни-ма-ю… как можно променять любовь и доверие на деньги?
– Не вы первый, не вы последний, – вставила женщина, которой тоже почему-то невыносимо захотелось исповедаться, – надо мной тоже посмеялся человек, которого я искренне любила. Полгода весело жил, без зазрения совести тратя мой более чем скромный доход. В стоимость своего проживания дополнительно включил право на оплодотворение. И был таков. Даже спасибо не сказал. Простите, я вас перебила, просто запамятовала, что мужчины не слышат, точнее не слушают женщин, что они чувствительны лишь к личным проблемам, которые вываливают на свободные уши, чтобы утилизировать боль.
– Нет-нет, продолжайте, весьма интересно. Вы не утратили чувство юмора, это хорошо. Горсть сарказма, чтобы остудить мой непростительный эгоизм, вполне оправдана. Я же ничего не знаю о вас. Расскажите.
Вероника внимательнее присмотрелась к Антону. Скорее всего, мужчина был немного моложе её. Весьма представительный, насколько можно было рассмотреть его внешность в сумерках, одет не очень скромно – скорее всего, вещи из дорогого бутика.
А какой изумительный аромат окутывал его вместе с Вероникой и всей скамейкой, просто отпад.
Даже запах алкоголя не мог перебить изысканные нотки наверняка дорогущего одеколона.
– Уже закончила жаловаться, выговорилась. Если честно, я благодарна вам. Мне просто необходимо было с кем-то поделиться собственным несчастьем. Теперь намного легче жить дальше.
– Не поверите, Вероника Матвеевна – моё настроение тоже поднялось… как минимум на пару октав. Вам удалось убедить меня, что нет нужды переоценивать величину неприятностей. Если невеста уходит к другому… кажется, так трактует подобное обстоятельство популярная песня.
– Я вижу ситуацию с вынужденным расставанием несколько иначе. Всё отдала бы, чтобы папа Коленьки к нам вернулся. Да, он поступил как негодяй, но что, в сущности, я про него знаю? А если его поведение обосновано вескими причинами? И потом, он же ничего не знает… про сына.
– Это называется стокгольмский синдром. Желание во что бы то ни стало оправдать обидчика, чтобы успокоить уязвлённое эго – явление распространённое. Простите, а как понимать вашу странную фразу – вы действительно ничего не знали про мужчину, с которым жили, но которому позволили сделать себя мамой?
– Я была счастлива в его объятиях настолько, насколько это возможно. Разве мне было дело до его биографии, когда весь мир сосредоточен в одной точке, центр которой – он, Семён, – раздражённо выкрикнула Вероника.
– Забавно. У вас удивительно мелодичный голос… когда сердитесь. Вам говорили о том, насколько женственна и очаровательна ваша мимика? Я вами откровенно любуюсь. Как жаль, что мы не встретились раньше. До того как познакомились с теми, кому оказались не нужны.
– Пытаетесь меня соблазнить? Думаете, секс с доверчивой глупышкой подействует на вашу душевную рану подобно транквилизатору? Не утруждайтесь. У меня был хороший учитель. Я женщина доверчивая, но не настолько, чтобы растаять от вашего подозрительного обаяния. Считаете, что я способна поверить в вашу искренность на том лишь основании, что ловко оплакиваете увечье любовных иллюзий? Я готова выразить вам сочувствие, внимательно выслушать историю катастрофы, но не более того. Излагайте кратко, иначе я усну.
– Вы такая красивая. Почему судьба сочла правильным направить вас по дороге разочарования и душевных страданий? Несправедливо это. Однако я склоняюсь к тому, что случайности не случайны. Вам обязательно повезёт, можете мне поверить. В такие глаза нельзя не влюбиться. Пусть это буду не я, какая разница с кем вы будете счастливы. Сегодня я не могу работать волшебником, но кто знает, кто знает. Вас преследуют материальные трудности, я правильно понял?
– Почему вы так решили? У нас всё необходимое есть. Нам ничего лишнего не нужно.
– Да-да, я заметил, что ваши сапоги требуют ремонта, что пальто не по сезону, что…
– Это всё, что вы заметили… и ничего позитивного?
– Я наблюдательный, меня сложно обмануть. Издержки профессии. Не обижайтесь. Вы в любой одежде – королева.
– Хватит исполнять арию влюблённого гостя. Я про себя всё знаю. Нам с Коленькой хватает того, что имеем. Так что там не так с вашей преждевременно скончавшейся любовью? Пора уже расставить точки над и.
– Побеседовав с вами, я начал сомневаться… что действительно любил… что был любим. Вот вы, Вероника Матвеевна, вы уверены, что любили своего Семёна… или это было наваждение
– Увы… не любила, а люблю. Если бы Семён пришёл, сейчас, сию минуту, клянусь, никогда бы не напомнила о его… слабости. Я женщина сильная. Извините, нам с Коленькой пора. У сына холодные ботиночки, в них быстро застывают ноги. Мне без детских болезней забот хватает. Приятно было побеседовать. Не унывайте. Думаю, ваша жена не раз пожалеет о нелепом поступке.
– Секундочку, Вероника Матвеевна. Можно записать ваш телефончик? Вы такая отзывчивая, такая добрая. Не хочется расставаться на трагической ноте. Оправлюсь, и обязательно позвоню.
– Записывайте. Вы мне тоже симпатичны. К тому же интересно, что вы приготовили в финале.
– Простите, не могу записать, – Антон кивнул на явно отмороженные руки, – забейте в мой смартфон, он в правом кармане. Я обязательно позвоню.
По непонятной причине, у Вероники спёрло дыхание, застучало в висках.
Она ждала звонка, с утра до вечера каждый день вздрагивала от посторонних звуков.
Антон не напоминал о себе.
Вероника сочла коварным, даже жестоким его поведение.
– Незачем было обещать!
Пушинка легковесной, непонятного происхождения надежды, взлетела при расставании с отмороженной руки Антона, таинственным образом поселилась внутри её тела, и немедленно начала расти.
Чего только Вероника не делала, чтобы выбросить из головы факт случайной встречи: медитировала, применяла технику самовнушения, психотехники, усвоенные в те нелёгкие дни, когда пыталась справиться с истерическими состояниями после странного исчезновения Семёна.
Антон эмигрировал в центр её воспалённого сознания, и уверенно обживался в нём.
Несколько минут отвлечённого разговора, и такая неадекватная реакция.
Поразительно!
Вероника накручивала себя, всё больше и больше внушая неоправданную симпатию к мужчине, о котором она знала ещё меньше, чем о Семёне.
Он не звонил и не звонил. Однако изводил своим присутствием где-то внутри. Или же снаружи, но только не рядом.
Вероника сделала генеральную приборку, перестирала и перегладила всё, даже то, что и без того лежало в чистом отделении, перебрала фотографии, документы, перечитала накопленные за годы жизни письма, потом начала то же самое по второму кругу.
Ей было лихо.
Женщина чувствовала – если Антон не позвонит, случится истерика, которая может испугать Коленьку.
На последние деньги Вероника сделала эпиляцию и причёску, напекла пирогов с капустой, купила шампанское и синюю курицу, раз десять утюжила и примеряла единственное платье.
Купить сыну валеночки теперь было не на что.
– Ничего! Но я их обязательно куплю. Позже, – успокаивала она себя.
Укладывая Коленьку спать, женщина бросалась в спортивном костюме на постель, и ревела. Завывала пронзительно, мощно, пока не начинала икать, пока горло не стискивали удушливые спазмы.
В таком нервном состоянии неотвратимо приближался Новый Год.
Вероника продышалась, глотнула сгусток живительного воздуха, и решила жить, как прежде: она и Коленька, больше никаких знакомств.
День целиком ушёл на то, чтобы поставить и украсить ёлку. Это было совсем непросто: сын был очарован игрушками и блёстками, приходилось следить, чтобы что-нибудь не разбил, не проглотил.
Окна Вероника оклеила бумажными снежинками, которые её некогда научила вырезать мама.
Машинку для Коленьки и пару мягких игрушек Вероника купила в магазине дешёвых цен. Не могла она раньше времени убить веру ребёнка в новогоднее чудо.
– Проснётся мой маленький завтра утром, а под ёлкой такая красота!
Приготовления несколько притупили мысли о хроническом невезении, но письмо Деду Морозу по укоренившейся привычке женщина написала, только отправлять не торопилась. Говорят, что мысли материальны.
– Кто знает, кто знает… попросишь впопыхах что-нибудь несуразное, а оно исполнится. Тут думать нужно: Семён или… или не Семён?!
Сын с удовольствием съел несколько ярких мандаринок, наигрался вдоволь с пожарной машиной, и уснул.
Ей бы так беззаботно жить.
До Нового Года оставалось полтора часа. Девяносто бессмысленных минут.
Вероника зажгла огни на ёлке, предельно романтично сервировала стол: три варёных картофелины, политых майонезом, половинка филе сельди, узорами выложенные на тарелочку зелёный горошек, сладкая кукуруза, два ломтика бекона с долькой лимона, пирожок с капустой.
Бутылка игристого напитка, жаль, что не шампанское, стыла в холодильнике.
Женщина равнодушно смотрела на стол, стоивший ей недельного заработка, безучастно, без привычного аппетита.
– Одиночество сволочь, одиночество сука, – подумала она в ритме глуповатой песни, и застонала, вновь испытав душевную боль.
Логичнее и правильнее было, чтобы не впадать в уныние, не проваливаться в беспросветную меланхолию, а лечь спать с пахнущим сладким молоком и безоблачным счастьем Коленькой, прижать его мяконькое горячее тельце, напитаться от него энергией любви, запахом первородной добродетели.
– Только не реветь! Я счастливая, я беззаботная, я удачливая, и красивая... мне тепло, уютно, комфортно…
В это мгновение включилась вибрация на телефоне. Номер был незнакомый.
– Меня нет, ни для кого нет, – раздражённо прошептала расстроенная женщина, – я никому, совсем никому не нужна. Мне тоже никто не нужен!
– А если это Антон, – спохватилась вдруг Вероника, но в спешке нажала совсем не ту клавишу.
Звонок погас, зато сердце проявило невиданное усердие, выпрыгивая за пределы физического тела, болезненно, тревожно беспокоя её смутным предчувствием ожидаемых напрасно событий.
“А tckb не совсем напрасных, если это действительно Антон? Или Семён. Неужели я никому не нужна на всём белом свете!
– Вы мне звонили, – прошептала она, мечтая услышать голос Антона.
– Вероника, вы не сердитесь? Клянусь, я не мог позвонить. Так нелепо сложились обстоятельства. Но я о вас думал. Можно… глупо напрашиваться в гости к малознакомой женщине, но я рискну, можно я заскочу к вам… буквально на минуточку? Очень нужно.
– Коленька спит. Мне право неловко отказывать, но сами понимаете, меня могут неправильно понять… соседи, сын может проснуться.
– Если только на чашечку кофе, – после продолжительной паузы спохватилась она, похолодев от мысли, что Антон может обидеться.
– Да-да, вы правы, на одну единственную чашечку кофе. Совсем чутельную. У меня с собой бутылочка Эгермейстера, это ликёр такой, на лечебных травах. Добавим в кофе по ложечке бальзама. Поверьте, это так вкусно… да… и полезно. Я скоро, я очень-очень скоро. У вас какой кофе?
– А какой вы предпочитаете?
– На ваш вкус. Пирожное с меня. Вы, извините, одна?
– Да… то есть, нет, я с Коленькой… но он уже спит.
– Буду через пятнадцать минут.
– Домофон отключен. Звоните на телефон, я спущусь. Вы один… то есть, я совсем не это хотела спросить. Я не ждала гостей, у меня только селёдка, зелёный горошек… и чёрный хлеб. Не представляю, чем вас угощать.
– Я люблю селёдку… и с горошком, и без горошка… и чёрный хлеб тоже люблю. С Новым Годом, Вероника Матвеевна!
– И вас… и вас тоже… с годом, с новым.
Вероника засуетилась, побежала под душ, вылила на себя остаток ароматного шампуня, принялась краситься, надела отглаженное тысячу раз единственное своё платье, от времени почти потерявшее цвет, но добавляющее стройности, покрутилась, вспомнила, что Коленька написал ей на трусики, что сменные так и не успела постирать.
Десять минут прошло в бесполезных хлопотах. Она ничего, совсем ничего не успевала.
К горлу снова подступала истерика.
Вероника чувствовала, что не справляется с ситуацией, что это катастрофа.
Стирка трусиков заняла две минуты, ещё несколько глажка. Одевать пришлось влажными, но они были почти новые, выглядели вполне достойно.
– Вероника, – одёрнула она себя, – ты полная, ты абсолютная идиотка. Антон придёт пить кофе с пирожным, причём здесь фигура, макияж,и эти чёртовы трусики! Не теряй голову. Он просто напросто вежливый человек: обещал позвонить… и позвонил. Успокойся, сосредоточься, сядь, соберись. Это совсем не то, о чём ты думаешь. Кофе, только кофе, больше ни-че-го…
Нервы тем не мене были на приделе, слёзы остановить не удавалось.
Вероника махала ладонями, дула через них на лицо, горящее от вспышек возбуждения, закипая от клокочущего бессилия остановить неуверенность, растерянность и смятение.
Звонок раздался неожиданно через сорок минут, когда страх не увидеть Антона вырос до размеров Вселенной.
Вероника засуетилась, побежала вниз по лестнице босиком. Этажом ниже она сообразила, что идёт босиком. Пришлось вернуться.
Антон был одет довольно скромно, не как в первый раз. За плечами у него весомо болтался объёмный рюкзак.
– По пути заскочил, – сделала вывод Вероника, – напьётся сейчас кофе, и усвистит к какой-нибудь белокурой снегурке, – а вслух сказала, – рада вас видеть, Антон!
– Я скучал! Я всё объясню… только что попал в аварию, еле удалось разрулить… но это потом, потом. Не представляете, как я скучал! Нам на какой этаж?
– Нам? Мне на пятый… только не шумите ради бога, сынуля спит.
– Да-да, это хорошо. Это замечательно, это здорово! У меня для него настоящий сюрприз. Но это потом… потом. Вы какой кофе всё же предпочитаете?
– Я не пью кофе, – Вероника хотела сказать, что кофе – слишком дорогое удовольствие, но промолчала, – предпочитаю чай с лимонной кислотой, и ложечкой сахара… но сахар не обязательно. От него поправляются.
– Замечательно. Я тоже…
– Что тоже?
– Как вы… предпочитаю… тоже… это, чай… с кислотой. И это… мне, пожалуйста, десять ложечек сахара… только не размешивайте. Я, знаете ли, Вероника Матвеевна, сладкое совсем не люблю.
– Хорошо, договорились, оденьте тапочки. У меня такой беспорядок, такой беспорядок! Вечно времени не хватает. Наверно целый месяц не прибиралась. Гости, знаете ли, замучили… подруги всякие. Ходят и ходят… то чай пить, то на жизнь жаловаться. Селёдку будете?
– Да-да, конечно. А можно… я вас сёмужкой угощу? Да, совсем забыл, – Антон раскрыл рюкзак, достал оттуда букет тёмно бардовых роз, штук этак тридцать, – это вам. С Новым Годом, Вероника Матвеевна! Можно я вас поцелую… в щёчку?
– Да… то есть, нет, мы же совсем не знакомы. За цветы, конечно, спасибо, но это, сами понимаете, не повод, чтобы так сразу. Простите за нескромный вопрос – вы на этот букет все сбережения истратили? Давайте вернём его в магазин, и купим… купим кусочек говядины, большой пребольшой пломбир и… и сосиски.
– Простите, Виктория Матвеевна, про мороженое как-то не подумал, но я исправлюсь. Честное слово.
– Давайте уже к столу, Антон, как вас по батюшке?
– Сергеевич я. Тут у меня немножко праздничных разносолов, совсем чуточку, сущие пустяки, так, для затравки, чтобы Новый Год встретить как белые люди.
– С кем?
– Что, с кем?
– Встретить с кем, этот… Новый Год?
– С вами, Вероника Матвеевна, с вами. Я же к вам пришёл. Дайте мне руку.
– Ах да, конечно ко мне. У меня сегодня голова… весь день, знаете ли, болит. Я, пожалуй, чайник кипятить поставлю.
– Может сначала по бутербродику, с икорочкой… по бокалу вина… вам нравится Луи Жадо?
– Не знаю, я кроме шипучки ничего не пробовала. У меня есть бутылочка. А жижи… жиды этот, очень дорогой?
– Что вы, что вы, Вероника. Сущие пустяки – двенадцать тыщ. Простите… пошутил, – поправился Антон и прикусил язык, увидев округлившиеся глаза, – пить такое вино полагается на брудершафт, с обязательным поцелуем. Непременно в губы. Не я это выдумал… так принято… там, во Франции.
– Вы меня опять соблазняете? Как вам не стыдно… ну если только по одному бокалу. На донышке. А икру заберите домой. Это неприлично дорого. Я не переживу такого расточительства.
– Что вы, что вы, Вероника Матвевна, это компенсация… за вынужденный обман. Обещал позвонить, а сам… мне так стыдно… но на то были веские причины. Когда-нибудь потом расскажу… не сегодня.
Они выпили, поцеловались. У женщины от избытка эмоций закружилась голова. Антон воспользовался слабостью, и целовал, целовал, а она делала вид, что забылась.
– Какая ты, Вероника Матвеевна, сегодня волшебная. Я от тебя просто без ума.
– Я всегда такая, – парировала она, – и нечего мне тут глазки строить. Я не какая-нибудь там. Напоите, потом чего-нибудь запредельного захотите. Забирайте свою икру, и этот… Луи Жида своего… и цветы тоже забирайте. Надо же, пять минут, как пришёл, и сразу целоваться. В губы.
– Мне показалось, простите, что вам понравилось.
– Вот именно, показалось. Хватит с меня обманщиков и шарлатанов. Сначала вино, потом полезете под подол. У меня сын, он не поймёт.
– Обещаю, больше не дотронусь… если сами не попросите. Ставьте чай что ли. У меня голова кругом идёт.
– Ладно, ладно, что вы так разволновались. На первый раз прощаю. И никаких больше этих… рук… губ там, вина с икрой, шоколадов, мармеладов. Я уже напила с вами на месячную зарплату. Довольно меня покупать!
– Хорошо, а смотреть на вас можно?
– На здоровье. Сколько вы сказали сахара?
– Десять… и не размешивать.
– Помню. Вы сладкое не любите.
– Вот именно. Почему вы меня боитесь?
Вероника посмотрелась в зеркало. О, ужас! Губная помада от поцелуя размазалась по подбородку. Она посмотрела на Антона. У того был выкрашен рот и нос.
Она так безумно хохотала.
Пока Вероника умывалась, Антон выставил на стол большую часть содержимого рюкзака. Горкой лежал осетровый балык, филе сёмги, пять или шесть видов мясных деликатесов.
Икра, торт, несколько видов твёрдого сыра. Были коробки с роллами, суши и пиццей, коньяк, виски, белое вино, вишнёвый и ананасовый компот, восточные сладости.
От увиденного изобилия Веронике стало плохо.
Она заплакала.
– Так я и знала, вы меня покупаете.
– Вовсе нет. Можно сделать официальное признание?
– Валяйте, чего уж там. Цену своей любви вы уже обозначили.
– Вы не так поняли, милая моя Вероника Матвеевна.
– Не ваша… но продолжайте, раз уж пришли. Новый Год всё же.
– Я влюбился. Честное пионерское – ни капельки не вру. Влюбился как юный романтик из прошлого века. Вы меня очаровали, пленили… соблазнили…
– Вот, оказывается, что я сделала! Почему вообще я должна вам верить на слово?
– Скажите, что я должен сделать, как доказать свою искренность?
– Уберите вот это всё и...
– Хорошо. Будем есть селёдку… с зелёным горошком… а всю эту буржуинскую пакость отдадим соседям. Пусть травятся.
– Зачем?
– Вы приказали.
– Разве? Наверно у меня что-то с головой. Давайте наверно встретимся в другой раз, мне немного дурно.
– Потому, что вы голодная. Съешьте хотя бы бутерброд с осетриной… ложечку икры.
– Ни за что! Проглотить месячную зарплату в чайной ложке… немыслимо. Жена вас так избаловала?
– Причём здесь она, я к вам пришёл. Верите в судьбу? Разрешите предложить вам руку и сердце. До Нового года осталось десять минут. Мы успеем поцеловаться, скрепить, так сказать, священный союз… и выпить по глоточку Луи Жадо.
– Почему вы непременно хотите жениться в этом году, почему именно на мне? У меня семья, сын, я давно не девочка.
– Я вас люблю… вот! Да… вы мне симпатичны. Как женщина… и вообще.
– Я… но почему?
– Не знаю. Просто так вышло. Не пытайте меня, просто скажите да… или нет.
– Что будет, если скажу да?
– Поженимся, конечно, будем жить вместе. Долго и счастливо.
– Ага… потом наиграетесь… как ваша жена… и исчезнете. Как Семён.
– Ни за что!
– Антон, я уже ничего не понимаю. Мне почему-то становится грустно… и страшно. Я действительно боюсь.
– Да или нет?!
– Прочтите вот это. Написано не вам, Деду Морозу… но это очень важное послание. Оно многое объяснит.
“Дедушка Мороз, сделай так, чтобы Антон позвонил. Я чувствую, что это мой мужчина.”
– Понял… понял я! Потому и позвонил. Я точно твой мужчина. Значит да?!
– Да, да, точно да-а!!!
Потом они с удовольствием ели деликатесы, пили вино, целовались.
Этот Новый Год был самым удивительным за всю её жизнь.
Под утро Антон засобирался домой.
– Как же так, – спросила Вероника, – ты обещал жениться…
– Но ты промолчала.
– Разве? Мне показалось, что согласилась. Мы же целовались. Оставайся.
– Не шутишь?
– Я, кажется, я… влюбилась по-настоящему. Ты… ты, правда, зовёшь меня замуж?
– Я похож на легкомысленного человека?
– Не знаю. Я теперь вообще ничего не знаю.
Антон вскочил, сгрёб Веронику в охапку, – девочка моя, я совсем забыл… у меня для тебя и для сына подарки. Сначала тебе.
Антон вытряхнул рюкзак. Там были два модных платья, босоножки, туфельки, зимние сапоги, шикарный спортивный костюм, рукавички, шапочка, колечко с изумрудом.
– Я не могу это всё принять.
– Понимаю! Ты – нет, а моя невеста… невеста может. Надевай скорее колечко, чтобы всё было по правилам.
– Я чувствую… какой-то подвох. Ты меня покупаешь. И вообще, откуда ты знал мой размер?
– Я просто вношу в семью свою лепту. Размеры… я же тебе говорил – наблюдать и анализировать – моя профессия. А это – подарки для сына.
Антон развернул объёмный пакет, в котором лежал комплект зимней одежды, катаные валенки и много ярких игрушек.
– Антон, ты веришь в Деда Мороза?
– Как же мне не верить, если он подарил мне тебя.
– Так уж и подарил?
– Ато! Что-то спать захотелось. Коленька скоро проснётся, а мы всё ещё непонятно чего празднуем.
– Так я и думала. Ради этого… чтобы затащить меня в койку, ты всё это великолепие накупил?
– Прогоняешь, отказываешь жениху в праве на первую брачную ночь?
– Ну, уж нет. Теперь я тебя ни за что не отпущу. Ты… ты действительно меня любишь… не обманываешь?!
Сказав это, Вероника провалилась в мир иллюзий, и бессовестно потекла.
– С Новым Годом, любимая! Пошли уже спать что ли.
– Как же долго я тебя ждала! Где ты был, почему не нашёл меня раньше?
Антон подхватил Веронику на руки, понёс в спальню, а она… она закрыла глаза, боясь спугнуть мечту, которая вот-вот должна была сбыться.