В пятницу, в свободное от работы время, в офисе №272, где на тот момент находилось пять человек, разговор зашёл о литературе, точнее, о поэзии. Кто-то помянул имя Пушкина и назвал его непревзойдённым поэтом, гением.
- Ха, Пушкин! – презрительно сказал Кудякин, разворачиваясь в кресле, в котором сидел за компьютером. – А знаете ли вы, что…
Здесь, пожалуй, стоит сказать, что Кудякин, один из работников офиса, считал себя большим знатоком в области искусства, да и не только искусства. Все свои знания он черпал из интернета, хотя ничего зазорного, конечно, в этом нет.
- А знаете ли вы, что в лицей Пушкин поступил по блату – дядя помог. В лицее был троечником, лентяем. После лицея его также по блату пристроили в Министерство иностранных дел.
- В Коллегию, - поправила Кудякина Трофимова. – В Коллегию иностранных дел. В то время МИДа ещё не было.
- Да какая разница, - пренебрежительно махнул рукой Кудякин. – Пусть будет Коллегия. Зарплату он там получал хорошую, но практически ничего не делал, дурака валял. Зато любил играть в картишки. Проиграется, а потом в долг занимает. Вечно ходил в долгах. Он потому много и написал, что со своими долгами рассчитывался гонорарами. Проиграется в карты, а потом сидит ночами строчит. Он даже своего «Евгения Онегина» чуть не проиграл. Хорошо, что отыгрался. А то бы сейчас автором «Онегина» какой-нибудь Кукушкин был, а не Пушкин.
- Да, игрок он, говорят, был азартный, - подтвердил Перевалов.
- Ха, - снова презрительно сказал Кудякин. – Если бы только игрок был.
- А что ещё? – поинтересовался Перевалов.
- По публичным домам шлялся, ваш Пушкин! Одних любовниц было только сто двадцать штук!
- Ну, мало ли, что говорят, - усомнился Перевалов.
- Так историки же говорят!
- Знаем мы этих историков, сидят в интернете, всякую фигню пишут – лишь бы читателя завлечь. Народ любит такое читать, сплетни всякие, - попытался обелить Пушкина Перевалов.
- А в то, что он на дуэлях дрался, в этом ты тоже сомневаешься? – усмехнулся Кудякин.
- Ну, на дуэлях дрался, - согласился Перевалов.
- Ты, наверное, думаешь, что у него только с Дантесом дуэль была? Знаешь, сколько у него до Дантеса было дуэлей?
- Сколько?
- Двадцать восемь! Потому что был грубиян, задиристый, мог и матом послать! Африканская кровь в жилах играла.
- А ты, Кудякин, смотрю, большой знаток Пушкина, – сказала Трофимова.
- Читаю на досуге, просвещаюсь, - снисходительно ответил Кудякин.
- Что ещё нам поведаешь о Пушкине? – спросила Трофимова.
- Ну, то, что он писал ещё и матершинные стихи вы, наверное, слышали?
- Был грешок, - согласилась Трофимова.
- Вот видите, - усмехнулся довольный Кудякин. – А вы Пушкин, Пушкин!
- Кудякин, - спросила Трофимова. – А вот, интересно, ты можешь что-нибудь на память прочитать нам из Пушкина, о котором ты так много знаешь.
- Из Пушкина? – озадаченно спросил Кудякин.
- Ну да, из Пушкина.
- Сейчас, - напрягая память, ответил Кудякин. – Вот, пожалуйста: «Мой дядя самых честных правил, когда… когда серьезно заболел, он… ну, что-то там про уважение.
- Ладно, Бог с ним, с дядей, - рассмеялась Трофимова. – А что-нибудь ещё можешь, вспомнить?
- Ну, вот это, про любовь, - сказал Кудякин, вспомнив еще не совсем выветрившиеся из его головы строчки, которые он заучивал когда-то в школе: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, как... как привидение, как…
- Как мимолётное виденье, как гений чистой красоты! – поправила его Трофимова. – А ещё что-нибудь можешь вспомнить?
Но Кудякин больше ничего вспомнить не смог.
- Эх, Кудякин, Кудякин, - усмехнулась Трофимова. - Всё, что ты нам сейчас о Пушкине рассказал – это, конечно, интересно: лентяй, троечник, картёжник, двадцать восемь дуэлей, сто двадцать любовниц и прочее. Но не мешало бы тебе и стихи самого Пушкина почитать – в том же интернете. Там и стихи его есть. Или тебя они не интересуют?
Когда я писал этот иронический рассказ, то вспомнил письмо Пушкина к Вяземскому П.А. Вот несколько строчек из него:
«Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением».
«Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы, — иначе».