1.7 л. Московский Пиноккио 2020
Стремительный короткий штрих-роман
- Здравствуйте, граждане. Вы думаете, вы граждане? Нет, вы материальный ресурс государства. Обязали всех ходить в намордниках - покупайте намордники за свой счет. Пусть хозяин масочного заводика не обеднеет. Не хотите носить намордники? Платите штраф. Пусть толстые морды чиновников не похудеют. Забрали меня вчера. Как особо опасного преступника: маска была на подбородке в магазине. Продержали три часа в полиции, лишили горячего ужина, составили кучу протоколов-документов-акт-протокол-опись-отпечатки пальцев! Отправили дело в вышестоящие инстанции, где никто на мое объяснение, что я аллергик и астматик и ношение маски для меня - смертельная угроза - читать не будет. Штрафанули на пять тысяч! Им же надо устриц жрать, а я и макарошками обойдусь. Зато посмотрела на будни нашей полиции. Красотишша! Задержанного мужика при мне (женщине) заставляют раздеваться - типа они его досматривают, полицейские секретутки операм орут: "Ты кого привёз?! У нас по России и Средней Азии план выполнен, нам план по Кавказу сдавать надо!" - то есть у них план, кого и сколько надо задержать. При мне привезли узбека - у него вид на жительство, регистрация, разрешение на работу, работа - не нелегал ни разу, не задерживался никогда, просто шел по улице, даже в маске. Запихнули в обезьянник до утра. Как жить в стране, где ты можешь просто идти по улице, а тебе заломают руки и доставят в полицию?
- Пипец подкрался незаметно, хоть виден был издалека.
- Следующим шагом будет проверка масок на срок использования, носишь больше часу – штраф и арест.
- Очень спать рубит. Небо как в аквариуме. Завернуться в тину – и спать, спать, спать…
- Гениальная мысль для тех, кто хочет разбогатеть! Роскошный бизнес! Поскольку маски у нас теперь навсегда, то можно создавать дизайнерские маски: яркие и чёрные, расшитые стразами, жемчугом, кружевом, золотой и серебряной вышивкой, ежедневные и вечерние, клубные, ресторанные. Коллекционные. К платьям и костюмам сразу прилагаются соответствующие маски. Маски к галстукам и к шалям, к шляпкам. Это особенно актуально для людей с дефектами подбородков . Видела таких немало, с длинными, короткими, у некоторых вообще подбородка нет и губы узкие - рот как щель, и для дам с увядшим подбородком и обвислыми щёчками. Такие маски будут нарасхват, даже дорогие. Вот увидите, мою мысль стырят и скоро сей бизнес вовсю развернётся!
- А у меня однажды было свидание на пляже в маске. В ней был он, маска чёрная с вампирским оскалом, а он был весь в татуировках. Он так восхищался мной, чуть ли не в любви объяснялся, а я не могла оторваться от его татуировок – это были мемы, и тут на меня напал дикий хохот!
- Вот облом-то мужику!
- А мне штраф выписали, я вместо маски шарфом замоталась по самые глаза. Оказывается, это запрещено, и самодельные маски запрещены, и бандану вместо маски напяливать нельзя, хотя это та же маска получается. Нужны обязательно покупные.
- И меня! Штрафанули! Постановление, говорят! И суд на их стороне!
- Полный беспредел! Постановление? Кто-либо видел оригинал такого постановления? Я, лично, нигде не видала, даже в соц. сетях. Таких постановлений в природе не существует. А то, что выписывают штрафы - это мошенничество! Бизнес такой сейчас!
- За это надо выпить.
- Алкоголь убивает нервные клетки.
- Да. Остаются только спокойные.
- Ну, раз уж все оделись в антивирусные маски, то скоро всех оденут в антивирусные каски. Навыпускают разных всяких касок и заставят носить. Бизнес не дремлет! Пандемию будут разрабатывать до упора!
- Каски Дольче Габбана, с кружавчиками и стразами!
- Маски и каски для собачек, кошечек, хомячков! Они ведь тоже болеют короной и заразные.
- Ха-ха-ха!
- Хо-хо-хо!
- Маски и каски для морских свинок!
- Хи-хи!
- От короны это не помогает. Вирус этот действует избирательно, уничтожает людей с определённым геномом, а также инвалидов и стариков. Не всех, а только с ослабленной иммункой.
- Геноцид через вирус! Зачистка населения!
- Ага, людишек развелось что тараканов, надо поубавить малость, не то планета лопнет.
- Так устроил Билл Гейтс. Коронавирус существует очень давно, это разновидность гриппа, он сам по себе был безобиден. Но в лаборатории в него привнесли ещё нечто, функцию избирательного убийцы. По приказу Мирового Правительства.
- Жуть какая!
- Идёт селекция. Те, кого не убивают, превращаются в нечто, удобное для власть имущих.
- И я заметила. Народ мутирует.
- Ну, если серьёзно, то, вообще-то, да, ковид существует, и не один десяток лет, а вот пандемию притянули за уши, чтобы прикрыть хищение в колоссальных масштабах из госбюджета России. К тому же, был введён режим самоликвидации для населения.
- Пандемию притянули за уши практически по всему миру, и цели этой глобальной аферы куда шире и дальше.
- А почему тогда народ мрёт пачками?
Шумная компания теснилась за круглым столиком в «Кофепое» и громко рассуждала, иногда всхохатывая. А он, бариста, прекрасно видел, что они пьют пиво, и водку, это здесь запрещено, но делал вид, что не замечает. В кафе нельзя со своими напитками, и тем более со спиртными. Он никого не тыркал за это, не гнал. А эти вообще частенько сюда заглядывали, у них тут сборище, клуб своеобразный. Он их всех знал. Вот эта, которая сюда влетела с воплями о полиции, взлохмаченная, с лицом пожилой ведьмы, это Ася, поэтесса. И другие, богема прошлого века, побитая бурей событий и лет. Вот они, эти обрывки истории, осенние листья, оторвались от своих веток и летят, кружатся под порывами ветра, их всё меньше становится… Их всё меньше приходит сюда, и бариста Эдик грустит. Богемная компашка сужается. Этой зимой их ещё поубавилось. Скульптор Ваня умер, художника Василия тоже больше нет. Безработная актриса и певица Ангелина исчезла. Красивая была, глаза горели зелёным пламенем, полыхали, такая живая, и… Всё, нет, коронавирус. Эдик видел, как её здесь поминали, и других…
- Эдик, сделай капучино! – крикнула симпатичная моложавая блондинка в очках. – С корицей!
Она всегда это пьёт. Писательница. Он читал в интернете её романы. Захватывают, завораживают, не отпускают. Эдик знал, что книги её не издают, и прочесть их можно лишь на литературном сайте. И он читал, читал запоем.
- Эдик, капучино!
Он принялся готовить кофе. Для неё он делал это особенно тщательно. Высокий большеголовый брюнет тридцати восьми лет. Невозмутимый, слегка равнодушный с виду, в джинсах и толстовке. С родинкой над верхней губой. Он слушал их разговоры так, будто не слышит и не видит, словно слишком занят делом или торчит в смартфоне. Напускное. «Прикольные они, эти творческие пенсы» - думал он про пенсионеров. – «Тусуются тут. Рядом же кооператив от творческих союзов, старые дома, в 80-х построены».
- Рита погибла. Ездила туда, на другой конец Москвы, за бесплатной просрочкой. Там народ с ночи дежурит, пенсионеры, бомжи, безработные. Когда выставили ящики с консервами, толпа ринулась, всё вмиг расхватали, успела банку, бомж вырывал, подрались, он её саданул. Я ездил к ней в больницу, говорил с ней. Она с трудом шевелила губами, шелест слов… Спасти не удалось. Медицина! Такая теперь… Врачи!
Пенсы закурили. Это тоже запрещено в кафе, но Эдик якобы не заметил. Вечер, парк, никаких проверок. Пусть оттягиваются старички. Он был к ним снисходителен, слегка жалел.
- Холодно. Мёрзлая жесть. Там. А здесь тепло.
- А изобрести зубную щётку, которой можно чистить зубы из-за угла?..
- В поликлинике вчера видала объявление: обучение онлайн медперсонала, и сдача онлайн экзаменов. Ну и как теперь доверять медикам? Всё по онлайн.
- А как же Рита, как так получилось? И никто не подумал помочь!
- Никто и не знал, молчала. Лекарства дорогие. Не признавалась, что больна, хорохорилась. Голодала, деньги на таблетки уходили. Я потом уже узнал. Обращалась в Собес, писала под диктовку сотрудницы, собесовки, заявление на материальную помощь, та велела написать, что деньги Рита получила. Подпись, число, год. Но деньги ей не выдали. Обманула собесовка.
- Собесовка. Современная бесовка. Собес. Собрание бесов. Воры.
- А что с ней было-то, болела-то чем?
- Не смертельно, но очень мучительно.
Тут в кафе вошёл приземистый пожилой толстяк.
- Пиноккио, привет! Иди сюда! – закричали за столиком.
«Ну и Пиноккио!» - подумал Эдик, но не удивился. Эти пенсы такие приколисты. Пиноккио-то ведь тощий деревянный мальчишка с длинным носом. Но Буратино лучше. Все эти сказки читала ему в детстве тётя. Она всегда дарила книжки с яркими картинками. А этот как из сказки «Три Толстяка», если их, жиртрестов этих, слепить в одно целое. Сейчас он сразу два стула займёт.
Моложавая писательница поморщилась и отодвинулась.
- А мне сын из Канады баксы прислал, - сказала пожилая дама в шляпке как у старухи Шапокляк из старого мультика. – На пенсию вообще жить невозможно. Я порыскала по интернету, нашла банк с хорошим курсом, пришла – не меняют, рано пришла. На другой день – опять, поздно пришла. На следующий день пришла в три часа пять минут – не меняют, опоздала на пять минут. Разозлилась я и как тресну кулаком по столу, у них сразу компьютеры вырубились, и не включаются. Рожи у них вытянулись. Я захохотала и ушла.
- Эй, там, мне американо, и покрепче! – крикнул Пиноккио, обернувшись к Эдику.
Бариста занялся приготовлением напитка. «Что за Пиноккио, почему Пиноккио, - вертелось в голове. – Стрижка отличная, седина красивая, а сам пенс неприятный. Так и тянет плюнуть ему в кофе. Но нельзя».
Воздух был хрупок как папирус. Светало. За окном забрезжил голубой свет небесных проталин. 1992-ой год набирал обороты. Пиноккио стряхнул в банку пепел с сигареты. Отношения с женой зашли в тупик. Она, и тёща, да и сын старшеклассник буквально заедали его. А как ему быть-то! Всё рухнуло, работа накрылась, инфляция сожрала всё, что ещё оставалось. Как жить? Он просто возненавидел свою ноющую и унижающую его семейку, но деньги добыть надо любым способом, он же мужик, он должен обеспечить своих! Да, тогда ещё он не был Пиноккио, кликуха эта прилипла к нему уже потом, после тех событий. Был он крепкий, худощавый, 33 -хлетний. Темные пряди волос прилипли ко лбу. В глазах слюда, в груди талая льдинка. Привычно тусовался он в Центральном Доме Литераторов, среди толпы обескураженных писателей и поэтов. Государственные издательства рухнули, и вдруг выскочили, словно нарывы, коммерческие, печатающие только гороскопы, книги по магии, иностранные ужастики. Писатели остались не у дел. Никому уже не нужна стала ни хорошая проза, ни талантливые стихи. Всё это оказалось в прошлом. В другой, погибшей стране, в той эпохе. Кое-кто из знакомых литераторов пристроился к делам, за небольшую плату, но выжить как-то получалось. Работали дворниками, курьерами, торговали пирожками, которые пекли жёны и тёщи. Но Пиноккио был не таков. Чтобы он, большой поэт, и гнулся перед обстоятельствами? В голове крутилась песенка его молодости: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнётся под нас!» Нет, это же чушь несусветная, чтобы он, такой поэт, и вдруг – курьер, или вахтёр какой-нибудь, или – вообще – торгаш! Да скорее мир перевернётся, чем он так унизится!
Друзья звали его разгружать вагоны по ночам. Пошёл, но не стал опускаться до такой степени. Посмотрел, как они пыхтят под тяжёлыми тюками, и отошёл в сторону. «Их уже продавила жизнь! Продавленные!» - мелькнула мысль, и он слегка позлорадствовал. Задумался. Бывшая гражданская жена звала его с собой челночить. Он возмутился – как она посмела предложить такое! Он – и вдруг челнок! Какой абсурд! Отошёл вглубь ночного вокзала, смял сигарету, бросил, растоптал. «А семью-то кормить надо».
В темноте замаячила тощая фигура, приблизилась. Пропитая девка в почти невидимой юбчонке и засаленной куртке вяло перебирала кривыми костлявыми ногами.
- Дарю интим за водочку и сигаретку, - приблизила она к нему лошадиное лицо. От неё несло мочой и перегаром. - Мне много не надо, плесни чуток, сколь не жаль, плесни, я всё могу, чего скажешь, красавчик! Пожалей сиротку! Сиротка я! – она протянула ему пластмассовый стакан.
Его передёрнуло от отвращения. Отошёл.
В тот день он познакомился с Винтажом. Просто подошёл мужичок в кепке, закурил мальборо, угостил шикарной сигаретой, достал из кармана фляжку с хорошим коньяком и два стакана. Для сугреву – сказал он.
Познакомились. Того звали Виктор, попросту – Винтаж. Погоняло у него такое. Почему Винтаж? Не было в нём ничего винтажного. Это навсегда осталось загадкой для Пиноккио. Захмелевший с голодухи Пиноккио прочёл ему свои стихи. Тот назвал его гением. И пригласил в ночной ресторан. Угощал по-царски! Много пили. Потом ехали куда-то в такси. Проснулся он лишь к вечеру в чужой, шикарно обставленной квартире. Потянулся, перевернулся на спину. Башка гудела. Вошёл Винтаж в длинном банном халате, словно барин.
- Ну, что, братан. Денег тебе не хватает на жизнь? Дам тебе, мне не жалко. И даже пристрою к денежному делу. К интересному делу, не пыльному и весёлому.
Домой Пиноккио приехал на такси. Он благоухал дорогой туалетной водой – дар ночного друга. На нём была фирменная куртка. Вошёл в квартиру с видом победителя, помахивая барсеткой гуччи, распухшей от денег. Его никто не встретил. Жена, миниатюрная брюнетка, устало проверяла школьные тетрадки. Она была учительницей и репетитором. От этой работы у неё был постоянный стресс. Современные детки были те ещё оторвы. И она была ожесточена и замучена. Тёща вязала шапочки на продажу. Семья с трудом сводила концы с концами. Пиноккио гордо вошёл в комнату, достал из барсетки толстую пачку купюр, и швырнул на стол. Семья, теснившаяся в однушке со старой мебелью, ахнула. Они ничего не понимали.
- Как?
- Откуда?
- Что это? – выдохнули женщины после минутного молчания.
А сын стоял столбом, и не мог вымолвить ни слова. Крайнее изумление и недоверие читались на его лице.
«А я не промах! Спасибо Винтажу, спас от убогой судьбы!» - пронеслось в голове Пиноккио. – «В конце концов, деньги не пахнут! Главное – результат!» Он уже догадался, кем был его покровитель.
Так Пиноккио стал вором. Винтаж научил его ловко и быстро вскрывать квартиры. Сам он был наводчиком. А Пиноккио – исполнителем. Как же так, он, большой поэт – и вдруг вор? Он и сам не понял. Просто выбора не стало. Винтаж давал ему деньги запросто, по дружбе, водил по ресторанам, подложил под него красивую девчонку. А потом вдруг объявил – всё, отдавай долги. Да и девчонка привыкла к роскоши, а расставаться с ней ой как не хотелось. Хороша она была во всех позициях.
Навязчивый рой мыслей вился и вился, и не было спасенья. Винтаж дал ему наводку на квартиру в убогой пятиэтажке, на последнем этаже. Обшарпанная дверь, аккуратный половичок под ней. Чистенький такой половичок, плетёный из обрезков какого-то старья. Жиличка одна – старуха. Надо взять икону, больше ничего стоящего там нет. Икона ценная, шестнадцатый век, в дубовом киоте.
Пиноккио наблюдал за подъездом почти сутки. Старуха не появлялась. Видимо, уехала. Поздно вечером подкатила скорая. В подъезд вошли два врача. Минут через двадцать кого-то вынесли. Пиноккио, как бы ненароком, глянул. В машину пихали носилки, накрытые полностью. «Покойник», - подумал Пиноккио. – «Померла старуха. Надо обделать всё по-быстрому, пока пусто».
Вот скорая отъехала. Пиноккио сплюнул сигарету, и поднялся на пятый этаж. Дверь была заперта, замок слабый. Быстро открыл отмычкой. В нос ударил запах старых вещей и ладана. Крохотная прихожая, дверной проём без двери, маленькая комнатушка. Лампадка перед иконостасом, огонёк еле теплится, несколько дешёвых современных икон, и среди них, словно слон среди пони – большая тёмная икона в старом массивном киоте. Вот оно! Пиноккио шагнул к этому сокровищу, схватил икону. Тяжёлая! И тут что-то мягкое и колкое плюхнулось на него сверху. Это был кот. Серый. Пиноккио ойкнул от неожиданности, отшвырнул кота. В этот миг в комнату вошла старуха. Она закричала и стала креститься. Пиноккио растерялся, и вдруг разозлился. Рука его сама ухватила что-то увесистое. Это оказался бронзовый подсвечник. Увесистый. Да, он был тут на иконостасе сбоку, в виде Ангела с поднятыми крыльями, не сразу бросился в глаза. Пиноккио размахнулся и запустил подсвечник в бабку. Прямо в голову. Она упала как подкошенная. Красная, слишком красная струйка крови узкой лентой побежала по виску на пол. Пиноккио сунул икону в рюкзак, поднял подсвечник, вытер о покрывало, пихнул туда же. Движения были чёткие, быстрые. Ему казалось, что всё это происходит не с ним, что это – какой-то заграничный фильм из тех, что захлестнули в последнее время экраны кинотеатров и телевизоров. Он быстро покинул квартиру, захлопнув дверь и зачем-то подёргав за ручку. Дверь хорошо заперлась. Он сбежал вниз по лестнице, выскочил из подъезда. Размашисто зашагал по улице, свернул в знакомый переулок, миновал квартал пятиэтажек, вышел на проспект. Поймал машину. Почему-то он не переживал, не мучился, как это описывают в романах и показывают в сериалах, он не страдал от того, что впервые убил человека. Ему немножко жалко было себя – вот он, большой поэт, личность вселенского уровня, и вдруг – убил старуху. Как Раскольников. Но тот укокошил старуху процентщицу, а он – простую верующую бабульку. И кот остался сиротой. Сдохнет теперь от голода и жажды. Когда ещё труп бабки обнаружат? Кота немножко жаль.
Но труп обнаружили уже утром. Пришла племянница, долго звонила в дверь, из-за которой слышались истошные вопли кота. Это было странно. Она сразу вызвала милицию. Дверь в конце концов вскрыли. Труп был осмотрен, в протоколе записано –«Несчастный случай, смерть в результате удара от падения» («висяк» ведь никому не нужен, тем более что в те годы было слишком много убийств, расследовать такое количество было практически невозможно). Кот забился под кресло и дико глядел оттуда круглыми, полными ужаса глазами. «Бедняга. Заберу его», - решила племянница. И тут она заметила непорядок.
- На покрывале следы крови, - сказала она.
- Это нормально, - успокоил её милиционер. – У старушки поднялось давление, пошла кровь носом, попала на покрывало. Она встала с кровати, инсульт, упала, расшиблась, и смерть.
- Пропала икона. И подсвечника нет. Бронзового.
- Бабуля наверняка продала всё это где-то на Блошинке. Она же бедная была, пенсионерка, вон какая нищета в квартире.
- А если это грабёж? И убийство? – не унималась племянница.
- Но дверь же была заперта изнутри, - резонно заметил служитель порядка. – Какой может быть грабёж? Преступники за собой двери не запирают.
В то утро он принёс икону и подсвечник Винтажу. Рассказал подробности.
- Молодец, хорошо заделал хату, - похвалил Винтаж. – Часть долга покрыл. И долю заработал. Ну, а как муки совести?
- Да нет никаких мук, - ответил он. – Бабка старая, пошла к Богу, в Рай попадёт, чего ей здесь небо коптить.
- У тебя есть бабушка? – спросил Винтаж.
- Была.
- Ты её любил?
- Конечно. Кто ж не любит свою бабушку. Она мне ватрушки пекла очень вкусные, сказки читала.
- А какая сказка тебе больше всего нравилась?
- Пиноккио.
- Про что там? Что за Пиноккио такой?
- Это типа Буратино, деревянный сорванец, его из полена вырезал старик Антонио.
- Ну и что этот Пиноккио делал?
- Он сверчка убил. Кинул в него чем-то тяжёлым, и всё, нет больше сверчка. А он был добрый, умный такой сверчок, говорящий. Мне так жалко его было, сверчка того, он сто лет жил за печкой у старика, я плакал.
- А ты заземлил старуху, - сказал Винтаж. – Кинул в неё чем-то тяжёлым, и всё, нет бабульки. И ты не плакал. Не жалко тебе её. Пиноккио ты, и душа у тебя деревянная.
Винтаж скроил скорбную мину.
- Теперь погоняло твоё: Пиноккио, - сказал он.
- Ну, это ты так придумал. Называй меня как хочешь, а другие будут звать по имени, - сказал Пиноккио.
- Не надейся, - усмехнулся Винтаж.
Денежный, гордый, хорошо одетый, Пиноккио поехал на такси в Центральный Дом Литераторов. А там всё перевернулось, всё не так стало в родном ЦДЛе. Здание захватил и приватизировал директор ресторана, по-своему отремонтировал, уничтожил уникальность писательского дома, сделал там дорогущий ресторан для новых русских и иностранцев, а писателей загнал в тесный подвальчик под женским туалетом – там есть буфет. А цены в том буфете взвинтил. Но творческие вечера в Малом Зале – который в самом конце фойе, и в Большом Зале на втором этаже - были дозволены. И писатели выступали, а потом бурно общались в подвальчике. Правда, со временем там всё дорожало и дорожало, к тому же буфет стал довольно рано закрываться. Метаморфозы случились и в самом Союза Писателей. Его теперь возглавили дельцы от литературы, ловкие чиновники, пописывающие стишки, и сделали вступление в члены СП платным. Если раньше, во времена СССР, принимали в члены СП очень строго, надо было пройти несколько комиссий, закрытое голосование, общее голосование, бюро, и только после этого решалась судьба литератора, быть или не быть ему членом СП, - то теперь всё решали деньги. И полчища состоятельных графоманов рванулись за писательскими удостоверениями. Да и издавать теперь можно было за свой счёт всё, что угодно. Литературные чиновники стремительно богатели. Они стали проводить всяческие платные литературные конкурсы, дорогие поездки на зарубежные книжные выставки, и массу всего, что приносило им большой доход.
Наш Пиноккио теперь частенько заглядывал в буфет ко всей творческой братии, угощал дорогой буфетной водкой и бутербродами с красной рыбкой и ветчиной, беседовал о литературе. А потом шёл ужинать в ресторан. Друзья расспрашивали, где ему удаётся так хорошо заработать. Он отвечал туманно и загадочно. Время от времени Пиноккио устраивал свои творческие вечера, после которых давал банкет. Он стал солидно издавать свои книги, в черных кожаных обложках с золотым тиснением, на глянцевой бумаге, хорошим шрифтом. Жизнь пошла фартовая. Семью свою он бросил, купил квартиру в центре, и водил туда хмельных поэтесс.
Винтаж ценил Пиноккио и отстёгивал ему солидные деньги от сделок. Сделками он называл совместную с партнёрами грабительско-воровскую деятельность. Партнёров было несколько. «Вымолотить работу» - то есть грабануть хату – лучше всего получалось у Пиноккио, у него открылся большой талант в этом деле. За пять лет он ограбил больше двухсот квартир. Он зашибал очень большие деньги. Крупные суммы он переводил в доллары и так искусно прятал, что найти их было практически невозможно. Наводкой на квартиры занимался, как выяснилось, вовсе не Винтаж. У него был свой штат сотрудников. Они даже не подозревали о существовании друг друга.
С Лисичкой, наводчицей, Пиноккио столкнулся случайно – он пришёл к Винтажу, а Лисичка замешкалась и не успела уйти. Это оказалась худенькая востроносая девица с короткой стрижкой. Они сразу понравились друг другу. Завязался бурный роман. Вскоре Лисичка перебралась жить к Пиноккио. Она-то и рассказала ему о других партнёрах Винтажа. Знала она не мало. Это была весёлая болтушка лет двадцати пяти, весьма ловкая и сметливая. Она косила под простушку, но на самом деле была совсем не проста.
Пиноккио отслеживал помеченные Лисичкой квартиры – это были особые тайные метки: крошки от печенья на коврике возле двери, пятна на ней, царапины, кусочек жвачки, помятый рекламный листок, крестик мелом, нитки, и так далее. Она оставляла «сторожки», прозванивала телефоны и домофоны жертв, чтобы знать, когда их нет дома. В паре они работали великолепно, и Винтаж не пожалел, что случайно свёл их. В свободное время они ходили по ресторанам, по театрам и выставкам. Всё было прекрасно, пока однажды Пиноккио не вмазался – не был задержан с поличным. Он выходил из только что ограбленной квартиры с большим баулом в руках. Там были дорогущие шубы, золото, ноутбуки. Тут его и повязали. Вот это был прокол! Как это случилось, почему, он так и не понял. Ведь видеокамеру он накануне вывел из строя, и сигнализацию тоже. Хозяева квартиры уехали отдыхать на Канары. Простая случайность. Или кто-то вломил о нём? Но кто? Не Лисичка же, она ему предана как собака. Может, соседи что-то видели и сделали звонок ментам? Его повязали! Всё полетело под откос! Наручники, автозак с решёткой, отчаяние, двое суток в КПЗ, ужасных суток, затем - холодные камни и вековая плесень в СИЗО – всё это раздавило его, размазало. Теснота, вонь, куча мужиков разного пошиба, мат, озлобленность. Следствие, суд! Адвокат, нанятый Винтажом, сумел доказать, что Пиноккио пошёл на дело впервые, от отчаяния, что до этого он даже и не помышлял об ограблении, что его толкнули на это обстоятельства, и он раскаивается. Дали ему три года общего режима.
И вот камера. Опять то же, теснота, многоярусные нары! Всё та же вонь! Зеки уставились на него, осклабились, загомонили:
- А, Пиноккио прибыл!
- Деревянный пришкандыбал!
Пиноккио растерялся. Откуда они знают его погоняло? Как же так? Они всё знают??? Что это? Неужто так будет всегда, это будет его преследовать теперь вечно??? Прав был Винтаж???
В тюрьмах всегда всё быстро узнают. Во многих местах заключения у зеков есть смартфоны, вай-фай, интернет. Они держат связь со всем миром и совершают финансовые преступления прямо из своих камер. Тюремное начальство закрывает на это глаза, ведь зеки делятся со своими стражами добычей. Среди продвинутых зеков есть скамеры, которые действуют на сайтах знакомств. Также, многие под видом службы безопасности Сбербанка раскручивают клиентов и снимают деньги с их карт. Правда, в те времена это ещё не приняло такие ужасающие масштабы, как сейчас. Просто всё это оказалось безнаказанным и в дальнейшем стало бурно развиваться. Но Пиноккио ничего этого не знал.
Он двинулся к нарам, на которые бросил ему засаленный матрас и подушку охранник. Подошёл. И тут же получил сильный пинок.
- Не лезь. Не твоё, - тихо произнёс пнувший его зек.
- Это беспредел! – крикнул Пиноккио. – Это моя койка!
- Койка? Ха-ха-ха!
- Тахта с периной!
- Хе-хе-хе!
- Го-го-го!
- Здесь шконки, а не койки. Шконки, понял?
Сокамерники издевательски хохотали и сыпали обидными репликами.
- Вот козлы! – разозлился Пиноккио.
И тут наступила угрожающая тишина. Зеки в ярости уставились на него. Пиноккио не знал, что Слово "козел" – это одно из самых серьезных оскорблений для заключенного, для обычного зека, ну, того, который не опущенный, не «петух». Зек, которого так назвали, обязан среагировать немедленно и жестко избить или даже убить обидчика, в противном случае он рискует своей репутацией и понижением статуса. Слово козел и производные от него (козья, козлик, козлиный и даже - рогатый) табуированы, и их запрещено использовать в повседневной речи. Например, игра в домино, известная под таким названием на воле, в тюрьме называется "сто одно", а, к примеру, сказать другому, что у него какая-то вещь связана из козьей шерсти — значит оскорбить его. Но Пиноккио нечего этого не ведал. Он оскорбил сразу всех сокамерников. И его в тот же миг жестоко избили и изнасиловали, «закозлили», «запетушили», «опустили». Вот так он с первого своего появления в камере стал опущенным, петухом, машкой. И место его отныне стало у параши. Там уже обитали три петуха, он стал четвёртым. Всех их постоянно имели. У опущенных есть свои отдельные места в бараке, в тюремной камере, в столовой, своя меченая посуда. Они выполняют самые грязные работы - те, за которые прочие заключенные уже не имеют права браться. У них определенные опознавательные знаки. Они обязаны сообщать по прибытии на место, где их не знают, о том, что они опущенные, чтобы другие заключенные, вступив в общение с ними, не потеряли своего статуса. Скрывать свой статус опущенному бесполезно и опасно, рано или поздно его прошлое становится известным, и тогда раскрытых опущенных наказывают, избивают, иногда - убивают. Об этом поведали ему другие петухи. С этого дня жизнь Пиноккио превратилась в ад, и каждая минута его существования тянулась словно Вечность. Мучительно, жутко было ему в тюрьме. Его никто не навещал, никто не передавал ему продукты. Положено было зекам дважды в месяц получать передачи с воли, и ещё иногда свидания с родными и знакомыми. У всех так и было, только не у Пиноккио. Винтаж и Лисичка вычеркнули его из своей жизни, так он понял. На самом деле, они не хотели засвечиваться. А никто больше и не знал о его участи. Пиноккио в ожесточении решил мстить сокамерникам. Он нарочно, как бы невзначай, начал прикасаться к их вещам, продуктам. Те приходили в ярость – теперь ведь это было осквернённым, нельзя ни есть, ни пользоваться, остаётся одно: выкинуть. У опущенного нельзя ничего взять, нельзя его касаться, сесть на его нары, и всё такое. Считается, что он зашкварил всех, кто с ним общался, кто сидел рядом. Статус опущенного пожизненный, перерыв в тюремной карьере его не изменяет. Это Пинокило познал на собственной шкуре. Шконка его и других петухов были возле параши. Жуткая вонь постоянно окутывала их. Пиноккио часто избивали, ломали кости и суставы, несколько раз он попадал в «больничку» – в тюремный лазарет. Там он отлёживался, приходил в себя от боли и стресса. Но мстить не переставал. Он ненавидел своих сокамерников, он был в ярости. А потом он вдруг начал получать некое сексуальное удовольствие от боли и нетрадиционного интима. Он стал превращаться в мазохиста и пассивного гея, и это его испугало. Душа его металась в колючей мгле и жути. Так было, пока не случилось это!
Однажды один из петухов, его приятель, предупредил Пиноккио:
- Берегись. К тебе прилепили торпеду.
У Пиноккио от ужаса кровь в жилах застыла. Он уже знал, что торпеда – это зек, который выполняет вынесенный сходняком смертный приговор другому зеку. Даже частенько торпеда посылается с этой миссией из одного лагеря в другой вдогонку за жертвой. От торпеды никуда не деться. Но кто это, кто его будущий убийца? Этого ни он, ни его приятель не знали. Пиноккио сжался словно пружина, его интуиция обострилась.
Ну, кроме этого значения, слово «торпеда» имеет ещё и другой смысл. Это значит – покровитель. Но ни о каком покровителе здесь и речи быть не могло. Он давно уже догадывался, что его обрекут на смерть. Подсознательно он желал этого, и одновременно цеплялся за жизнь.
И этот день настал! Пиноккио ощутил это обострившемся, каким-то звериным, чутьём. Душа его металась.
В тот день зеки декапировали металл – чистили от грязи, ржавчины металлические части. Не хватило серной кислоты, и старший послал за ней Пиноккио. За ним молча двинулся Шнырь – мрачный коренастый зек. В рукаве он прятал заточку. Пиноккио всё понял. Он шёл медленно, напряжённо. Он собрал в кулак всю свою волю, все силы.
Вошёл в хранилище. Там стояли второпластовые тары. Большие и поменьше. С разными гидрожидкостями, эмульсолами, серной кислотой. В мгновение ока он юркнул за большой бак и притаился. Шнырь появился через секунду, остановился, озираясь, в руке мелькнула заточка. Пиноккио стремительно выскочил из своего укрытия и с силой двинул Шныря ногой в пах. Тот охнул, согнулся, выронил заточку. Пиноккио тут же схватил её и принялся наносить сокрушительные удары, вонзая заточку в тело Шныря. Тот повалился на пол, беззвучно заорал – от резкой боли у него пропал голос. Обмякшего, но ещё живого, Пиноккио запихнул его в глубокую второпластовую тару с серной кислотой, и захлопнул крышку. Потом медленно, словно лунатик, вышел в тюремный двор, сделал несколько шагов, и рухнул без сознания. Остаток срока он провёл в тюремном лазарете.
Считается, что если кто завязался с преступным миром, то уже никуда от него не денется. Его не отпустят. А если и вырвется такой человек, то только на тот свет. Но это не так. Иногда связи порвать можно. У Пиноккио получилось.
На воле он полгода приходил в себя, отлёживался в своей прекрасно обустроенной квартире. Доставал из тайника баксы, менял их на рубли, закупался деликатесами и ел, ел, ел. Ел и спал. Спал и ел. Потом наступил водочно-наркотический период. Так он снимал накопившийся стресс. Он начал сильно поправляться, и вскоре превратился в солидного, тучного мужчину с проседью в волосах. Седина-то появилась ещё в тюрьме. Набравшись сил, он начал действовать. Деньги у него были, и немалые. Он основал свой собственный журнал с патриотическим названием, никому не нужный, но прекрасно изданный, с броской цветной обложкой. С приличным тиражом. Сам писал в него статьи и свои стихи, сам отвозил тиражи в солидные организации. Пачки журналов лежали в Думе, в Газпроме, в других подобных местах, их можно было бесплатно брать. Кто-то из сотрудников листал и выкидывал. Кто-то равнодушно проходил мимо. Потом пачки шли в мусор. Но Пиноккио был горд и доволен. Он самореализовался. Теперь он часто бывал в ЦДЛ, в Домжуре, и подумывал о создании семьи. Семья нужна была для престижа, для самоутверждения. И чтоб избавиться от накатывающей иногда тюремной зыбкости и жутких воспоминаний. И семья появилась – не родная, но своя. Смуглая мужеподобная шатенка с маленькой дочкой давно подыскивала себе обеспеченного партнёра. Ей долго не везло. Но внезапно она выиграла в лотерею судьбы. Её взял в жёны тучный и солидный мужчина. Так Пиноккио женился во второй раз. После тюрьмы у него поменялся идеал женской красоты, стало тянуть к дамам с мужским началом. А эта шатенка была к тому же ещё по-мужски властная, доминантная. Она сразу же, с первых дней брака, взяла Пиноккио в оборот, сжала в стальных тисках. Его прежняя семья осталась в прошлом, за чертой той жизни, за водоразделом, о ней и вспоминать-то не хотелось. Он винил её во всех своих прошлых бедах. Ну и не вспоминал. Теперь он стал другим – солидным издателем, журналистом с собственным журналом, поэтом с собственными книгами, большой личностью с новой женой и дочкой. Он продал свою квартиру, и купил большую, с евроремонтом, с зеркалами во всю стену, с модерновыми светильниками. Записал квартиру на жену. Такое условие она ему поставила. Там он зажил с новой семьёй элегантно и красиво. У него появился не только свой журнал, но и своё коммерческое издательство, в котором он стряпал книги писателей за их счёт. Литераторы сами писали, сами же и платили за издание. Зато у них теперь были авторские книги, которые они с гордостью дарили друзьям, знакомым, врачам в поликлинике, и вообще кому хотели. Таково писательское счастье!
Пиноккио ощущал на себе сильный семейный прессинг, в этом было что-то привычное, тюремное, мазохистко-возбуждающее. В этом сказалась противоречивость его натуры, отрицание прошлого кошмара и в то же время тяга к чему-то подобному. Жена была весьма требовательна. Он давал ей большую часть заработанных денег, растил её дочь, возил семью в Париж, в Лондон, в Монако, на все существующие курорты, накупал жене модные наряды и драгоценности. Перед друзьями создавал иллюзию семейной идиллии. От жены он стал погуливать. Частенько, выпив в Писательском Клубе, он подвозил домой очередную хмельную поэтессу и зависал у неё на пару часов. Этого времени вполне хватало для бесед и для интима. Потом возвращался домой, сочинив весьма убедительную легенду для жены. Это он умел. И ещё, умел он очаровывать женщин. Поэтессы западали на его творческий и деловой имидж. Он казался сильной личностью, человеком высокого полёта, необычайно одухотворёнными и открытым. Жизнь научила Пиноккио создавать подобную иллюзию. Он умело скрывал своё нутро, и легко пользовался женской доверчивостью. Характерно, что дамы, пишущие прозу, интуитивно сторонились его. Прозаики обычно проницательны. Пиноккио специализировался именно на доверчивых, парящих в облаках поэтессах. У них он брал деньги на издание их стихотворных книг, но не всегда издавал, и денег не возвращал. Так он обошёлся с одной бедной вдовой, которая много лет копила на свою книгу, доверилась Пиноккио, но тот её попросту обокрал. И жаловаться на него было бесполезно – никаких договоров он не заключал, а репутация у него была прочная. Вдова от стресса, от горя тяжело заболела. Талантливая была женщина.
«А у меня на редкость извилистый мозг» - самодовольно думал он. – «Я протаранил тьму и беды, и вообще теперь не ведаю невзгод. Я всё могу, всё – что только захочу – смогу!» Он вдыхал острый и влажный запах талого снега, и вразвалку шёл к парковке своего «мерса». Рядом вышагивала длинноногая поэтесса с русалочьими волосами, Пиноккио мысленно окрестил её «Моя Русалочка». Она увлеченно рассуждала о чём-то только ей одной понятном, и размахивала руками. Они были хмельны, возбуждены, разогреты бильярдом, и слегка влюблены. Русалочка преданно и восхищённо заглядывала в глаза своему спутнику. Была она одинока, её большая семья разбежалась кто куда, и теперь она одна плавала по своей красивой и пустой большой квартире. Она, привыкшая к семейной суете, к радости общения с родными, чувствовала опустошение и грусть. А рядом с Пиноккио это ощущение исчезало, ей становилось радостно, уютно, исконно. Да, она нашла верное слово, точно, ей с ним – исконно! Извечно! Он – исконный, извечный, настоящий! И она обрадовалась этому образу, подпрыгнула и хлопнула в ладоши.
«Вот дурёха пьяная», - подумал Пиноккио. – «Ну, сейчас – в машину, и к ней. Как обычно». Он закинул в рот блестящие шарики «антиполицая», уничтожающие запахи спиртного, и повернул ключ зажигания. Русалочка вдруг замолкла, запечалилась. Пиноккио вытащил из бардачка какие-то листы и бросил ей на колени:
- Глянь, мои карикатуры и текст.
Под смешными рисунками шёл текст – диалог:
«В этом году российских пенсионеров проверят на наличие других доходов для исключения надбавок и доплат к пенсиям.
-- Ну не может человек прожить на обычную пенсию, это практически невозможно. Значит, ворует, - прокомментировал Дмитрий Песков.
-- Владимир Владимирович, а почему у российских пенсионеров и инвалидов такие низкие пенсии?
-- Потому что мы исходим из того, что у них есть какой-нибудь дополнительный доход.
-- А какой именно?
-- Ну, например, они часто копаются в помойках и в контейнерах с просроченной едой».
Русалочка вертела в руках листы, рассматривала карикатуры, и думала: «Он и художник талантливый, и журналист мощный! Какое счастье быть с ним рядом!» Сердце её колотилось, душа замирала.
В Русалочьей квартире было просторно и светло. Стены в белоснежных обоях с серебринкой, стол с белоснежной шелковистой скатертью, в комнатах массивные мягкие белые кресла. Пиноккио любил здесь бывать. Они пили шампанское, в вазах томились фрукты. Постель была большая и мягкая. После жарких ласк они, умиротворённые, нежились и рассуждали о мироустройстве. Пиноккио вдруг потянуло на откровения. Но откровения эти были весьма своеобразные, в них он выставлял себя этаким романтическим героем.
- Знаешь, в бурные 90-ые я, как и многие, впал в нищету. А семью-то кормить надо, мои голодали, были в отчаянии. И я пошёл на преступление, стал грабить квартиры. Меня повязали, воткнули в камеру. А народ там ушлый, бандюганы. Я их там всех строил. Один был страшный тип, убийца, всех в страхе держал. Кое-кого замочил прямо в камере. Тогда я задушил его и растворил в кислоте. Все зеки были в восторге, возносили меня до небес, твердили: «Пиноккио, ты наш спаситель! Без тебя просто житья нам не было».
- А Пиноккио это ты? Почему Пиноккио?
Он замялся, помолчал минуту, но тут же вывернулся:
- Ну, Пиноккио на уголовном сленге значит спаситель. Есть такая сказка итальянская, очень старая. Там Пиноккио всех спасал.
- А кого, например? – спросила Русалочка.
- Ну, там, сверчка, фею, - врал он напропалую. – Слабенькая сказочка, но уголовники её любят. Читать не стоит, ерунда, глупость. Что о том говорить. Лучше прислушайся. Чуешь, как звук ночи тает на струне? Хочется к небу прижаться обветренной душой, - зашептал он ей в ухо, и сжал в кулаке её длинные волнистые волосы.
- А представляешь, если бы небо рухнуло на землю, люди спешно растащили звёзды. Небо всмятку на земле, половина жителей погибла, а вторая половина…
Он закрыл ей рот поцелуем.
«Пиноккио, Пиноккио! Чудесно!» - сладостно стонала её душа. – «Он Пиноккио!»
На следующий день Русалочка поделилась этой инфой с подружкой, а та разнесла весть по всем знакомым из литературных кругов. Вот так он и остался Пиноккио навсегда. Да, напророчил Винтаж, вот ведь!
У Русалочки было немало подружек, приятельниц, знакомых. Она металась, спасаясь от одиночества, и круг её общения был велик. Она частенько заглядывала в гости к многодетной поэтессе. Та жила на другом конце Москвы в крохотной квартирке с пятью взрослыми дочками, двумя зятьями, и тремя внуками. Теснота, вдоль стен – самодельные трёхэтажные койки, два старых шифоньера и короба с вещами. Повернуться буквально негде. Поэтому младшую, самую любимую, дочку она решила пристроить жить в соседний дом к её подружке. У той была ободранное двухкомнатное жильё. Существовала она в нём одна, так как мать жила у отчима, прописавшись к нему, и они были поглощены собственной жизнью. Дочь их не интересовала. Вспоминали о ней лишь тогда, когда она клянчила у них деньги на житьё-бытьё. В остальные дни девушка была предоставлена самой себе.
Многодетная поэтесса встретила Русалочку радушно. Они заранее созвонились и долго обсуждали эту идею.
- Мысль просто гениальная! – одобрила Русалочка. – Действительно, деться некуда, да и другие твои дочки замуж повыходят, и если не к мужу с квартирой, то к тебе.
- Не дай Бог! – в ужасе воскликнула многодетная мать.
Поэтессы расположились в тесной кухоньке за маленьким столом. Русалочка достала из сумки густое испанское вино. Разлили по бокалам, выпили. Закусили плюшками, которые напекла мать семейства. Поэтесса эта была крупная, с тяжёлым квадратным лицом, с седыми прядями на большой голове, похожая на годзиллу, которую сжали сверхмощным давлением и запихнули в человечью оболочку. Дочки же были разнокалиберные, на мать не похожие. Особенна младшая – очень маленькая, тоненькая, бледненькая, она напоминала эльфа. Такая с виду душка-эльфУшка. Дочки по-очереди заглядывали в кухню, входили, брали плюшки, и исчезали. Всё обсудив, поэтессы позвонили по мобильнику Эльфушкиной подружке. Сказали, что есть очень важный разговор. И пошли к ней. Женщины с жаром уговаривали её, всячески – как могли красноречиво - уламывали, расписывали, как ей будет интересно и весело вдвоём с подружкой в квартире. Та долго сомневалась. Тогда Годзилла, окинув взглядом её убитое жильё, посулила прекрасный ремонт, новое трюмо и журнальный столик. А добродушная Русалочка ещё и подарок от себя лично. Только бы она пустила к себе подружку. После долгих уговоров и посулов девушка согласилась на такой вариант. В следующие дни оба Годзиллиных зятя старательно ремонтировали ей квартиру, а потом купили туда всё, что было обещано. Но девушка не спешила впускать к себе подружку. Комнату-то, выходит, она сдаёт в аренду, значит, нужна плата. К Годзилле снова приехала Русалочка, опять они пришли к упорной девице, и поэтесса подарила ей прекрасную вышитую скатерть. Было обещано приплачивать за жильё. На том и порешили. А подружка ЭльфУшки, та самая владелица квартиры, была большая, квадратная, крепкая, гренадёр девица. Он стояла в коридоре, привалившись спиной к стене, договаривалась с Годзиллой, и была очень похожа на четырёхгранную колонну, вделанную в стену – на пилястру.
В тот же день Эльфушка перебралась жить к подруге. Вещей у неё было немного, всего лишь один небольшой баул. Пилястра сначала вела себя настороженно, она не привыкла жить вдвоём. Эльфушка тоже была молчалива. Но через пару дней девушки притёрлись друг к дружке. Вдвоём им стало весело, они делились своими секретами, строили разнообразные планы. Эльфушка знала толк в магии, и многое рассказала и показала подруге. Пилястра же поведала ей о своей заветной мечте. В свои 28 лет, без образования, без работы, без смысла, туповатая и нескладная, она остро ощущала пустоту души, никчёмность, напрасную потерю времени. Годы шли, а жизнь её была бессмысленной и однообразной. Дни тянулись унылой чередой: магазины, еда, прогулки по городу, болтовня с подругой, иногда – походы в кино и секс с приятелем, без чувств, без эмоций, просто так. Пилястра мечтала о муже, солидном, денежном, известном, который наполнил бы её пустую душу, её никчёмную жизнь содержанием и смыслом, мечтала о семье, о детях, о престиже. Она с таким жаром и слезами в голосе говорила об этом, с таким мученическим видом, что Эльфушка расчувствовалась.
- Здесь поможет только магия, - сказала она. – Нужен приворот.
- А как найти объект? – озадачилась Пилястра.
- Нужно поколдовать, - тоном знатока произнесла Эльфушка.
И девушки ворожили, делали всякие магические штучки, чтобы мечта Пилястры осуществилась. Уверенная в силе магии, Пилястра стала ходить с Эльфушкой и её мамой на творческие вечера и высматривать нужного кандидата. Она считала, что многие писатели – состоятельные и солидные личности. Надо только найти посолиднее, покруче, постарше.
В тот день всё было необычно для Пилястры. Фойе Писательского Клуба быстро наполнялось народом. Это были поэты, журналисты, литераторы всех мастей. И два барда. В Малом Зале должен был состояться творческий вечер, а ведущим мероприятия значился сам Председатель Союза Писателей. Годзилла со своей младшенькой и её подружкой пришла одна из первых. В фойе к ней подошёл тучный седеющий мужчина, этакий мэтр, внушительный и влиятельный с виду. Они обнялись как старые друзья и принялись беседовать. Пилястра стояла рядом, вслушивалась в их речи, слишком заумные для неё и не совсем понятные, и сердце её вдруг заколотилось, а щёки запылали. «Вот он, вот то, что мне надо! Это он, он, он изменит мою жизнь!!!» - завопила её душа. «Ох, какой он умный! Ох, какой он потрясающий!» Влюбилась она опрометью. В зале она попыталась было сесть рядом с ним, но Пиноккио – а это был он – принялся общаться с другими литераторами, и разместился в первых рядах. А Годзилла с девушками обосновалась в центре зала. Весь вечер Пилястра не сводила глаз с затылка мэтра, она ничего не слышала, кроме своих бушующих мыслей. После выступлений все повалили из зала в нижний буфет, там был фуршет. Пилястра всё время вертелась возле мэтра, но тот её не замечал. Она была в отчаянье.
Вечером, вернувшись домой, Пилястра разрыдалась. Эльфушка принялась её успокаивать.
- Не бери в голову. Он просто не успел тебя разглядеть. В другой раз пойдём, когда он будет, и посмотрим.
Но ни в другой раз, ни в третий Пиноккио не замечал большую несуразную девицу, ошивающуюся возле него. Он болтал с Годзиллой, с кучей знакомых, уделял внимание Эльфушке, но в упор не видел её молчаливую безликую подружку, пожирающую его глазами. Молодняк, другое поколение он не рассматривал ни как сексуальный объект, ни как достойных собеседников. Новички жизни были ему неинтересны, у них ещё нет прошлого, они ничего не пережили, не читали тех книг и не смотрели тех фильмов, не совершили тех ошибок, и говорить с ними не о чем. И в этом он был прав.
- Время лжи и жёлтой прессы, голубь мира птеродактиль, - прозвучали слова Пиноккио. Он вместе с компанией поэтов выходил из ЦДЛ. Они весь день просидели в нижнем буфете, пока тот не закрылся. Собрались они там после просмотра в Большом Зале авторского фильма, который шёл не как обычно вечером, а в полдень. Фильм был острый, энергичный, злой – о нынешних временах. Ясно было, что его больше нигде и никогда не покажут. Потом все пошли в буфет. Пиноккио обнял Русалочку, поцеловал в шею. Годзилла достала из пакета плюшки, которые напекла очень румяно и аппетитно. Эльфушка и Пилястра сдвинули столы и придвинули стулья. Пилястра ревниво следила за Пиноккио и страдала от того, что он много говорит с Русалочкой.
- Кому я ещё не подарил свою новую книгу, - сказал невысокий квадратный поэт с очень короткой шеей и большой круглой, как арбуз, головой. Он был очень похож на хоббита.
Хоббит достал из сумки прекрасно изданную толстую книгу своих стихов.
- А с кем это ты был в зале? – спросила Русалочка.
- А, это моя подруга, моя женщина, - сказал он хвастливо.
- Такая юная? Ей лет двадцать. С таким жутким ирокезом на башке и в рваных джинсах. Жуть. - сказала Годзилла.
- Она панк, - ответил он. – Они такие.
- Да, весьма агрессивная молодёжная субкультура, - сказал поэт с волчьими глазами.
- Ну, они во всём мире есть, - сказала Русалочка. – Я её разглядела. А где она, кстати?
- В туалет заскочила, сейчас придёт.
Вечером они шли из ЦДЛ к метро. Волчеглазый поэт курил и поглядывал на Пиноккио. Русалочка весело болтала с Годзиллой. Хоббит обнимал свою девушку панка.
- Не понимаю я его, - кивнул Пиноккио на Хоббита. – Какой смысл общаться с младшей возрастной группой.
- В этой группе есть очень талантливые поэты, намного выше уровня старшей группы, - ответил Хоббит.
Девушка с ирокезом писала сильные и яркие стихи, как поэт она была весомее Пиноккио.
Пилястра поджала губы, теперь она ревновала мэтра к этой молоденькой поэтессе.
Дома она снова рыдала.
- Да он просто не сориентирован на молодых, - утешала её подружка.
- А как его сориентировать? Не на всех. На меня только??? – сквозь слёзы ныла Пилястра.
- Тут поможет только приворот, - задумчиво сказала Эльфушка.
И вот наступил лунный день, пригодный для всяческой магии, для заговоров, безумств и ведьмовства. Огромная яркая луна зависла за окном. Эльфушка распустила свои длинные волосы, вздыбила короткую шевелюру Пилястры, и принялась готовить ведьминское варево. Вода в чане вскипела, забурлила, и девушка стала сыпать туда некие травы из матерчатых мешочков. Над чаном поднялось маленькое мутное облачко, запахло остро и странно. Когда варево настоялось и стало приятно тёплым, Эльфушка погрузила в него руки и забормотала:
- Мечта поставлена на кон, тоска вчерашняя распята, весь негатив уходит вон, удачей жизнь теперь объята…
Это было вступление, дальше пошла основная часть заклинания. Чан вдруг снова закипел, безо всякого подогрева, сам по себе. Девушка склонилась над бурлящим варевом и что-то энергично и тихо бормотала. Когда вода перестала бурлить, чан вынесли на балкон, чтоб он насытился лунным светом. На рассвете Пилястра выпила кружку варева, а остальное в ванной вылила на себя. Она была так взбудоражена происходящим, что даже не почувствовала вкуса этой жидкости. После всей этой процедуры она крепко уснула, и проспала весь день без сновидений. Проснулась вечером. Ощущение было странное. Казалось, будто она - это она и не она одновременно. Внутри неё что-то произошло. Любовь к Пиноккио перестала её жечь, теперь он превратился для неё в дичь, на которую надо охотиться, и это стало её целью. Она неспешно собиралась с силами, оттачивала коготки своей обновлённой души. Внутреннюю силу и комфорт теперь ощущала она, и не спешила. Она знала, что дичь будет поймана. Она стояла возле трюмо, и зеркало было словно рюмка, из которой давно не пили. И её собственное отражение вдруг само по себе усмехнулось и подмигнуло. Её это удивило, но не напугало.
Летом Пиноккио отмечал свой юбилей в большой гостиной – Мраморном Зале Домжура. Ему исполнилось 60. Гостей было много – писатели, поэты, журналисты, художники, музыканты. Были тут и все уже знакомые нам лица. И, конечно, присутствовали жена и дочь Пиноккио, одетые дорого и со вкусом. Дочка выросла и превратилась в юную девушку.
Посередине гостиной выстроились столы с деликатесами, винами, водкой, коньяком, и соками. Вдоль стен красовались в рамах большие пейзажные фотографии и три картины – творения Пиноккио. На фото были неинтересные, унылые серые пейзажи, а картины представляли собой размытые разводы, некую никчёмную мазню. Но все вежливо восторгались и нахваливали юбиляра. А как же иначе? Эмоциональной Русалочке это творчество близкого друга казалось шедевром. Гости сидели за сдвинутыми столами, ели, пили, вставали и ходили туда-сюда, разгорячённые едой и напитками они бурно говорили. Произносили тосты за юбиляра, нахваливали его. Жена сказала небольшую заздравную речь, дочка тоже. После очередной смены блюд был прекрасный крепкий чай, торты и пирожные. Эльфушка, Пилястра, и Моложавая Писательница особенно налегали на сладкое. Писательница с большой неохотой пришла на это торжество, Пиноккио ей не нравился, чутьё подсказывало ей внутренний негатив поэта. Но она была приглашена, отказаться было неудобно, тем более ведь они члены одного и того же Союза Писателей и почти одногодки. Русалочка, а следом и некоторые другие поэты декламировали свои стихи. Барды бренчали на гитарах и выводили рулады. Потом Пиноккио принялся позировать возле своих картин. Русалочка и некоторые другие гости фотографировали его. Он принимал разные позы, иногда брал в руки очередной номер своего журнала в яркой глянцевой обложке, и вскидывал горделиво голову. Кто-то стал записывать видео. Тогда Пиноккио принялся рассказывать на камеру о себе и своём творчестве, о том, какой он отчаянный патриот и как сильно болеет душой за страну. Он раскрыл журнал и стал зачитывать свою статью об этом. Читал он с особенным выражением, делая многозначительные паузы:
- Власть в России должна чётко определиться с русским вопросом. «Русский мир» следует создавать не за рубежами РФ, не на территории бывшего СССР, а прежде всего в самой России.
Он поднял глаза, сделал широкий жест рукой, кашлянул, и продолжал:
- Проявляться это должно по-разному: и в фиксации статуса русских как государство-образующего народа, и в жёстком противодействии русофобии и разрушению русской культуры, и во многом другом. Иначе русский мир - это фикция, бутафория, конъюнктурно-бюрократическая схема.
Все зааплодировали, раздались возгласы:
- Верно! Точно!
- Да! Сильно сказано!
- В самую точку!
- Гениально!
Сияющий Пиноккио принялся раздавать журналы, ставя автографы. Его окружили, завязался спор, пошла дискуссия. Русалочка и Годзилла заговорили одновременно, перебивая друг дружку. И тогда подошла миниатюрная дочка многодетной мамы. Она нежным и невероятно плавным жестом протянула ему чашку крепкого чая. Движения Эльфушки были нереально мягкие, тонкие мраморные руки казались без костей, словно они сотворены из мягкого пластика. Пиноккио выпил чай, и продолжил диалог с Годзиллой. Что было в этом чае, что туда плеснула миниатюрная девица, осталось загадкой. Но Пиноккио вдруг принялся шарить взглядом по залу, и, увидев кого-то, прервал разговор и отошёл к столу. Там сидела, закинув ногу на ногу, Пилястра.
- Как тебе вечер, душа моя? - сказал ей Пиноккио. – Не скучаешь?
Он вспомнил, что видел эту девушку в компании Годзиллы, и решил, что это одна из её дочерей. Девушка показалась ему прекрасной и загадочной. Он сразу же начал её обхаживать.
- Уверен, что тебе не скучно, солнышко. Девушки, женщины, они вообще не скучают, они уникальны, они творцы. А ты знаешь, что среди женщин полно величайших изобретателей!
Пилястра тупо уставилась на него.
- Каких? – спросила она.
- Например, астролябию изобрела в 370-ом году Гипатия Александрийская.
- А что такое астролябия? – спросила Пилястра.
- Это гениальный прибор, им измеряют небесные тела, - ответил Пиноккио. – Да ты и сама небесная! – добавил он с жаром.
Она всё больше нравилась ему. Он ощутил лёгкое головокружение.
Время бывает неоднородно. То оно летит, бешено мчится, то сжимается, то вдруг растягивается неимоверно. Этот день для Пиноккио и для Пилястры раздвинулся и стал огромным! У Пилястры такое уже было, в ту ночь, когда они с подружкой занимались магией. У Пиноккио тоже не раз такое случалось. Но этот день стал для него невероятным и судьбоносным! Пиноккио словно примагнитило к девушке. Он принялся читать ей свои стихи, он заливался соловьём. Он был в ударе! Но в самый азартный момент к нему подошла жена и заговорила, как всегда, приказным тоном. Его вдруг передёрнуло от неприязни. Обернулся. Супруга показалась ему отвратительной. Захотелось ударить её. Чтобы не сорваться, он обвёл взглядом зал. Все присутствующие дамы предстали перед ним в искажённом, уродливом виде. И лишь Пилястра сверкала как бриллиант.
- Циферблат моих дней в золотой паутине увяз, - импровизировал Пиноккио. Его большие пухлые ладони лежали на руле «мерседеса».
Рядом сидела Пилястра. Глаза её блестели, щёки пылали. Она была счастлива. Да, удача! Ещё какая, просто удачища!!! Он везёт её домой! Он! Везёт! Её! Домой! Приворот сработал!!! Теперь её жизнь взлетит и начнёт набирать обороты!
На заднем сиденье лежали пакеты с шампанским, с испанским вином, и с деликатесами, которые Пиноккио захватил с банкета.
Он припарковал машину во дворе.
Лифт, лестничная клетка, массивная дверь, обитая чёрным дерматином.
Она дрожащей ладонью нащупала в кармане ключ. И не сразу попала им в скважину. Прихожая с узорчатым узким ковриком – дар Годзиллы.
Он вошёл следом за ней. Огляделся. Мелькнула мысль: «Молодая, красивая, с квартирой. Хороший вариант. Если квартира её, конечно».
- Ты одна живёшь? – спросил он.
- Да, - поспешила она ответить. – Только вот у меня недавно подружка поселилась. Я сама её пустила, чтоб не так одиноко было.
- Теперь тебе не будет одиноко, - сказал он. – Никогда. Я беру над тобой шефство.
И была пылкая хмельная ночь. Пиноккио был неистов. Пилястра была наэлектризована и горяча. С ним такого никогда ещё не случалось, с ней тоже. Это было что-то нереальное, колдовское. Он шептал ей в ухо:
- Я запрятал в аду миллион, я поставил реальность на кон… Свою жизнь я поставил на кон…
А у Годзиллы в ту ночь тоже произошло событие. У её четвёртой, незамужней, дочери вдруг начались роды. Никто и не знал, что она беременна, это было совершенно незаметно, такой уж тип фигуры у неё был. Всё семейство, включая Эльфушку, в ту ночь не спало, женщины принимали роды, мужчины кипятили воду. Для семьи это был шок! Кто отец ребёнка??? Годзилла и другие члены семьи принялись допытываться. И роженица сквозь слёзы пробормотала:
- Он женится на мне, женится.
- Кто он? – вопрошала Годзилла.
Выяснилось не сразу. Он – это безработный молдаванин. А жить молодые будут опять-таки здесь.
Годзилла ахнула. Здесь же и так места нет! Но она ещё не знала, что её ждёт.
Пиноккио, когда понимал, что дело нужное и выгодное, действовал решительно и молниеносно – чтобы ситуация не успела измениться. Так было и на сей раз. Он быстро сделал своей пассии предложение, та воскликнула восторженное «Да!!!», и они дружно принялись очищать квартиру от присутствия её подруги. Так что когда на пороге появилась измученная событиями и бессонной ночью Эльфушка, ей сунули в руки баул с её вещими и сказали: адью.
- Что??? Как??? Куда же я пойду??? – воскликнула ошеломлённая девушка.
- К маме, дорогая, к маме, - сказал Пиноккио.
- Откуда пришла, туда и иди, - поддакнула Пилястра.
- Но у нас нет места! - завопила Эльфушка. - Но была же договорённость, всё ведь проплачено и был ремонт!
- Ничего не знаю, катись отсюда! – прикрикнула на неё Пилястра.
- Пошла вон! – заорал Пиноккио, схватил миниатюрную девушку в охапку и вышвырнул за дверь, следом полетели её вещи.
Эльфушка с воплями помчалась домой. Она не ждала такого поворота. Она надеялась на благодарность подруги, которую осчастливила. А тут вот – на тебе, пинок под зад. Рыдая, ворвалась она в свою квартиру. Годзилла преградила ей путь.
- Ты куда? – ахнула она. – Ты же знаешь, места нет, ты ж сама всё видела! Иди назад, я тебя с трудом пристроила, всё проплачено, живи у подружки.
- Но они меня выперли, - прорыдала Эльфушка.
- Кто это они? Ты бредишь? Поссорилась, небось. Иди мирись.
И Годзилла захлопнула дверь.
Эльфушка не знала, что теперь делать, куда деваться! Вот это вираж! Да как это, почему???
А что тут удивляться, обычное следствие магии, подобные сюрпризы часто обрушиваются на тех, кто этим занимается. Эльфушка просто очень легко отделалась, ей повезло. Ведь книг по магии навыпускали кучу и огромными тиражами, покупают все, кому не лень, практикуют это, отсюда и обилие смертей и инвалидностей в наше время.
Русалочка носилась по магазинам в поисках свадебного подарка. Долго и тщательно выбирала, обдумывала. Она была рада счастью друга. До свадьбы оставалось совсем немного дней – Пиноккио договорился, чтобы расписали их срочно, заплатил сотрудникам загса, и мероприятие назначили на удобную для него дату. Русалочка, наконец, купила роскошный дорогой подарок. На свадьбу она пришла в изящном длинном платье, в лёгких туфельках на небольшом каблучке. Свадьба проходила в самом престижном месте, и была шикарная. Невеста, одетая в роскошный дорогущий белоснежный наряд и в эффектную белую шляпку с вуалеткой, выглядела потрясающе, и была не похожа на саму себя. Все друзья и знакомые были здесь. Годзилла со своим семейством тоже. Пиноккио, в полной эйфории, воскликнул:
- Спасибо тебе за дочь!
- Это не моя дочь, - обиженно ответила Годзилла. – Моя дочь вот, - она кивнула на стоявшую рядом Эльфушку. – А родители твоей невесты там, за столом, едят и пьют. Им, по-моему, не до дочери.
- Всё равно спасибо, - сказал Пиноккио.
Пилястра поправила шляпку, улыбнулась, и весело взглянула на Годзиллу.
- Я нашла у вас то, что искала, - сказала она.
Время шло. Новобрачные сменили квартиру на более просторную, в красивом месте, рядом с метро. Пиноккио занялся образованием своей туповатой пассии, увлечённо принялся за её огранку. Ему даже нравилось, что жена, которая моложе его вдвое, в принципе почти чистый лист, на котором можно написать что угодно. И он писал себя, свои взгляды, принципы, свой мир. А она была счастлива. Она научилась готовить, и ежедневная трапеза у них была обильная, жирная, и долгая. Так что, когда Русалочка пришла к ним в гости с подарками, она ахнула – её встретила невероятно тучная пара, два этаких шара. Русалочку несколько озадачила их одежда – они были в одинаковых чёрных сетчатых чулках и мятых розовых шортах. Сидели, закинул ногу на ногу, в пушистых розовых тапочках. Они благосклонно приняли подарки, пригласили её в гостиную. И, развалившись на диване, ухмыляясь, кивнули на заставленный яствами стол.
- Угощайся, рассказывай, что да как, - сказал Пиноккио.
От их вида Русалочка растерялась. Тут из ванной вышел поэт с волчьими глазами. Она его не раз видела в Писательском Клубе. Сейчас он был в голубом махровом халате. Его короткие густые волосы, почему-то, казались мокрыми. Он плюхнулся на диван рядом с Пиноккио. Русалочка села напротив, за стол, налила себе шампанского. И прочла свой новый стих. Все промолчали. Она взглянула на Пиноккио, и горячая горькая ревность сжала её горло. "Они выглядят как команда", - подумала она. Слёзы хлынули из глаз, она вскочила и бросилась к двери.
; - Старая дура, пусть бежит, - хихикнула Пилястра. - Русалка тухлая.
; Русалочка и впрямь смахивала на классическую водяную нечисть: серо-зелёная вялая кожа, длинные пегие лохмы наподобие высохших водорослей. Но себя она видела иначе. Обида прожигала душу. Она с силой рванула запертую дверь. Опомнилась, отперла, зацепилась ногой за порог, упала, больно ушибла коленки, с ноги слетела красная с позолотой туфелька. Она с яростью стряхнула с другой ноги вторую. Её окатило жаром. Швырнула соскользнувший с плеч яркий полосатый кардиган. И босая, в тонком сарафане, выскочила из квартиры и скатилась по лестнице вниз, в подъезд, вылетела на улицу, помчалась, размахивая сумочкой, в ближайший бар. Ей хотелось напиться и всё забыть.
Её бегство вызвало хохот и веселье.
- О маскарад, маскарад, маскарад! – пропел волчеглазый, скидывая голубой халат, под которым оказались джинсы и футболка.
- Всё равно она припрётся, липучка старая, - сказал Пиноккио. – Её, дуру, ничем не проймёшь. И не прогонишь ведь, бывшая пассия всё-таки.
- Она всегда была такая присоска болтливая? – спросила Пилястра.
- Всегда, - ответил Пиноккио. – Графоманка, как начнёт читать свой бред, не остановишь. И ко всем клеится, не отдерёшь. Мужчин очень любит.
- Она там что-то грохнула, пойду гляну, наверно шкаф разнесли в щепки…
Пилястра вышла в прихожую, и вернулась с вещами Русалочки.
- Она оставила свою чешую, - сказала Пилястра, и швырнула вещи в раскрытое окно.
Краденые деньги у Пиноккио уже давно закончились, и он пристроился к грантам. На этот раз он взял несколько миллионов на организацию городских и спортивных праздников. Ему это было несложно, ведь он умел производить нужное впечатление и очаровывать чиновников. К тому же, он находился около власти в патриотической струе, писал в своём журнале хвалебные статьи о депутатах, подружился с нужными людьми, поэтому получать денежки ему было очень просто: следовало лишь придумать предлог, и средства начинали бежать к нему весёлым ручейком. Так что эти миллионы он получил играючи.
- Уложусь в миллион, - поведал он беременной жене. – Остальное нам на жизнь. А потом, глядишь, я и депутатом стану. Чем я хуже?
Он не зря с самого первого дня оставлял пачки своих журналов в нужных местах. Там он завёл важные знакомства, сориентировался в темах, в веяниях, заручился поддержкой власть имущих, стал писать для них. И жизнь его раскрутилась и набрала обороты.
Вскоре у пары родился малыш. После родов Пилястра ещё больше растолстела. Родители были невероятно счастливы. Пиноккио, всегда равнодушный к детям, сейчас отчаянно влюбился в своего наследника. О предыдущих потомках – старшем сыне и приёмной дочери – он и не вспоминал. Всё, кроме его новой семьи, добычи денег, и творчества, отошло для него на второй план. О своих прежних подругах он забыл.
Но они его не забыли. Годзилла, которой пришлось сильно потесниться в маленьком жилище, его возненавидела, Эльфушка тоже. Теперь в их крошечной квартирке были четырёхъярусные койки. К тому же, очередная дочка вышла замуж, и в жилище внедрился ещё один зять – молдаванин. Да и количество внуков увеличилось.
- Выгнать мою младшенькую! А ведь я вложилась! В ремонт! В оплату жилья! Да ещё и на свадьбе у него была! А он! Это подлость! Такое нельзя прощать! Надо мстить! – провозгласила Годзилла на семейном совете. – Не понимаю, зачем я попёрлась на их свадьбу, да ещё дочек и зятьёв взяла! Зачем??? И такой дорогущий сервиз им подарила!!!
- Это нельзя оставлять безнаказанным! Только месть!
- Да, но как???
- Как же?
- Будем думать.
И она созвала подружек, которых тоже когда-то обидел Пиноккио.
Пришли две поэтессы. Все тесным кружком сели на кухне. Пили водку, ели пончики, и обсуждали ситуацию.
- А я, - говорила плотная рыжеволосая поэтесса, зацикленная на любви, - я пришла к нему, ну тогда он ещё один жил, это ещё в междужёнье было, я принесла ему большую банку солёных рыжиков, сама собирала и солила на даче, и дорогущую водку. Посидели, выпили, поговорили. Был интим хороший! И вот, уже ночь грядёт, он говорит мне – вынеси мусор, и пока-пока. Только ведро верни. А куда я ночью-то, метро уже закрыто. А он не оставляет, говорит – иди. Я вынесла мусор, вернула ведро. Ночь, холод, автобусы не ходят… Просто гад!
- А я, - говорил вторая, крашеная шатенка, - пригласила его, а моя дочка-подросток притащила откуда-то пластмассового кузнечика и посадила на обеденный стол. Он как увидел, завопил, что у меня по столу бегают зелёные тараканы-мутанты! Дочка обиделась и заявила, что сам он таракан-мутант, и выгнала его. Подростки, они такие, а моя к тому же заводная, горячая. Так он с тех пор всем рассказывает, что у меня полна квартира зелёных тараканов, и они с потолка сыплются, по столам снуют, и под ногами сплошным ковром стелются.
- Он что, пьяный был, или под наркотой?
- И то и другое он тогда практиковал. Наверно, да, но незаметно было. Травкой обкурился, что ли? К тому же, он хотел любви. А я-то, наивная, думала, что просто от души поболтаем, стихи почитаем. Какая любовь при ребёнке. Я думала – друг, задушевность, творчество!
- Вот сволочь! Месть ему самая страшная!
- Какая же?
- Надо навести порчу, моя младшенькая это хорошо делает, - сказала Годзилла.
На том и порешили.
Всё было как и в прошлый раз, только слова другие. В зимнюю морозную полночь Эльфушка с Годзиллой и с двумя обиженными поэтессами вытащили большой дымящийся чан с магическим зельем во двор, и со словами заклинания, произнесёнными хором, выплеснули его на дерево. Мгновенно сугроб вокруг дерева растаял, появилась странная розовая трава, а заснеженный ствол вдруг почернел и покрылся лиловой паршой.
В эту полночь Пиноккио внезапно проснулся от пронзившей его боли. «Надо принять нурофен», - подумал он, и пошёл на кухню. Сунул в рот таблетку, запил водой. И тут в чашку посыпались его зубы. Все, до единого, мгновенно выпали.
Но это его не особенно расстроило. Он был слишком уж поглощён своей счастливой семейной жизнью, добычей денег, и творчеством – продолжал выпускать журнал, писать стихи, издавать книги за счёт авторов, проводить мероприятия. «Я такой Демиург, - думал он, - все нити в моих руках, а люди, они все мои марионетки. Да, они мнят себя моими друзьями, ха-ха, пусть».
Русалочка любила приходить в гости к другу – ей нравился семейный уют, она с нежностью смотрела на подрастающего малыша, такого же толстого, как родители, этакого маленького пончика. Малыш уже ходил и лепетал что-то. Русалочка подарила ему большой красивый мячик. Пончик взял его в руки, подержал, выронил, и пошёл к своим игрушкам, которых у него было великое множество, дорогих, интересных.
Пилястра любила, когда к ним приходила Русалочка. Словно фанфары, звучали в Пилястриных ушах слова мужа: «Эта вот так охотилась за мной, тянула в Загс, валялась у меня в ногах, рыдала. Но ты её обскакала. Только ради тебя, родная, я бросил семью. А эта никак не отлипнет, приклеилась как жвачка к подошве, и всё ходит да ходит». Пилястра ощущала себя победительницей, и с мстительным удовольствием смотрела на бывшую пассию своего мужа. «Да она дура, и старая, а на что-то ещё надеется, вот и ходит к нам. Но куда ей до меня! Да я её обскакала!»
Вот логика ревнивой жены. «Старая» была на пару лет младше её мужа, которого она отнюдь не считала старым.
А Русалочка весь вечер радостно и шумно общалась с Пиноккио и с Пилястрой, и с гостями этого дома, поднимала бокал за прекрасный семейный очаг, за хозяев и за чудесного малыша, за домострой. Просто ей самой этого очень не хватало, и она упивалась ощущением семейного тепла. У неё ведь тоже всё это когда-то было.
- А теперь снова тост пусть скажут дамы! – произнёс поэт с волчьими глазами, и кивнул Русалочке.
Она вскочила, подняла бокал, увлечённо заговорила:
- За Мироздание! Я…
Но волчеглазый прервал её:
- Это верно! Главное, жить по понятиям Мироздания, а не по своим шкурным понятиям. А то живут – рвут подмётки на ходу, а потом Мироздание как врежет, мало не покажется! А они думают: как, почему, за что? А вот за то самое! И – всмятку!
За пластиковым столиком «Кофепоя» сидели двое: симпатичная моложавая блондинка в изящных очках – автор экстремальных романов, и красивый пожилой художник с густой кудрявой шевелюрой серебристого цвета, ну прямо серебряное руно на голове. Они пили капучино и увлечённо беседовали.
- А мне вчера приснилось, - говорила Моложавая Писательница, - что Пиноккио баллотировался в президенты. И набрал 100% голосов. И вот Красная Площадь, и Пиноккио там, и говорит: «А сейчас – на банкет!» И тут же появилась машина, неестественно длинная и узкая, как змея. Такой странный чёрный лимузин. Из него выскочил шофёр, смуглый вертлявый брюнет, и присел в реверансе. Толстый Пиноккио влез в эту узкую машину, шофёр нырнул туда тоже. И тут лимузин стал терять очертания, расплываться, превратился в мыльную пену, и растаял. Такой яркий сон был, всё виделось необычайно чётко.
Художник хохотнул.
Бариста Эдик смотрел на них из-за стойки и думал: «Хорошо смотрятся, а где остальные пенсы? Что-то не много их осталось. Нет, просто денег мало стало, редко заходят. Инфляция.