Тайное голосование. Лагерные хроники

               
                (Из записей Марка Неснова)

Социалистическое планирование порождало тотальный производственный беспорядок.
Любое предприятие в стране страдало от постоянной нехватки всего нужного и поэтому копило всё про запас, что порождало ещё большие нехватки.
Леонид Ильич Брежнев в одном из своих докладов хвалил многочисленную армию снабженцев, которые обеспечивают предприятия всем необходимым.
Он так и сказал: Армию!
                Только при плановом хозяйстве появляются снабженцы – люди
 при нормальном рынке бесполезные.
Но рынка не было, а потому все предприятия в стране страдали от вечной нехватки всего, о чём только можно было подумать.

Система ГУЛАГа и то, во что она преобразовалась в конце шестидесятых
 не могла быть исключением.
На момент описываемых мной событий, на всех подразделениях Управления КЛ 400 давно не было цемента.
А значит, половина объектов не строилась, что грозило и начальству и зекам
 многими неприятностями.

Как потом скажет великий писатель:
-Я не спрашиваю, чего у вас не было, я спрашиваю, почему не сделали?
Понятно, что ответа на дурацкий вопрос быть не может, но от этого было не легче.

                Так вот… В  девять часов вечера с субботы на воскресенье (единственный выходной, когда можно было по - человечески выспаться, постираться и написать письма)  за мной прибегает сержант с вахты и приглашает к телефону.
На другом конце провода хозяин зоны майор Иван Фомич Овчинников – мужик думающий и незлой.
-Марк, не знаю, радоваться или плакать, но железная дорога загнала нам
 в тупик цементовоз 60 тонн прямо с завода, цемент ещё не остыл.
Наши 30 тонн, остальное идёт на Лесную.
Я не знаю, как тебе помочь, но за пять часов надо вагон разгрузить, иначе дорога опять  нас задолбает.

Иван Фомич не зря нервничал. Цемент из вагонов -  цементовозов обычно выгружается в подземный бункер путём открытия нижних задвижек.
                Но, если мы откроем задвижки, то весь цемент высыпится прямо на рельсы, что равносильно катастрофе, потому что никаких бункеров у нас нет, а есть деревянный навес около железнодорожного тупика.
Значит нужно ведрами доставать горячий цемент из вагона через два верхних люка, и по жёлобу спускать под навес с последующей перекидкой.
И это ночью, за пять часов и в выходной день.
Захожу в секцию строителей, где человек сорок зэков, заведомо бодрый и радостный:
-Жулики и хулиганы, бандиты и разбойники, пьяницы и наркоманы, братья и сЁстры к вам обращаюсь я, друзья мои.
В эти тяжёлые дни, когда коварный враг перекрыл нам все пути снабжения, верховное командование, наконец-то, поставило нам цемент, и мы сможем теперь нормально работать. Нужно выгрузить вёдрами пол - вагона.
Радости не проявил никто, хотя цемента ждали два месяца.
-Беру только добровольцев. Даю три выходных, по пять пачек чая и по бутылке водки. А, если уложимся во времени, каждому буду должен!
Нужно десять рыл, потому что больше не развернутся.

Несмотря на мою отеческую сталинскую речь,  обещанные блага,  весь мой юмор и беспечность, которые я сумел из себя вытащить, охотников  на каторжную работу в двадцатиградусный мороз было немного.
                Но, видимо, легкомысленно оброненная фраза о том, что буду должен, распалила у некоторый сидельцев неуёмную фантазию, которая может быть только у людей живущих, мечтой и ожиданиями.
                Я никогда никого не обманывал и парни знали, что это не пустые слова.
А лагерная жизнь всегда полна сюрпризов. И иметь  меня в должниках было ох! как не лишне.
Набралось десять человек и Толик Работин, который вызвался заботиться о мужиках, пока те будут пахать.
                Работать Толик не любил и не умел, а потому был у меня чем-то вроде контрразведки.
И вот зачем. В каждом вагоне я отправлял потребителю три-четыре кубометра воздуха, вместо продукции (что, впрочем, делала вся страна) создавая таким путём излишки, которые потом  превращались в немалые деньги.
Но главные объёмы делались на пересортице. Если в вагоне обрезная и необрезная доска, то  крен в накладной  делался в пользу обрезной. Если рудничная стойка шла на шахты ошкуренной и неошкуренной, то записывалось ошкуренной больше кубов на десять. А десять кубов – это пять дневных рабочих норм. А вагонов в сутки 20-25. То же самое на приёмке хлыстового леса из тайги.
Ночью же учётчики пытались работать не на меня, а на себя.
Тут - то Толик со своей агентурой их и контролировал втихаря, а я уже разбирался.
Толик был спокойный и мурый. Но верил я ему, как себе.
И не только потому, что он зависел полностью от меня.
Главное, потому, что он был из путёвых хлопцев, то есть не имел никаких лагерных хвостов.
А информация в лагере распространяется оперативнее, чем в КГБ.
                И, если человек когда-то не заплатил по карточному долгу, или тёрся с непутёвщиной, не говоря уже о большем – это тянется в определённых кругах за ним, всегда и везде. И припоминают ему об этом в самый неподходящий момент.
Но Толик был хлопец правильный. И, если он сказал, что позаботится о работягах, то я смело мог заниматься другими делами, твёрдо зная, что мужики будут накормлены, напоены чифиром и согреты.

Что такое подавать наполненное цементом ведро из горячего вагона,
                ( а это, грубо говоря, цистерна) наверх в течение  пяти минут, а потом выскакивать, как из печки, на двадцатиградусный мороз, чтобы там уже принимать от сменщика эти вёдра, может себе представить только очень честный и совестливый человек. Человек бездушный и поверхностный этим
 заморачиваться не будет. Поэтому описывать страдания мужиков смысла нет.
Как говорили древние римляне:”Умному достаточно”.

Если первые десять тонн мужики выгружали, заряжаясь чифиром, то дальше уже могло помочь только спиртное.

Я же в это время пытался отодвинуть время окончания выгрузки, определённое правилами железнодорожных перевозок.
Ночным дежурным от вольнонаёмных по лесобирже был механик Дынин
 Виктор Иванович.
Работал он в МВД давно. Ни разу не сидел, не пил и никогда не помогал зэкам в запрещённых законом делах (отправить письмо, получить от родителей деньги и пр. и пр.)
                Его не любили, но не уважать не могли, как нельзя не уважать честного и порядочного человека.
У меня же выбора не было.
-Виктор Иванович - обратился я к нему - выручай, нужно на станцию отнести диспетчеру пару пузырей, чтобы он часа на три сдвинул график по вагону
 с цементом.
-С водкой связываться не буду, а вопрос попробую решить - и Виктор Иванович ушёл на станцию.
Через много лет, когда он привёз больную дочь ко мне в Ленинград, мы вспоминали об этом случае и смеялись, совершенно забыв о драматизме ситуации.
                Вернулся он часа через два и сообщил, что позвонить об окончании разгрузки нужно вовремя, но тепловоз за цементовозом придёт на три часа позже.
Можно было вздохнуть свободнее.
               
                Мы оба не спеша отправились к вагону. Никого у вагона не было.
Все мужики были в будке грузчиков, из железной трубы которой шёл дым.
Смотреть на работяг было страшно. Цементная пыль, смешавшись с потом покрыла каждую частичку их тела и местами затвердела.
Она проникла в самые закрытые места слизистых оболочек и создавала парням невыносимый дискомфорт.
Никто на наш приход не отреагировал. Ребята, кто лежа на лавках, кто на полу  были безучастны.
-Закончили, сейчас отдохнут и снимут трапы - сказал Работин.
-Вагон заберут через три часа, вот Виктор Иванович утряс.
               
И вдруг я, совершенно неожиданно для самого себя ляпнул:
-Вот бы ещё тонн десять достать. Кто там  на Лесной с утра обратит внимание. Наоборот работягам, чем меньше, тем лучше.
А нам пацаны эти десять тонн позарез… За мной не пропадёт, вы же знаете…

С моей стороны –это было фраерской подлянкой. Таким меня не знали.
Никто в мою сторону даже не повернулся. И только Толик посмотрел на меня
 недоумённым взглядом. Он знал  меня давно, и глупостей от меня никогда не слышал. Обычно я был более ответственным.
Мы с Дыниным вышли из будки и стали молча ходить между рельс.
Похоже, он тоже осуждал меня за такое бездушие.

Минут через двадцать мы вернулись в будку. Все хлопцы уже сидели и пили чифир по кругу из стеклянной банки. Я пристроился в круг, а Дынин присел на сосновую чурку.
Толик начал первым:
- Мы тут говорили с мужиками -  получается пять на пять.

Начался разговор. Все говорили нехотя.
Мужики “без никому” были готовы, с неохотой правда, но поддержать меня, а парни покруче приводили мне тысячи доводов, почему этого делать не надо и нельзя. А говорить в лагере умеют убедительно. От этого часто зависит жизнь.
Они, конечно же, были во всём правы.
Кроме того, что нам нужен позарез этот лишний цемент. Это они понимали тоже не хуже меня.
Разговор получался нехороший, и я уже готов был сдаться, когда Толик неожиданно сказал:
Ну ладно, мужики, ни вашим, ни нашим. Давайте устроим тайное голосование.
Если восемь “ЗА” - выгружаем.  Если нет -  завязываем. Я не голосую, но иду с вами на вагон.
С неохотой все согласились. Мы с Дыниным пошли в контору позвонить диспетчеру, а Толик начал рвать бумажки  и подписывать плюс и минус.
Если бы он сказал “СЕМЬ” то шанс у меня был, но Толик  сказал” ВОСЕМЬ”,
А тут я, по всем раскладам, пролетал.
Ну, что ж делать. И так, слава Богу…

        Я возвращался к вагону, думая о бане, еде и своих долгах работягам.
Когда подошёл, то увидел, что работа на вагоне кипит.
               
Я не пошёл к вагону, а завернул в будку, где сидел  Толик.
-Они меня не взяли.
-Слушай, неужели восемь - ЗА?- я еще не мог поверить в такое чудо.
Работин серьёзно посмотрел на меня:
                -Если бы ты не был диктатором, а больше верил не в свою силу,а в доброе человеческое начало, может быть из тебя лет через двести вышел бы толк.
                ДЕСЯТЬ!!!ВСЕ!!! – заорал он.
Они сами все одурели, когда я открыл бумажки.
Вот, что значит оставлять человека наедине с самим собой.

Толик не скрывал радости и своего превосходства.
Ну и ладно.

Так я   получил свой первый урок демократии.