- Я жидковат? Знаешь, сколько вагонов угля я пере¬бросал лопатой за этот год?
- Ерунда это. Не хватит у тебя силенок целый день с бензопи¬лой по пояс в снегу. Утром следующего дня Витька написал заявление, его согласились принять, только нужна подпись врача. В медпункте всю медицину представляла одна только девчонка, на днях она закончила институт и сама не понимала, зачем согласилась сюда приехать. Ей были рады, несколько месяцев здесь не было даже фельдшера. В пер¬вые вечера в дверь ее квартиры стучали пьяные лесорубы, но она пожаловалась, и стало совсем пусто. Чувствовала, что теряет себя и опускается до того, что смотрит Дом-2. И тут Витька. Она ждала его вечером и сразу открыла дверь. В начале июня у нее обозначился живот, приехала мать, которая работала прокурором в соседнем городке. После свадьбы Витька с женой тоже переехали в этот город. Витька устроился слесарем на оборонный завод. Прошло три года, каждый год приносил им по ребенку, две девочки и один маль¬чик. Жена сходила с ума от ревности, три года бесконечных скачков от озверелых сканда¬лов до приступов поглощающей любви. В конце концов, она повесилась, решила доказать ему. Что? Он не знает. В записке было написано, что это он во всем виноват. Ее мать ска¬зала Витьке, что детей заберет к себе, а его посадит. Она сдержала слово. Витьке дала семь лет, больше не получилось.
Он отсидел четыре года, вышел и сразу поехал увидеть детей. Теща положила перед ним постановление о лишении родительских прав и запрете встреч с детьми, он хотел убить ее, но тогда бы детей совсем отправили в детский дом. Витька вернулся домой. Мать, у кото¬рой еще во время суда не было седого волоса, встретила его полностью белой. Потерянно и виновато она пыталась улыбнуться, но губы сползали в дрожь подбородка, наконец, не выдержала, прижалась головой к его груди и заплакала, заплакала больно и беззащитно, наверное, так она плакала в детстве. Витька гладил ее волосы, тоже тихо глотал соль и просил:
- Не надо мам, все у нас будет хорошо.
Вечером приехал отец, обрадовался, обнял, потом, когда сидели за столом и выпили уже не по одной, спросил:
- Ну, что, Витек - огонек, где же мы потеряли друг друга?
- Ты знаешь, отец, я тоже думал об этом, хотел понять. Жизнь совсем не предсказуемая штука, нам совсем не дано знать, как тот или иной поступок скажется на нашей дальнейшей жизни. Только без обид. Помнишь, в детстве у нас на Масленицу устраивалось что-то похожее на карусели? Длинное бревно прикреплялось с одной стороны к оси, а на другом конце привязывались сани. Дети садились в сани, мужики бежали по кругу, толкали перед собой бревно и разгоняли сани до такой скорости, что пацаны вылетали в снег, никому не удавалось удержаться. Мне было лет восемь тогда, все уже повыпадывали, а я все дер¬жался, я знал, что смогу удержаться до конца, потому что мужики уже начали задыхаться. И тут я увидел тебя, в толпе окружающих карусель людей, ты смотрел на меня, и мне хо¬телось увидеть в твоем взгляде гордость за меня и поддержку, но в твоих глазах ничего не было. Я скатился с саней сам, не дожидаясь, когда они остановятся. Ты знаешь, тогда я подумал, что никому в этом мире не нужен, может, тогда же я стал не нужен сам себе.
- Господи! Сын! Я прекрасно помню этот случай. Я гордился тобой, но ты, наверное, забыл, что в тот день с утра у мамы была высокая температура, и я искал в праздничной толпе по¬селкового врача.
- Ну вот, это, наверное, и есть, как говорится: никогда не знаешь, что найдешь, а что потеряешь.
Витька снова устроился на работу в лес, только теперь сел за рукоятки погрузчика. Работа занимала день, но это был тупик. Была зима, поселок спивался. Пили спирт, тридцать рублей бутылка. Раз в месяц кого-нибудь убивали, то жена мужа, то наоборот. Он пить не хотел, боялся себя. По выходным брал винтовку, уходил в лес на охоту на два дня. Однажды вечером в охотничьей избе, слушая, как гудит труба железной печки от рвущегося вверх дыма, он разулся, вставил дуло винтовки в рот, поставил большой палец ноги на спусковой крючок. Вспомнил мать. Не стал. Мне написал: «У Хайяма есть строчки: «О, если б каждый день иметь краюху хлеба, над головою кров и скромный угол, где бы ничьим владыкою, ничьим рабом не быть! Тогда б благословить за счастье мог я небо». - Я благословил бы небо за то, чтобы мне хотя бы на несколько минут было позволено стать рабом моих детей. Я готов лежать у их ног, ловить взгляд, улыбку, потакать любым ка-призам, вытирать слезинки в уголках глаз. Они снятся мне по ночам, стоят перед глазами, куда бы я ни шел и что бы ни делал. Я умираю без них».
Тогда дорога в поселок только строилась, и чтобы приехать домой на одну ночь, мне надо было тратить три дня. Три выходных выпали на майские праздники. Я шел домой мимо магазина, на его крыльце стояли три подвыпивших мужика в фирменной леспромхозовской одежде, в сапогах и телогрейках. Как мне потом сказали, - химики. Им не понравилась моя одежда, черный кожаный плащ, белая рубашка и галстук. Они высказали это честно и предложили устранить это несоответствие окружающему миру. Я согласился, началась драка, было ясно, что мне не устоять, но убегать я не умею. И тут раздался крик, мы все посмотрели наверх, с горы, по деревянному тротуару бежал Витька, бежал, на ходу снимая куртку. Химики, заулыбались, увидев подмогу, он ведь тоже сидел. Мне показалось, что они даже с некоторым сочувствием смотрели на меня. Витька с разбегу так ударил того, который оказался к нему ближе, что кровь вместе с зубами плеснулась вверх, он пере¬вернулся через голову и упал на грудь. Витька падения уже не видел, он мгновенно раз¬вернулся и двумя ударами сбил с ног других. Он озверел, орал матом что-то неудобова¬римое, бил и бил их кулаками в лицо, пинал их ногами, они не сопротивлялись, просто бы не смогли, кричали от боли и закрывали руками место очередного удара. Никогда не ви¬дел Витьку таким: громадный, с искаженным ненавистью лицом, машина для убийства. Было страшно. Я кричал ему:
- Витька! Остановись!
Он не слышал меня. Наконец я схватил его сзади за пояс и оттащил в сторону. Витька уже не сопротивлялся, тяжело дыша, он сел на крыльцо магазина, закурил, но, пару раз затянувшись, бросил сига¬рету на землю и как-то так совсем спокойно сказал окровавленным, сидевшим в грязи мужикам:
- Это мой братан, бакланы.
Обнял меня за плечи и повел к себе. Уже у него дома я предложил:
- Поехали ко мне, найдем жилье, работу. Нельзя здесь тебе оставаться. В другой обстановке, городской суете, может, ты вырвешься из этого провала, забудешься.
- А что? Можно подумать. Может, к концу лета.
Еще не закончился май, как Витьки не стало. Не выключая погрузчика, он выскочил из кабины, чтобы убрать в сторону забытую кем-то бензопилу, и его насквозь пронзило зубь-ями захвата. Страшнее смерть трудно придумать. Почему? Мой друг Витька. Горько.
Я так и не сказал ему - « Прости…»