Ночь действительно удалась. Впервые за три года я спал не один, и в какой-то момент нашего двуединства мне показалось, что со мной бывшая жена. Я даже глаза закрыл. Всего-то и надо закрыть глаза, чтобы поменять систему координат. Но тут Варвара тоненько взвизгнула, и чары рассеялись.
Утро встретило меня жилым духом кофе, тостов и яичницы, заставив опуститься в самые верхние слои памяти, населенные трепещущими, изломанными бликами былого счастья. Перед расставанием Варвара спросила:
- Ну что, до вечера?
- Прости, вечером я буду занят. Встреча с одним типом по поводу экзистенциальных аспектов самоопределения. Давно назначено, и для меня это важно.
- Психотерапевт, что ли?
- Он самый.
- И зачем он тебе? Поплачься мне, уж я тебя наставлю на путь истинный.
- Нет, Варежка, это сугубо мужской и нелегкий разговор.
- Тебя жена как звала?
- А причем тут это? – удивился я.
- Хочу придумать тебе что-нибудь ласкательное, да боюсь нарваться на ваши нежности.
- Не думаю, что нарвешься. У нее, знаешь ли, свои причуды.
- Ну ладно, тогда будешь у меня налимчиком.
- Почему налимчиком?
- Потому что все время норовишь выскользнуть из рук.
- Хорошо, буду налимчиком, - улыбнулся я.
- Ну, а завтра?
- Прости, Варенька, завтра у меня еще более важная встреча. От нее будет зависеть наше с тобой будущее.
- Заинтриговал, - задержала на мне испытующий взгляд Варвара. – Расскажешь потом?
- Непременно!
- Тогда что, послезавтра?
- Посмотрим.
- А говоришь, не подстилка, - подобрала губы Варвара.
«Ох, уж эти женщины!» – эти слова суждено сказать хотя бы раз в жизни каждому мужчине. Произносят их по-разному – с одобрительным снисхождением и без надежды на исправление, с сочувственным пониманием и глухим раздражением, беспомощно разводя руками или с льстивой улыбкой, а также с целью втереться в доверие или отмежеваться от их жестокости. Вы кошку в дом впускали? Сначала она не решается зайти, а зайдя, забивается в ближний угол и следит оттуда за домочадцами. Не найдя в них угрозы, проходит на кухню, где для нее уже приготовлено угощение. Поев, находит место, откуда ее лучше всего видно и растягивается в ленивой позе тигрицы. Затем выбирает место, которое отныне и впредь принадлежит ей (чаще всего это кресло). Ну, а ночью вы обнаруживаете ее на вашей кровати у себя в ногах и если не протестуете, она укладывается вам под бок. Та же история с женщинами.
Я усадил Варвару в машину, и она, предупреждая мой вопрос, сухо велела: «Вези меня домой». За всю дорогу не проронила ни слова. Остановившись у ее дома, я сказал: «Увидимся в офисе!» и потянулся к ней с поцелуем, но она торопливо выбралась и хлопнула дверцей. «Ох, уж эти женщины…» - подумал я ей вслед.
На вечер я зазвал к себе Сеньку Лифшица, чтобы проверить на нем кое-какие соображения. Свободомыслящий, бестактный, не обремененный пиететом и не чуждый виртуозного цинизма, Сенька подвизался в самиздате средней руки, делающем деньги на тщеславии доморощенных авторов, которых в наше время развелось на мелководье литературы, что мальков в теплом затоне. Отвергнутые издательствами (одни поделом, другие за покушение на монополию, третьи за компанию), они несли плоды своего кустарного творчества Сеньке Лифшицу, уповая на него, как на последнюю надежду. Поймав их в свою мелкоячеистую сеть, Сенька раззадоривал их честолюбие псевдолестными отзывами, премиальными перспективами и обещаниями сбыта и продвижения. Охмуренные авторы выкладывали деньги и отправлялись сочинять дальше, а их книги за отсутствием спроса пылились на складе издательства до тех пор, пока автор не забирал их себе или не махал на них рукой. В последнем случае тираж попадал на свалку, а сам автор выходил в тираж. Собственно говоря, ничего потешного в этом нет – в былые времена многие маститые в будущем писатели издавали свои первые книги за собственный счет, а из иных мальков вырастали весьма породистые особи. Как известно, специалист подобен флюсу, и это про Сеньку. Он был злым флюсом. Высмеивая других, сам он все время, что я его знаю, мечтал о собственной книге и, думаю, будет мечтать еще долго. Парадокс однако в том, что если он ее напишет, то издаст на собственные деньги. По иронии неведомых нам цивилизационных процессов к литературе стали относиться как к досужему занятию, отчего первые ряды ее заняли дутые подмастерья, которых раньше не пустили бы не то что на порог - на задворки русской литературы, не говоря уже о советской! Вот тут и надо разобраться, отчего мы, два идеалиста, два выпускника МГУ, оказались в стороне от мейнстрима жизни – то ли по причине деградации эстетических сфер, то ли из-за нашей психологической неполноценности.
- Ну, наливай! – плотоядно оглядев заставленный покупными салатами стол, распорядился Сенька. – Давненько мы с тобой в разлуке!
Первая рюмка – как первый шаг навстречу.
- Ну, рассказывай, чего у тебя хорошего, - предоставил я Сеньке слово, потому как чтобы от него чего-то добиться ему сначала надо дать высказаться.
- Не у меня, Серега - у нас, - важно начал Сенька. – И не хорошего, а плохого. Безнадежно плохого. Чем дальше, тем больше убеждаюсь, что впереди человечество ждет полная таких же идиотов как мы задница. Что-то не так в устройстве разума, что-то где-то недоглядели, и мы постоянно дублируем ошибку создателей. На дворе две тыщи восемнадцатый, а мозги у нас так и остались в каменном веке!
- С размахом мыслишь, - улыбнулся я. – Ты бы записывал свои изречения. Глядишь, пригодится.
- У меня все это тут уже давно записано, - постучал себя Сенька по лбу.
- Ну, хорошо, задница у нас, надеюсь, не завтра. А хорошие новости есть? Что там у тебя на работе?
- Все одно и то же: мне несут, я хвалю, они мне деньги – я им надежду. Не представляешь, сколько претендентов на порцию славы трутся возле литературы как кобельки возле сучки! Думают, она всем дает и удивляются, что она с норовом. Слушай, это уже не ярмарка, это какой-то девятый вал тщеславия! Это не художественная литература, это художественная макулатура! И ладно бы у меня, но ведь макулатура и там, выше! А почему? Да потому что у людей ни идей, ни идеалов, а без них высокой литературы не сварганишь!
- Это точно! - подхватил я графин с водкой и, налив по второй, потянулся к нему рюмкой: - Ну, будем!
- Обязательно будем, - опрокинул в себя Сенька содержимое рюмки.
Описывать Сеньку – только время терять. Все равно читатель вылепит его по образу и подобию своему. Помню, шел я как-то по Малой Калужской в сторону моего дома и увидел впереди двух стоявших у перехода девиц, по всем кондициям старшеклассниц, одна из которых как только я с ними поравнялся, возмущенно довела до сведения другой: «Представляешь, у меня выходила твердая четверка! Твердая четверка, б…дь!» Я замер на месте, потом повернулся и, глядя в возбужденно блестящие глаза на смазливом личике, спросил: «Девушка, а вы что-нибудь про Наташу Ростову слышали?» «Слышали! Была такая дура! И че?» – тут же ответила девица. «Нет, ничего, просто мимо проходил…» - смотрел я на нее с жалостью. «Ну, вот и ходи дальше!» Так что главное в персонаже – особые приметы. У Сеньки особых примет не было. Если только густая черная шевелюра, ну так это первое, что вы представили, услышав его фамилию.
- Как твоя книга поживает? – подтолкнул я Сеньку к самому для него заветному.
- Да поживает потихоньку, - задумчиво откликнулся Сенька, пережевывая казенный салат. – Знаешь, хорошая книга как яйцо Фаберже – ненастоящая, разукрашенная и несущая на себе отсвет жизни. Такую книгу написать очень трудно. Хотя секрет известен. Его давным-давно открыл Набоков. Он сказал: нужна «стратегия вдохновения и тактика ума, плоть поэзии и призрак прозрачной прозы». Кажется, чего проще! Ан нет, не выходит. Писать – значит, чему-то удивляться. Нет удивления – нет текста. Вот почему люди с возрастом перестают писать. Нас же учили не как писать, а как писали и пишут другие. А для того чтобы писать, нужно иметь внутреннее чутье - что-то вроде личной палаты мер и весов… Тут важно глядя на землю, видеть небеса, а нынешняя литература дальше околицы не видит. Плодят дурацкие истории, выдумывают пружинистые сюжеты и называют это литературой. В настоящей книге, Серега, по большому счету важен не сюжет, а его отсутствие. Все, нет больше откровений, кончились, дай бог с языком управиться! А они мне – он у тебя заковыристый! А я им: в литературе не бывает заковыристого языка, бывают незаковыристые читатели! В общем, слабоумие возраста не имеет, и если все время доказывать что ты не рыжий, можно однажды им и проснуться…
- Ну, тебе это не грозит… - улыбнулся я.
- Знаешь, что я тут для себя недавно открыл?
- Что? – отложил я вилку. - Да ты закусывай, закусывай! Ты же, наверное, прямо с работы? Раису-то предупредил?
- Естественно! Когда я у тебя, она спокойна. Они ведь с твоей Анькой так и перезваниваются!
- Анька про меня спрашивает?
- А чего про тебя спрашивать? Про тебя и так все известно: это же надо быть круглым дураком, чтобы потерять такую женщину!
- А про Варвару знает?
- Ну, ты же не запрещал про нее говорить! Не Райка, так кто-то другой шепнул бы!
- Да, верно. А что про ее мужика известно?
- Райке она ничего не говорит, а вот Вовка Кудряшев видел ее с одним типом в Останкино на каком-то сборище. Не знаю, тот или другой. Сказал, крупный такой, вальяжный, на спонсора тянет…
- Понятно.
Я встал, достал из буфета отцовский граненый стакан, наполнил наполовину, плеснул в рюмку удивленному Сеньке, чокнулся, выпил, вытер тылом ладони губы и спросил:
- Так что ты там для себя открыл?