От призыва до дембеля Глава 5. Полигон

               
    Солдат спит, а служба идёт, эта поговорка появилась не на  пустом месте. В чём убедился Мишка, когда в конце июня, после принятия присяги, во взвод связи пришли четверо молодых солдат. Оглянувшись назад, он с удивлением обнаружил, что с того дня, как он впервые переступил порог армейской казармы прошло уже полгода – четверть срока службы! А значит, чтобы не случалось, чтобы не происходило, как бы не было тяжело – время неумолимо двигается вперёд, и служба, (хотя до дембеля ещё и далеко) неизбежно подойдёт к концу. И когда-нибудь наступит тот момент, что он, так же, как это делают сегодняшние «деды», будет в дембельском календаре вычёркивать день за днём, а после отбоя, укладываясь спать, кричать: «День прошёл, да и хрен с ним!» «Тем более, что слава богу, мне придётся служить два года, а не три, как они…» – думал парень, глядя на старослужащих.
      С приходом молодых солдат, которые были все разных национальностей: русский, бурят, ингуш и чеченец, взвод связи стал, поистине, многонациональным подразделением. Здесь кроме русских служили украинцы, казахи, литовцы, евреи, латыш и грузин, а теперь вот добавились бурят, чечен и ингуш. И самое интересное, что даже за глаза, никто никого не называл оскорбительными прозвищами за принадлежность к той или иной национальности, все были равны перед уставом и старшиной. Да и как можно было оскорбить человека, вместе с которым ты переносишь тяготы и лишения , ходишь в наряды и караулы, а завтра быть может пойдёшь в бой? Национальность солдат выдавали разве что цвет кожи, разрез глаз, характерный акцент в разговоре и наличие лычек на погонах (девяносто процентов сержантского состава были украинцы).
      Почти сразу же после принятия присяги молодыми солдатами, слухи о том, что дивизион скоро отправится на летние стрельбы,  подтвердились, и, в конце июня, ракетчики  покинув казармы, двинулись своим ходом на Цугольский полигон. Так же как и зимой, со скоростью тридцать километров в час ракетные установки ехали по степи. Но если зимой экипаж сержанта Зарецкого  в ГАЗ-69, спасался от холода с помощью паяльной лампы, то сейчас находившиеся в середине колоны радисты, задыхались от жары и пыли. Новичков в составе экипаже не было, все  ехали на полигон уже не в первый раз, и что их ждёт там солдаты хорошо знали, поэтому все разговоры в машине крутились вокруг приезда Мишкиного брата, а точнее, связанного с этим событием – Мишкиным увольнением. Конечно, всего произошедшего с ним, рассказывать Зарецкому и Горлышкину парень не стал, но и того, что он счёл нужны донести до сослуживцем, хватила, чтобы они обзавидовались.  Витя Горлышкин, служивший уже второй год и ни разу не бывавший в увольнении, не отвлекаясь от дороги, с интересом слушал Мишку, и когда тот, сказал, что познакомился в посёлке с двумя девчонками, перебив его произнёс: «А что, Миш, может когда вернёмся с полигона, дёрнем в “самоход” к этим девочкам?» «Я тебе дёрну, даже и не мечтай…»  – напуская на себя строгость, вымолвил сержант Зарецкий. «Ой, не пугай – пуганые. За “самоход”, если поймают максимум пять суток “губы”, зато, если повезёт с девчонками, воспоминаний до конца жизни, – ответил Зарецкому водитель – и переводя разговор на другую тему, продолжил – Послушайте, лучше что рассказал мне вчера Вася Новосёлов про женщин…».
       Новосёлова Мишка знал. Знал, что тот одного призыва с Горлышкиным, что они дружат и что он, хоть и числится во взводе связи, в казарму приходит только спать, потому что обслуживает узел связи. Вернее сказать, обслуживает он не только узел, но и линии связи, а также телефоны в штабе, квартирах офицеров и магазинах. «Короче, слушайте. Рассказывает мне  Васька, что когда он кончил ремеслуху в Мурманске, было ему семнадцать лет. Направили парня на городскую телефонную станцию монтёром связи. Работа не пыльная: где-то кабель оборвался, где-то телефон сломался – бегай по городу с телефонной трубкой, исправляй повреждения. Это же не у станка стоять. Говорит, что ему нравилось – утром наряд взял и до вечера. Где  был, что делал, никому это не интересно, главное, чтобы всё работало.  А Мурманск – город моряков, там огромный порт в котором швартуются, разные корабли. Короче, моряков полгорода, зарабатывают они хорошо, но вот беда в плаванье бывают по полгода, а иногда и больше, а жёны их всё это время страдают в разлуке. Говорит Вася, бывает, что придёшь, телефон ремонтировать, заходишь в квартиру, смотришь: женщина молодая, красивая, живёт в достатке, но одна. Казалось бы ну что человеку надо? Ан нет, что-то ей не хватает – глядит она на тебя как-то странно, будто чего-то хочет от тебя. Он сначала не понимал, почему иные (не все, конечно,) так смотрят, пока однажды не произошло вот что… Приходит он на вызов – телефон не работает. Хозяйка, на вид лет тридцати, улыбающаяся, симпатичная, ухоженная женщина в квартире больше никого нет. Показала монтёру где аппарат находится, посмотрела, как-то оценивающе на него, и удалилась. Ну Вася сразу своим делом занялся – разобрал телефон, ищет причину, что с ним случилось, а женщина своим делом занимается – посудой гремит на кухне. Где-то через полчаса, отремонтировал Новосёлов аппарат, и позвал её, чтобы сдать работу. Выходит та в коротеньком шёлковом халатике, чулочках ажурных,(когда успела переодеться, до этого была в простеньком платье) убедилась, что связь восстановлена, а потом говорит ему: “Пойдёмте я вас хочу угостить, отблагодарить за работу “. Вася, по молодости лет, давай отнекиваться, а хозяйка берёт его за руку: ”Пойдёмте, пойдёмте…” – и ведёт на кухню. А там стол накрыт: бутылка коньяка пять звёздочек, шоколад, фрукты, в общем всё как в лучших домах. Наливает значит дамочка ему коньяку, и молвит улыбаясь, мол давайте выпьем  познакомимся, а то как-то неудобно общаться не познакомившись. Новосёлов, говорит, что меня Вася зовут, а сам думает, чего бы и не выпить, коньяк он никогда не пробовал, и тем более наряд выполнил – повреждение это последнее, можно и выпить.  “А меня Нина” – отвечает хозяйка. Выпили. Коньяк монтёру не очень понравился, но виду не показывает. А дамочка снова наливает: ”А теперь на брудершафт…” Что такое брудершафт, Новосёлов, знать не знает, слыхом не слыхивал, но в голове уже зашумело и он включился в игру. Хозяйка придвинулась к Ваське вплотную, завела свою руку за его и объяснила, что дальше нужно делать.  А Новосёлов смотрит – халатик на её груди разошёлся,  и титьки вывалились. Его от этой картины в жар бросило, дыхание перехватило и кровь чаще по жилам пульсировать стала. А когда они выпили на брудершафт и поцеловались, вот тут он совсем контроль над собой потерял – возникло огромное желание тут же не выходя из-за стола сделать что-нибудь с ней. Желание то есть, а как себя дальше вести не знает – женщин у него никогда не было. Вдруг она обидится, или того хуже – обвинит его в попытке изнасиловании. А та, чтобы юноша преодолел свою нерешительность, наливает по третьей – за любовь. А после третьей Васька, догадавшись, чего от него ждут – осмелел и полез к ней целоваться и за грудь лапать. Ну дамочка видит, что юноша дошёл до кондиции –  созрел значит, увела его в спальню… Там всё и случилось…
    После этого он стал понимать, что означают странные взгляды женщин обделённых мужским вниманием, всё у них есть: деньги, шмотки заграничные, но главного – человека близкого, любви и ласки мужской нет, а  молодость, а вместе с ней и жизнь – проходят. И стал Вася играть на этих чувствах, первым проявлять инициативу и многие шли ему на встречу...» «К чему ты это всё рассказываешь? Слышали мы все эти истории мурманского Дон Жуана много раз. Трепаться он мастак…», – перебил водителя командир. «Ты слышал, а Мишка нет. И ещё, я главное не сказал. Новосёлов, мне вчера доверительно сообщил, что мол завтра вы уедете на полигон, а у меня наступит “медовый месяц”. Короче, он намекнул, что у него шашни с кем-то из жён наших офицеров… Вот такие дела», – ответил Витя, когда воинская колонна уже втягивалась в расположение палаточного городка.
     Остаток дня ушёл на обустройство быта на новом месте. Хотя, что там обустраивать? Палатки, нары, рваные матрасы – всё было, как и зимой. Правда не нужно было топить круглые сутки «буржуйку», да полегче  стало с водой – в городке стояли пятисотлитровые бочки из которых можно было попить, умыться и набрать воды для мытья котелков.  Утро следующего дня, в дивизионе началось, не совсем обычно – перед выходом на зарядку всем солдатам  было приказано взять с собой противогазы.
      После обычной ежедневной утренней зарядки, проводивший её замкомвзвода, старший сержант Заринский, приказал всем надеть противогазы и стать в строй. Стоявшие в сторонке кучкой «деды» не желая этого делать  завозмущались, с их стороны послышались крики: «Ты, Паша, совсем оборзел! Мы что тебе “молодые “?»  Но Заринский, несмотря на возмущения старослужащих, подошёл к ним и что-то тихонько сказал. Те сразу успокоились, и безропотно выполнили команду. Не зная , что последует дальше, взвод притих, а старший сержант, как и все натянув на лицо резиновую маску, скомандовал: «Бегом марш!»
       За полгода службы, Мишка всего несколько раз пользовался противогазом и всегда это было на тактических занятиях. Пробежав несколько десятков метров, он почувствовал себя не очень хорошо. Дышать было тяжело, просто невыносимо тяжело, катастрофически не хватало воздуха дозированно поступающего через клапан противогаза в лёгкие – он задыхался, пот катившийся по лицу ел глаза, от нехватки кислорода распирало грудь. Хотелось сорвать обтягивающую лицо маску и вздохнуть полной грудью. «Нет, я не пробегу всю дистанцию. Свалюсь где-то на полпути… Нужно что-то делать», – тяжело дыша, думал Мишка. Силы таяли на глазах. И вдруг он вспомнил, как ещё до армии, когда он трудился на строительстве железной дороги Хребтовая-Усть-Илим (как это было давно), прибывшие на стройку демобилизованные солдаты со смехом рассказывали, как они, чтобы было легче дышать в противогазе, засовывали между щекой и маской спичечный коробок. Запустив руку в карман и нащупав там спички, парень обрадовался, так, будто бы обнаружил в своём кармане чей-то туго набитый деньгами кошелёк. Вытащив коробок, он, на секунду остановившись, засунул его под обтягивающее лицо резину. И о, Боже, дышать сразу стало легче!  Мишка прибавил ходу и огляделся вокруг. И хотя противогазы  обезличивали солдат, парень по одному ему известным приметам узнал многих. Впереди всех  высоко поднимая ноги, словно орловский рысак, резво бежал рослый замкомвзвода Паша Заринский, следом за ним, пытаясь обогнать друг друга, солдаты, всегда показывавших хорошие результаты физической подготовки, потом небольшая группа дембелей. И только после них  бежала основная масса личного состава, в их рядах был и Мишка. За ними, отстав на значительное расстояние, даже не бежали, а шли качаясь от упадка сил готовые в любой момент свалиться на землю, вечный неудачник, худой и физически неразвитый Витя Коротенко, а также пришедший совсем недавно из карантина молодой солдат. Его фамилию парень ещё не успел запомнить.
      Бежавший впереди замкомвзвода,  добравшись до одному ему известной точки, описав полукруг лёг на обратный курс. Когда следом за  ним этот манёвр выполнил и весь взвод, Мишка подумал: «Ну слава богу скоро это всё закончится». Но Заринский повёл подчинённых не в расположение взвода, а к стоящей в стороне от городка зелёной палатке. Возле неё курили командир взвода Молоков и старшина Поздняков. «Так это же палатка окуривания – догадался Мишка и он, чтобы не попасть впросак, быстро выдернул из-под маски спичечный коробок и спрятал его в карман. Про палатку окуривания, парень слышал уже не один раз в армии. Рассказывали, что внутрь такой палатки бросают дымовую шашку, а потом на пару минут загоняют в неё солдат в противогазах и те у кого неисправен противогаз чтобы не задохнуться должны открутить от маски шланг и взяв его в рот дышать через фильтр.
      Когда весь взвод собрался у палатки окуривания,  старший лейтенант Молоков отдал команду старшине, бросить в неё дымовую шашку. После этого солдаты начали заходить по пять человек внутрь. Всё шло хорошо, до того момента пока не наступила очередь старослужащих; когда они зашли в палатку, оттуда стал доноситься надрывный кашель  и почти все «деды» выскочили наружу без масок, с гофрированными шлангами во рту, плачущие, кашляющие и все в соплях. Командир взвода приказал старшине проверить у них противогазы и тут же выяснилось, что в них отсутствуют клапаны. Молокову совсем не нужны были неприятности по службе, поэтому он, отправив всех на завтрак, построил старослужащих и сказал: «Если вы не хотите пойти под трибунал за умышленную порчу имущества, то к вечерней поверке противогазы должны быть исправны. И благодарите бога, что это обнаружил я, а не командир дивизиона». 
    «Полигон — это не казарма, где все на виду, летом здесь по любому лучше. Вольнее что ли… Свободнее ли, чёрт его знает, но лучше. Взять даже внутренний наряд; в казарме, например, у дневальных минутки свободной нет, да и на полигоне зимой тоже: печку топи, уголь таскай, а сейчас летом – два часа в тенёчке отстоял, ну ещё на кухню с котелками пару раз смотался и всё. Ни подметать, ни драить, ни натирать пол – ничего не надо», –  думал Мишка Быков стоя под «грибком» и  теребя пристёгнутый к ремню штык-нож. Дневалить его назначили на четвёртый день пребывания в летних лагерях. Вместе с ним в наряде были его дружок Генка  Барвенов и пришедший совсем недавно из карантина молодой солдат Толик Черных.  Черных был какой-то не такой как все, и Мишка присматривался к нему с первого дня прихода того во взвод. Вроде ничего особенного в нём не было: невысокого роста, обычное лицо, но вот глаза у него какие-то потухшие что ли – не такие как у всех и он их постоянно прятал, отводил в сторону взгляд.  Да ещё привычка уединяться в свободное время, а здесь на полигоне, бывало, что вообще куда-то исчезал и это было то же странно.
    Находясь в тени под «грибком», Быков, чтобы не скучать, размышлял что неплохо бы после возвращения из лагерей смотаться в посёлок на свидание к кому-нибудь из девчонок с которыми познакомился он в увольнении. Тут его воображение начинало рисовать картины  будущих свиданий и поэтому два часа пролетели незаметно в этих сладких мечтах. Следующие два часа дневалить должен был Толик Черных. В наряд его назначили первый раз, и Мишка, на правах более опытного, при сдаче поста ввёл молодого солдата в курс дела, вкратце рассказав в чём заключаются  обязанности дневального. Черных слушал невнимательно, поглядывал по сторонам, а когда Быков уже собрался уходить, сказал: «Может  покурим?» «Не-е-е, увидит кто из офицеров – накажут. Я покурю во взводе, а ты терпи», – ответил Мишка. «Ты не понял… Давай, травки курнём… Я тут недалеко надыбал одно место где она растёт…» – исподлобья глянул на него Толик. «Зачем мне трава, у меня «Памир» есть. Хочешь тебя угощу – не понимая о чём говорит сменщик, ответил Быков. «А-а-а, ладно, иди…» – с досадой, махнув рукой, ответил Черных.
      Через полчаса был ужин и Мишка с Генкой собрав котелки заторопились на полевую кухню. Выстояв очередь, они на обратном пути совсем немного не дойдя до дневального, увидели идущего навстречу замполита майора Голодного. Зная, что замполит, если ему не отдать честь сделает замечание, а потом будет долго и нудно читать нотации, друзья остановились, а так как их руки были заняты котелками с кашей – вытянулись по стойке «смирно». Черных же стоящий под «грибком» на появление майора никак не отреагировал, Мало того, что не отдал ему честь, он даже не изменил своей позы – остался стоять скрестив ноги и прислонившись плечом к столбу. Увидев такую картину ошалевший от безделья замполит, иезуитски улыбаясь, направился к дневальному. «Смирно!» – скомандовал майор. Смотревший до этого куда-то вдаль пустым взглядом Толик, вдруг перевёл на замполита свои глаза с невероятно расширенными зрачками и зашёлся в приступе смеха: «Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Кому он говорит смирно!? Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!» Улыбавшийся до этого майор, от такой невиданной дерзости сначала побледнел, а затем, налившись кровью до свекольного цвета, рявкнул: «Я замполит дивизиона майор Голодный! Смирно!»  «Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Он голодный! Я тоже голодный! Накормите меня! И бабу дайте! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Дай мне бабу, голодный!» – потянувшись, Толик, ухватившись за козырёк фуражки надвинул её на глаза замполита. «Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Голодный он! С такой рожей и голодный!» – смеялся дневальный. «Что это с ним?» – спросил Мишка у своего дружка.  «Плана обкурился. Он и мне предлагал, говорил, что неподалёку нашёл место где конопля растёт. Я отказался. У нас Чимкенте многие план курят – насмотрелся на них до тошноты», – ответил Генка. «Так вот какую травка он предлагал… – подумал Мишка. – Ничего себе… Хорошо. что я не согласился». Он поёжившись передёрнул плечами. А Черных продолжал смеяться: «Ха-ха-ха! Хи-хи-хи!», – разносилось по палаточному городку.
    Впавший в оторопь от такой наглости майор Голодный поначалу потерял дар речи. Пытаясь что-то произнести, он беззвучно шевелил губами и беспомощно оглядывался по сторонам. Наконец у него прорезался голос и он закричал: «Да он пьян! Пьян на посту! Эй, кто-нибудь позовите дежурного по части!» «Ха-ха-ха! Дежурного по части позовите! Ха-ха-ха!» – смеялся дневальный. «Немедленно позовите дежурного!» – кричал замполит. Но дежурный по части уже сам мчался от штабной палатке. «Этот негодяй пьян! Вы разве не видели это на разводе?» – бушевал Голодный. «На разводе пьяных не было. Да и сейчас от него не пахнет – вплотную приблизившись к Черных, потянув носом сказал офицер. «Тогда он сумасшедший… У него припадок… Я вам приказываю снять его с поста и доставить в санчасть!» – не унимался замполит. «Ха-ха-ха в санчасть! Голодного в санчасть! Хи-хи-хи!» – заливался смехом Черных, когда его двое солдат под руки вели к медикам. 
     Делить оставшееся время до окончания наряда Мишке с Генкой пришлось на двоих. А Толик Черных, у которого через два часа уже вышла из головы дурь навеянная коноплёй, пробыл в санчасти до утра. И несмотря на то, что у него не нашли признаков опьянения, а также психических расстройств, на всякий случай, его перевели в хозвзвод. Солдаты хозвзвода в наряды не ходили и Черных от этого «наказания» только выиграл.
      Время неумолимо двигалось вперёд, пребывание в летних лагерях подходило к концу.  Ежедневные тактические занятия в поле, кроссы, марш-броски, развёртывание антенных полей, забеги по сопкам с катушками телефонного кабеля, имитирование ракетных пусков и всё это под палящим забайкальским солнцем, осталось где-то позади. Последней задачей было подвести итог – сделать то, ради чего выезжали на полигон –  успешно произвести контрольные боевые стрельбы.
     По причине того, что, не только ядерные, но и фугасные боеголовки обладали огромной разрушительной силой, ракеты при пусках на полигоне оснащались учебными головками и могли поражать цели на расстоянии до сорока километров. Но ограниченные размеры стрельбища не позволяли запускать ракеты на такую дальность, поэтому условные цели располагали в десяти километрах от пусковых установок, на самом краю полигона. Точность попадания ракет зависела от многих факторов включая направление и силу ветра, но главным оставался человеческий фактор – расчёт траектории вычислителями. Именно от умения этих специалистов зависел конечный результат.
        Утром,  за несколько часов до стрельб,  Мишкин экипаж получил приказ обеспечить капитану Быстрову, назначенному наблюдателем, связь со штабом дивизиона. Затарившись сухими пайками и водой, два ГАЗ-69 выдвинулись в район где была расположена цель, представлявшая собой опаханный круг земли  диаметром метров пятьсот. Попадание в этот круг считалось отличным результатом.
       Поднявшись на вершину самой высокой сопки в километре от круга, и установив надёжную связь со штабом, наблюдатели стали ждать начало ракетных пусков. Пока капитан рассматривал в бинокль окрестности, солдаты, чтобы как-то скрасить время, устроившись в тени автомобиля и закурив, завели обычный мужской разговор. Любивший поболтать Витя Горлышкин, глубоко затянувшись и  выпустив в лицо Мишке Быкову дым, сказал: «Мне кажется ты что-то не договариваешь. По глазам вижу, что-то было в Хараноре у тебя с девчонками». Быков, чтобы отвязаться от него ответил: «Ты не поверишь было, но на самом интересном месте в двери стал стучаться её бывший не то муж, не то хахаль. И кончилась любовь – завяли помидоры». «Почему? Верю я тебе, у меня однажды то же так было, – произнёс Витя. – Я перед армией в леспромхозе на ЗИЛке работал. “Хлысты” возил с лесосеки на лесосклад. Так вот была у нас повариха Анечка. Красивая, до жути, а там народ лихой, в основном зэки бывшие, да вербованные работали. У всех на неё глаз горел. А она мне улыбалась. Бывало приду в столовую, расцветёт улыбкой и всё старается побольше положить в тарелку каши. А я молодой дурачок, стесняюсь ей слово сказать.   Потом как-то осмелел и говорю: «Ань, поехали на машине покатаемся». И она согласилась. Я прицеп от ЗИЛка отцепил, её в кабину посадил и мы поехали. Едем  с ней, а я думаю: Как же мне к ней подступиться?» А потом, как-то всё само собой получилось; потянулся скорость переключить, да вместо рычага руку ей на коленку положил. Смотрю она ничего, не возражает, даже наоборот говорит мне: «Может, Вить, где-нибудь остановимся цветов нарвём?» Тут я воспрял духом – свернул на дорожку таёжную и вскоре мы оказались на поляне. Вышли из машины – кругом цветы, и я решился: обнял её, целовать стал. Она не противится, а я весь дрожу от нетерпения. Ну думаю: «Сейчас пиджачок расстелю и мы на него сядем…» Постелил пиджак, Аню на него увлёк, а краем уха слышу на опушке поляны какой-то шум, будто там кто-то есть. Поднял голову, смотрю в малиннике медведь стоит в нашу сторону поглядывает. Я девушку за руку, и к машине  потащил, даже про пиджак забыл. А она ничего не понимает, что со мной случилось, почему я вдруг передумал целоваться…  В кабину насильно затолкал девчонку, сам забрался и показываю ей на медведя. Увидела она его и дар речи потеряла. Что-то хочет сказать, но не может». «Врёшь ты всё, Горлышкин», – перебил его сержант Зарецкий. Витя не успел ему ответить, как тревожно запищала радиостанция.
       «Всё, хорош трепаться. По местам! – скомандовал сержант – Сейчас пуски начнутся». И действительно, не успел Мишка надеть на голову гарнитуру, как в наушниках зашипело, а потом раздался голос  Генки Барвенова: «Сопка, Сопка, я Байкал! Сопка, ответь Байкалу». «Байкал, я Сопка. Слышу вас», – нажав тангенту произнёс Мишка. «Сопка, пошли ‘’карандаши”. Принимайте», – сквозь треск и шипенье услышал он голос дружка.  И почти следом за этим, оставляя на небе дымный след, над головой наблюдателей пронеслась ракета. Капитан Быстров, отследивший в бинокль  что она попала в круг, произнёс: «Передавай. ”Карандаш” поставил точку». Так как в дивизионе было две батареи, а в каждой из них по две ракетных установки, то через непродолжительное время над сопкой пролетела следующая ракета, а потом и ещё одна, и каждый раз Быстров произносил одну и ту же фразу: «”Карандаш” поставил точку». Четвёртая же ракета прочертив дымный след  намного левее того места где расположились наблюдатели, ушла за горизонт. «Срочно передавай! “Карандаш” сломался! ”Карандаш” сломался!» – выкрикнул капитан. После продолжительной паузы, сопровождаемой потрескиванием эфира, рация, Генкиным голосом отдала команду: «Немедленно выехать на поиски обломков». Спустившись с сопки, наблюдатели двинулись по следам улетевшего в неизвестность «карандаша».
           Проехав километра три-четыре  они увидели вдали большую овечью отару. Отару пас сидевший на коне старый бурят с загоревшим до черноты лицом.  Помогали  ему крутившиеся вокруг лошади две мохнатые большие собаки.  Когда военнослужащие приблизились к чабану на расстояние двух десятков метров, собаки демонстрируя свои крепкие белые клыки с лаем стали бросаться на автомобили. Бурят, увидев, что в машинах находятся военные, отозвал собак, и капитан Быстров вышел из газика. Поздоровавшись, он спросил: «Отец, мы ракету упавшую ищем. Ты не видел?» Пристально посмотрев на капитана ещё больше сузившимися, чем обычно глазами, чабан, с гневом ответил: «Так это ваша ракета? Хорошо что вы сами приехали, а то я уже хотел милицию вызывать, чтобы искали злодеев! Теперь не надо  – сами нашлись! Шесть овечек убила ваша ракета – упала прямо на отару! Хорошо не взорвалась!» Понимая, что как плачевно может  закончиться ошибка вычислителей, если в дело будет вовлечены милиция, прокуратура, а затем партийная власть, Быстров, занимавший в дивизионе должность заместителя по тылу, лихорадочно думал: «Что же делать? Как выйти из этого щекотливого положения?» Внезапно ему на ум пришла дерзкая мысль, и он, широко улыбнувшись, ответил старику: «Нет, отец, эта ракета не наша – китайская. А что она не взорвалась, скажи спасибо нашим ребятам, что они в воздухе выкрутили взрыватель. Если бы не выкрутили, от твоей отары, да и от тебя остались бы одни ошмётки… Ни, овечек ни тебя. Ты только никому об этом не рассказывай, а то вместо милиции к тебе КГБ приедет без вызова…   Где она показывай…»  По мере того, как чабан слушал, что говорит капитан, его глаза расширялись, а лицо разглаживалось. Когда же  военный закончил свою речь, старик ошарашенный тем, что узнал, собираясь с мыслями, помолчав минуту, спешился и поклонившись Быстрову, произнёс: « Спасибо, тебе, батыр! Пусть осветит твой жизненный путь своею лампой Будда! Спасибо тебе! Я всегда знал, что наша армия защищает нас. Спасибо Будде, что он  не позволил ракете упасть в середину отары, а позволил на самом краешке… Вон она лежит. В награду забирайте овечек убитых ею». Чабан снова поклонился и показал рукой куда-то за овечье стадо. Повернув голову, капитан увидел в метрах пятидесяти  торчащий  их земли, как хвост вороны, стабилизатор «карандаша» и несколько овечьих тушек валявшихся рядом с ней. Чувствуя, что инцидент исчерпан, капитан Быстров, в знак благодарности прижав, руку к сердцу, тоже поклонился старику. А сидевшие в машине радисты, слышавшие разговор от начала до конца, с трудом удерживали смех.
      Через  час на место падения ракеты прибыли автокран и два  ЗИЛка. Быстро погрузив обломки «карандаша» и убитых им овечек, они в сопровождении двух газиков возвратились на полигон. На ужин в дивизионе была баранина с перловой кашей. Утром следующего дня, ракетчики вытянувшись в километровую колонну, без потерь и с чувством выполненного долга выдвинулись к месту постоянной дислокации.
      После трёх недель жизни на полигоне, бойцы соскучившиеся по  прелестям современной цивилизации: душу, тёплому туалету и магазину, в казармы возвращались, как в родной дом. Всю обратную дорогу, Витя Горлышкин уговаривал Мишку. сходить в самоволку и познакомить его с подружками Лилей и Аллой, поэтому время в пути пролетело незаметно.
       Уже на второй день, после возвращения в расположение части, в дивизионе поползли слухи, что жена старшего лейтенанта Садыкова в его отсутствие изменяла с солдатом. Слухам верили, и не верили, хотя почти все знали, что  отношения у старлея с женой были сложные. Свою красавицу жену Лену, которая была на много моложе его,  Садыков безумно любил, но детей у них не было и это накладывало негативный отпечаток на их семейную жизнь. Кроме того Лена, ранее жившая в большом городе, избалованная и изнеженная, привыкшая к театрам, кино, большим магазинам и вниманию мужчин, на декабристку совсем не походила. Она не смогла вписаться в специфические особенности военного городка, и просто чахла и увядала в забайкальской глуши. По этому поводу в семье старлея часто возникали ссоры. Лена упрекала мужа, что он сгубил её молодость и требовала оставить службу. Но просто так взять и уволиться со службы было невозможно. Садыков просил Лену потерпеть, что после Забайкалья они по замене уедут в Германию или Венгрию и там будет совсем по-другому, но молодая женщина терпеть не желала – ей хотелось перемен в своей жизни. И если слухи об измене жены Садыкова поначалу витали только среди офицеров, и их жён, которые сами узнавали всё от кумушек якобы видевшие  входившим и выходившим за время отсутствия старлея в его квартиру  несколько раз одного и того же бойца, то в казарму они просочились после того, как Вите Горлышкину его друг Вася Новосёлов  доверчиво в подробностях рассказал, что пока тот был на полигоне, он закрутил любовь с женой старлея Садыкова. Васе бы помолчать дурачку, и всё быть может затихло и забылось, но желание похвастаться перед приятелем своими любовными похождениями перевесило естественное чувство самосохранения. И хотя Горлышкин обещал, что дальше него  разговор не уйдёт, но как говорится, что знают двое – знает и свинья, и вскорости об этом узнало большинство личного состава дивизиона, в том числе и старший лейтенант Садыков. Знать, что тебе наставила жена рога, да ещё с солдатом срочником, для любого офицера было оскорблением, поэтому Садыков очень изменился: прекратил шутить и улыбаться, стал угрюмый и молчаливый. Всем казалось, что старлей смирился, но это было не так – он просто скрывал свои чувства, и обдумывал как приготовить блюдо под названием месть, которое всегда подают холодным.
        По прошествии какого-то времени, когда уже всё маленько позабылось, старший лейтенант Садыков, перед заступлением в суточный наряд дежурным по части, отключив от розетки аппарат в своей квартире, сообщил на узел связи, что домашний телефон не работает, и попросил прислать монтёра для устранении неисправности.  Узел связи находился в здание штаба и старлей, после развода, без труда отследил, кто из монтёров пойдёт  устранять повреждение на линии. Как он и предполагал, ремонтировать телефон в его квартире, отправился рядовой Новосёлов. Выждав минут пятнадцать, Садыков снял повязку дежурного, засунул в кобуру пистолет Макарова и  отправился следом. Квартира в которой жила семья Садыковых была на первом этаже, замок на двери английский и старший лейтенант вставив ключ, попытался войти незаметно в квартиру, но ключ не поворачивался. Это означало только одно – на замке была нажата кнопка блокировки. Кровь ударила в голову ревнивого мужа: «Убью обоих!» И он крикнув: «Открой, сука!» – стал что было сил, бить кулаками в дверь. Дверь была хлипкой, и если бы она открывалась внутрь, а не наружу, то Садыков бы её выломал. Наконец кто-то подошёл к двери изнутри. Щёлкнул замок и она распахнулась. На пороге одетая в короткий домашний халатик стояла перепуганная Лена. «Что случилось? Почему ты вернулся?» – дрожа от испуга, с трудом выдавила она из себя. Рванув на груди жены халат, так что на пол посыпались пуговицы, и не увидев под ним нижнего белья, ревнивый муж, закричав: «Где он!?» Оттолкнул жену он ворвался в квартиру. Забежав в супружескую спальню, муж увидел в открытом настежь окне убегающего полуголого человека. Старлей скрипнув зубами, выхватил из кобуры пистолет, и выпрыгнул в окно.
       Что произошло дальше, Мишка лицезрел своими глазами. По причине того, что в солдатском магазине из сигарет были только «Махорочные», они с Генкой Барвеновым решили сходить в  офицерский за «Памиром». Как только дружки перемахнули через забор отделяющий территорию воинской части от офицерских домов, то увидели, что навстречу им, петляя словно заяц, в сапогах и чёрных трусах, прижимая к груди гимнастёрку и галифе, мчался солдат. Отставая от него метров на пятьдесят, стреляя на бегу из пистолета, бежал офицер.  Ошарашенные увиденной картиной, друзья открыв рот  застыли на месте. Вдруг над головой что-то свистнуло и послышался звук, будто в бетонный забор кто-то с силой бросил камень. Следом просвистело и стукнуло в забор ещё раз. «Пули…» – промелькнула мысль в Мишкиной голове. Схватив друга за локоть он повалился вместе с ним на землю.  Когда он поднял голову, беглец был уже совсем близко и парень с удивлением узнал в нём Васю Новосёлова, а в преследовавшем его офицере – старлея Садыкова. Старший лейтенант, видимо сообразив, что на бегу тяжело попасть из пистолета в бегущего человека, остановился  и тщательно прицелившись нажал курок. Охнув, Новосёлов, будто споткнувшись упал лицом вниз. Садыков же видимо не ожидавший такого, будто наткнувшись на препятствие опустив пистолет, остановился тоже. Постояв немного, он сгорбившись побрёл назад.
      Убедившись, что опасность быть убитыми не за понюх табака миновала, Мишка с Генкой  поднявшись с земли осторожно направились к неподвижно лежащему ничком на земле беглецу.  Так как Новосёлов был только в трусах, то видимых пулевых ранений на теле не было видно. Нагнувшись, Генка осторожно потряс за его за плечо: «Что с тобой, Новосёлов?» Тот застонал,  поднял голову и увидев что рядом с ним стоят сослуживцы, заикаясь  спросил: «А-а-а г-г-де     Са-са-ды-дыков?»  «Ушёл – ответил Барвенов – А чего он за тобой гнался?» «За-за-застрелить хо-хо-тел –  произнёс Вася. «Ну не застрелил же. Вставай, пока он не вернулся», – встрял в их разговор Мишка. «За-за-застрелил», – не переставая заикаться, жалобно произнёс Новосёлов и ткнул пальцем в левую ягодицу,  где на чёрных трусах расплылось незамеченное дружками пятно крови величиной с ладошку. Спустив с Васи трусы они обнаружили на ягодице местного дон жуана сквозное пулевое ранение. Осмотрев его Мишка и Генка, убедившись, что кость не задета, пришли к выводу, что рана не опасна для жизни, и Вася вполне может передвигаться сам. «Ты нас извини Новосёлов, но ты зря стонешь. Когда мне было десять лет, я съезжая с горки на лыжах упал и проткнул лыжной палкой ягодицу и ничего сам добрался домой. Так что мы тебя перевяжем, а до казармы ты сам доковыляешь. Мы в “самоходе”, нам некогда, да и не интересно в твои дела впрягаться», – сказал Мишка. Но было уже поздно, от офицерских домов в их сторону шёл замполит майор Голодный. Бежать не было никакого смысла – замполит знал всех в лицо. Подойдя, Голодный осмотрев всех придирчивым взглядом, и узнав Генку, как запевалу взвода связи, спросил: «Рядовой Барвенов, что здесь происходит?» Тот молча пожал плечами.
     Дальнейшие события развивались стремительно. Заставив Новосёлова надеть галифе и гимнастёрку, замполит приведя всю троицу на контрольно-пропускной пункт, приказал дежурному по КПП вызвать дежурного по части. Когда оного не обнаружили в расположении дивизиона, майор Голодный побагровел и доложил обо всём подполковнику Байкову. И тут, тяжело проворачивая жернова, закрутилась, завертелась армейская машина.
      В оторванном от внешнего мира военном городке скрыть такое происшествие было невозможно и скоро без всяких следователей и прокуроров все знали всё. Но отцы командиры по всей видимости примерив на себя поступок старшего лейтенанта,(а вдруг такое завтра с кем- нибудь из них случится) решили, что он в чём-то был прав и сор из избы выносить не стали. Вместо того, чтобы отдать Садыкова под трибунал за попытку (пусть и в состоянии аффекта) убить подчинённого, его лишили звания и уволили из армии, чему искренне радовалась Лена. Новосёлов же провалявшись недельку в санчасти, был переведён из узла связи в отделение телефонистов. Но так как ему оставалось служить чуть более полгода, это его не пугала. Мишка и Генка же за самовольное оставление части получили по трое суток гауптвахты.
       Окончив подметать дорожку перед штабом, Генка Барвенов, закурив «Махорочную», задумчиво произнёс: «Смотри, Миш, что получается: Новосёлов балдеет в санчасти, Садыков помирившись со своей бабой уехал в Казань. А мы с тобой за что на «губе» паримся? Даже сигарет путёвых не успели купить». Прикурив от Генкиной сигареты, Мишка выпустив в воздух колечко сказал: «Переживём, Гена! Жизнь то, продолжается!»