ДЕНЬ КОСМОНАВТИКИ.
Военно-Морской Флот с самых первых пусков космических аппаратов – с 1957 года – активно участвовал в реализации космических программ. Специальные корабли измерительного комплекса были одним из звеньев всей системы управления полётами, а многие корабли и суда других классов готовились к спасению приводнявшихся спутников. Не единственными, но важнейшими требованиями к этим кораблям были оснащение их радиопеленгаторами, способными засечь радиомаяк спускаемого аппарата и выдать пеленг на него, радиостанциями необходимого диапазона и кранами грузоподъёмностью, превышающей массу объекта. Не часто, но случалось и им находиться в районах возможного приводнения.
Разумеется, боевые корабли выполняли задачи и по своему предназначению: закрывали районы планируемого приводнения от назойливого внимания кораблей и самолётов вероятного противника. Так было, например, когда «Зонды» после облёта Луны совершали посадку посреди Индийского океана, а прототипы многоразового корабля по программе «Спираль» – близ Кокосовых островов. При этом они готовились и к спасению терпящего бедствие аппарата.
После распада СССР множество кораблей и судов подверглись беспощадному уничтожению. В пылу прихватизаторской вакханалии, преподносимой под соусом реформирования, под нож или на продажу за рубеж как металлолома пустили и корабли «космического флота» – военные и гражданские. Почти все. Им бы ещё служить и служить, но жажда наживы новых властителей и примкнувших к ним старых затмила интересы Отчизны. Резко сократилось и число боевых и вспомогательных кораблей и судов, подготовленных к спасению приводнившихся космонавтов или автоматических спутников.
Деваться некуда. Для устранения созданной загребущими руками бреши командованию ВМФ пришлось привлекать корабли, ранее никогда не использовавшиеся в иных целях, кроме своего предназначения. Среди них оказались и подчинённые мне спецкорабли.
Они имели на борту и радиопеленгаторы, и радиостанции, грузоподъёмность кранов намного превышала вес любого из способных приводняться космических средств. Не удивительно, что в первой половине девяностых я получил задание быть готовым действовать в интересах космонавтики.
Задание есть задание, но, как обычно, главное – бумаги. Великое множество их мы написали и отправили по инстанциям. После бесчисленных утрясок и согласований планов и инструкций наступил самый простой этап – практическая подготовка.
Это не ирония: прибыть в назначенный район акватории, запеленговать радиомаяк, связаться с другой радиостанцией, поднять с поверхности воды груз – обычные дела для экипажа любого корабля. Учесть космическую специфику тоже не составило труда. Не отходя от пирса – девяностые, топлива не хватает на повседневные нужды, не то что на выходы в море, – провели тренировки. Проверяющие из штаба ТОФ оценили подготовку кораблей и личного состава, как хорошую, и отстали от нас навсегда.
Отстать-то отстали, но каждый год по весне, где-то в конце марта - начале апреля, требовали провести тренировки и доложить о том. Тоже не проблема. – Проводим тренировку, пишем отчёт, высылаем его наверх, а потом отмечаем День космонавтики, как причастные к освоению Космоса. Это даже стало традицией.
После одной из таких тренировок – мы её в виде показной проводили в бухте Большого Камня на спецтанкере «Пинега» как раз 12 апреля – было решено не ломать традицию. Тем более, что экипаж во главе с командиром корабля капитаном 2 ранга Роговиковским Сергеем Леонидовичем отлично отработал все эпизоды. Вызванные на борт командиры других кораблей посмотрели на образцовое выполнение поставленной задачи и многое для себя почерпнули. Требовалось закрепить полученные знания.
Предвидя результат мероприятия и исходя из положительного метеопрогноза, – а он оправдался: на небе не было ни облачка, весеннее тепло уверенно подминало под себя остатки зимней сырости и прохлады, – Роговиковский с начальником штаба дивизиона капитаном 2 ранга Толстым Виктором Аркадьевичем загодя распорядились подготовить всё необходимое для «закрепления». И предупредили о планируемом офицеров штаба и командиров кораблей. Не знал о задуманном ими только я. – Служивший со мной с самого лейтенантства и не раз ощущавший особенности моего характера Толстой решил, и справедливо решил, что правильнее и безопаснее будет поставить меня перед фактом, чем предупреждать заранее о намеченном на рабочий день празднике.
Роль вестника и посланца народных масс поручили заместителю по воспитательной работе, которого по-прежнему звали замполитом, капитану 3 ранга Ламанову Владимиру Ильичу. Зам мог любого ввести в искушение нарушить распорядок рабочего дня: кто же из советских офицеров откажет Владимиру Ильичу… Не стал исключением, понятно, и я. Тем более, что впереди обозначились выходные, послеобеденное солнышко сияло, дул тёплый ветерок. Да и давненько у нас не появлялось повода провести время в дружеском офицерском кругу – всё служба да служба…
Устроители праздника облюбовали уже опробованную в деле базу отдыха в бухте Ильмовой – до неё от Большого Камня грунтовкой к югу километров 7-8. Смотрители базы – пенсионеры, отработавшие на большекаменских судостроительных заводах рядом с военными моряками по несколько десятков лет, – всегда были рады гостям в погонах и принимали оплату исключительно «шилом» и прилагающимися к нему консервами из флотского пайка. За столь малую благодарность они организовывали мангал, костёр, свежевыловленную рыбку или моллюсков, а самым «уставшим» предоставляли солдатскую койку в скромном прибрежном домике до полного приведения себя в боеготовое состояние.
Так произошло и в этот раз. Наш авангард во главе с начальником штаба и замполитом, прибыв за полчаса до подъезда остальных празднующих, обнаружил раскочегаренный мангал, расставленные столы, копчёную рыбку и очищенный от последствий недавнего шторма пляж: водоросли, плавник и всякий мусор бесследно исчезли, хотя накануне, как пояснил Ильич, этого «добра» хватало. Разложить привезённые с собой запасы – дело минутное. Осталось отогнать от берега немногочисленные льдины. – Они могли помешать традиционному заплыву в честь Дня космонавтики.
Праздник начался, как и положено в такой день, с тоста за космонавтику. Затем перешли к обсуждению связанных с ней тем. В основном солировал я: курсантом мне посчастливилось немного пообщаться с Павлом Романовичем Поповичем и я с восторгом рассказал о том сослуживцам. – Космонавт номер четыре был непревзойдённым рассказчиком, за словом в карман не лез, с юмором у него всё было прекрасно и перед его обаянием невозможно было устоять. Первый отряд космонавтов – настоящая каторга, борьба за выживание, тяжелейший удар по здоровью и нервной системе – в его рассказах представал замечательной школой мужества, смелости, ответственности и решительности отчаянных молодых лётчиков. Для меня, девятнадцатилетнего парня, жизнелюбие и целеустремлённость космонавта не могли не послужить примером отношения к жизни и службе.
Поведал я коллегам и о другом покорителе Космоса. – С космонавтом номер два Германом Степановичем Титовым мне довелось встретиться много лет спустя, уже командуя своим первым кораблём – сторожевым кораблём СКР-41.
Титов посещал его ранее – в 1962 году. Наш сторожевик, незадолго до визита космонавта вошедший в строй, был последним словом кораблестроения. Тогда его не стыдно было показывать высоким гостям. Герой чётким почерком сделал запись в исторический формуляр корабля в разделе почётных посетителей, пожелав морякам успешного освоения новой техники, здоровья и счастья. Менялись экипажи, но автограф Титова неизменно оставался предметом гордости моряков. К слову, он соседствовал с выражением восхищения кораблём и экипажем другого важного визитёра – Анвара Садата, будущего президента Египта, позже преданного советским руководством анафеме за переориентацию на Штаты.
Через два десятилетия Герман Степанович по делам службы оказался во Владивостоке. О предстоящем его приезде я случайно узнал в штабе флота: подтверждал там допуск к управлению кораблём. Метнувшись в Политуправление ТОФ, узнал у бывших сослуживцев и сокурсников по Киевскому училищу план космонавта. – Его поездка была служебной, краткой, всего на один день, но, как обычно, командование не упустило случая организовать встречу кумира советских людей с тихоокеанцами. С одобрением выслушав рассказ о задуманном мной, политуправленцы по старой дружбе, хотя списки участников встречи уже были свёрстаны, включили меня в какой-то свой.
На следующий день с историческим формуляром – книгой формата А2 – в руках я заранее примчался в Дом офицеров Флота. Терзали сомнения: в списки-то я включён, но как пробиться к космонавту? – Наверняка это будет затруднительно. Неожиданно у входа встретился с его будущим начальником капитаном 2 ранга Цинцадзе Вячеславом Соломоновичем. Знакомы мы были давным-давно – Слава в семидесятых руководил матросским клубом нашей базы. Среди флотских бойцов культурного фронта он был своим человеком и, узнав о моём плане, тут же договорился с устроителями мероприятия свести меня с Титовым.
Герман Степанович сильно отличался от сложившегося у меня под влиянием встречи с Поповичем образа космонавта: ни искромётного юмора, ни заразительного смеха, ни бьющего через край оптимизма. Только сдержанная улыбка, спокойная манера держаться, уверенная речь и отточенные фразы… А как иначе? – Совсем другой возраст – уже пятьдесят лет, высокая должность в Министерстве обороны и погоны генерал-лейтенанта, научная степень, за плечами Академия Генштаба.
О славном прошлом он рассказал в начале встречи совсем немного. Говорил в основном о дне сегодняшнем и перспективах космонавтики и связанного с ней Флота. Да-да, военно-морскими делами Герману Степановичу приходилось много и серьёзно заниматься. – Это он был активным идеологом внедрения в верхи идеи создания и одним из организаторов воплощения в металле до сих пор никем не превзойдённых кораблей измерительного комплекса типа «Маршала Неделина».
В зале сидели только офицеры и Титов обращался к нам как к коллегам и единомышленникам. Новизна темы, глубокое знание её изнутри и эрудиция космонавта, системность и обстоятельность изложения, государственный подход к проблемам захватили слушателей. Вопросов из зала по окончании рассказа поступило много, но время поджимало и ответы последовали всего лишь на несколько из них.
В кабинет начальника ДОФ я со своим громоздким формуляром втиснулся за минуту до Титова. Внизу его ожидала машина, но он согласился на ходу выпить чаю. Тут-то меня и подвели к нему. Герман Степанович, видно, не хотел никаких незапланированных, тем более неслужебных, мероприятий, торопился успеть исполнить намеченное, но, услышав мой спешный рассказ и увидев написанное своей рукой, заинтересовался, что-то даже припомнил из давней поездки на наш корабль. И уделил мне с десяток минут.
Я кратко рассказал ему о боевом пути корабля, его нынешнем состоянии, экипаже, что мы гордимся фактом его пребывания у нас. Последнее было воспринято с юмором. Посмеялся Герой и соседству с записью Садата. – Оказывается, им приходилось встречаться и наяву.
Вторую запись в формуляр с пожеланиями экипажу крепкого здоровья, успехов в военной службе и гражданской жизни Титов сделал тем же чётким почерком, что и в 1962 году. Авторучку – ничем не примечательный «шарик» – отдал мне, сказав, чтобы берёг её для третьей записи.
– Комдив у нас такой сказочник! О втором тосте даже позабыли. – Толстой на правах старинного соплавателя мог позволить себе некоторую вольность.
Пришлось остановиться, а ведь хотелось рассказать, как экипаж с восторгом узнал от меня об общении с легендарным Титовым, как каждый моряк восхищённо читал пожелания космонавта, как ходила по рукам та самая авторучка «для третьей записи в формуляр». Печально, но лет через 7-8 наш корабль ушёл на списание, унеся с собой и формуляр, и прикреплённую к нему авторучку. Наша бригада противолодочных кораблей к тому времени была расформирована и, видно, некому было передать формуляр с бесценными автографами в архив. Хотелось бы ошибиться…
Второй тост – за успех сегодняшней тренировки и доблестный экипаж «Пинеги» и её командира, третий – традиционный «За тех, кто в море!» вызвали новые волны воспоминаний и историй, так или иначе связанных с Космосом.
Офицеры рассказывали, как обеспечивали в Индийском океане приводнения «лаптей» из «Спирали», несли дежурства вдоль трассы вывода космических кораблей в Тихом океане, сколько нервов потратили, отгоняя не в меру любопытных «вероятных друзей». Вспомнили неоднократно виденные необъяснимые явления – моряки были уверены, что наблюдали именно НЛО. Неподдельный интерес вызвал рассказ капитана 3 ранга Лучникова Виктора Михайловича о недавнем проходе НЛО над его кораблём, выполнявшем спецработы у пирса бухты Сысоева, недолгом барражировании объекта над береговыми сооружениями вблизи бухты и тяжёлых последствиях этого визита для электросети посёлка Дунай и всего прилегающего полуострова.
Некоторые офицеры рассказывали о направленных после выпуска на Байконур и в Плесецк однокашниках по училищу и как те стали «сапогами» – носят сухопутную форму, имеют общевойсковые звания, как расставались они с военно-морскими привычками и вживались в армейскую службу. Интересно, что, высказываясь с иронией и некоторой долей высокомерия в отношении «перебежчиков», военморы в то же время с гордостью говорили о том, что само создание и становление Ракетных войск, Военно-космических сил и противоракетной обороны происходило при активном участии флотских офицеров.
Особо нажимали на тот факт, что в России сложилась уникальная ситуация: в течение нескольких лет три главкомата – ВМФ, РВСН и ВКС – одновременно возглавляли выпускники военно-морских училищ, один из которых, главком Ракетных войск Сергеев И.Д., позже стал министром обороны. Тут уж отвёл душу капитан 2 ранга Исмайлов Вагиф Фазилович: командующий ВКС Иванов В.Л. и Сергеев И.Д. окончили то же училище, что и он, – Каспийское. По словам Вагифа, это неспроста, ведь каспийцы – особая, универсальная, категория военных моряков, которым всё подвластно – и море, и суша, и Космос. И никакие подначки не могли разубедить его в том.
Не обошлось и без анекдотов на связанные с моряками и космонавтами темы. Новых никто не вспомнил, но и старые шли на ура. Как всегда, дружно хохотали, слушая широко известную побасёнку о космическом полёте мичмана Иванова с Белкой и Стрелкой: ох, любили офицеры позубоскалить в адрес мичманов. Видимо, наоборот то же самое, но это не вредило корабельной службе.
Когда настроение собравшихся достигло положительного максимума, боевой дух поднялся до готовности к подвигам, а тела под воздействием «горючего» разогрелись до нужной температуры, раздался призыв к традиционному заплыву в честь Дня космонавтики.
В Приморье 12 апреля, конечно, весенний день, снега уже нет, и днём и ночью температура выше нуля, но не сильно выше. В бухточках, закрытых мысами и не задеваемых ветрами и течениями, припай может сохраняться до мая. В Ильмовой, хотя её и не назовёшь сильно закрытой, несколько небольших льдин ещё толклись вдоль берега, не желая уплывать в Уссурийский залив. Вода, конечно, была ледяная. Но традиция есть традиция…
Командир во всём должен быть первым и увлекать подчинённых своим примером. Даже если не хочется увлекать… Мне же очень сильно не хотелось: моржеванием никогда не увлекался, на Крещенье в прорубь не нырял, мог только из сауны на минутку броситься в снег или бассейн с проточной водой. Вид льдин нежелание усиливал, но пришлось превозмочь себя и с диким криком броситься в обжигающе холодную воду.
Остальные не отстали. Впрочем… Вагиф продолжал в одних плавках бегать по пляжу, с дрожью в голосе рассказывая, как ему, уроженцу Баку, чужды увеселения закалённых морозами сибиряков, хотя настоящим сибиряком среди нас был только командир одного из кораблей капитан 2 ранга Орловцев Сергей Петрович.
– Фазилыч, не увиливай! – увещевал из воды замполит. – Ты давно уже не бакинец: сколько лет в Приморье, и жена у тебя местная, и на подлёдную рыбалку ходишь, а там пьёшь холодную водку. Давай к нам! – Таким доводам Исмайлов не мог ничего противопоставить и покорился призыву Ильича.
Всех удивил флагманский связист капитан 3 ранга Смирнов Сергей Дмитриевич – статный, крепкий молодой мужчина. Косая сажень в плечах, румянец на обе щеки, закалён и вынослив, а тут даже не разделся. На возмущение начальника штаба ответил, что не может к нам присоединиться: похоже, заболевает. В это невозможно было поверить, глядя на могучего связиста.
Ни уговоры, ни появившийся в голосе начальника штаба металл – насколько он мог появиться при плавании рядом со льдинами – не помогли. Холод уже пробрал до полного нетерпежа… Для единения коллектива требовались экстренные меры!
– Сергей Дмитриевич, а если комдив даст тебе три дня отгула, нырнёшь? – голос Толстого уже утратил последние крохи металла. – Какой металл, если зуб на зуб не попадает!
– Знаю я вас, Виктор Аркадьевич, завтра все обещания забудете. Только по письменному приказанию! – Алкоголь придал смелости Смирнову.
Дерзкое заявление подчинённого начальник штаба не мог оставить без последствий, но использовал его с пользой для себя: появилась возможность вырваться на минуту из рядов околевающих пловцов и хоть немного согреться. Выскочив из ледяной воды, он пролетел к домику, где мы скинули шинели и куртки, настрочил на листке из записной книжки распоряжение и с ним, поднимая ледяные брызги, примчался ко мне. Делать нечего, посиневшей рукой подписал.
По совести, и Смирнов, и любой другой офицер имели полное право на куда большие отгулы. – Штаб нашего дивизиона был плавающим, размещался на флагманском корабле. Флот не построил для нас на берегу даже собачьей конуры, не говоря о каком-либо помещении для штаба, секретной части и всего остального, что положено иметь в соединении.
Были в такой ситуации, конечно, плюсы, и приличные: штабные наравне с корабельными офицерами получали «морские», «радиационные», питались в кают-компании по нормам спецкораблей. Отпуска у них были продолжительнее, чем у береговых и на обычных кораблях. Срок выслуги начислялся тоже по-льготному.
Однако и минусы не отставали: штормовые готовности на Тихоокеанском флоте не то что не редкость, а скорее, обычное дело и, соответственно, сход на берег всем, и штабу тоже, при них запрещается. Разумеется, на всех выходах в море штабные должны быть на борту – настоящая учёба моряков возможна лишь в море. А сколько поступает сверху указаний что-то исполнить к утру, когда до схода осталось всего ничего… Плюс оперативное дежурство, плюс помощь командирам кораблей и подразделений в срочных делах, особенно в канун прибытия каких-либо высоких начальников и комиссий… Причём никакие отгулы ни законами, ни традициями не предусматривались. В общем, связист исхитрился и, наверное, правильно сделал. Хотя я, например, так не поступил бы.
Добившись стопроцентного участия офицеров в заплыве, – его описание заняло больше времени, чем сам заплыв – «командир на лихом коне» первым ломанулся к костру и прочим средствам «для сугреву». – Плавать дальше значило заработать что-то простудное. Офицеры только этого и ждали и не нуждались в уговорах покинуть ледяную воду. Только Смирнов на какие-то секунды задержался… Так и нырнул позже остальных!
Восстановив утраченную в соседстве с льдинами готовность к подвигу и подняв температуру организмов до способной растопить льды, наша компания ещё пару раз уподоблялась нерпам, шнырявшим в недалёком заливе. Настроение было превосходным, здоровье отменным, возраст – все моложе сорока – в самый раз для успешной службы. Хоть в Космос готовы! На этой готовности и закончили праздник.
В конце апреля штаб планировал мероприятия на май. Всё шло своим чередом, пока не дошли до графика дежурства штабных офицеров в праздничные дни. Толстой собирался назначить их в порядке обычной очереди. Вот тут и припомнился ему День космонавтики: флагманский связист заявил, что решил воспользоваться отгулом и просит его в график не включать.
– Какой ещё отгул, Сергей Дмитриевич?! Что за фантазии у вас?! Вы же не молодой лейтенант! В плавсоставе не бывает отгулов! – Виктор Аркадьевич был поражён: не первый год служить бок о бок, и выясняется, что не знаешь человека!
– Отгул, три дня – тот, который вы мне дали.
– Я?! Отгул?! Как вы могли такое обо мне подумать?! – Начальник штаба был предельно искренен.
– Так вы же сами, Виктор Аркадьевич, приказ комдива об отгуле написали и подписали у него! – Смирнов был удивлён не менее Толстого: как можно забыть столь памятное событие?
– Какой приказ?! Покажи мне его!
Много поразительного видел и читал капитан 2 ранга Толстой за время своей нелёгкой службы, но чтобы такое назвать документом: на смятом листке из записной книжки его же почерком – правда, каким-то нетвёрдым, – было написано то, что он никогда бы по собственному желанию не вписал ни в одну официальную бумажку. Да ещё и подпись комдива…
– Смирнов! Что это?! Вы это называете приказом?! – Из глаз начштаба только искры не летели… – Это же несерьёзно, это же в шутку всё было! Я же помню!
– Виктор Аркадьевич, я под эту, как вы говорите, шутку спланировал поездку с детьми во Владивосток, встречу с родственниками…
Не стал дальше спорить начальник штаба. – Перекроил график, взяв на себя дни дежурства, предназначавшиеся связисту. Когда я, узнав о произошедшем, возмутился вероломством Смирнова, – тоже ведь, подписывая «приказ», всё принимал за шутку – Толстой за него заступился: слово не воробей, а документ тем более. Даже мятый листок… А чувство юмора, похоже, от температуры забортной воды зависит.
Виктор Аркадьевич отходчив и в мстительности не был замечен, но почему-то мне кажется, что неспроста флагманский связист в тот год дежурил по праздникам чаще остальных офицеров штаба. Наверное, потому и приказов в День космонавтики я больше никогда не подписывал…
15.12.2020.