Я помню, как хорошо было раньше. Лежать в доме, где со стен свисала паутина, а в углах были осиные гнезда. Они казались мне домиками фей. Под дощатым полом ползали крысы, а по ночам их тушки раздирали мары* и приходили ко мне. Я думал, что это ангелы, посланные мамой, чтобы я не грустил... Темные тела, белые простыни, мокрые от слез...
Когда падал или резался случайно, мухи садились на мои раны, чтобы питаться сукровицей. Они опускали крылья, и приподнимали свои изумрудно-зеленые брюшки. Я считал, что насекомые навещают меня и пытаются исцелить меня. Когда мама убивала их, превращая в черные пятна около плинтуса, я плакал. Рваные простыни редко высыхали...
Когда мне было совсем плохо, я отрывал конечности у своих кукол, а потом выбегал с ними на улицу в одной пижаме. Ледяной дождь выжигал узоры неприятия самого себя на худой спине. Я выкапывал ямки голыми руками и бережно клал расчлененных кукол в них. А когда мама выбегала на улицу, и брала меня на руки, чтобы принести домой, я чувствовал ее. Ее дыхание, ее заботу... Хоть и не всегда.
Иногда я специально резал себя. И тогда она тоже замечала меня на фоне долгов, цветов и работы. Привкус крови не сравнится с горьким вкусом ее духов. Такое терпкое и холодное... Но такое близкое. Алые пятна, жизнь без скандалов, сломанные марионетки. А кто был марионеткой? Я или мама?
Мы оба. Друг у друга.
Я помню горящий дом. Мишка, захлебывающийся в огне, мама просит собираться быстрее. Я еще сонный, и не хочется никуда ехать... Смотреть, как пылает наше жилище. Это было правда красиво. Балки падали на пыльную землю, дым шел не только из трубы. Но мы уехали.
И я помню это. Думаю об этом на каждом рассвете. Время, когда река желаний никуда не впадала. Когда лица были страшными, все кроме одного. Когда деревья были большими...
*мара - существо из мифологии западной и восточной Европы.