В канцелярии господа офицеры и примкнувшие к ним прапорщики ржуть аки кони. Хотя тема обсуждается очень даже сурьёзная. Разговорились мы как-то с Гущиным о нарукавном шевроне для личного состава. А то, что же это получается, нам постоянно капают на уши, что мы как есть одно из самых многочисленных подразделений ГВМУ, больше нас по штату только батальон обеспечения Военно-медицинской академии имени Кирова в Питере. А тут еще своими шевронами постоянно светят и десанты 45 полка, у них «волчок в чепчике», и охраняющие генерала Романова бойцы из «Руси» «сбледнувшего с лица тигру» на рукавах носят. А нам?
Максим Викторович внёс предложение ротному, тот решил проговорить это сов семи прапорами. И вот в канцелярии завязалась дискуссия. Мелимук так сразу сказал, что, мол, херня это всё, проходил он всю жизнь с нарукавным знаком рода войск и не парился. А все эти тигры, волки и прочая живность от лукавого. Гущин же был за разработку шеврона, для повышения, так сказать, престижа службы в роте. Старшина, Деркачёв и Забродин молчали, им по ходу по фиг. А вот Аркаша Линьков так целую историю рассказал. У них, вишь, в Заполярье на всю техники набивали краской силуэт северного оленя. И не только на технику, но и солдатам и сержантам срочникам на спину бушлатом, чтоб сразу было видно откедова воин.
- Можно придумать нарукавный знак,- вещал Аркаша,- красный круг, например, по краю надпись Главный военный клинический госпиталь имени Бурденко, а на фоне змеи на чаше черная голова Петра Первого.
Товарищи охвицеры ржали так, что полутораметровые стены казармы тряслись.
-Ну почему чёрная-то голова? – сидящий напротив меня за столом Гущин, только что головой об столешницу не бился, - Пётр же вроде не араб?
- Да я ж примерно, - оправдывался Линьков, - можно и цветную голову сделать.
- А только ли срочникам, Аркаш, - хитро прищурился Рассказов, - может и прапорам со сверхсрочниками олешку на спину рисовали?
Линьков покраснел, послал всех в пешее эротическое путешествие, да и ушёл из канцелярии. Среди офицеров роты он на пару месяцев стал «полярным оленем». Прокатили нас, короче, с шевроном.
Жизнь в роте текла своим чередом, а вот после восьми вечера мне звонила Аня. Каждый вечер до отбоя мы болтали. И всё бы ничего, но к концу первой недели нашего общения, вдруг выяснилось, что я, паразит такой, вусоблазнил женщину, а получить положенный постельный бонус что-то не тороплюсь. Все мои объяснения об том, что я два выходных подряд был в увале и теперь мне его не скоро дадут, пропускались мимо ушей. Ты, мол, мужик или где? Первый раз в жизни домогались меня, а не наоборот. Задумаешься тут. Какие есть варианты. Да только один, не пойдёшь же в общаге комнату снимать на час-два. Или ещё лучше, в отделении каком-нибудь свободную палату. Всё что у меня есть это ключи от КПП и кабинета завхоза. А в нём очень даже неплохой диван. Да и шторы на окнах, интим создать. Решено. Вечером приглашаю Аньку посетить меня во ближайшую субботу с дружественным визитом. В начале третьего приезжай на Госпитальную площадь, а я тебя у ворот встречу. К тому времени ПХД закончится, да и ротный, глядишь, разогнав народ в увольнение, слиняет. Санька я задрессировал, чтоб ноги его на 5 КПП не было, сиди в «ленинке», смотри видак.
В субботу в воинских частях парково-хозяйственный день. И у нас тоже, мы ж, вроде, тоже воинская часть. Пусть и маленькая. Нет, в Главном военном клиническом госпитале имени академика Николая Ниловича Бурденко народу служит очень немало, но вот РМО одна. Всего сто рыл. По штату и вовсе семьдесят пять, это я вам как писарь говорю. В апреле, глядишь, уволят в запас дембелей, и придётся всю штатку перелопачивать. Её уже новую, красивую, в твёрдом вишнёвом переплёте, пахнущую свежей типографской краской приволок из увольнения новый паренёк-москвич. У него батя на одной из московских типографий работает. Вот его и отпускают в увалы, озадачив доставанием всяческой нужной печатной продукции. Только это и удерживает лычки младшего сержанта на его погонах. Помимо молодых из Владимира, из ковровской учебки старшина в конце ноября 95 привёз двух сержантиков. Но такое впечатление, что в Коврове порешили действовать по принципу «на тебе ГВКГ, что в войска не гоже». Тупорылые сержантики оказались, от слова совсем. Этот вот, типографский, попал ещё во взвод охраны. Мелимук его так просто «заклевал». Не подумайте, всё в рамках устава, но вот только товарищ «страшный прапорщик» у нас сильно требовательный да придирчивый. Хотя какой другой бы сержант, может быть, от общения с Игорем свет Ивановичем, рос бы над собой да крепчал духом. А этот только в себе замыкался и всё больше тупил. Мелимук уже пару раз подходил к Рассказову с вопросом о разжаловании, мне, мол, такой командир отделения даром не нужен. И ротный, похоже, всерьёз задумался.
На ПХД я уходил вместе с Санькой на 5 КПП. И иногда мы даже что-то на территории делали, снег убирали, например. Но по большей части просто сидели за столом, гоняли чаи да слушали магнитофон. Чего корячится, когда вокруг нашего домика и так «марафет». А в два часа я уже прогуливался за воротами, внимательно разглядывая трамваи, подходившие к остановке. НА первом КП уже привыкли, что я куда-нибудь бегаю по приказу ротного, поэтому выпустили без проблем. О, а вот и долгожданная.
- Привет.
-Привет.
- Пойдём?
-Пойдём, - проходим через КПП и по большому парку топаем к новой кардиологии.
- А тебе очень форма идёт, - и меня награждают смачным долгим поцелуем. Вот уж никогда не задумывался, идёт мне форма, али нет.
В завхозовском кабинете, усадив Анну на диванчик, я взялся выдрючиваться:
-Вино какой страны вы предпочитаете в это время суток? – и открываю дверцу шкафчика, что у нас играет роль бара.
- Иди сюда. Я тебя предпочитаю, дурачок, - на такое и ответить нечего, надо выполнять. Как я умудрился раздеть Аньку, при этом раздеваясь сам, я и не упомню. Эта женщина сводила меня с ума. Своим замечательным телом, новым для меня запахом, нежностью и напористостью одновременно. Она знала, чего хотела, знала, как это получить и не стеснялась говорить, а где-то даже и направлять меня. Знала как меня, молодого да глупого, возбудить на новые сексподвиги. Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Мои ладони всё ещё блуждали по её телу, губы всё ещё ласкали большую мягкую грудь, но мы уже просто лежали на диване, обнявшись. Нам было хорошо.
Стоим на крыльце КПП, выходящем на Новую дорогу. Меня нежно целуют в нос.
- Ты когда в увольнение пойдёшь?
- На следующую субботу запишусь, в четверг вечером буду знать и тебе скажу. Ты же позвонишь?
-Конечно. Ну, всё, пока, - как же отпускать не хочется.
Всякий вечер у меня в канцелярии телефон занят. То Пашка-сержант продаёт кому-то участок в Подмосковье с домиком из бруса, то владимирскому молодняку кто-то из родных названивает, то вообще какие-то «солдатские матери всей Владимирской области». Но чаще, конечно, с восьми и до отбоя я «вишу» на телефоне. Хотя бы поговорить с Анной, раз нельзя потрогать. Заодно и договоримся на субботу. Что же она там придумала? И будет ждать меня в начале четвёртого на второй, дальней, платформе Болшево. Как только, так я сразу.
- Рота, отбой, - орёт дежурный.
- Иди спи, ты мне нужен свежий в субботу,- заботится Анютка, однако.
- Хорошо, сейчас пойду, пока.
-Пока, - в трубке короткие гудки. Пойдёшь тут спать, как же. Виталий свет Игоревич, майор наш замечательный, реферат приволок. Аж на целую тетрадку. Да пачку бумаги. Мол, нарисуешь рамки, и напечатаешь. Ему, вишь, в академию сдавать. Хорошо хоть подчерк у среднего Мелимука разборчивый. Почему среднего? Да, потому что появился в ГВКГ и младший, Сергей. Учился Серёга в Вольском училище тыла, да отчислили его за что-то. Теперь до осени у нас в роте на контракте, а трудится на вещевом складе. Классный парень, весёлый и рас****яйский, прям как мы. А Игорь Иванович, напрягая все свои связи, пытается его в училище восстановить. Много лет через потом, я с удивлением узнал, что этот товарищ все ж таки закончил военное училище, служил какое-то время, а потом, резко забив на военную службу, ударился в шоу-бизнес. И таперича и композитор, и музыкант, и ведущий, и судья игры «Крокодил» на Муз-ТВ. Во как!!!
Стучу на пишущей машинке майоров реферат. Время с мелимуковым творчеством летит незаметно. Двенадцатый час уже. Не, хватит, спать пора. И тут звенит телефон.
- Рота обеспечения…
-Будьте добры, позовите к телефону такого-то, - ага, один из молодых владимирских инженеров-электроников.
-А вы кто? – спрашиваю.
-Я из комитета солдатских матерей.
- Так и дайте поспать солдату, время полночь. У нас с 22-00 отбой. Да и спят они, молодые, в закрытом кубрике, - и это действительно так. Пока не уволятся дембеля, молодняк из карантинного кубрика и переводить некуда. Все кровати заняты, - завтра утром звоните, с половины восьмого до девяти, пока он на работы не распределён. До свидания.
Вешаю трубку и иду к себе в «Хилтон». Пора баиньки. Почему «Хилтон», об том история умалчивает, но так обзывают уже не одно поколение солдат единственный кубрик на первом этаже роты. Да он и маленький совсем, всего на десяток коек. И одна из них моя, чтоб поближе к канцелярии.
А на утро всё то же самое. Проверки, разводы, приказы, рапорты, телефонные звонки. Рассказов, когда сидит у себя в кабинете, трубку всегда сам берёт. Вот и в этот раз с полчаса с кем-то общался, а после вышел мне мозг выносить. Ты, мол, чего так грубо разговаривал с комитетом солдатских матерей. Нормально, отвечаю, разговаривал, и не со всем комитетом, а только с одной его представительницей. Да и не буду я солдата будить в полночь, ладно б ещё родители звонили. Вроде отбрехался.
- Товарищ капитан, я вообще не понимаю с чего вдруг загоношились все эти солдатские матери и родители нашего пополнения владимирского. Что эти придурки домой такого пишут? Чего уже у нас не служить-то?
- Да хрен их знает. Может они через одного Коробицины. И всё-таки будь повежливее.
- Слушаюсь.
Сафоновский дятел Дима Коробицин, это уже притча во языцех. Работает Дима на лифту в новом хирургическом корпусе. Развозит четыре раза в день пищу по девяти этажам, да несколько раз в неделю – аптеку. Ходит и вовсе в хирургической «зелёнке» и мягких кожаных тапочках. Живи себе. Но в глубине души Короба крутой спецназовец, разведчик и диверсант. И ежели маме домой Дима пишет, как ему в госпитале служиться тихо и спокойно, то одной его знакомой девушке в Сафоново летят совсем другие письма. Рота при госпитале это всего лишь прикрытие для самого засекреченного спецназа в Вооружённых Силах. В Москве Дима появляется только для того, чтобы передохнуть между командировками в Чечню. А в командировках наш дятел изничтожает «духов» десятками, льёть кровь свою и чужую, теряет боевых друзей. Фантастом бы ему заделаться. Вся беда в том, что однажды эдакое письмицо, начинавшееся словами «Пишу на сапоге убитого друга…», попало в руки к матери той самой девочки. А Сафоново город небольшой, все друг друга знают. И вот мадам Коробицына бросает все дела, и первым же поездом срывается в Москву. Увидав на первом КПП вооруженного десантника и как назло проезжающий в это время в ворота автобус со спецназовцами из дивизии Дзержинского, она пытается взять штурмом турникет. Обалдевшие от такого напора кэпэшники докладывают ротному о неадекватной женщине. Её проводят в казарму, и тут она закатывает скандал с истерикой, куда, мол, в какие кавказские ****я отправили её сыночку. Прочитав то самое письмо, Рассказов с Гущиным берут даму под руки и ведут к лифту в новый хирургический корпус. Вот он ваш «одинокий рейнджер». Немая сцена.
Естественно, я перепутал электрички в субботу. Теперь вот несусь как оглашенный от одной платформы на другую. Как я не звездануся на ледяных дорожках, один бог ведает. Вылетаю на платформу и вижу одинокую фигурку на другом конце бетонного парапета.
- АНЯ!!!! – ору так, что аж вороны с галками сорвались в полёт с росших рядом тополей. Подбегаю, пару раз поскользнувшись на замёрзшем бетоне, но не упал ведь, хватаю в охапку. Успел.
И повели меня куда-то на окраину Калининграда. Один я, наверное, обратно и дороги не найду. Во дворе небольшого двухэтажного домика с эркером, меня заинструктировали. Квартира одной моей подруги, говорила Анна, так чтобы не компрометировать её, погуляй минут десять во дворе, со мной не заходи. Потом войдёшь, на площадке первого этажа первая дверь слева. Анька зашла в подъезд, а я взялся круги нарезать по двору, поглядывая на часы. Ага, вот и время. Вхожу. Небольшая однокомнатная квартирка. На кухне за столом Аня. А на с толе, батюшки мои. Бутылка шампанского, морегады разные маринованные, салат из кальмаров. Это что ж это со мной делать будут, раз столько афродизиаков наготовили? Хотя я ко всему готов.
Выпив по бокалу, мы плавно переместились в комнату, на широкий раздвинутый диван. Хошь вдоль ложись, хошь поперёк. В нашем распоряжении был весь вечер, так что устраивались мы на том диване по всякому, лишь бы было обоим приятно. Что мы только не вытворяли. Мои губы исследовали каждый уголок, каждую складочку её тела. И Анькины губы мне доставили массу приятных моментов. Но всё когда-нибудь заканчивается. Аня ушла в ванную, а я с удивлением обнаружил, что прокувыркались мы аж три часа. Ай да мы! Всё хорошее заканчивается, это, похоже, лозунг дня. Моя партнёрша поправляет макияж перед зеркалом, подхожу сзади, нежно обнимаю, положив голову на её плечо.
- А ничего мы так смотримся, - говорю нашему отражению. И тут мне отражение выдаёт:
- Это был последний раз. Больше мы встречаться не будем.
- Почему?
-Тебе всего девятнадцать. Мама твоя никогда не позволит взять меня в жёны. Вот и давай закроем эту тему, - ё-моё, опять кто-то решает, чего там скажет моя мама. Быстро одеваюсь и ухожу. Дверью хлопать всё же не стал, не комильфо, однако. Иду куда-то, слёзы льются из глаз. А потом пришла злость. Попользовалась и бросила, да! Да и хрен с вами со всеми. Устраивайте свою личную жизнь без меня. На платформу я уже вышел злой аки чёрт, с сухими глазами. Внизу живота, там где считают китайцы средоточие жизненной силы человека, у меня крутился холодный чёрный вихрь. Хотелось чего-то сломать, рвать и метать. Ну нет, это уже лишнее. В вагоне электрички уселся у окна и закрыл глаза. Успокойся да продышись, а то лопнешь, пля, от злости.
Качается вагон, стучат колёса глухо… А это кто там на проходе качается? Парочка парней, в чём-то даже малость комичная. Один худой и длинный, реально под метр девяносто. А вот второй ниже его аж на две головы, но в плечах уж очень широкий. Шея толстая в воротнике куртки, борец что ли? И как раз в той стадии опьянения, когда любое море по колено. В таком состоянии ты лучше всех танцуешь, дерёшься и очень нравишься девушкам, как тебе кажется. Вот и эти двое ухнули на скамейку через ряд впереди меня, рядом с молодой шатенкой в белой вязаной шапочке. Она отодвинулась к окну, но «длинный» плавненько так передвинулся по сидению, и уже его рука по спинке скамьи опустилась девчонке на плечи. Эх, ладно, хоть есть на кого злость выплеснуть.
- Лапы от девочки убрал!- встал я со скамейки и шагнул к проходу. Две пары удивлённых глаз смотрят на меня, девулька так и вовсе к окну отвернулась. А что там увидишь, темень уже?
- Чё вылупился? Грабли, говорю, убрал, - надо, однако, форсировать события, кулаки-то чешутся. И главное о последствиях не думать, мне эта драка ох как нужна.
- Парень, тебе больше всех надо, что ли? – длинный встал, за ним и широкий поднялся.
- Пошли в тамбур, расскажу чего мне надо, - головой мотаю в сторону открытой двери. Почему-то одна из створок заблокирована в открытом состоянии.
-Ну, пошли, - пожав плечами, длинный в вразвалочку идёт по проходу, за ним широкий. Тут я поднапрягся. Если кинутся сейчас, в вагоне, то мне будет не так удобно. Но нет, проходят в тамбур. На рожах у моих оппонентов очень интересное выражение, этакая смесь удивления с предвкушением. Какой-то чудак, не самых героических кондиций, сам нарывается на драку. Длинный уже в тамбуре, широкий как раз в проходе. Рвусь вперёд, всем весом впечатываюсь парню в спину. А во мне всё ж 176 сантиметров росту и 80 килограмм весу. Влетаем в тамбур и сносим к стене уже развернувшегося лицом к дверям длинного. Руки у меня заработали что твои вентиляторы. В рожу длинному, по уху широкому. Блин, он мне мешает. Ннннааа. Носком ботинка под коленку. Длинный, паскуда, начинает отмахиваться. С его длиной рычагов ему и кореш путающийся под ногами не помеха. На шаг отхожу назад и бью маваши по нижнему уровню. Нога впечатывается в плечо широкому, отбрасывая его в сторону. А вот теперь, вперёд. Рванулся вперёд, впечатав длинного в стенку вагона. Вот теперь мне твои грабли не страшны. Слева-справа по корпусу. О, кажись попал, парень начинает съезжать вниз по стеночке. Мой апперкот должен был бы ему голову оторвать, но этот чёрт на каком-то рефлексе башку убрал. Мой кулак лишь проехался ему по скуле.
-Лосиноостровская, - прохрипел динамик, и двери вагона открылись. Мои соперники рванули на платформу. Всё-таки я успел прописать широкому смачный пендель. Люди на платформе смотрят с изумлением, в вагон заходит не спешат. Ну и черт с вами. Качаясь, захожу в вагон и плюхаюсь на скамейку. Ох, сейчас отходняк начнётся. Вон уже и руки подрагивают. По спине от поясницы вверх прокатывыатся волна тянущей боли, в затылок как кто толстый тупой гвоздь вбивает. Всегда со мной так после выброса адреналина. Ладно хоть проходит быстро. Закрываю глаза, сижу, откинув голову на спинку скамьи. Кто-то сел рядом. Открываю глаза, а это та самая девчонка в белой шапке. Достала из сумочки платочек, начинает протирать мне физиономию. От ведь, а действительно как-то слева над губой некомфортно.
- Сильно разбита? – видимо длинный меня таки зацепил.
-Не очень. Сейчас приедем на Ярославский, а там на метро до Таганской.
-А чего там, на Таганской?
-Работаю я там, в медпункте. Там тобой и займёмся. Спасибо.
-Да ладно. Мне это нужно было, - снова закрываю глаза.
Вот и он, Ярославский вокзал. Подземным переходом в метро, а там и до Таганской добрались. Там Олеся и принялась за меня. Физиомордию и сбитые кулаки протёрла каким-то резкопахнущим и холодящим кожу раствором. Кулаки просто замазала йодом, а на разбитую губу наложила какую-то мазь и заклеила телесного цвета пластырем.
-Свитер снимай.
-На фига? – удивляюсь я.
-Укол сделаю.
-Аааа, - снимаю свитер, закатываю рукав футболки. В плечо впивается небольшая игла. Вот и всё. Оделся, посмотрел на себя в зеркало, висящее на стене. Ну и рожа.
- Спасибо, Олесь. Пойду я.
Не было никакого желания оставаться, попить, как она предлагала, чаю. Внутри было пусто и холодно. Да ещё была обида на весь женский род. Меньше чем через полчаса я уже слонялся возле ларьков на «Электрозаводской» Взял аж четыре банки моего любимого коктейля «Ром-кола», пару пакетов какой-то мясной нарезки и здоровенную шоколадину с цельными лесными орехами. Иду на свое КП.
Досасываю уже третью банку «Ром-колы», из магнитофона орёть Сергей Лемох. Вот так и надо забываться. В ушах гремит «Кар-мэн», по мозгам бьёт алкоголь. Мыслей в голове нет. Да и не надо. Здесь в армии в плане музыки я стал каким-то всеядным. Чего только нет у нас с Саньком в большом пакете с аудиокассетами. «Кар-мэн» опять же, «Любэ», несколько альбомов Шуфутинского, Вика Цыганова, Таня прости Господи Овсиенко, даже «Чингизхан». Кассету «Чингизхана» я, если честно, купил на Арбатской просто из-за названия, но оказалось, что можно и послушать. Альбом попался на немецком языке, а я страсть как это дело люблю. Ещё классе в пятом батя мне задарил чудовищное порождение советского радиоаппаратостроения стереомагнитоэлектрофон «Россия». Кассетная дека была совмещена с проигрывателем грампластинок, имелись также два пятиваттных динамика. Я тогда собирал пластинки Высоцкого. Ко второму курсу СТЭПа на полке были двадцать одна пластинка «На концертах Владимира Высоцкого», первый альбом «Любэ», пластинки «ДДТ», «Наутилус Помпилиус» и «Бригады С», то что можно было купить в магазине «Мелодия» на улице Ленина. К тому времени в мою жизнь ворвались «Кар-мэн» и «Сектор Газа». Эти уже больше на кассетах.
Закончилась кассета в магнитофоне, закончилась банка коктейля, а мою голову с недружественным визитом посетила мысль. Сволочная всё-таки мысля «А ведь всего пару недель назад, там, в кабинете завхоза, ты с Анькой заставлял краснеть диван…». Ах ты ж, пля!!! Хорошо, что стол у нас на КП крепкий, звезданул я по столешнице кулаком со всей имевшейся дури. Телефон аж подпрыгнул, возмущённо звякнув.
- На фиг, не хочу тут сидеть, - набираю дневального по роте.
- Днявальный по роте, рядовой Мядведев.
- О, Медвежонок, кто там нынче ответственный?
- Капитан Шрубок.
- А где он есть?
-Сразу после вечерней поверки к себе в КЭО ушёл.
- Ага, ну тогда слушай дверь, скоро постучусь, - собираю недоеденное, закрываю КП и топаю через весь ГВКГ в роту. Зря я конечно, по гражданке да пьяный, да допивая последний коктейль. Хотя с другой стороны, дежурный по госпиталю тихо сидит с помдежами в управлении, Шрубок у себя в квартирно-эксплуатационной части, а может и вообще где-то в общаге, дежурному врачу в приёмном отделении до меня дела и вовсе нет. Кругом мрачная мартовская ночь, в окнах корпусов темнота, только горят фонари в большом парке. А вот и он, плац, так его рас так. «Вот он мой Бурденко, в рот его …., вот бегу по плацу, …уй меня догнать».
- Сова, открывай. Медведь пришёл, - стучу ногами в оббитую железом дверь казармы. Хотя вроде всё наоборот. Типа Медведь, открывай, ночной гуляка пришёл. Медведев с удивлением разглядывает мою заклеенную физиономию. Осчастливил наряд шоколадиной да мясной нарезкой, и поплёлся к себе в «Хилтон» спать.
Во время командирствования Мелимука Медведеву крайне не повезло. Стоял он как-то на тумбочке и ответил на телефонный звонок Игоря Ивановича. А тому этот его рязанский, али ещё какой, говорок крайне понравился. И выдал наш «страшный прапорщик» чёткое указание мне, ставить Медведева в наряд по роте через сутки. А каждому вновь заступавшему с ним дежурному на инструктаже разъяснял, что Медведь весь день должен стоять на тумбочке и отвечать на телефон. К работам по уборке казармы его не привлекать. Так бедолажный парень и ходил в наряды по роте, пока Рассказов из отпуска не вернулся. Прознав про такой «закидон» Мелимука, Медведева ротный отправил заведывать хоздвором и теплицей, поощрил так сказать, а в наряды по роте велел ставить не чаще, чем всех остальных.
В воскресенье подъём на час позже, в семь, так что я просил дневальных разбудить меня около шести. Но проснулся сам. Сходил на второй этаж, умылся, оторвал от губы пластырь. Ну, да, класс, не распухла. Так небольшой шрам, авось и не заметят. В роте мне делать нечего, ещё не дай бог Шрубок заявится к подъёму. Вышел из роты и направил с топы к первому КПП. За большими окнами уже свет горит, не спят ребятушки, прибираются. Подхожу к воротам, машу рукой, открывайте, мол. Ржуть засранцы, но створки разошлись. Вышел я на Госпитальную площадь, да и задумался. Куда пойти, куда податься? А пусть ноги сами несут. Спустился к Яузе, перешёл её по Госпитальному мосту, правое плечо вперед, да и потопал вдоль речки. Иду тихонько, никуда не спешу. А куда мне спешить, весь день впереди. Ноздреватый мартовский снег скрипит под ботинками. С утра ещё немного подмораживает, потом весеннее солнце войдёт в свои права и на асфальте появится грязная мокрая каша. Ненавижу слякоть да мокроту. И всех этих мечущихся вокруг москвичей. Ну, блин, воскресенье, семь утра. Куда, куда вы все бежите? Этот вот сумасшедший столичный темп жизни тоже ненавижу. Все вокруг суетятся, несутся, как будто боятся опоздать. Ты просто выпадаешь из городской жизни, медленно и спокойно прогуливаясь. А потом ноги как будто сами ускоряются, пытаясь подстроится под темп пробегающих мимо москвичей. Ну, уж хрен вам, я сам по себе.
Так потихоньку я и добрёл до Москвы-реки. Часа два, наверное шёл, а вон и Кремль виден. Пойду-ка я на Красную площадь. А на площади и не захотел ничего, ни к Ленину в мавзолей, ни ещё куда. Ничего не хочу, от слова совсем. Прошёл площадь насквозь, мимо Исторического музея вышел на Тверскую, да и дальше, ноги в задницу вбивать. Руки в карманах бушлата, чёрная вязаная «пидорка» натянута на уши, ботинки месят подрастаявший снег. Иду и ни о чём не думаю. О, а где это я? Белорусский вокзал. А может всё и закончить здесь? Отсюда год назад моя служба и началась. Электрички до Вязьмы ходят, а уж от Вязьмы до Смоленска есть на чём добраться. «Э, паренёк, совсем сбрендил? Забей на всё и служи, придурок!» Да уж, замечательно сам с собой пообщалси. Хотя всё правильно. Служи, давай, не бубни и не забивай себе голову разной хернёй.
Тут организм взялся напоминать, что как бы и позавтракать не мешало бы. В уличном ларьке на Грузинском Валу мне разогрели кусок пиццы, продали пару толстых сэндвичей с ветчиной и сыром, да литровую бутылку томатного сока. Забрёл я в какой-то двор, уселся на скамейку и всё это богатство зажевал. Эх, благодать! К томатному бы ещё чёрного перцу, молотого, и просто кайф. Посидел, да и поплёлся дальше, куда глаза глядят. И через некоторое время уткнулся в вывеску «Московский зоопарк». О, пойду со зверьём пообщаюсь. И ведь как же хорошо со зверьём. Это не люди, мозг не вынесут. Часа три отдыхал душой, разглядывая всяких мохнатых. В роту вернулся как положено к 18-00, смотавшись ещё и на «Три вокзала» за новой книжкой. Служим дальше.
А у дембелей и вовсе уж весеннее обострение. Квасят, по бабам гуляют, на работу в большинстве своём и вовсе забили. Ротному гайки надоело закручивать, кое-кого, самых раздолбайских, взялся он пристраивать на «аккорд». Двум главным алкашам призыва достался ремонт в его кабинете и канцелярии. Рассказов перебрался в каморку старшины, а вот нам с Гущиным приходилось днями слушать стук молотков и матерщину двух бывших десантников. Им задача была поставлена чёткая, как закончите ремонт, так и пойдёте до дому. Пахали как проклятые, аж до самого отбоя. У ротного в кабинете выгородку делали, за которой он диван собирался поставить, да стены с потолком перекрашивали. После кабинеты должны были и канцелярию перекрасить и побелить. И в тот день, когда канцуха засияла свежей зеленью стен и яркой белизной обновлённого потолка, случилось пришествие в роту нового заместителя начальника ГВМУ по воспитательной работе. Капитан первого ранга, недавно переведённый в Москву с Северного флота, заявился в казарму сразу после обеда. Закрылся с Рассказовым в ленинской комнате, и примерно через полчаса взялся вызывать на беседу всех кто в роте был свободный.
После сержантов отправился туда и, бог весть как оказавшийся в казарме, Серёга Угначёв. Должен бы он был сидеть себе у себя на прачке, но вот ведь занесла нелёгкая. Был тот Серёга коренным москвичом, учился в ГВКГ в медицинском училище. После окончания оного, уж не знаю как, но смог получить документы в военкомате и пробился в управление госпиталя к полковнику Зайцеву с просьбой взять его служить в РМО. Так он оказался в роте, да мало того ещё и «золотым духом». То есть самым первым молодым для призыва наших «дедушек». « Золотого духа» никто не трогал, никто не напрягал, холили, что называется, и лелеяли, пока не пришло молодое пополнение. А там и нас подвезли в феврале. И вот этот Угна заваливает в ленинскую комнату со словами «Сергей Николаевич, можно?» У капраза от такой фамильярности чуть приступ не случился. Но он всё же взял себя в руки и высказал, достаточно спокойно, всё, что он думает о роте материально-технического обеспечения ГВКГ Бурденко и о её командире, который развёл, понимаешь, в воинском подразделении такое панибратство. У Рассказова только, что уши не дымились. При общении с офицерами в роте мы особо и не тянулись, вполне себе сходило обращение по имени-отчеству. Но тут-то всё ж как-никак проверяющий, надо головой думать.
Вскоре очередь и до меня дошла. Стучусь в дверь ленинки, захожу, вытягиваюсь по стойке «смирно»:
-Товарищ полковник, разрешите обратиться к товарищу капитану.
Капраз аж расцвёл весь. Неужто я за сегодня первый, кто по уставу к нему обратился? С улыбкой кивает, давай мол.
- Товарищ капитан, рядовой такой-то, по вашему приказанию прибыл.
-Вот товарищ капитан первого ранга задаст тебе пару-тройку вопросов.
-Из карманов всё на стол, - ничего себе вопрос. Выкладываю перед проверяющим содержимое карманов «комка». Окромя связки ключей да военного билета и нет у меня ничего. Полкан изучаем мой военник.
-Вы что, рядовой, монархист? – ну и чего? Да, лежит у меня за обложкой вырезанные из газеты слова «Боже, царя храни».
-Так, а это кто? Полковник Можаев? – там же, напечатанные на машинке, все нужные мне московские телефоны. Дядья в списке на первом месте.
-Старший тренер сборной России по фехтованию, - отвечаю, - полковник Центрального Спортивного Клуба Армии Можаев Александр Валентинович, мой дядя.
И хватит с тебя, дорогой капраз. Тебе знать не обязательно, что он всего лишь двоюродный брат моей мамы. Дядя и дядя. Проверяющий как-то сразу потерял ко мне интерес, вернул документы с ключами и отпустил. Спасибо, дядь Саш, снова выручил. Часов до шести гостевал полкан в ленинской комнате, а сразу после шестичасовой проверки, повёл нас ротный в Управление. Рассадили в актовом зале, и на трибуну взгромоздился этот самый заместитель по воспитательной работе. И понёс. Фантазии у людей нет совсем, и этот взялся нас пугать Забайкальским военным округом. Вы, мол, тут оборзели в корень, расслабились, пора вам всем службу понять, а на бескрайних просторах России до фига народу, который бы хотел служить в Москве. Пой, ласточка, пой. Хотя вон, Рассказов с Гущиным злые стоят, краснеют да бледнеют.
А проверяющий вошёл в раж, вызвал на сцену к себе одного из дембелей и взялся его пропесочивать. И шапка ушита-отглажена, и бушлат до пупа расстёгнут, и тельняшка на груди видна, и воротник камуфляжной куртки отглажен в стоечку, да и подшива в ладонь шириной и в два пальца толщиной, и ремень неуставной кожаный на яйцах висит. Ну, разве это солдат, вопрошает. А этот придурок, рядовой, мать его, Коновалов из Чебоксар, завсегдатай московских гаупвахт, вместо того чтобы стоять и молчать, огрызаться взялся. Я, мол, службу в ВДВ начинал, потому могу тельняшку носить. Капраз аж слюной подавился. Продышался и заголосил ещё громче и яростнее. Да ещё и часы на руке у своего оппонента разглядел. Я, кричит, полковник себе «Ролекс» не могу позволить, а ты, рядовой, такие часы на руке таскаешь. С молодых, видать, деньги трясёшь. В Сибирь отправлю, с белыми медведями дослуживать будешь. Завёлся и дурной Коновал, также громко голосит в ответ, какой там «Ролекс», это подделка китайская за триста рублей на Арбате купленная. Проверяющий требует у Коновалова военный билет, просматривает и, углядев на последней странице автограф Татьяны Овсиенко, и вовсе заорал благим матом. Солдат, как ты к документам относишься? В мае 95 я сам видел, как Овсиенко Сашке автограф дала. Она проставилась врачам после лечения, как раз в лаборатории напротив кожно-молодёжного отделения, где мы тогда очутились. Я с фурункулёзом, а Коновал то ли с трепаком, то ли с чесоткой, хрен его знает. Выходим после обеда в малый парк, а там как раз исполнительница курит промеж возлияний. Коновалов к ней и подкати, дайте, мол, автограф. И ничего лучше не нашёл, как военный билет подсунуть. Она ему там какой-то цветок нарисовала и расписалась. Теперича вот, полкан бушует. Повеселили роту. Гущин уволок чувашского рэмбу от греха из актового зала. А полкан отпустил нас на ужин, война с проверками войной, а обед по расписанию.
Бля, не дали спокойно вкусить жареного минтаю да с пюрешкой. Только бутерброд себе состряпал, уложив рыбку на смазанный маслом ломоть хлеба, посолил-поперчил, телефон звонит. Дежурный по столовой мне рукой машет, иди, мол, тебя.
-Это дневальный, в канцелярии пожар.
-Чего? Очумели вы там все, что ли?
- Товарищ капитан, разрешите в роту бежать. Дневальный говорит, в канцелярии загорелось что-то, - выражение лица ротного не описать. Вселенская скорбь вкупе с неописуемой нечеловеческой злостью, глазья сверкають, аж страшно. А уж как рожи у аккордников вытянулись. Они как раз сегодня закончили всё докрашивать-домазывать. Бегом лечу в казарму. Ах ты ж мать моя, пресвятая демобилизация. Потолки у нас высокие, сводчатые. И всё в густом чёрном дыму. Дневальный у тумбочки не стоит, а вовсе даже на полу сидит, стоять невозможно. Вы чего, говорю, учудили, на час оставить нельзя, эфиоп вашу мать. Минут двадцать назад, отвечает дневальный, из канцелярии через щели дым повалил. Я, говорит, дверь открыл, а там в углу у окна всё полыхает. Схватил огнетушитель в коридоре и запенил всё. А дым вот стоит до сих пор.
- Окна на втором этаже открывайте. Пусть дым уходит, - сам гусиным шагом пробираюсь под дымом по коридору в канцуху. Да уж, отремонтировали. Угол, куда дембелята свалил краску, лак и прочие банки-инструменты, черным чёрен. Потолок из свежепобеленного стал серо-чёрным, да ещё с вкраплениями ржавой противопожарной пены. Ежели полкан зайдёт в казарму, к нам всем придёт маленький пушистый полярный зверёк. Вышел на плац, стою и тихо офигеваю, не сказать ещё хужей. Притопала рота, выстроились, внимательно слушаем проверяющего. А он нам клятвенно обещает, что не спустит с нас глаз, благо мы всегда рядом, будет следить за состоянием нашей роты. А ведь если со стороны посмотреть, картинка сюр. На плацу с одной стороны казармы перед строем полкан распинается, руками воздух рубит, будённовец, а с другой стороны из окон дым валит клубами. Фух, умотал, наконец.
Осмотрев последствия пожара, Рассказов тоже рубанул рукой по воздуху. К завтрему, чтоб, канцелярия сияла новизной и никаких гвоздей. Его-то отремонтированный кабинет не пострадал. Попыхтели «аккордники» да и вновь взялись за кисточки и валики. Шуршали всю ночь и последствия пожара устранили. Ну, очень ребятишкам на дембель хотелось. Один из них домой с собой и беременную медсестричку увозил. Так-то вот.
В первые дни апреля в Москву пришло тепло. За пару дней сошёл снег, яркое солнце грело землю. Мы повылезали из бушлатов, но шапки на кепки старшина менять отказался, приказа по гарнизону нет. А на дворе градусов 12-15. То ещё удовольствие, целый день под жарким солнцем в зимней шапке. До 15 апреля ротный поувольнял всех дембелей. Пашка уходя, отдал мне свой полевой ремень. Теперь не надо таскать в кармане кусок шинельного сукна и пасту ГОИ. Пряжка на ремне покрашена зелёной краской. Рассказов взялся перелопачивать штатку, распределять людей по взводам, присваивать звания и всё такое прочее. А для меня это куча работы. Рапорта, рапорта, рапорта, да ещё и новую штатку красиво оформить, чертёжным, понимаешь, шрифтом. Жонглирование должностями коснулось и меня.
- Ты у нас где?- вопрошает ротный.
- Санитар медицинского взвода.
-Ага, переводи себя в эвакоотделение, а сюда в медицинский мы сейчас кого-нибудь засунем.
Гляжу в штатку, в эвако три санинструктора по шатут и два санитара. Санитаром быть не хочу, и так уже целый год им записан, хочу быть владычицей морскою…тьфу ты, санинструктором. Так в рапорте и напишем. А за окнами буйствует весна.