(что ни человек то гвоздь в гроб режима)
...
Руслан - машинист, водитель локомотива «Минск-Орша» и обратно. Человек с чистым и незамутненным взором. На работе он - главный, а дома - главная его жена, Юлия. Так и живут. Дети есть. Вернувшись с рейса, он пошёл в магазин, что неподалёку, купил банку водки и направился к любимой и единственной. Ей он подчинялся беспрекословно и не то чтобы смирился, в скорее даже получал удовольствие от роли подкаблучника. Это же не электропоезд. Это его баба, законная жена. Других руководителей ему не надо. И слава богу. Он, конечно, протест поддерживал, но больше дома за столом, под рюмашку, обнявши тёплый как паровоз стан. Порой даже в жар бросало от нетерпения. Топка разгоралась медленно, но зато надежно. Он любил свою работу - так совпало. В тот злополучно-злопамятный день навстречу ему прямо по тротуару нёсся микроавтобус без номеров. Руслан отскочил в сторону и заорал вслед бусику благим матом. Бутылка была в рюкзаке и поэтому он для ясности еще и присугубил свои слова понятной одному ему семафорной жестикуляцией, используя обе руки подряд. Он потом часто эту ручную «гимнастику» в камере показывал, хотя так и не поверил, что за движение рук мозг отвечает. Человек инстинкта в борьбе за самосохранение. Автобусу регулировщик не понравился и Руслана упаковали, хоть он и просил разрешить сделать ему глоток. Делов у него было непочатый край, а сама непочатая так и осталась нетронутой в рюкзаке, о чём он горестно вспоминал.
- Гады, даже хлебнуть не дали. Сами, суки, выпьют. Сволочи. Я теперь выходить на марши буду. Юля, конечно, будет против, но думаю, уломаю.
Лет ему где-то под сорок и был он то грустен то весел.
Пашка знал всё, но при этом был крайне заядлым курильщиком. В первые же часы своего пребывания в кутузке он, как таракан, облазил все щели и потаённые места в камере в поисках сигарет и спички. Последнюю он почему-то называл «щелкунчиком».
- Я и от лампы прикурю если надо
Некоторые насмехались над его усилиями, но он был маньяк со стажем в этом деле и в конце концов выудил папироску. Доказал всем и в себе не усомнился. Сразу видно - опыт не пропьёшь. А опыта, судя по крестикам на пальцах, Паше было не занимать. За свободу он с детства, на маршах с самого начала. Режим ненавидит и жизнь для него - борьба с перерывами на обед. Умеет соблюдать.
Айтишник Юра лежал на нарах и вспоминал про девушку Настю. Всё сожалел, что нет её рядом и в натуре от этого разлучения он пребывал в постоянных муках. Даже где-то меня своей проникновенностью зацепил. Хотя и не навзрыд. Взяли его на Пушкинской. Там всегда заваруха. Хороший парень. Умный. Встанет с нар и про Настю, про свою ненаглядную и только затем к обличению режима. Как говорится, от любви до ненависти один шаг.
Артем, он рабочий по стяжкам. Балагур, одним словом и не пацифист. Глазенки узкие, хитроватые и пронзительные. Умеет он ими слушать и вещать. Осторожен, хотя и не уберегся в этот раз. Белорус как есть.
Игорь - высокий студент. Он с верхнего яруса ноги сразу почти что на пол ставил. Удивительное создание с заплетенной косичкой. Человек-противовес. В дискусси горяч и молот. Тоже на Пушкинской попал. В автозак замели одним их первых. Каланчу же издалека видно.
Петр здесь по второму разу. Он все знал и по обыкновению отсыпался. Молодой парень, лет двадцати трёх и достаточно белобрысый. С «Велкома».
Валера - упаковщик с «Евроопта». Шел с женой и решил цветы возложить к мемориалу Трайковского. Там и взяли. Ему - 15 суток, жене - 30 базовых. Дома - трое малолетних, поэтому жонку отпустили.
- Ты, что? Несовершеннолетний?
Это я Андрюху об этом спросил. Уж больно молод и книжку по физике читает. Да ещё в очках. На босу ногу.
- Нет, в Польшу готовлюсь уехать. Язык подучу и уеду. Можете мои очки попробовать, если почитать че надумаете
Я испробывал. Ниче в тумане не видать. Далековаты буковки и прыгают как мелкие вошки. Не моего размеру. Сеньк’ю.
Ребята все как на подбор. Прямо с передовой и снова рвутся в бой.
Их в тот день на Баранки отправили, а меня в камеру 24 перевели. Я с ними хотел, но не судьба. Зато каждый высказаться смог. Мне понравилось, что слово брали по очереди и никто никого не перебивал. Слушали, внимали с уважением и давали высказаться. Очень культурные люди сидели в камере под номером двенадцать.
Один я просидел недолго. Крики слышал на ломаном английском, но издали. Потом сказали, что в дальней камере эфиоп уже как полгода на высылке сидит и никто за ним не приезжает. Вот он и кручинится неугомонный. Родина его не вызволяет, Беларусь выдворяет, а охранник слово английское выучил за это время. Fuck you, называется. Так они и беседуют промеж собой . Но это к слову. Не повезло оказаться эфиопом в Синеокой.
Целей я себе поставил несколько: сбросить вес (благо кашу я с армии не очень потчую), начать читать, ну и выйти отседова малой кровью. Если начнут прессовать - уйти в сухую голодовку и требовать консула.
Ну а теперь меня снова перевели в следующую камеру. Номер я не запомнил. Номера там все одинаковые, а люди разные. Мне вот, думается, так в войну было - когда вдруг самый разношёрстный народ объединился во имя одной цели. Опять мою фамилию на выход кличут. Значит на Жодино. Вывели, выстроили, обматерили, увели всех, а меня оставили. В ЦИПе на Окрестина. Началась отсидка. 10 дней впереди. Это не много. Не лет.