"Шик-Блеск...!"
(О малом Лебедеве, композиторе Касьянове и его семье.)
Ниже Очапного и вверх по реке Китмар расположилось Малое Лебедево. Оттуда видна очапновская церковь, бывшая в пошлом приходской для нескольких деревень: Малого и Большого Лебедева, Чернышихи, Ташлыкова и сгоревшего Коскова. (Их жителей крестили в Очапном, туда же ходили на церковные службы). Если идти в Малое Лебедево между рекой и Лисьями - минуешь Выползово - плоское место с холодным озерцом , а потом и Жерновки . Жерновками называлось грибное место, где лес почти доходит до Китмар-реки. Тут раньше устраивали гуляния, одно из которых даже есть на старом фото 1880-х, на котором можно узнать молодого прапрадедушку Алексея в подряснике, нарядных людей, позирующих среди деревьев. Рядом располагалась водяная мельница, а теперь растут раскидистые ветлы. Мельница эта иногда видна ночью, хотя бревна ее и она сама давно сгнили.
Малое Лебедево принадлежало помещикам Касьяновым. Наши семьи издавна, на протяжении более полутора веков, связаны удивительной, переходящей в родство, дружбой, вспыхивающей в разных поколениях. Александр Егорович Касьянов, выходец из простой семьи, за личные заслуги получивший потомственное дворянство и титул действительного Статского советника, должность царского лесничего, был заместителем министра земледелия при царском, временном, а потом и ленинском правительствах. Очевидно, был прекрасным специалистом. В 1918-го году, вместе с красным правительством А. Е. оказывается в Москве и работает там. Но, видимо вследствие голода и волнений здоровье его пошатнулось, ему разрешили выйти в отставку и уехать в родное имение в Малом Лебедеве, которое осталось за их семьей. Там Александр Егорович и скончался. Похоронен он был возле очапновской церкви - той самой... Могила, конечно, не сохранилась, но место ее расположения дедушка мне показал. Отпевал Александра Егоровича прапрадедушка Алексей, который был духовником семьи Касьяновых.
Были у Александра Егоровича сыновья – Василий, Юрий, Сергей и Александр и дочь Мария. Первые трое стали военными. Василий, герой Первой мировой, вместе с Юрием участвовал в Ярославском восстании, после разгрома оба попали в ЧК, но чудом спаслись. Рассказывают, что их семье каким-то образом помогла все та же Бабуся Фая. Василий упоминается в дневнике одной из великих княжон. Есть даже семейная легенда про Василия: когда в Первую мировую он был ранен и попал в госпиталь, где великие княжны служили сестрами милосердия, он подружился с одной из них, кажется, Ольгой. В семье даже говорили, что они были влюблены друг в друга. Василий хорошо играл на скрипке, княжны слушали его в госпитале. Рассказывали о книге, подаренной Василию княжной, с дарственной подписью. К сожалению, она не сохранилась – опасались преследований и то ли спрятали, то ли вовсе избавились от нее. Папа мой ее видел. Василий был расстрелян в 1929-м году. Говорят, он по неосторожности и в силу характера не скрывал от ЧК своей дружбы с цесаревной. Еще Василий, точнее рассказ Василия Александровича о чекистских пытках, упомянут Солженицыным в его Красном Колесе. Мне многое рассказываля тетя Ариша Касьянова.
Юрий Касьянов скончался в тюрьме в 1938-м. Сергей, полковник деникинской армии, сумел эмигрировать за границу.
А Александр Александрович всю жизнь прожил в СССР, стал знаменитым композитором - советским классиком, умер в Горьком в девяносто лет. О нем много написано, немало рассказано. Дома хранятся письма, адресованные молодому Касьянову, из Питера в Нижний. Неизвестные мне дамы воздыхают в этих письмах по «Саше», напоминают ему о совместных прогулках, о его талантливости, о том, как он читал им стихи, и зовут его обратно в Петербург. В Питере, кстати, он учился у композитора Сергея Ляпунова, своего родственника по материнской линии, был знаком со Стасовым, Репиным, Шаляпиным... Близко дружил с Хачатуряном. При советской власти считался обласканным ею, но было не совсем так. Преследования его семьи коснулись и самого композитора - он был арестован и даже сидел. Это скрывали. Официальные советские биографы не знали, или не упоминали о дворянском происхождении Касьянова. Власть, хоть внешне и поощряла его наградами и премиями, но все же часто не давала ходу его произведениям.
Наши семьи дружили, мой папа и Бабуся Фая гостили у Касьяновых неделями. С дядей Сашей жила его сестра, Мария Александровна, для нас – тетя Манюша. Помню ее уже сгорбленной интеллигентной старушкой - маленькая, с упрямым подбородком, в круглых старинных очках. Когда-то она была замужем за известным литератором Василием Комаровичем. Через него лично знала Блока, Гипиус, Анцифирова, Пяста, Ахматову, Лихачева... Последний (Д.С. Лихачев) после смерти Комаровича продолжал некоторые его работы и являлся в своем роде его преемником. Комарович погиб во время блокады, а Мария Александровна, оставшаяся жить в Нижнем, стала профессиональным музыкантом, но всю жизнь посвятила брату, став его помощником, секретарем и импресарио. К моему папе они относились, как к родному внуку. Впоследствии это привело к некоторой неразберихе: спрашивали, кем, в самом деле, нам приходятся Касьяновы? Иной раз ответишь: семья. В другой раз - друзья. И так и так правда.
С ними жила и племянница дяди Саши, Маргарита Юрьевна, которую я звал тетей Манитой. Она была известной художницей, яркой и несколько эпатажной. В частности, фасад горьковского Кукольного театра – ее работа. Они встретились, учась в художественном училище - мой дед, бабушка и тетя Манита. Когда выяснили, что она из тех самых лебедевских Касьяновых - радостно удивились. Сохранилось письмо моего дедушки маме, из Горького в Очапное, где он извещает ее о таком счастливом знакомстве с заново обретенными старыми друзьями-соседями. В касьяновском доме на улице Минина их встретили радостно, как затерявшихся близких родственников, засыпали вопросами про Лебедево, Очапное и Татинец.
У Касьяновых дома еще жил дух старорусского помещичьего уклада. Папа Гена в детстве во всем копировал дядю Сашу. «Гена старается класть пищу в рот одновременно с Ал. Ал.» - писала бабуся Фая в тетрадке «про Гену» - своих дневниковых записках о маленьком папе.
«Ал. Ал. шутит с Геной. Спрашивает – твой папа любит вино? Гена говорит: - «любит.»
Ал. Ал. – «А мама?»
Гена – «нет. Мама любит водку (не знает, что водка крепче, может думает, что как вода)». Чем немало смутил Желю (маму)»
Я тоже был нередким гостем в этом доме, когда был маленьким, а Александра Александровича уже не было в живых. Вспоминаются первые теплые дни весны, наши с папой прогулки по широкой, как старинный пароход, волжской набережной и неизменные визиты визиты к тете Манюше. Из пасхально-праздничного апрельского воздуха мы попадали в тугой полумрак старой квартиры, где пили чай с тетей Манюшей - уже совсем одряхлевшей - и Манитой, которая даже маленькому мне виделась испитой, потерянной но и горделивой при этом. Все в этом доме было старинное - и вещи, казалось, не помещались в пространство квартиры. Тетя Манита, сохраняя вид раненного гения, показывала какие-то свои росписи на досках, а тетя Манюша очень интересовалась моими музыкальными успехами и всегда о чем-нибудь спрашивала; а я немного робел от ее старости, осведомленности и внимательной доброжелательности.
Пасхальные яйца и полосатый Кузя на подоконнике. На подоконник он ходил прямо через стол.
Лет в шестьдесят, в разгар творческой деятельности, Касьянов потерял слух. Способность слышать впоследствии восстановилась, но только частично. Но все же он смог вернуться к работе.
Александр Александрович был не чужд экспериментам. Однажды его уговорили сходить на концерт какой-то рок-группы. Музыканты, очевидно, были не самые профессиональные, но звучали мощно. От мнения "старейшины советских композиторов", как иногда именовали Касьянова в советской прессе, могла зависеть и судьба артистов. Тот выслушал около часа, потом, извинившись, тихо вышел, безуспешно стараясь, при своей видности, сделать это незаметно. На улице его вырвало. Знакомство с современной музыкой этим и закончилось.
"Алкоголизм, как и клептомания, это не болезнь, а распущенность!" - утверждал величавый Александр Александрович.
Когда вечеряли, дядя Саша выпивал рюмку-две (он выпивал ежедневно, за обедом и ужином, исключительно водку, а ел все без соли, даже суп). Он был рассказчик. Жизнь сводила его с разными знаменитыми людьми, он мог поведать много историй. Например, как он увидел в летнем кафе человека в окружении дам, сидящего так, что была видна его открытая щиколотка и отсутствие носков, и как он сам (Касьянов) был возмущен тем, что тот человек позволил этакое неприличие перед дамами. Потом оказалось, что это человек Есенин. Или про хмельные бунинские похождения по Елисейским полям… Или какие-нибудь анекдоты про художников... Про Репина и Стасова...
Чтобы избежать в свое время преследований, Касьянов был вынужден представляться сыном крестьянина. Писал патриотические оперы, которые шли в главных театрах страны и прославили его, как композитора-почвенника: «Степан Разин» и «Фома Гордеев», «Ермак»... Был народным артистом РСФСР, почетным гражданином, кавалером ордена Ленина… Но прямых советских тем дядя Саша Касьянов избегал. Уходил в былинное, волжское. Считался последователем «Могучей Кучки.
Но, кроме того, он писал изумительно воздушные, изящные фортепьянные произведения, прелюдии, скерцо, романсы… Cовременникам он запомнился больше как официальный композитор, автор «Фомы Гордеева» и сложнейших упражнений для студентов консерватории, где вел предмет гармонии. О нем вспоминают, как о высоком, чудаковатом профессоре, тугом на ухо и громогласном скромном барине - рассеянном, добродушном, с особенным своим чувством юмора, сохранившимся до последних дней. Портрет этот можно писать бесконечно...
Портрет этот – А.А. Касьянов в кресле, читающий книгу, - написанный дедушкой в конце 1950-х, путешествовал по выставкам, висел в Касьяновской квартире, когда там были сложные (уже после ухода из жизни А.А. и М.А.) времена, а потом был отдан дедом в нижегородский литературный музей, где и затерялся, то есть пропал и след его, а музей на официальные запросы о местонахождении портрета, отвечает туманно. Впрочем, сохранились несколько этюдов, для этой картины написанных. Александр Александрович позировать не любил, и, дабы чем-то занять себя, изъявил желание читать книгу. Так и был запечатлен на портрете, очень естественном, и, как сейчас говорят, атмосферном. Фото портрета есть в каталогах дедовых работ. Правда, фото черно-белое. А картина выполнена в красных тонах. Есть еще один касьяновский портрет того времени, кисти Маргариты Юрьевны Касьяновой, написанный в более авангардной манере. Там композитор смотрится несколько свирепо, как бы в порыве творческого вдохновения изогнувшись над роялем. Сам дядя Саша называл эту работу несколько надуманной, будто бы на ней изображен не совсем он. На мой взгляд, картина сама по себе сильная и оба портрета хороши каждый по-своему.
Позволю себе, (да простят меня официальные биографы), два анекдота про Александра Александровича, которые помню из рассказов его дочки - тети Ариши. Может быть, пора внести живительные поправки в ставший официальным, с мемориальной доски, образ . Ал. Ал аристократически не терпел ханжества; если чувствовал пафос , то любил разрядить его какой-нибудь выходкой или словом. Не боялся крепких выражений. В последний год жизни Александру Александровичу был прописан постельный режим, что было следствием перелома ноги, который он получил, когда поскользнулся, догоняя трамвай. Возраст был солидный – 89 лет, перелом дал осложнения. Композитор работал в постели. Был назначен специальный уход, приходила медсестра Юля - свой человек в доме. Дома всегда кто-то был: бабуся Фая, Мария Александровна или тетя Ариша… Мария Александровна умела переутомить излишне хлопотливой заботливостью.
Дядя Саша с чувством чихнул. А чихал он по-барски – выразительно громко, с сотрясением интерьеров, от всей полноты себя .
т. Манюша встрепенулась : - Фая! Саша чихнул! Закройте форточку!
д. Саша: – Уймись, Манюша.
т. Манюша не унимается: - Юля, Юля, там Саша чихнул! Он заболевает.
д. Саша: – Манюша, замолчи!
т. Манюша: – Ариша! Ариша, чем ты там занимаешься?! Тут Саша чихнул!
д. Саша: – Заткнись, Манюша!
т. Манюша – Алло! Алло! Это Мария Александровна Касьянова. Здравствуйте… Да вы знаете, Саша –то вот чихнул…
И так далее. Приходят какие-то гости. Манюша:
– А Саша чихнул!
- Заткнись, Манюша, а то я тебе сейчас пёрну! – восклицает композитор.
Уже в самые последние часы, тетя Ариша ухаживает за отцом в больнице. Тот совсем ослаб, не встает и почти не разговаривает. Она расчесала его седую профессорскую бороду и вдруг, засмотревшись на него, говорит: - Отец, какой-же ты все-таки у меня красивый!
Ал. Ал. усмехается: - Шик, блеск, в жопе треск!
Недавно, в период карантинного затворничества проводимого мной в Очапном, я дошел пешком до малого Лебедева, как мы это делали когда-то с дедушкой и тетей Аришей. Обнаружилось, что Малого Лебедева больше нет, а стало оно частью Чернышихи. Почему не наоборот - ума не приложу. Видимо, эпоха снова предпочла лирике прозу. Барский дом я нашел на своем месте. Он обветшал, побурел и выглядел дряхло; будто давно не брился и забыл, кто он. Когда-то там была школа, но теперь дом, словно переживший себя крепкий старик, постепенны чахнет. Здание, вроде, принадлежит сельсовету. По счастью, старинная дубовая дверь оказалась распахнутой. Это соседи, использующие дом, как склад для свои нужд, проветривали помещение. Внутри валялась всякая всячина. Сохранились местами изразцы на печках. В одной из комнат, мое внимание привлек стол, извлеченный из общего беспорядка звонким столбом оконного света. В солнечном луче на столе стоял старый самовар, вокруг которого художественно ждали чего-то забытые окружающим сумраком книги. Сверху улыбалась бунинская "Жизнь Арсеньева". Под ней скучал Лермонтов... Их я забрал и отнес в Очапное.
"Если бы Лермонтов не умер так рано, то Гоголю, Толстому и даже Чехову нечего было бы делать - все бы написал Лермонтов" - делился восмидесятисемитетний Касьянов мыслями со своим братом Сергеем в письме.
Если захотите послушать музыку Касьянова - а я настоятельно рекомендую - найдите пластинку. Или возьмите в фонотеке. На фиреме Мелодия, вышло, кажется, три пластинки. Это чудовищно мало. Но все же они есть. И там большая музыка, где все гораздо лучше, чем можно рассказать.
Шик, блеск. И так далее.
(На фото Касьянов и бабуся Фая)