12.12. 9:53. В мотеле на проспекте Будённого в городе Стрельна качается люстра от жаркой
любви под лоскутным одеялом в клеточку. Из-под него же торчат дырявые носки, покачиваясь, как в
плацкарте.
В это же время пожилая женщина в номере сверху читает пятилетке сказки Сутеева, пытаясь
заглушить этот досаждающий шум. Пятилетка пускает пузыри из соплей, пытаясь лопнуть их языком.
В это же время пекарь из булочной напротив мотеля вышел на тротуар и глазеет на трамвай,
растерянно моргающий аварийными глазами. Снег ложится на черный воротник его формы,
смешиваясь с мукой и перхотью.
И в это же время сержант Иванов, устало вращая полосатым жезлом, обречённо прощается с
завтраком после дежурной ночи, согретым для него за пару кварталов отсюда.
10.12. 22:07 Дальнобойщик Геннадий решается действовать. Он решительно натягивает на
себя дырявые носки и открывает дверь в парадную. И в новую жизнь, Геннадий.
11.12. 7:03 Геннадий мчится по трассе на Санкт Петербург, прихлёбывая пиво из жестяной
банки и с нетерпением ожидая рассвет. «Как в последний раз…» - подпевает он Тиме Белорусских,
прощаясь с родными Апатитами.
11.12. 16:24 Марина завершает свой последний маникюр и решает, что дальше так жить
нельзя. Последней полосой алого гель-лака она подводит черту своей салонной жизни. Вперёд,
навстречу приключениям, а точнее – попутке из бла-бла кара.
12.12 1:06 Аркадий с визгом тормозит у подъезда, распыляя веером пепельную слякоть из-
под колеса. В жёлтом конусе фонаря появляется женщина, она кивает ему, поправляя чёлку рукой с
неправдоподобных размеров ногтями.
- Марина, - улыбнулась она.
- До Питера тыщу триста, - сплёвывает сквозь щель между зубами Аркадий.
12.12. 6:30. – Кирюша, вставай, - суетится бабушка. Часы с железной гирей тикают, как
ошалелые, отсчитывая в ее висках стремительно бегущее время до Кирюшиного концерта. В
прихожей пахнет канифолью; виновница торжества лежит на столике у телефона, отражая в
лоснящемся боку ярко-жёлтый фонарь, беззастенчиво пялящийся в окно с проспекта Стачек.
- Кирюша!!! – взрывается, наконец, бабушка.
12.12. 7:59. Мальчик, упакованный в шубу, шарф, и сползшую на глаза шапку, погружен в
тридцать шестой трамвай. Он дышит носом в черное стекло и норовит языком расчертить
получившееся облачко. Бабушка сердито дёргает его за воротник.
12.12. 8:15. Рыжеватый, неправдоподобно юный водитель Володя с белоснежным лицом рвет
на себя ручной тормоз. На трамвай его рывок не производит впечатления; описав плавную дугу и
изящно вильнув задом, он хищно вгрызается лупоглазой головой в парусиновое брюхо МАЗа,
погружаясь в него едва не до половины. Скрипка летит, как снаряд, глупо сверкая свежей канифолью.
Кондуктор, словно пытаясь догнать скрипку, нелепо перебирает в воздухе ногами. Чьи-то пельмени
дробью стучат по лобовому стеклу.
12.12. 8:16. Тишина режет уши. Володя, прижавшись лбом к рулю, смотрит в окно скучным,
немигающим взглядом. Кирюша впечатался в окно своей мягкой, как тюфяк, в трёх одёжках
фигуркой. Бабуле повезло: она уперлась в Кирюшу. Они медленно вылезают из-за своих сидений и,
перешагивая через разбросанный по вагону тела, шагают к выходу.
Через десять секунд (девять, восемь) воздух порвет ария сирен. Но пока… Пока снег медленно
падает на покорёженный металл. Детские валенки с будничным звуком скрипят по сугробам. Марина
протискивается в дверь покореженной девятки и втыкается каблуками в снег. Семь, шесть – зеваки
бросаются к остановленному движению; пять, четыре – Иванов подносит свисток к губам. Три – Геннадий прыгает на мороз как был, в тапочках. Марина протягивает к нему руку с леопардами и
тиграми на ногтях. Два - Горячая жалость поднимается у нее изнутри, давит комом в горле и
оранжевым светом стелется под веками, пульсирующими в такт вискам. Ну, ну. Иди приласкаю.
Один.
12.12. 9:18. Иванов стукает друг о друга озябшие ноги. Он привычным жестом направляет
жезл на придорожный мотель, советуя гражданам в нем согреться и отдохнуть. Спустя час город
рассосёт внезапно появившийся тромб в одном из его сосудов; через два – он будет пить в кухоньке
чай, поедая пельмешки.