Жить на белом свете хоть и забавно, но иногда совершенно невыносимо. По разным причинам. Разум человеческий в таких случаях трагически недоумевает о смысле бытия, а душа принимается вдруг рваться и путаться, взыскуя воли и покою, однако вместо этого попадает напротив в служенье каким-нибудь музам. Судьба человеческая тогда совершенно переменяется, и спасенья никакого от этого нет. Вот был, допустим, человек белошвейкою и шил гладью, ан глядь – он уж служит Мельпомене и Талии.
Левтолстоя также не миновала участь скорбная сия. Хорошо ещё, мимо Терпсихоры пронесло, хоть и были в юности позывы, ох были! Впадал, болезный, во грех танцованья, и не единожды! С возрастом только отпустило, и на том мерси. Но зато уж в литературу вляпался намертво, хуже, чем муха в кисель. Всё пишет, бывало, и пишет. Истерзается весь, а всё равно пишет. И ладно бы доволен был написанным. Увы. Увы! Как начнёт перечитывать, так прямо чуть не плачет.
« Ну и вот зачем? – молча и горестно возоплял иногда бедняга – За каким, извиняюсь, хреном я такого всякого понарошного наворотил в этой книжке? Разве вот эдак надобно писать, чтоб хорошо вышло? Ах отнюдь же, отнюдь! Неправильная книжка, о нет!»
Очень хорошо Левтолстою воображалось, какою должна быть правильная книжка. Чтобы читательская аудитория, буде таковая отыщется, не смогла в точности определить – то ли это она книжку читает, то обретается в чудесах настоящей жизни – дышит живою лошадью, воробышком порхает, слушает, как печка в доме гудит зимним вечером, любуется в окошко, как снег идёт. О да, снег! Тихим ангелом слетает с небес и на землю ложится так ловко, как никакому слову на бумагу не лечь.
Аудитория так прямо и застынет, околдованная снегопадом, восхищённо посвистывая носом и осторожненько наслаждаясь пресловутыми покоем и волею. А ежели и почует в белом это покое подспудное некое шевеленье из-под сугроба, так сначала и не поверит. Подумает, что примерещилось. И напрасно, кстати. Не примерещилось это вовсе, это к ней кое-кто незаметно подкрался. Во как взорвётся сейчас снежная целина, как выскочит из неё здоровенное волосатое Левтолстоище! «Ага-а-а! – закричит – Попалася!» Аудитория, само собою, откликнется нервически. «Кто это? – пискнет – Что это?» И немедленно услышит в ответ суровое левтолстойское «Сэ муа!» Она тогда - бежать конечно. Бежать, задрав подол и высоко вскидывая зябнущие коленки. Ну да, ну да, как же… Убежишь от такого. Настигнет, навалится, нахлобучит сарынь на кичку, демонически хохоча.
Самым постыдным образом демонический этот хохот вдруг перекочёвывал из воображения Левтолстоя в явь. И громко так, главное… Аж задребезжат в буфете рюмки, с потолков посыплется мелкая белая пыль, а в самоварной трубе зародится небольшое тревожное эхо. Домочадцы сначала весьма пугались, а после ничего, попривыкли. Утешали друг дружку, дескать, не бойтесь, это папенька работают-с.
Левтолстой же, очухавшись от грёз, действительно принимался за работу. Жизнь его, хоть и по-прежнему была невыносимою, представлялась всё же весьма забавною. То в ней найдутся прелестные всякие любовные глупости, то разговор интересный, то лошадь живая задышит, то птица вспорхнёт, то печь загудит, то за окошком возникнет тихое счастие снегопада.