Чего на свете только не бывает. И эту мысль история, которую поведала мне мама, подтверждает. А мама её от бабушки своей, моей прабабушки знавала. Прабабушка из рода мудрого и благородного была, жизнь светлую, как сам кристалл, и поучительную, будто чудесное сказание, в здоровье прожила, историй бездну стародавних, поверий древних, былей разных сказывала, вот и эту маме рассказывала. И я вознамерился сейчас передать её вам, поведать словами мамиными, которые отразились в душе моей и отпечатались на сердце, рассказать всё то, что слышал и как запомнил. И в такой способ продлить достойную внимания светлую и благодарную память о дорогих мне людях, память, из которой можно черпать сокровища долго и с пользой.
Летний воскресный вечер исподволь окутывал утонувшее в тёплой мгле мирно притихшее село своей таинственной поволокой. Закатное солнце безмятежно горя, к горизонту клонилось, и его алые лучи мягко златили нагорную сторону подкрестного купола Преображенской церкви, откуда в благоуханной тишине сладкозвучные плыли молитвы.
Уж сколько раз Макар приходил в эту церковь помолиться, прощения попросить, сердце своё успокоить, но, можно ручаться, ни разу он здесь не встречал вот ту молодую миленькую девушку, которая кротко и задумчиво стояла несколько впереди от него. И впрямь - она была восхитительно мила и скорее напоминала одинокое стойкое растение, чем земную женщину. Фигура этой стройной девушки привлекательная. Глубинный взгляд под чистым лбом. Бледное лицо с алыми пятнами на щеках и удивительно правильные брови. Наряд её был прост, но с безошибочным вкусом покрывал неизвестную уютную жизнь её тела. На ней была одета светлая скромная блузка, темно-голубая, расширявшаяся к низу, длинная юбка, а красивую головку покрывал аккуратный голубенький платочек...
Макару, в его тридцать два года, давно полагалось жениться, завести семью. Но всякий раз, когда он начинал размышлять на эту тему, перед ним отчётливо всплыла картина десятилетней давности...
Как-то в один погожий июльский день в обеденную пору мать отправила его к бабке Гарпине, которая жила не на самой улице, а на отлёте села, передать, чтоб вечером та пришла к ним посмотреть корову, которая со дня на день должна привести телёнка.
Случилось так, что когда широкая, обсаженная деревьями улица, по которой весело шагал Макар, виясь, стала спускаться за село, ему на встречу объявилась женщина. По всему вероятию она была нетутошняя. В те времена часто наблюдались такие захожие. Они странствовали от села к селу. Поодиночке, и несколько человек. Сельчане их называли - странниками.
Женщина, поравнявшись с Макаром, остановилась и спрашивает:
- Звиняюсь, - сынок, а как мне до церкви пройти-то?
Она была небольшого роста, её умные глаза смотрели очень проницательно и даже немножко хитро, но в них было так много чего-то хорошего, располагающего, что с ней хотелось говорить откровенно и без лукавства.
Макар ей искренне ответил и указал рукой дорогу. А после дай да и скажи:
- Люди говорят, что вы, странники, по всему миру ходите, много видите, много знаете, и сведущи во всех делах, и даже судьбу предсказать умеете.
Странница смерила его долгим взглядом, чуть призадумалась, и вскоре заметила:
- За всех, сынок, не поручусь, - и, помолчав секунду, шутейно полюбопытствовала: - а нуте-ка скажи, что узнать тебе приспичило в твои-то годы?
- Мамка говорит, что с возрастом ей становится труднее по хозяйству управляться, - на то Макар ей чистосердечно отвечал, - и что пора бы мне достойную себе невесту поискать, а ей помощницу. - Да где и как?..
Терпеливо выслушав его, женщина пытливо воззрилась в лицо Макара и молодо воскликнула:
- Ах, лукавый его возьми! - каков казак! Вишь чего изволил знать. Затем засерьёзничала, и около минуты насквозь пронизывала Макара загадочным образом. Да так, что у того мурашки наперегонки по телу побежали.
Вдруг просветлела, и, словно по внезапному наитию, добродушно заметила ему:
- Так тут с тобою оченно всё просто. - Знай, близка твоя судьба. Гляжу, на край села ты направляешься. Вот как в конце пути ты в переулок повернёшь, так там её, судьбу свою, ты и найдёшь.
Это было сказано ею тихо, но с такой внушительностью, что у Макара средь зноя летнего мороз по телу побежал. А она сказала, и с этими словами за спину котомку водрузила, и согбенная под узелком к церквушке утомлённым шагом в стоптанных сандалиях засеменила. Макар какой-то миг оторопело ей вслед глядел, затем промолвил про себя: - «А я не верю! Такие небылицы лишь в сказках затейливых бывают» И, махнув рукой, мол: - «Тётя пошутила», намерился продолжить путь. Да странница вдруг обернулась к Макару, секунду помолчала, и молвит так ему вдогонку:
- Верь сердцу своему, слушайся его, оно у тебя, сыночек, бьётся верно!
Макар на сердце руку положил, подумал: - «Оно же бессловесно?». Но всё же в его взоре засветилось нечто похожее на уважение к страннице, а в глубине души как будто невзначай надежды крохотная искра пробудилась.
И он тотчас мысленно поблагодарил незнакомку с котомкой за спиной, а сам продолжил снова весело свой молодецкий путь.
И грезилось теперь ему, что он на крыльях радужных летел за тридевять земель, да в царство тридесятое. Где вдоль тенистых аллей шумели листвой удивительные деревья, росли пышные кусты, там и сям виднелись пруды с лазурной водой. И среди той красоты в чудесном утреннем саду с аккуратными пёстрыми клумбами, залитыми ярким чистым светом солнца, прогуливался он по восхитительным жёлтым дорожкам с невестою своей, которую себе и намечтал. С красавицей такой, какой на всей земле не видывало око. Она так хороша была, как самый драгоценный камень. Восторг и сладкий трепет переполняли его душу, и полностью владели им в минуты те.
И так, во власти чувств сердечных пребывая, не ведая, что с ним творится, он не заметил, как прошёл пустынную улицу и повернул в захолустный окраинный переулок. Как вдруг, почти что в лоб ему, - девочка-подросток! Макар взглянул… и его восторженные мысли запнулись резко, а глаза округлились так, что он стал на сову похож: невзрачная, худая, невиданно худая замухрышка! И лопоухая к тому ж, с запавшими щеками. С невыразительным лицом. С густыми пасмами волос, которые глаза почти что закрывали. Облачённая в какие-то ветхие лохмотья. Чулки у неё, плохо натянутые, морщились гармоникой из-под не совсем ещё длинной юбки. В руках она держала какой-то глиняный кувшин. Главное - вся она никак не вязалась с представлением о малейшей привлекательности.
Мираж счастья развеялся мгновенно, Макар был изумлён: - «Фу ты, прах меня возьми, экая невидаль. Вот так невеста, - воскликнул он в сердцах! И это заморенное дитя моею благоверной будет? Да никогда!»
Всё это наважденье промелькнуло в голове его до того так быстро, что после и сам не понимал, как такая орава нелепых мыслей уместилась в ней за один раз. Видать, всё не иначе как от возраста и крови молодой.
Макару досадно стало на душе, до злости горько, жалко. Побелел, как полотно он, губы затряслись. И вот глаза его, готовые выпрыгнуть со лба, на девочку метнули молнию холодную, заряд презрения безмерный в себя вместившую.
И поравнявшись с ней он обойти её уже намеревался, да видно тот заряд его презрения настолько был силён, что ни в чём невинная та девочка чтоб как-то защитится проворно пальцами руки с глаз отклонила волосы свои и, добросердечно улыбнувшись, кувшин Макару протянула с молоком. И губы её раскрылись слово доброе сказать...
Но в воздухе вдруг появилось ощущение нависшей чёрной тучи. Макар в мгновенье ока побледнел, холодный пот покатился по его лицу, рывком руки он яро оттолкнул кувшин, тот выскользнул из рук дающей, о землю грянул, и тотчас разлетелся черепками, пролилось молоко. А девочка, с приветливой улыбкой на устах, пытаясь удержать в руках сосуд, неловко обернулась, тело её болезненно подломилось, и пало вмиг на черепки. Неистово вскрикнула она, и... стихла.
Макар не числился трусом. И намерился броситься к упавшей, и помочь. Но его словно оглушило самого. На него как будто бы столбняк напал. Судорогой дыхание свело. Он бессмысленным взглядом уставился на девочку, лежащую ничком в крови и молоке. Воздух словно бы заволокло красной мглой. Где-то за поворотом послышался стук конских копыт. Макар, ещё не сознавая, что произошло, рукой оцепеневшей по лицу провёл, всем телом задрожал, и, не понимая, что делает, опрометью бросился бежать скорее прочь, словно ребёнок, преследуемый чудовищем ужасным...
Ах, как он с тех пор терзался, страдал и мучился: «Не зверь ли я?..» Ему покоя не даёт живая рана. Где-то в глубине души невыносимо зудит чувство стыда. До жуткости его переполняло характерное ему чувство сострадания к той девочке, встретившейся на его пути. И в церковь ходит, усердно молится, прощенья у Бога просит. И так который год живёт...
За это время он повзрослел и несомненно был красавцем. Русые волосы густо спадали на плечи. По лицу проступил лёгкий пушок. Обозначилась небольшая бородка. А над верхней губою виднелись тонкие усики. Но несмотря на то, что многим девушкам товарищ он и друг, а ни одной не было меж них, которая пришлась ему бы по душе так крепко, что не грешно и под венец с ней стать, закон принять, и век в любви свой вековать...
А меж тем в церквушке завершающие спеты молитвы. Батюшка достойно восславил Отца, и Сына, и Духа Святого, затем принёс хвалу Богородице. Не торопясь, размеренно окончил молебен. Божьи словеса крепко впечатались в уши прихожан, и, умиротворённые, они неспешно принялись расходится. Благотворная вечерняя свежесть ласкала им просветлённые лица. Солнце уже коснулось небозёма, и постепенно мягкие сумерки соединялись с бархатной тишиной. Сначала поодиночке, потом бисером зажигались на небе рубиновые, топазные, сапфировые звёзды.
Когда люди, раскланявшись один одному, помалу рассыпались в свои стороны, Макар огляделся вокруг и испугался, что та девушка, которая молилась в церкви, навсегда исчезла от него и он теперь скучными годами будет жить без неё. Но счастье было на его стороне – та девушка шла впереди. Что-то в ней было особенное, оно необоримою силой влекло его душу к себе. Он прислушался к голосу своего сердца, и страх тоски и одиночества заставил его поравняться с ней. Гаснущий отблеск дня освещал её лицо, светло-печальное и задумчивое. Макар глянул на неё с восхищением, и его первое к ней слово было таким:
- Славный и красивый выдался вечер сегодня! – Я шёл и вас искал глазами, не находил, а потом подумал, что уже утратил безвозвратно.
Девушка не обиделась, она на миг взглянула на него простыми и трогательными глазами. Макар заметил, что глаза её были чем-то счастливы и светились расположением и сочувствием.
- Я часто прихожу в эту славную церковь послушать хор певчих и заодно помолиться, а Вас здесь доныне не встречал. Зачем же вы пришли сюда, и кто Вы будете, добрый человек? - спокойно он продолжал к ней говорить.
Взоры их на мгновенье встретились.
И в этот короткий миг словно благодатная молния озарила Макара естество, а у сердца как будто голубок тёпленький приятно зашевелился.
- А, впрочем, я и сам не знаю, зачем об этом вас спросил...
В это время у девушки уши запунцевели ярче макового поля, пальцы комкали угол платка. Она вначале застенчиво опустила глаза, затем поклонилась лёгким поклоном, и уже с мягчайшей скромностью молвила:
- Я из соседнего хутора. - А здесь живёт моя дальняя родственница. Иду на долгий срок помочь ей на огородах по хозяйству. Зашла помолиться. Сказала она тихо, а голос её звенел, звенел в ушах у Макара, как малиновый колокольчик. И сердце в груди колотилось. И труднее делалось дышать.
Между ними установился миг тишины. А потом завязалась беседа. Макар с замиранием сердца ловил её каждое слово. Оно, сказанное спокойным голосом, веяло на него невозмутимым покоем. Видимо от того он чувствовал себя несколько веселее чем прежде и сам оживился. Душа Макара пела светло, он ощущал радость в себе и отвагу. Когда они проходили мимо небольшого деревянного дома, вдоль фасада которого рос густой и тенистый садик, в эту минуту внезапно оттуда выбежал крошечный остриженный пудель с умными глазами и звонко залаял во все стороны. Сначала девушка от неожиданности испугалась, шарахнулась в сторону, а после сама над собой рассмеялась. Макар, соблазнённый её смехом, не мог удержаться и тоже искренне рассмеялся самим весёлым смехом...
Так и познакомились - хорошо, славно и просто...
Мало-помалу стали встречаться. Перед Макаром всё более и более раскрывалась нежная душа девушки, способная понять и безошибочно помочь другому человеку, но не требующая за это отдачи себе. Скоро меж ними установились самые приятные, лёгкие и тёплые отношения. И в короткое время их знакомство перешло в самую искреннюю дружбу. Макару с ней было повадливо, да и к дому она располагающее впечатление имела.
Тем временем их светлые чувства крепли и крепли. Совсем скоро они довольно тесно, как бы не своею силой, привязались друг к другу...
Макар оценил редкие достоинства этой чудной девушки и полюбил её! Однажды в один июльский прекрасный день во время очередной встречи, после небольшого молчания он, не в силах сдержать пылающие в нём чувства, робея и смущаясь так начал к Пелагее – такое было её имя - говорить:
- Я Вам хотел сказать... и я уж дольше не могу молчать... я никогда так хорошо себя не чувствовал, как при Вас...
У Пелагеи по лицу мелькнула лёгкая улыбка и тот же час она уступила место макового цвета густому румянцу.
- Ну Бог знает что скажете! – только и молвила она дрогнувшим голосом.
- Да отчего же, - продолжал Макар, - надеюсь, Вы и сами видите, что... я Вас люблю и прошу Вас быть моею женой! Я буду Вам надёжным другом и достойным супругом на целую оставшуюся жизнь!
По щекам Пелагеи скатились две чистые слезы. Она взглянула на Макара до такой степени тепло, что казалось одного движения с его стороны было бы достаточно, чтобы она к нему прильнула навечно всей душою...
По прошествии недолгого времени они повенчались.
И, как подобало по старому доброму обычаю, клятвой священною брак свой скрепили: в бедности и в богатстве, в немощах и в здоровье, покуда смерть не разлучит, всегда быть им, Макару и Пелагее, вместе и не расставаться.
К слову сказать, в день их венчания прабабушка моя в той церкви на клиросе ангельским голосом пела: - «Многая, многая, мно-о-огая ле-е-ета!», пела, превзойдя всех певчих, и даже саму себя. И от её прекрасного пения все в восторге там, сказывают, плакали.
За время от встречи и до венчания меж Макаром и Пелагеей лишь один был поцелуй. Да и то его губы еле коснулись её испуганных губ. Но тогда у неё дух захватило нешутошно. Ей было и стыдно, и хорошо. А счастья так много нахлынуло в душу, что оно и улыбкой засияло на покрасневшем, как мак, лице, и слезами излилось из умилённых глаз...
Макар состоял стрелком в казачьей сотне Туда он поступил с надеждою врагов отчизны усмиряя, понюхать пороху на поле брани, и, может, в праведном бою живот свой положить и тем скорее умирить внутри себя вину за тот злосчастный день, принёсший ему муку. Сотня квартировала здесь же в селе. Село по тогдашним понятиям было большим, около тысячи дворов. В нём находились две православные церкви со звонницами: Преображенская и Андреевская. При церквях существовали две казачьи школы и богадельня. Действовали винокуренный и сахарный заводы. Была своя кузница, корчма. В селе располагался двухэтажный дворец строгих классических форм авторства Джакомо Кваренги, красивый ухоженный парк, библиотека, и обустроенное озеро, по которому рука об руку со своим отражением грациозно плавали прекрасные белые лебеди.
Макар жил с матерью в стареньком, но просторном доме. Имели собственный огород, сад, свою молочную коровку, и живность, что помельче, как рябеньких курей и чёрного петуха. Всего на жизнь хватало им и страждущим перепадало. «Делись с нуждающимися, помогай другим, не сетуй на жизнь, - наставляла сына мать, - и веруй, что сколько тебе чего нужно, столько для тебя припасено на свете»
У Пелагеи было всего имущества, что крест на шее. Она с малых ногтей росла сиротой. С самого нежного возраста была принята вместо дочери дальними отцовскими родственниками, и являлись они ей как второродители, а она им - не просто незаменимой помощницей, а самое главное: ангелом-хранителем. Приданым за ней на их с Макаром свадьбе были её красота и молодость, а также её доброе имя. После венчания она переселилась жить к Макару. Во времена оные было заведено, что девушка после вступления в брак в свой род не идёт, а навсегда переезжает к мужу.
Макаровой маме пришлась Пелагея по нраву. Та своим быстрым материнским чутьём живо угадала в невестке благонравную хозяйку. И не раз, склонившись долу, Богу за всё дарованное сыну счастье хвалу трикратно возносила. И, утерев глаза, в умилении чувств сама с собою рассуждала: - «Если бы этой славной девчурке выпал благодатный удел родиться в знатной семье и получить тонкое воспитание, она без труда могла бы сравняться с любою из самых уважаемых панночек в нашей губернии»
Хоть и не сахаром житьё-бытьё было в те времена, да Пелагея, получивши в дар от природы золотое сердце, и мягкий характер, искусно справлялась с бессчётными превратностями бытия. Она осознавала, что удел всякой благонравной жены - её домашний очаг. Он ей и уютное гнёздышко, и надёжная крепость, и счастье семьи. И пусть в доме Макара, а теперь и в её доме, не было никакого особого убранства, но зато она, довольствуясь малым, наполнила его своим благодатным душевным теплом, и он просто сверкал молодостью, чистотой и порядком. А в приветной горнице, где из икон глядят святые лики и благодатью Божию осеняют, на овальном, из карельской берёзы, столе, за которым они пивали травяные чаи из медного самовара, всегда стоял букетик цветов по сезону. Пелагея никогда не скучала и не тяготилась однообразною жизнью своей. Напротив, она полюбила её всем сердцем, и всё ей было мило и приятно в такой жизни. Иногда случавшиеся, как и у всех смертных, маленькие размолвки Пелагее удавалось улаживать с невероятною лёгкостью. С такой же лёгкостью она о муже заботилась. Хорошо изучив все мельчайшие черты характера, понимала его с полуслова, создавала ему все доступные удобства. Не обделённая женскою мудростью, она хорошо разумела, что семья – всегда есть и будет главная ценность на свете. А потому ей радостно и легко было жить вместе с Макаром, и даже сладко было ему покоряться. С жизнию своею она бы легче рассталась, чем с мужем своим.
И Макар бережно-бережно к ней относился. На добро добром и ласкою усердно радовал жену. Души не чаял в ней. Жизнь свою за неё готов был истеплить он как лампаду...
В один очень погожий июльский день, пред днём Ангела Пелагеи, их семья торжественно готовилась идти в церковь на воскресную службу. Светило солнце, было тепло и безветренно. На небе ни облачка, полное спокойствие и благодать. Пелагея на кухне в берестяных ночвах мыла роскошные свои волосы. Макар удобно устроился на присьбе у окна, обросшего глициниями, безмятежно грелся на солнышке и благоговейно любовался петуниями, флоксами, розами, бархатцами, они во всей красе на клумбах приветливо сияли. Пелагея любила цветы, знала в них толк, и за ними ухаживала с душою в согласии. Макар вдыхал тёплые и мягкие благоухания, наслаждался, и размышлял. В поднебесье звенели серебряные песенки резвые быстрокрылые ласточки. Во дворе на зелёной мураве играли в мяч два весёлых мальчугана, их сыновья четырех лет от роду. Два брата близнецы. Оба, заботливо вскормленные грудью, пригожие здоровячки. Большие шалуны и озорники, но при всём том очень славные, забавные ребята с живыми весёлыми мордашками. Как говорится: сыновья родителям, и людям были милы, и Богу любезны.
Из дома вышла Пелагея и присела возле мужа просушить голову. Солнышко блаженно ласкало лицо. Мягкий ветерок легонько пушил её густые, слегка вьющиеся от природы медового золота волосы, они обворожительно пахли любистком, сообщали Макару запах настоящего счастья. Пелагея, полуоткрыв розовые губы со вкусом лесной земляники, прильнула к мужу. Макар в избытке чувств обнял жену и на минуту глянул в самую глубину её глаз. Щёки у Пелагеи зажглись нежным румянцем, и вся она в тот миг раскрылась как цветок. А уж какой свет излучали её глаза! И счастью их семейному не было предела. Так и сидели, обнявшись, они, исподволь за детьми наблюдая. А те, как и все детишки в их возрасте, со всех ног носились с мячом туда и сюда.
Вот юный Демид, который и в самом деле был отчаянным шалунишкой, нарочно поддал мяч изо всех сил в мамину сторону и хитро вскричал:
- Кто первый подаст мне мячик?
- Вот озорник! - светясь добротой, воскликнула Пелагея. И вскочила не мешкая. Живо играя глазами, отвела по-журавлиному ногу, и попыталась ударить по мячу. Но промахнулась. Дети покатились со смеху. Мама тоже рассмеялась – звонко и нежно, как колокольчик. Затем она приподняла чуточку юбку, так, чтоб не мешала, и, хорошенько прицелившись, шибко поддала ногой по мячу, да так, что тот отлетел далеко в конец подворья. И близнецы тут же припустились за ним. А Пелагея в момент удара не рассчитала силу свою, и резко отклонилась назад, запрокинула голову. И точно б упала. Да тут же вскочил Макар и успел подхватить за плечи жену. Голова её налетела с размаху на подбородок мужа, Пелагея воскликнула и схватилась рукою за маковку. Макар усадил её на скамью, отвёл в сторону руку жены, и пригляделся внимательно, нет ли там ссадины. Но вместо ссадины на голове, ближе к макушке, он увидел еле приметный розовеющий шрам. Он мягко скользнул пальцами по нему, и спросил:
- Милая, а это что здесь у тебя?
Близнецы снова как угорелые носились с мячом. Благоухали цветы. Перекликались ласточки. А Пелагея молчала минуту, другую, сидела, грустно голову опустив. Она была целиком поглощена, всплывшим пред её внутренним взором, давнишним событием. Но вот подняла очи она на Макара, и в них он слёзы увидел.
- Господи! Ангел мой! Счастье моё, да что ж это с тобой? Что? О чём же, о чём это ты плачешь?.. Всё ведь хорошо? Ты посмотри в каком раю мы живём! - допрашивался тот, дрожа сам и целуя за каждым словом её голову и оглаживая ласково и утешительно её плечи, и в его голосе слышалось самое наитеплейшее участие и тревога за жену, так как он хорошо знал, что она человек кроткий, честный, доверчивый и с нежным сердцем.
А Пелагея всё моргает, моргает очами, и всё у неё очи делаются полны слёз. В невесёлые думы свои погруженная, какое-то время она словно не слышала и не видела ни резвящихся близнецов, ни Макара. И вдруг, видно взяв себя в руки, она грудным платком обмахнула слёзы, перевела дух, и упавшим голосом с мельчайшими подробностями передала мужу всю свою историю со шрамом:
- Это произошло, когда мне было пятнадцать. Тетя моя, которая жила в этом селе, позвала прийти приглядеть за коровой на время, пока сама она была занята в поле, там всем селом жали жито и копны метали. Торопились, не дай Бог размокропогодится, сгноит тогда весь урожай. Как-то в обеденную пору, - продолжала рассказ Пелагея, и голос её чуть дрожал, - я подоила коровку, напоила, хворостинкой проводила за ворота на пашу её, а сама налила свежего молока в кувшин и понесла тёте в поле. И когда шла по переулку, то вдруг из-за поворота навстречу мне парень выскочил. Мы с ним почти столкнулись. Он как-то резко на меня и не с добром глядел. Я рассудила, что его необходимо угостить молоком, - в ту пору ведь жара стояла, и, может, пить ему хотелось сильно? И протянувши ему кувшин, намерилась сказать об этом. Но в тот момент с ним непонятно что стряслось. Глаза его блеснули ураганом. Он со всего размаха выбил кувшин из рук моих, и тот на землю полетел. Я попыталась кувшин свой на лету поймать. Но как-то неловко вышло у меня, - как бы журя саму себя, продолжила рассказ Пелагея. - Кувшин упал, осколками разбился. И следом на черепья те упала я, сильно ушиблась плечом, рукою, головой. И больше не помню, что было после.
Очнулась не знаю через сколько времени и вижу, что нахожусь в неизвестном доме, за окном поздний вечер, и незнакомый мужчина мне говорит:
- Ну что, красавица, неужели ты жива?
- А помнишь ли, - спрашивает, - что с тобою приключилось?..
Я принялась припоминать... и постепенно вспомнила, а ему отвечаю:
- Не очень помню - поскользнулась нечаянно, упала?
А он и улыбается.
- Да и как же тебе помнить, - говорит ласково мне этот добрый дяденька, - по всему видно, что ты, - говорит он мне, - человек простой души, да истинной! Это главное. А упала ты не понять от чего да шибко сильно ударилась головой. И плохи бы последствия были, но тебя словно какая невидимая сила от них спасла. Вот ей, той силе, ты своим спасеньем обязана. Верно сказано, что своего пути не обежишь.
- Всю ночь до бела света проплакала я тогда под одеялом, - продолжала говорить Пелагея. - После мне рассказали, что после того, как я упала, по переулку ехал на бричке графский сын. Он подобрал меня, без сознания и еле живую, с окровавленной головой, в молоке да в пыли, и отвёз в усадьбу отца. Там меня потихонечку выходили. Постепенно я совсем обмоглась. Душевно радуюсь и Бога благодарю, что для здоровья всё без последствий обошлось...
Едва голос Пелагеи умолк, Макара сотрясла такая безудержная дрожь, такой силы, что он втянул голову в плечи, сидел и в пустоту глядел, а в васильковых глазах слеза стояла, готовая вот-вот излиться водопадом чувст. Пелагея за крошечную долю секунды почуяла, что с ним твориться что-то неладное... И мигом струнки в ней все напряглись, затрепетали. Пружинки сильно сжались... Как вдруг её сознанье проткнула громовой стрелою мысль... Сердце ухнуло, обрушилось. О, милостивый Боже!.. Вскричала пронзительная ласточка с небес...
Смятение Пелагеи недолго продолжалось. Она сперва порывисто глотнула в себя струю большую воздуха и подержала её с четверть минуты... После взглянула ввысь. Выдохнула, и... И вдруг пружинки нагнетённые с внезапностью спасительно воспрянули...
И, повинуясь веленью всепрощающего сердца, Пелагея простила прошлое. И отпустила. Отёрла выступивший на лбу холодный пот, и чистым взглядом в глаза Макару заглянула. Увидела, как в этот миг покаянная слеза из век его катилась. И поняла она, прочла в его очах, что та слеза Макару сердце от непосильной ноши освободила. И Пелагея, не сводя с него свой светлый взгляд, сидела уютно рядом с мужем, и понимала, что никогда ещё он не был ей так близок, так любим. И чувствовала она себя так хорошо, как словно птице крылья обновились! И улыбалась. И её улыбка на лице Макара отражалась так светло, что, казалось, он весь светился.
Глядела Пелагея ангельской душой сквозь очи кроткие, и глубоко вздыхала, и радовалась, что может так глубоко вздыхать. И открытое женское счастье сверкало на её лице… Вдруг она весёлым искромётным смехом рассмеялась. Свежим, как в мае утро юное после ночного дождика. И звонкий смеха звук свидетельствовал, что случай давний тот не оставил ни капли горечи в её душе. И Макар не успел вздохнуть, как Пелагея в порыве самозабвенной нежности наитеплейше прильнула сердцем своим нежным к сильно бьющемуся сердцу мужа и ну целовать его. И безмерно жаркими поцелуями мало не до удушения его одаровала.
- Господи ты мой, как же мы любим друг друга! – восклицала она, тесно прижимаясь к Макару.
- Голубка моя, красавица моя! – лепетал он, в ответ горячо обнимая жену.
День на редкость восхитительно сиял. Весёлое солнце золотыми лучами согревало благодарную землю, и вокруг всё выглядело счастливым и радостным. На плетне ворковали голубь с голубочкой. Голубь был сизого крыла, а голубочка беленькая, красноногенькая и такая прехорошенькая! Воркуют они и сами с собою целуются. Утешно на это смотреть. Да Пелагее с Макаром не до них. Обняв друг друга в полном умиротворении, они сами ворковали и ласкались, тихо и благодатно всхлипывали в ясной и спокойной радости. И долго бы ещё так продолжалось, да с колокольни тихой церквушки призывно благовестил малиновый звон.