Сёстры Буренковы
1
В соседней комнате тихо. Только что пришла в гости старая знакомая, подруга родителей еще школьно-институтских времен, Лёля Буренкова. Тетя Леля, как я звал её в детстве, Елена Федоровна, как я стал называть её уже студентом. Она прилетела сегодня утром, остановилась, правда, на этот раз не у нас, но по привычке сразу же забежала к нам.
Я открыл ей дверь, потянув за шнурок: между парадной и балконом было 10 ступеней. Язычок замка щелкнул, дверь отворилась, и вот по лестнице поднимается моя тётя Лёля - Елена Фёдоровна, поднимается, уже раскинув руки для своего обычного приветствия-объятья.
Родители встречают её во внутреннем коридоре. Снова объятия, на круглую высокую вешалку в углу взлетает шляпка нашей гостьи, а сама она, увлекаемая в гостиную, успевает шепнуть мне:
- Я еще загляну к вам!...
"К нам" - это в комнату, где, недавно поженившись, живем мы, я и моя бывшая одноклассница, живем, не высовывая без лишней надобности нос наружу, потому что никакие внешние приличия не могут затушевать очевидного - наш брак, с первого дня встреченный в штыки, так и остаётся абсолютно неприемлемым для родителей.
В гостиной включен телевизор и, еще до того, как дверь за гостьей закрывается, я понимаю, что показывают очередную серию "Саги о Форсайтах".
Так о чем же, интересно, говорят "взрослые"? Сами себя мы детьми уже не чувствуем, но это вот ежедневное напоминание о том, что мы "еще, в сущности, дети" и "поспешили", эта непреодолимая никакими доводами грань отгораживает нас, "детей" - "молодыми" нас принципиально не назвали ни разу - отгораживает нас не только от старших, она невидимым барьером отделяет меня теперь ото всего привычного с детства круга.
- Тебе не кажется, - спросила меня, едва мы остались как-то одни, мама, - тебе не кажется, что в ранних браках есть что-то нечистоплотное? Когда вместо учебы, мальчики и девочки начинают думать о сексе?
- Нечистоплотное? Совершеннолетними считаются у нас 18-летние, а нам, к примеру, уже по 20... Кстати, между мной и тобою разница всего в 20 лет. Значит, когда ты выходила замуж, тебе самой было 19?
Не хочется даже вспоминать, что последовало за этой моей попыткой восстановить "историческую справедливость"...
Так о чем же, интересно, идет там беседа? - в комнате, где голос непримиримой Ирэн участливо спрашивает обескураженного Джона:
- У тебя голова не болит, дорогой?
Внезапно из-за закрытых дверей становится слышно, как возмущается наша гостья:
- Какая она все-таки бессовестная эгоистка, эта Ирэн! Ну, испортила себе жизнь, а для чего портить жизнь вдобавок и своему сыну? Да еще делать при этом вид, что думаешь не о себе, а о нем!
Родители, явно раздраженные, начинают доказывать, что "нельзя так бесцеремонно строить свою судьбу за счет своих близких!".
- Бог ты мой, - поражается Лёля, - а я и не думала, что Голсуорси т а к вас трогает, настолько вам близок. Не я одна, многие считают, что в образе Ирэн автор запечатлел свою собственную возлюбленную и потому не смог быть объективным.
Голоса в соседней комнате звучат теперь громко, и мы различаем каждое сказанное слово.
- Да причем тут Ирэн?! Разве в ней дело? Дело же в том, имел ли право не какой-то там Джон, а наш сын привести в дом эту пастушку!
Мужской голос с нескрываемым возмущением продолжает:
- Не хватает только, чтобы он почувствовал сейчас твою поддержку!
"Эта пастушка", вчерашняя ученица моей мамы, учительницы, которая на работе внушает всем, что "не место красит человека, а человек место", "эта пастушка", девушка- студентка физического факультета университета, родившаяся, действительно, в деревне, смотрит в пол...
Дверь в нашу комнату распахивается. Лёля влетает в неё без стука, обнимает жену:
- Бедная ты моя девочка!...
2
Она и раньше пришла мне однажды на помощь. Когда меня вызвали в деканат и предупредили, что без постановки на воинский учет мне грозит отчисление. Но стать на учет без прописки у меня никак не получалось. Временную ленинградскую прописку мог бы дать дед, но он не предлагал, а мне просить его не хотелось. В результате я позвонил ей, Елене Федоровне, и она в три дня решила вопрос, который мучил меня уже три месяца.
Теперь она прилетела, оказывается, в командировку: в Тбилиси жил археолог, искусствовед, участник тифлисской группы футуристов Дмитрий Петрович Гордеев. Он был уже очень немолод, и Елену Федоровну специально направили из Щедринки помочь ему разбирать, приводить в порядок огромный архив - архив, в котором помимо собственных его рукописей, дневников и переписки, хранились рукописи его брата, известного поэта Божидара.
Мне был очень интересен этот человек: в начале века он был членом и одновременно хроникером тифлисской группы футуристов "41 градус"*, в которую входили Крученых, братья Зданевичи, Гудиашвили. Елена Федоровна любезно пригласила меня сопровождать ее на следующий день. Мы договорились встретиться у касс Аэрофлота на Земмеле** - Гордеев с женой жили совсем рядом, в типичном старотифлисском дворике.
Признаться, я совсем не запомнил квартиру ученого. Да и находился я почти все время в коридоре, среди бесчисленных ящиков с книгами, рукописями, письмами, документами. То, что готовилось к отправке в Ленинград, укладывалось в отдельные коробки. Мне повезло - именно в этот день Елене Федоровне посчастливилось найти среди множества других два письма, написанных Дмитрию Федоровичу Пастернаком. Одно из них имело при этом не личный характер, а почти целиком посвящено было вопросам литературным.
Еще через день Елена Федоровна связалась с Гией Маргвелашвили, тогдашним редактором "Литературной Грузии", и вскоре находка была опубликована в ближайшем номере журнала.
3
Прошло целых десять лет. За это время мы с женой закончили учебу, у нас родилось двое малышей, мальчик и девочка, и вот только теперь, на пороге тридцатилетия, мы получили наконец нормальное жилье - хорошую двухкомнатную квартиру в отличном месте, с прекрасным видом на холмы правобережья, на реку, на Сагурамские горы. До этого мы почти 9 лет прожили в крохотной 9-метровой комнатке в коммуналке. Новая квартира восхищала, радовала - но недолго.
Третья по счету операция не смогла спасти жену. Похороны её оказались первыми в нашем только что построенном доме. Это случилось весною. Летом, чтобы не оставаться в квартире, где все напоминало нам о случившемся, я взял отпуск и вылетел с детьми в Ленинград.
Целый месяц мы гостили у зятя Елены Федоровны - у нее самой в её квартире на Черной Речке шел ремонт. Конечно, за это время мы несколько раз встречались с нею. Все такая же живая, подвижная, полная энергии, как будто ей было по-прежнему чуть больше сорока, она удивляла нас своей энергией. Да - обычное дело для ленинградки: сесть на велосипед, пусть даже когда тебе за шестьдесят. Но вот сгонять на велике от Черной Речки в Лисий Нос, искупаться там и, вернувшись назад, пожаловаться:
- Эх, на обратной дороге заметила - все автобусы меня теперь обгоняют!?
Удивило и другое: оказывается, недавно она побывала в Америке - ездила туда по приглашению сестры. А я и не знал, что у нее есть сестра! Елену Федоровну я помнил столько же, сколько помнил самого себя, знал, что родом она из Смоленска, а вот о сестре её я никогда ничего не слышал.
Они были погодки - Елена Федоровна и ее сестра Нина, и летом сорок первого одной исполнилось 17, другой - 16. В эвакуацию отправлялись вместе, но на вокзале попали под бомбежку. В дыму, грохоте, взрывах потеряли друг друга. В результате Лёля смогла все же уехать. А младшая сестра осталась.
Вернувшись из эвакуации после Войны уже не в Смоленск, а в Ленинград, Елена Федоровна отправилась вскоре в родной город. Напрасно - ни дома их, ни следов сестры - никаких. Несколько лет розысков ничего не дали. Приходилось смириться с мыслью о том, что, скорее всего, Нина погибла. И вдруг - известие из Соединенных Штатов, из Сан-Франциско: сестра жива и разыскивает ее, оказывается, через Красный Крест.
Уже в телефонном разговоре выяснилось многое. Оказавшись под немцами, девушка спустя год ... вышла замуж. Не за немца, нет. За румына, ветеринара.
В 43-м Смоленск освободили. А Нина - ей пришлось отступать, вместе с мужем... Так она оказалась сначала в Румынии, потом - в Соединенных штатах, куда от греха подальше эмигрировал её горе-ветеринар. В Сан-Франциско ветеринары оказались не востребованы, муж переквалифицировался в маляра. Родились дети. Которые, когда их увидела приехавшая навестить сестру Леля, оказались совсем не похожи на наших российских юношей и девушек. И очень плохо говорили по-русски...
Приглашение, виза были на 3 месяца. Лёля выдержала всего три недели, с трудом. Нет, они не ссорились, сёстры. Но жизнь не просто разлучила их, она сделала их разными. Все казалось странным ей в Америке: и еда, и развлечения. Даже манера сидеть практически на полу. Споров не было, но разговоры не клеились. Домой в Ленинград она возвращалась с тяжелым сердцем - приезжать в Россию сестра отказалась, ехать к ней снова не хотелось самой...
4
Следующая наша встреча состоялась через несколько лет, уже после нашего переезда в Лугу. Там, где нам пришлось теперь жить, с работой было неважно.
Примерно через год я получил место заведующего детским садиком, очень проблемное место, если учесть, что садик этот был деревянным - первый детский сад, построенный в Луге сразу после освобождения от немцев. За 50 лет в нем сгнило все - полы, крыша, даже несущие балки. Пол в медицинском кабинете покосился так, что белые медицинские весы, стоявшие в углу за кушеткой, не только не показывали правильного веса, они вообще норовили скатиться к противоположной стене.
Деньги на ремонт балок дали, пол за месяц вынужденного простоя выровняли, но мы потеряли часть детей - родители не захотели ждать и перевели их в соседний садик. После того, как мы наконец открылись, выяснилось, что теперь в аварийном состоянии крыльцо - или ремонтируй по-быстрому, или закрывайся снова.
С деньгами становилось все хуже, зарплаты задерживали уже не на недели - на два месяца. Так что, когда я явился за помощью в РОНО, мне сказали:
- Денег нет и не будет. Ищите спонсоров.
- Что я, девушка молодая - спонсора искать? - пошутил я, но мой юмор никого не рассмешил. Положение становилось безвыходным.
И тут, в который раз, против всякого чаяния мне на помощь пришла Елена Федоровна.
- Знаешь, сказала она, выслушав мою горькую повесть про лубяную избушку, - а ведь только неделю назад сестра прислала мне перевод. Небольшие деньги, всего тысячу долларов - они же в общем-то не богачи - но ее так тронуло то, что она увидела в телепередаче про нашу российскую безысходность! Короче - она попросила меня, не доверяя эти деньги всяким там фондам, передать их действительно нуждающимся.
- Если б только ты еще написал расписку, официальную - на что пойдут эти средства...
Конечно, и расписку с садиковской печатью я написал. И приписал благодарность за помощь нежданную и совершенно бескорыстную. Только помогли мне эти, внезапно из-за океана свалившиеся деньги, совсем не на долго. Уже через два года наш детский сад все же закрыли - ни отремонтированное крыльцо, ни помощь соседнего Абразивного завода в наладке отопления не могли исправить главного: люди почти перестали рожать. Садики стали закрывать один за другим и мой оказался в числе первых.
Прошел еще один год - умер дед мой, старейший к тому времени сотрудник Эрмитажа. Хоронили его из здания Зимнего, где проработал он больше шестидесяти лет. Там же после похорон, в бывшем кабинете деда, Михаил Борисович Пиотровский распорядился организовать поминки. Именно тогда, в октябре 94-го года, на поминках своего деда, я и повидался в последний раз с Еленой Федоровной.
Она была по-прежнему подтянутой, очень внимательной и по-своему непримиримой к тому, что казалось ей несправедливым. Но энергии её хватало уже ненадолго. Вскоре она постепенно прервала общение с прежним кругом знакомых. Еще немного - и перестала отвечать на телефонные звонки...
Признаться, мне очень повезло в этой жизни. События часто выбивали нас из привычной колеи, думалось порою, что всё - на этот раз нам уж точно никак не выкрутиться.
Но каждый раз находились рядом люди - такие вот, как Елена Федоровна, как её неравнодушная к судьбе далёких уже соотечественников сестра - и нам, к нашему собственному удивлению, удавалось снова встать на ноги.
*"41 градус" - содружество тифлисских футуристов, поэтов и художников, которое в 1917-1920 г.г. помимо художественных выставок и альманахов организовало "Фантастический кабачок" - литературно-художественное кабаре. В группу входили поэты и художники В. Каменский, братья Илья и Кирилл Зданевичи, художники Н. Гончарова, Л. Гудиашвили.
** Земмель - неофициальное название старого городского района Тифлиса, пятачка, на котором находилась когда-то аптека немца-фармацевта Земмеля.