Пугает своей глубиной линия горизонта между небом и водой, когда ты на берегу моря.
1.
В порте Тохао жил-поживал лепрекон. Жил он в своём ломбарде. Как лепрекон и выбрал стезю ростовщика. Рыжий карлик носил классический зелёный пиджак с манжетами, клетчатую (золото-зелёную) рубашку; на ногах: коричневые шорты и зелено-белые гетры, башмаки от местного башмачника, на пяточках башмаков колокольчики без язычков. Дальний родственник эльфов, он был одарен природой длинными остроконечными ушами, от себя добавил серьги. На голове чёрная морская треуголка, откуда вьётся хохолок меди. Бородка, улыбка и хитрый взгляд открывали в нём умелого дельца. Имя ему Оймисс.
В голове Оймисса держались курсы валют всех известных государств; казалось, он всегда держал в уме стоимость каждой монеты, отчеканенной на континенте Мадис, её реальный вес в золоте и пробу золота этой монеты.
Сам он жил в небольшом доме с покатой крышей. Дом-развалюха. Две комнаты: спальня с печью, кабинет приёма гостей. И это, не считая, кладовочки и других складских помещений (зверинец даже есть). Было у Лепрекона много замочков и ключиков. В кладовочке лежало неприкасаемое золото, запас на чёрный день или, кто знает, на свадьбу. Деревянный пол старый и скрипит, хотя в кабинете приёма гостей был положен роскошный мусэгский ковёр, а на нём изображение растений и птиц.
лепрекон привык спать на пуховом матрасе, под которым тоже лежало золото.В спальне издевательски высокие потолки, почти своды. Стены из красного кирпича. Всё чисто и ухожено, в прядке, как его понимал хозяин.
Имелась у него подзорная труба и телескоп: первая для дня, второй для ночи. Знания Оймисса дополнялись способностью узнать торговца по парусам и флагу, того, кто должен, тому, кому должен. лепрекон вёл книгу расходов и доходов, очень красивым почерком выводил цифры. По обычаям королевства (к которому относилось и герцогство Тохао) с дающих в долг под проценты вздымались свои немалые проценты. Но бухгалтерию никто не вёл, а все операции считались на счетах. Бургомистр или герцог требовали примерно одной суммы со всех заимодавцев. Дела лепрекона осложнялись и тем, что он не был подданным короне, не имел воинской повинности, за что тоже платил. Выплата налогов всегда портила ему настреоние. И всё-таки дела шли хорошо. Ветер наживы дул всегда попутно.
Берег. Пахнет солью и смолой. Слева от дома лепрекона торгуют рыбой и крабами, а справа — булками и кренделями. Немногие знали, что творится в доме посередине, некоторые считали его заброшенным и проклятым. Впрочем, здание не выделялось для тех, кто не имел знания. Набережная выложена желтым кирпичом, привезённым откуда-то бургомистром-растратчиком. Из-под домов росли ромашки, лилии и фиалки. Задний двор спрятан рядами домов, оканчивающихся могучей верфью — королевской верфью, где был построен флот Хардоники. На задний двор можно попасть только через дома, хозяева которых поделили дополнительную территорию и поставили заборы. Чайки, чьи-то вьючные быки. Много рыбацких лодок с серебряными сетями.
В порту можно всегда встретить много купцов и их наёмных защитников. Негоциант обычно нанимал себе сопровождающее судно. И между собой торговцы бойко заключали сделки в местной рюмочной. Торговали пряностями: анис, перец, чеснок, мята, можжевельник, лотос. Торговали камнями (в том числе магическими): самоцветы, рубины, опалы, карбункулы, малахит. Торговали (по-тихому) оружием, холодным и пороховым-стреляющим, торговали магическими артефактами и даже животными (недавно Оймисс хорошо продал единорога, которого заложил один разорившийся эльф).
Оймисс проснулся сегодня рано. Умылся с мылом, имевшем душок сирени. Отведал курью ногу с картофелем (картофель у него был свой: небольшая грядка на малом дворике). Немного погулял по пустынному пляжу. А следующий час он посвящал проверке и перепроверке своих богатств (такая проверка проводилась и вечером, отчего лепрекон не мог долго уснуть и страдал бессонницей). Сердце обливалось кровью, если что-то пропадало, нож в сердце. Как будто часть души украли. У лепрекона, например, имелась армия оловянных солдатиков, которую он очень любил (под залог солдатиков он дал щедрые средства под низкий процент, хоть и зная уже, что тот занимающий разорится в ближайшее лето). Радел он об этих солдатиках. Расставлял их, мнил себя капитаном корабля или фельдмаршалом войска.
В двенадцать часов он открывал свою контору. Сразу, видимо давно ожидая уже, зашла старая согнутая бабка с палочкой, на голове узорчатый платок, окуляры на глазах. Звонок входной двери пробудил ростовщика от задумчивости. Давать ссуды старикам — дело для лепрекона неблагодарное. Возьмёт деньги, помрёт, а родственники от долгов откажутся (юристы королевства отмажут). Да почему она к нему-то зашла? Его контингент — это богатые негоцианты с тремя наёмными суднами, бороздящими всё Внутреннее море. Бабка была так стара и так одета, что напоминала саму смерть, как её образно представляет народ. «Неужели пора на тот свет?!» — промелькнула шальная мысль у молодого ещё лепрекона.
— Приветствую Вас, сударыня... — сказал он и тут же осёкся: «Так ты будешь говорить с Костлявой?»
— Милок, прими... — И она вытащила большую куклу в белом платье невесты. О! лепрекон был просто очарован вещицей. С такой куклой можно в ведьме пойти... ох и делов можно накрутить, если колдовство подключить.
— Сколько Вы хотите за игрушку и на какой срок!? — Начал лепрекон, но бабка просто хотела продать куклу, зная по своему богатому опыту жизни, что лепреконы к куклам ой как не равнодушны. Тут же бабка и рассказала, что вещь краденая, что куклу увела давно у какой-то принцессы (точно не этого королевства, не принцесса Хардоники, о чём сразу поинтересовался делец). Бабка запросила за такую красоту неприлично мало. Кукла улыбалась и держала одну руку кверху, будто приветствуя кого-то, будто говорящая истину о мире; кукла ждала жениха. За куклу бабка получила двести хардонов (валюта королевства), широко улыбнулась, сказала «прощай, милок» и вышла как-то незаметно, словно призрак; взгляд лепрекона прилип к покупке. «Ох, знать бы что это была за принцесса?» Зная кое-что о магии, счастливый обладатель куклы-невесты проворачивал в голове всякие варианты обогащения или даже... женитьбы. Вертел игрушку и так и сяк. «Волосы светлые, как у обеих дочерей короля, хотя нет, быть не может...» Кукла влюбляла в себя. Он смотрел на неё, не мог оторваться. Так бы он и зачах, если бы снова не прозвенел колокольчик.
Пришел самый обычный постоялец: ношеная до дыр коричневая одежда, чёрные волосы в разброс, плохая обувь.
— Хочу забрать свой арбалет.
Он его, в принципе, и не закладывал, просто оружию надо было где-то полежать. Вышел церковный эдикт, который дописал король и поддержали дворцовые маги. Он гласил, что арбалет и мушкет (или прочие самострелы), во-первых, нельзя направлять на людей, какой бы ни была дуэль или битва (или даже самозащита), во-вторых, обладать арбалетом или мушкетом (или другим самострелом) может только человек из официальной армии. Гого Винтерчо не был дуэлянтом заядлым или солдатом. Он охотился на мелких летучих змеев, и арбалет как-то сподручней в этом деле. Драконов бить сложно, людей — аморально. Змеев брали алхимики и маги, шкуру брали дубильщики. Хорошо платили те, кому такие змеи досаждали: крыши домов заделывали под гнёзда, воровали и ели скот крестьян, просто пугали. Тот вид, с которым работал Гого, не имел лап, но синее туловище, алые крылья, голову и хвост. Огонь не изрыгает, ядом не плюётся. Simplex hyacintho anguis называется, под этим именем значится в бестиарии Оливера Крувуса. Но летает, зараза, высоко (а то бы варвары истребили этот вид). Охота разрешена в королевстве, но только лучникам, в королевстве и нет этих синих змеев; могли привлечь за ношение арбалета. Впрочем, обычный арбалет, не заговорённый даже на меткость. Гого стоял в кабинете у стола, слушая расчёт, все проценты и все вычеты, о которых тараторил Оймисс. Вышло около тысячи хардонов, плюс триста за хранение запрещённого оружия.
Охотник решил оспорить эту сумму, зная, как алчны лепреконы.
— Это же не кулеврина, которую сложно прятать!
Да, денег за арбалет ростовщик выплатил лишь восемьсот. Оймисс улыбнулся, смотря как его клиент закипает от злости.
— Может, нас бургомистр рассудит?
Этого и боялся Гого. Оружие его, за это накажут, но и лепрекону достанется на орехи, только у лепрекона всё схвачено, наверное: там положит, сям подмажет.
— С точки зрения закона ты более моего виноват! — рыкнул Винтерчо. лепрекон медленно постукивал пальцами по древесине прилавка.
— Ооо, вы плохо знаете магию, какую мы — лепреконы — накладываем на золотые монеты. Я Вас могу без штанов оставить и тех, кто попробует мне чинить заслоны.
Теперь лепрекон немного угрожал, осклабившись хитро.
— Может нас рассудит Церковь... хотя нет... терпят же вас таких!
Терпят. Хотя, если кое-кто кое-где что-то пронюхает, то инквизиция в тот же день сожжет и дом, и лепрекона в нём. С земными и духовными властями Оймисс как-то уживался. Платил налог герцогу. Платил подати епископу. Платил с глубоким соболезнованием себе. Винтерчо ещё раз взглянул на расчёты. Справедливость не удел любителей звона злата. Долго вычислял проценты. лепреконы хорошо считают, это их удел.
— Вот твои деньги, жадный бездельник. Никогда я более не приду к тебе и всех, кого знаю, отучу ходить к тебе. Твой порог — врата разорения! Адская сила золота! Homines mori pro metallum...
Охотник выложил перед ростовщиком гору золотых монет королевства. Глазки лепрекона запрыгали, ноги начали немного сами собой приплясывать. Он склонился над деньгами, понюхал и сгрёб во внутренний ящик прилавка. Гого Винтерчо с дурным настроением покинул домик маленького жадного человечка. Будто проиграл в карты своей юной племяннице, ну, или просто выронил по дороге.
Оймисс провожал арбалетчика взглядом. Такой гражданин мог запросто ограбить коротышку, если бы коротышка не был таким коренастым, пронырливым и быстрым. лепрекон не считал, что ему нужна какая-то особая охрана. Люди в королевстве слишком честные. Да и сам он не промах. Мог жестоко отомстить, такие хорошие имел связи. И даже без магии. За пару процентов обидчика найдут и приготовят в лучшем виде. Оймисс не любил, когда кто-то сбивал его цены. Привык к этому, но всё-таки волновался, когда спорил о золоте. лепрекон боготворил золото. Охотник заставил его поволноваться. Владелец ломбарда отлучился ненадолго, чтобы выпить стопку сливового вина. Зазвенел колокольчик, лепрекон поторопился навстречу гостям. На этот раз посетитель обрадовал Оймисса и сам обрадовался.
— Старина Хьюго!
— Мой маленький друг Ойми!
Так обменялись они любезностями. Хьюго Акула пиратствовал против торгового флота Тирандской империи, за что в королевстве за это получал дополнительные преференции (Империя и Королевство вели холодную войну с самого основания Королевства). Тирандцы часто перевозили вооружения для борьбы с заморскими сепаратистами. Хьюго Акула мог с тремя стругами ограбить фрегат, а с тремя фрегатами и флотилию одолеть можно. Военные грузы хорошо охранялись, но Фортуна, которую Акула называл своей сестрою, благоволила ему. Подплываешь к каравану из больших грозных галеонов, провоцируешь на бой, стреляешь книппелями по парусам, корабли обездвижены, с далека их обрабатываешь картечью, чтобы побольше убить матросов, когда на судне останется человек сто, то можно и на абордаж брать. Хотя кого-то всегда приходится топить бомбами. Так это всё просто выходило на словах у Хьюго. Старый рейдер мог и прихвастнуть. Но лепрекон не дама, зачем же хвастать? Для уважения?! Ещё Хьюго спекулировал металлами (дешево брал у варваров, дорога продавал королевству или иному государству, даже и не-человеческому; хотя королевству металлы и изделия из них продают соседи-гномы, конкуренты).
Слово за слово, друзья переместились во внутреннюю уютную комнату с печью и коврами на стенах, с головами чучел-львов на коврах. Окна занавешены какими-то флагами. Горят свечки. Допили бутылку сливового и взяли ещё одну. Акула хотел забрать деньги, которые под мизерный процент ссудил ростовщику. Нет проблем. Все пять тысяч тирандских золотых (хоть и шла необделанная война, но хитрые купцы торговали между Тирандией и Хардоникой; война — это всегда большой дивиденд; курс тирандских золотых к хардонам всегда менялся, и это зависело от политического расклада в том или ином регионе Мадиса). Конечно, лепрекону всегда грустно расставаться с золотой монетой, неприяино, и он всё убеждал свою жадность, что он ведь сам наварил больше, чем тот процент, под который клиент взял деньги.
— Хьюго, а вот скажи ты на милость, для чего тебе золото? И так много! Акула хитро сощурил глаз.
— Я жениться хочу. Хватит играть с дьяволом. Мне дети нужны, дом свой. Я уже награбил и набил себе местечко в аду, буду церкви платить, чтобы отмыли меня. Пиратство — это не от хорошей жизни. Я ничего не унаследовал от отца, отца семерых сыновей. Меня взяли пираты, научили думать без всякой арифметики. В четырнадцать лет я стал матросом у... Ну, дальше ты знаешь!
лепрекон, улыбка которого не сходила с лица почти всё это утро, обратился в серьёзного миной участливого друга.
— А я думал, ты любитель дорогих портовых блудниц.
— Господь с тобой, Ойми! Ты начитался сказок про морских разбойников... А тебе, тебе, Ойми, зачем нужны все эти горы золота?
— Ну, это... я как бы лепрекон. Это у меня в крови!
Вопрос, что называется, на засыпку. «Всем нужны деньги, все любят деньги! Мамона отравил всех разумных существ. Мои предки бегали на побегушках у этого демона. Кроме ростовщичества нет у меня дела.... А ну ещё картошку выращиваю», — пронеслось в голове лепрекона. Хьюго ещё добавил то, что дескать хорошо быть человеком, и лепрекон впервые в жизни этому позавидовал. Друзья уговорили и вторую бутылку (с вяленой рыбой и жареным картофелем). Хьюго взял деньги, не пересчитывая, и ушел. лепрекону вдруг показалось, что его всю жизнь обманывал какой-то ловкий делец.
2.
В остальном день прошел скучно. Студент-очкарик выкупил свои серебряные часы. Мужчина, сам бедно одетый, заложил платье, женское платье. Незнакомый торговец взял кредит на закупку тмина. Женщина заложила свои туфельки, якобы волшебные. Ведьма Зэльда на две недели отдала кота и мужские сапоги, чтобы собрать дорогие ингредиенты и сварить приворотное зелье, а это бизнес хороший всегда. Мусэг выкупил деревянный барабан, а для мусэга барабан важен: он помогает ориентироваться во времени: каждый час барабанщик бьёт в барабан, и всё племя или даже клан знает, что нужно делать, какой ритуал. Тонкости разный вещей и вещичек лепрекон знал хорошо. У него было много книг про разные вещи: магические, ритуальные, морские, военные, ремесленные, женские и мужские, детские и проч... Художник заложил курительную трубку. Кто-то даже не постеснялся заложить золотой шестиконечный крест.
Часто лепрекон привирал, набивая цену какой-то завалявшейся вещи, сбивая цену чему-то интересному, о реальных свойствах которого закладывающий не знает. Одному алхимику Оймисс продал чёрный кирпич (редкой каменной породы) в качестве «того самого философского камня». Впрочем никто не жаловался (только на свою глупость, наверное). Искусство врать столь же необходимо лепрекону, как и умение считать проценты в уме. Но вот день кончается. Обычный день, но по-своему уникальный.
Наступил холодный вечер. По пляжу гуляли шумные компании, слышался женские смех и мужская ругань. Они заглушали шум прибоя, который всегда убаюкивал лепрекона. Ничего, они уйдут, придут грёзы. А пока Оймисс залез на печь, открыл книгу учёта и по памяти внёс туда все деловые сношения за сутки. Выходила значительная кругленькая сумма. Это очень обрадовало лепрекона, он схватил лютню и сыграл любимую мелодию. Музыка напомнила ему о странной вещи — о кукле-невесте, брошенной на столике. Надо бы расспросить Зэльду, что с этим артефактом можно сделать. Если это кукла принцессы, то можно легко — без напряжения, одной левой пяткой, — записаться в принцы той страны (если жива страна и принцесса), а в будущем и королём провозгласить себя! Оймисс поставил куклу на пол, и та начала танцевать. Нет, не механически танцевать, не было в кукле для этого механизмов. Танцевала, точно заговорённая. Вальсировала с невидимым кавалером. Будь лепрекон ещё меньше хоть на голову, он мог бы быть этим кавалером. Он нова схватил лютню, начал играть, а кукла ему пританцовывала — в такт и в ритм выдавала тустеп. Вечер выдался музыкальным. В конце концов явился черный кот Зэльды и увлёк куклу на новый вальс. лепрекон, смотря на эту сладкую парочку, смеялся до колик в животе и катался по полу. Кукла и кот соблюдали весь политес. У кота белые перчатки. Кукла в белом платье сделала прощальный книксен. Для его одинокой жизни этот вечер запомнился как праздничный.
Пора делать с одной стороны вещь приятную, а с другой — монотонную и нервную работу: надо пересчитать богатства. Все богатства при их пересчёте делились на три группы: закрома, в целостности и полноте которых нельзя сомневаться, потом то, что нужно пересчитать каждый день, хотя всегда всё оказывается на месте, и в конце то, что проверялось по мысли, по воле, по ассоциации. Последнее доставляло больше хлопот, чем большой ритуал проверки знакомых вещей. лепрекон уже и лёг на печь... ан нет, надо перечитать, например, золотые монеты мусэгов, что лежат под столом в маленькой коробке; проверить, на месте ли «волшебные» туфельки, полученные сегодня, не поломаны ли? Богатство хранилось в порядке и по системе, понятной лишь одному Оймиссу. В коробках из под обуви лежали хардоны, тирандские золотые лежали в металлической вазе, слитки серебра под креслом, золотые слитки под матрасом на печке (он на них спал). Заложенные вещи лежали в специальном кабинете под стеклом, обеспеченные биркой с названием и суммой залога. Тут же стояли клетки с маленькими тварями (очень нелегко было сегодня проводить танцующего кота в его «апартаменты»). Для крупных животных было стойло. Но сейчас заложенных существ такого размера нет. «Кажется всё на месте», — сказал себе лепрекон после сорока минут перепроверок. «Ах, векселя, не проверил». Полез на книжный шкаф. В книге кулинарных рецептов лежали печатные форменные векселя, которые принимала и Казна, и простые расписки. Все печати и подписи проверил, все цифры и знаки. Каждая монета, каждый слиток почиет на своём месте, можно и не беспокоиться.
Куклу-невесту он положил около своей подушки.
Печь отдавала тепло. лепрекон ещё перед тем, как ложиться спать, вдруг выбежал к морю, прихватив что-то похожее на корыто. «Ещё не мылся на ночь!» — такая возникла мысль. Людей не было, русалки здесь не водятся. Купальщик достал малую лодочку-досочку, похожую на корыто, он поплавал на ней. Зелёная одежда лежала на берегу, а её хозяин нагишом плескался в чёрной воде. «Никто не возьмёт». Жадный коротышка всё-таки верил, что его кто-то сильный и властный бережёт от пропажи таких дешевых вещей; костюм свой он не считал богатством, но частью самого себя (кто знает, что случится с тем, кто украдёт одежду лепрекона?). Голый лепрекон — зрелище не для слабонервных; его чресла относительно тела выделялись несоразмерно большими размерами. Плавал без доски-лодочки он совершенно плохо (поэтому его и не брали в матросы во времена его романтической юности). Мыло с душком сирени мочалка при нём. Вышел из воды, весь намылился, вернулся в воду и начал тереться. Оймисс должен быть чистым, это часть его профессии. А вот брился он не каждый день, потому как волосы на лице росли очень медленно. лепрекон гордился своей рыжей бородкой под подбородном.
И вот лепрекон уже в зеленой пижаме укладывается спать, тушит свечу. «А вексель капитана Шарпа? Да, не... к чертям все векселя. Пора уже и спать!» Нет, дошел всё-таки беспокойный богатей по скрипящему полу и проверил «проклятый» вексель. А потом лёг и заснул сразу.
3.
Заря, как красное вино, дурила голову счастьем. Рассвет — часть герба Тохао (желтое солнце с лучами на красном фоне). Новый день. Новые клиенты. А сон? Какой был сон? Эх, забыл! Только о делах вспомнишь, так сны (а их было около пяти) забываются напрочь. Поцеловал куклу, выстроил солдати
ков на парад. Проверил золото чуть менее досконально, чем вечером, и заложенные волшебные туфельки. Завтрак. Съел картошку с сыром и сосисками, которую сам и приготовил. Продукты заканчиваются в кладовке. Ел лепрекон мало, его питала чужая жадность и блеск золота (в прямо смысле, это же лепрекон!).
Контора как всегда открылась в двенадцать. И сразу клиент. Странный тип. Смотрит свысока, отчего его веки кажутся в три раза больше разреза глаз, самодовольная улыбка. Волос ярко-серый, одет в сюртук; человека умственного труда в нём выдавало сухопарое тело и чистая обувь. «Учитель или поэт», — подумал Оймисс.
Мужчина вошел, не спеша, на всё оглядываясь, что-то прокручивая в голове. лепрекон не решился прервать нерешительность гостя.
— Лев, Лев ван Грин, — представился гость и потянул руку. Взобравшись на прилавок, карлик весь потянулся у руке незнакомца и вымолвил:
— Оймисс, Оймисс Ватерскинсткин.
— Мой вопрос деликатный, и обратился именно к Вам, зная Ваши особенности...
— Я Вас слушаю.
— Я бы хотел... хотел заложить... заложить свою бессмертную душу!
лепрекон упал за прилавок с большим грохотом.
— Вы не ушиблись? — спросил доброхотный посетитель.
— А Вы? Вы себе ничего в голове не отшибли? Душу! Душу хочет продать!
Ван Грин обиделся и сказал в том смысле, что всегда найдёт покупателя в Мадисе. Оймисс понял, что этот придурок точно ведь душу продаст, а вексель к Верховному Демону отнесут, и станет этот гордец в армии сил Тьмы рядовым упырём.
— Хорошо, я куплю вашу душу; сейчас принесу Камень Душ...
Ван Грин ходил по кабинету, что-то себе под нос шептал, всё ещё нужно было решить. Показался коротышка в зеленом, тоща десятигранный синий камень, украшенный рубинами рябинового цвета и рунами. Оймисс принял самый деловой вид.
— Дайте вашу руку.
И тут лепрекон кое-что заметил, когда душепродавец высвободил руки из рукавов. Целая живая рука у ван Грина одна (левая; вместо другой — большой механический протез от локтя, явно сработанный гномами). Человек прикоснулся к камню своей живой ладонью. лепрекон ещё кое-что выложил: необычную золотую монету, размеров в половину ладони.
— Я даю Вам эту неразменную монету ровно на месяц, чтобы вернуть душу. Если вы не успеете, то камень треснет и Вашу душу поглотит Тьма. Монетой всуе не пользуйтесь: купите чего-нибудь, перепродайте. Заработаете хоть мелкий капитал, несите обратно. Я иду Вам навстречу, понимая ваше бедственное положение. Меня Вы этой монетой не обманите, я всегда знаю, где она. Других лепреконов не обманите. Эльфов не обманите, гномов не обводите вокруг пальца. Можете вести дела только с людьми. Так испокон веков. Одна торговая операция, не больше. Мамона поглотит Вас, если вы будете злоупотреблять монетой. Вы между двух демонов. И Вы готовы пойти на этот безумный риск?
Ван Грин прослушал условия сделки с величайшим вниманием. Он раскачивался, словно маятник. Зуб закусывал губу. Взгляд ушел в себя.
— А-аа! Чёрт! Согласен!..
Добрый, понимающий, отзывчивый лепрекон — это нонсенс, но Оймисс стал таковым в пику всей своей родне.
***
Детство Оймисса прошло в общине лепреконов Тохао. С самого своего сознательного возраста он перестал соблюдать культ предков — культ Мамоны. В этом смысле его можно назвать атеистом. Математику юноша очень любил, как общее знание любил, но не её ростовщическое применение. «Если ты такой умный, где твоё золото?!» — ненавидел он это поговорку лепреконов. Впрочем, магия над золотом ему понравилась: исчезающие монеты, неразменные монеты, проклятое золото всех видов, «золотое проклятие», которое делает золотым всё, к чему бы зачарованный проклятием ни прикоснётся (такие умирали от голода, а вещи по смерти этих горемык из золотых становились прежними). лепреконы наживались на самой жадности — на жадности простых людей, не тех, кто живёт в священном Авалоне. Из-за своих принципов мальчик всегда оставался одинок: не играл в карты, не побуждал товарищей закапывать монеты, чтобы потом «выросло дерево с золотыми листьями», понимая, что это жестокий розыгрыш, помогающий завладеть парой лишних монет у юных и наивных.
Оймиссу как-то претил сам обман. Если лепреконы и друг друга начнут разорять, то сами вымрут. Помогать деньгами, когда сложная ситуация, — это одно. А разорять до нитки или делать богатеев нищими Оймиссу не очень нравилось. И не ему одному. Обедневшие люди ненавидели лепреконов. С этого начались погромы...
На погромы лепреконских домов герцог и бургомистр закрыли глаза. Тогда досталось всей диаспоре. Их просто резали, резали как свиней, и чудо, что Оймисс выжил, его (десятилетнего) скрыла бабка-вдова. И этот дом-развалюха принадлежал ей. Она умерла, когда мальчику было четырнадцать лет; он очень заботился о ней до смерти, любил её больше всех. Во флот, как мы знаем, лепрекона не взяли. А потом на бабкино наследство он решил отрыть ломбард. Честный ломбард, не такой, какой был у отцов и дедов. Не ломбард даже, а настоящий банк!
***
И вот теперь он всё чаще видел людей, которых губило само золото, а не магия над ним. лепрекон с детства пестовал себя как справедливого, теперь он сам часто становился гласом самой Справедливости.
И вот стоит этот человек по имени Лев ван Грин и не знает, что твориться с ним, что обрекает на рабство он сам себя: в пользу ли Мамоне, в пользу ли Астароту. Лепикону не пристало читать мораль или говорить проповеди; лепреконы всегда на деле давали большой урок на жизнь, урок для других (чтоб не повадно было), но так губить и без того несчастного Оймисс не хотел. Клиент с жадностью схватил неразменную монету и был таков. лепрекон должен был это осмыслить и на полчаса закрыл лавочку. «Эх, погибнет же, погибнет! Я ничем не могу теперь помочь!» Он пошел к кадке с водой и вымыл руки. «Нет моей в том вины и не будет!»
4.
Гостей в этот день больше не придвигалось, колокольчик двери молчал. лепрекон достал Камень Душ. Этот синий камень достался Оймиссу по наследству. Семейная реликвия, которую давным-давно вырезал из скалы сам Мамона. Такова была легенда. Сегодня лепрекон впервые применил артефакт.
В камне томилась душа, духовная субстанция. Она отдавала зримые интенции: воспоминания Льва ван Грина. Оймисс взялся за камень руками, закрыл глаза и сосредоточился. Сами собой для внутреннего взора стали являться картины. Страшные переживания этой души. Самые недавние.
***
И виделись болота, буреломы. Страшные растения-полипы. Какие-то кочки острые, мерзкий мох, кислотное свечение, туман и морок. Пузыри и мерзкие обитатели болот, гнус. Цветов нет. Хозяин души идёт, пробирается, тыкая впереди посохом, поверяя почву на мягкость. Что-то ищет, останавливается рассмотреть больше грибы и редкие минеральные наросты. Душа в смятении. Искусственно прогоняет тревогу, делая себе больно, сжимая тот или иной палец. Ноги шлёпают, но пока сухие. Вдруг треск веток, хлюпанье, что-то его окружило.
— Кто таков? — Спросил зеленокожий орк в каске, по краям которой свисало два чьих-то рога.
— Кто таков?! — И поднял самострел. Из засады старых больших дубов вышел целый отряд бледно-зеленых орков с такими же самострелами.
— Человек, я человек, не гном. Я подданный великого королевства Хардоника!
— Шпион, значит; ребята, берите его...
В сердце горе-путешественника что-то упало. Сердце забилось. «Лучше сдохнуть, чем в плен этим... этим мордам!»
— Я учёный-миколог, грибы изучаю.
— С грибами в супе у нас будешь!
Орки издали грубое и тупое «грах-грах». И вот теперь он связан, его несут два дюжих зеленокожих, словно свинью на вертеле. Его несли и про него шутили, пытаясь ещё запугать и без того запуганного. Сыпали орочьи проклятия. Ругались они и между собой, называя самые отборные по своей пошлости слова. Иногда что-то обсуждали, оголяя свою глупость:
— А можно... можно одним ударом все зубы выбить человеку?
— Смотря сколько их у него. Если сорок, то вряд ли...
Долго ли, коротко ли, а принесли хозяина души в Логово орочье. Тот пал уже в забытье, но когда положили наземь, очнулся. Скалятся плотоядные растения. Паутина там и тут на ветвях и жирные чёрные пауки... осклабились.
Конвоиры дали пленному оглядеться.
Орки жили в деревне. Деревянные домики завершались остроконечными крышами, сооруженными из грубой тканной материи или соломы. Дома самого различного размера, и сами орки разные. Есть здания, похожие на избы, есть похожие на шатры. Виден срубленный частокол по краям и колодец. Кругом какие-то гигантские шипы и минералы. В углу яма. Туда его могут и бросить. Но нет, пока не бросили. Стояли часовые на башне, выстроенной из брёвен.
Небо затянули облака, похожие на морды гоблинов. Ван Грин предполагал, что деревня находиться среди болот.
Деревня жила. Кто-то жег костёр, кто-то нёс воду. Раздались звуки кузницы. Строем ходили солдаты. Орки и гоблины всех мастей и родов, кланов и ватаг.
Там всем руководил один бледно-желтый орк в зеленой короне, доспехах и с красным плащом. Орки называли его так: генерал Зорг.
— Кто таков? — в третий раз спросили ван Грина, и он снова назвал свой род занятий и подданство.
— Сойдёт для обмена пленными, увести в каземат. Есть его запрещаю, — дал распоряжение Зорг и удалился по каким-то, наверное, важным своим делам. Развязали ноги, но завязали глаза и одели на голову шлем. И погнали, все время подгоняя:
— Вперёд, вперёд, кабанья морда!
Кочки и змеевидные корни под ногами.
Так его гнали, наверное, часов семь-восемь.
***
Высота каземата не превышала высокие кромки странных деревьев странного леса. Каземат каменный, явно сделанный более трудолюбивой и умной расой, нежели орки; орки могли сделать только деревянные двери камер, лестницы и решетки. Когда-то служилом местом культа для лесных варваров... наверное. Башня как башня. Рядом душа Грина видела озеро, чистое, не болотное; а в нём отражалось облако и лазоревое небо, чистое, без туч. Это давало надежду.
Его вели как опасного преступника. Вели в тишине. Во встречающихся камерах не имелось ни окошка. Всем плевать, всему миру плевать, куда его ведут и что будут делать с ним. Конвоиры ругают к тому же его, ругают теми обидными словами людей, которые только и известны им. Знай, что ты теперь никто. И жизнь ничего не стоит. Темень коридоров особенно казалась мрачной.
И вот учёный-миколог один в камере. Серые унылые стены, собранные из кривых камней. Плющ в окнах, плесень везде. Вместо кровати подстилка на голом холодном сером полу. Пятна крови засохшие. Даже кости чьи-то в углах. Окошко малое. Прорубленное криво и высоко оно — единственный источник света. Нет этих уродов. Можно посидеть, всё обдумать.
Конечно, он знал о затяжном конфликте гномов и орков: вероломное нападение болотных орков на горы Балосума — ойкумену гномов («дварфов», если на эльфийском). Бессмысленная и жестокая война. Впрочем, в душе ван Грина информации было мало.
Больше знал сам лепрекон. Легенды, слухи, записи хронистов и путешественников.
5.
Гномы сражались за Родину. Для орков и гоблинов это был обыкновенный разбой.
Генерал Зорг, о котором знали многие люди и почему-то не знал грибник-учёный, собрал огромное войско. Он победил на Соревновании среди лидеров многих кланов: кланов орков, кланов гоблинов и смешанных кланов. Турнир Большая Драка — рукопашный парный бой с холодным оружием, если есть надобность. Зорг своими ручищами и клыками завоевал титул Короля Орков. В его руках сосредоточилась самая сильная армия в Мадисе того времени. Зелёные воины и их рабы давно выражали своё недовольство и ропот на то, что создатели мира (кто бы они ни были) поселили их в болота. Все орки и гоблины мечтали о лучшей доле, о сытости и тепле. Завоевательный поход, поход за лучшими землями, начался с предгорий и гор, где с начала времён жили гномы. Славились маленькие человечки элем и пивным пьянством, своей механикой и машинерией. Что же не ограбить соседа, если он богат и слаб? Жили гномы в великом нагорье и в скалах Балосума, которые отделяет болота орков от равнины, всецело занятой человеческим Королевством Хардоника. Перед началом войны резко выросли цены на оружие даже в далёком от тех мест Тохао. Охотники за головами, фанатики и вольные наёмники стеклась на войну, как мухи на варенье.
Гномы — самый, наверное, добрый, работящий и скрытный народ континента. Об их богатствах ходят легенды (их — бородатых и с рогатыми шлемами — часто путают с низкорослыми конунгами народов севера). Их оружие, машины и механизмы, пожалуй, самые качественные в Мадисе. Торговать или иметь иные экономические сношения с гномами — одно удовольствие: честность, порядочность, пунктуальность, исполнительность, скромность.
Когда орков возглавил Зорг, гномами правил Торуф I из древней династии Чернобородых, страстный любитель золота. Своим фельдмаршалом Торуф I избрал рыжего гнома Римма. Другие имена мало кто знал среди людей. Ещё, правда, известен герой гномов Хом Краснобород, но широко известно только имя.
Орки же — народ самый озлобленный, не знающий иного ремесла, кроме драки и войны. Единый правитель кое-как отменил междоусобные войны кланов и кровную месть. Неизвестно как — скорее всего при посредстве Тирандской Империи, — но орки получили хорошее оружие: тяжелые боевые топоры, сабли и самострелы (арбалеты) в большом количестве. Император надеялся, что второй целью орков станет ненавидимая им Хардоника. (Все знали о какой-то мистической связи Императора и Верховного Демона.)
От орка требовалась физическая сила и простота запросов. Орки почти всегда желают кого-нибудь побить, руки чешутся до потасовки. Среди орков есть чистокровные гоблины, полугоблины, полуорки и собственно орки. Их принято считать одной расой (орками их всех чаще называют эльфы, а люди — гоблинами).
Война продолжалась и во время, когда пленили известного нам душепродавца. Орки тогда одержали две большие победы: заняли Южный Вундель (часть Хардоники, через которую Королевство поддерживало гномов), точнее это можно назвать блокадой всех и вся, идущих от Южного Вунделя в Балосум. Но битва за город прошла жарко. Король Хардоники тогда не решился объявить войну самой большой силе в Мадисе (за что его возненавидел местный герцог). Потом орки достаточно легко триумфально взяли Балосум. Конфликт в Межгорье (важный торговый и военно-стратегический перевал) длится и сейчас, и что там точно происходит, никому не известно. Кровавая баня, куда стекаются все силы воющих сторон. Закончилась ли битва и в чью ли пользу, лепрекон не знал.
Более полная информация о гномах, орках их отношениях есть в книгах писца и историка Махмуда Солтана аль Гендза, чьи тома заложил и не выкупил знакомый лепрекону студент. лепрекон интересовался военно-политическими сводками, и это было чем-то схожим с его любовью к солдатикам. На карте Западного Мадиса стояли фигурки, которые лепрекон иногда передвигал.
лепрекон снова погрузится в живые воспоминания души ван Грина.
***
Один, в холодном и сыром помещении, он приуныл. Голод грыз его. Страшный голод. Рвота желудочным соком. Голод есть, а аппетита нет. Сохнет язык. Душа еле как держала ум, не давая ему сойти в бездну уныния и безумия. День перешел в ночь. Из-за недостатка пищи ван Грин долго не мог уснуть, а ночью просто отрубился. Снов лепрекон увидеть не мог.
Утро ясное. Пленника разбудили ворвавшиеся в камеру трое орков: двое с самострелами, один — с гигантским топором.
— Утро твоей казни, малец!
— Но Зорг приказал...
— Здесь вождя нет...
И его схватили и вытолкали. Страх перебил голод и жажду, но обнаружил катастрофическую нехватку сил. Его тащили как мешок, набитый рухлядью. Светлый рассвет отражается на озере, но озеро само в плену — окружено кривыми сухими деревьями и колючими кустарниками. Гарнизон стоял не строем, как это обычно бывает в армиях человечества при торжественных казнях, но скорее представлял ватагу, которой сейчас будут показывать что-то жестоко-интересное. Некоторые другие пленники смотрели из окон с ужасом в лицах. Орки что-то комментировали и шутили, показывая свои желтые зубы. Душа начала перебирать молитвы — все, которые знала. Для орков не было зрелища более сладкого, чем жадно зырить на чужие муки.
— Человечек с плодородных земель к нам за грибами пожаловал! Своих грибов нет! Зажрались вы — люди! Наши последние грибы съесть хотите! — сказал орк с топором, видимо, палач.
лепрекон подумал, что зрелище не пойдёт ему на пользу. Хотя он же живой пришел, этот душепродавец. Камень излучал боль, которую зритель не желал ощущать. Палач с огромным топором, повертев его любовно, занёс своё грозное оружие, затмил им солнце. «Сейчас меня уже не будет. Что же, интересно, что там... там будет...»
Нет, Грина не казнили убийством, не убили, но отрубили руку, правую руку.
— Теперь не сможешь оружие держать, не убежишь! А из руки твоей сделаем суп! Это ты должок нам отдал за наши грибы.
Орки мерзко загоготали. Камень Души потерял связь с душей; это Грин потерял сознание.
***
Снова мы находим горемыку в его камере. Теперь там есть две кадки: с водой и для испражнений. Очнувшись и увидев воду, душепродавец бухнулся в неё с головой. И пил... пил... пил... Живот забит водой и не ноет. Рука не болела. Её кто-то перевязал (очевидно, другой пленный). Рука ещё чувствовалась, но её не было. Обрубили чуть выше локтя. Без руки и на хлеб себе не заработаешь.
Тянулись долгие часы, солнце бросало прямоугольные тени на изгиб здания, видимый в решётчатом окне. Думы о безнадежности. Скука. Много времени для досуга, впервые за много лет. Ничего не делай, только думай, как тебе здесь плохо. Но... Его даже не принуждали к труду. Если бы была рука, сейчас бы лес валил или рыбачил или ещё что... Зато жив, можно жить! И надо жить, во что бы то ни стало. Демон душу не возьмёт. Душа — единственное, что у меня осталось.
«И её-то ты мне сегодня заложил!»
Ждать и тупеть пленный не хотел. Начал в уме складывать большие числа и перемножать более маленькие. Вспоминал всех, кого знал. Вспоминал всё что можно, чтобы память работала. Пел песни шепотом, рассказывал стихи, которые в молодости сочинял и читал, влюблённый в девушек.
Но глубоко в память лепрекон не мог: видел то, что ван Грину ясно вспоминалось тогда — в каземате орков.
лепрекон не мог долго сопереживать, он сам заражался унынием. Сбегал, налил себе какао и выпил, заедая шоколадом. «Я тоже дома как в тюрьме! Света белого не вижу. Столько всего происходит, а я не знаю! Мне дом стал тюрьмой!» Но эти мысли быстро прошли, и повседневность взяла верх над думами ростовщика.
И для узника его плен стал повседневностью. Ему давали воду и иногда что-то как еду: траву с болот, чемерицу, лягушку (которую тот всегда целовал на случай, если есть колдовские чары), баланду какую-нибудь. Ничего больше не отрубали. Но морили одиночеством. Ван Грин стал сам с собой говорить шепотом. Стал заниматься своим худым телом: отжимался, приседал, становился на руки, опираясь на стену. Когда тело работает, то и душе хорошо. Оторвал от костюма пуговицу и играл сам с собой, пытаясь угадать, какая сторона выпадет: та, что с дырочками ближе или та, где они глубже. Так он загадывал на день, на еду; казалось если угадаешь, то будет удача днём.
лепрекону надоели эти вспоминания, и он решил, что будет несколько дальше смотреть.
6.
Ночью Грина разбудил шум и свет в ночном окне. Какая-то паника, кто-то бегает туда-обратно. Кто-то по-орочьи ругается, отдаёт приказы. В каземате отчего-то неспокойно. Жестокая ревизия специальных карателей, присланных Вождём? Восстание заключенных? В воздухе погремело: «Бабах!» Что это? Пушки? Откуда у орков пушки? Бомбарда гномов? А вот в окошке зарево — появилось и погасло. Стали слышны крики. Кто-то с оружием продирался к каземату, чьи-то войска. Гномы, скорее всего они! Послышались крики в соседних камерах. И эти звуки приближались. Заорал кто-то и замолк, теперь громче также кто-то заорал и замолк. Гоблины убивают пленных! Ван Грин скрылся за углом двери. Стук сапог, топот. Замок двери предательски скрипел. Вошел палач, но пока его мозг пытался объяснить, где пленный, пленный сзади обрушил на него всю силу тела, сосредоточив её на локте левой руки. Орка, среднего по размеру, немного пришибло, оглушило, и этого оказалось достаточно, чтобы выиграть время и быстро бежать. Лабиринты, по которым бродят десятки орочьих морд, уже не смущали. Надо бежать. Бежать на звук залпов артиллерии, на голос осаждающих каземат. Действовать по обстоятельствам: ничего не загадывать, не думать о прошлом: есть только здесь-и-сейчас. Реагировать на то, на что надо реагировать. Не думать, выживать. Не оглядываться. Ни минуты на месте. Шаги и тень от факела выдали орка за углом. Новая засада. Ещё одного надо как-то миновать. Только орк завернул, сразу получил ударом головы в живот, лишился факела и был таков. Его почти сразу поднял товарищ. Это знал Грин, он чувствовал себя загнанной лисицей. Минуя повороты и сбегая к нижним яруса, беглец думал только об удаче. Вот: впереди дыра, звездное небо и свежие развалины (сюда, наверное, угодил снаряд из бомбарды). Вперёд скорее, выбраться из здания.
Пред Грином возникла картина боя, впрочем та, что видна. Всполохи, огонь факелов, резня где-то во тьме. Во тьме сбежавшему удалось обогнуть поле боя, добраться до стана гномов. Ура! Первыми его, конечно, встретили конвоиры.
— Кто таков?
— Свой, свой, я бежал из каземата. Я — человек, настоящий человек, можете проверить.
— Что с рукой?
— Гоблины отрубили.
— Парень еле держится, в госпиталь его! — скомандовал один из них, уж незнамо какого звания.
— Накормить, напоить и отдельно напоить снотворным. Люди — такие слабаки...
Ван Грина взяли под плечи, но шел он сам.
— Что за битва? В чём смысл?
— Не могу знать, военная тайна, — сказал один из них. Только смысла таить уже не нету. Битва воевала сама собой, уже нет никаких тактических решений, все приказы отданы. Всё зависит от доблести простых солдат. Это понял и лепрекон.
— Хом Краснобород-то уже на десятки считает своих жертв в этой битве! Блестяще владеет топором и молотом, я сам видел, и шустрый, как белка в колесе, не бой, а танец, — сказал тот же гном гному-товарищу.
— Это мой кумир! Мы, кстати, в одном полку служили. Он и рассказывал он нам, думали, что сочиняет, ан нет, правда. Ему орден должны уже дать, да времени для таких церемоний нет, — было сказано в ответ.
Вон оно как! А этот душепродавец интересен. Сам в пылу событий. Не то что я — лепрекон-ростовщик.
Всё дальше слышно бой. Позади всё тише бешеные и дикие крики и рубящие слух вопли. Видна луна — свидетельница боя. Дотелепали. В лазарете работали гномки, бегали, что-то на своём языке кричали. Стонали раненые воины, и это не так ужасно, не как на поле боя. Запах каких-то наполовину магических успокоительных средств (гуманитарная помощь людей, очевидно, сами гномы магию не любят с недавних пор). Горели факелы. Ампутация без анестезии и кляп во рту, чтобы язык не откусил. Кто-то связан, потеряв рассудок. Некоторые просто спали.
— Этого в дальний угол! — похлопотало начальство и о Грине. Его там обрили и подстригли — убрали всю растительность на голове Уснул блаженным сном. Последняя мысль: если гномы отобьют его, заодно порешив со своими задачами, то кошмар кончится.
лепрекон устал немного читать чужую жизнь. Надо было подумать и о своей. Осенний скорый вечер. лепрекон закусил рыбкой из соседней лавки. Долго ел, со вниманием. «Надо хорошо питаться, пока никто не неволит». Эх, поставить бы катализатор как в казино: пусть гости делают ставки на Камень Души: победят гномы, победят орки? Каким способом Лев ван Грин доберётся до Тохао?
Однако, страшная сказка на ночь впечатлила ростовщика. Неужели там правда убивают? По живому режут. Неужели эти орки и гоблины такие тугие на голову и жестокие. Убивают. И это не мои солдатики: положил, поднял. Нет, правда убивают. Как же теперь жить с мыслью о том, что убивают? Так и моих родителей убивали! Жестокие убивцы! Весь мой народ так резали! Дьявольские монстры, а не сознанные Высшим создания!
***
лепрекону снились кошмары. Детское сознание успело что-то запечатлеть, и теперь эти воспоминания вышло в сновидение. Тревога и ярость — всё как в Камне Души. Страшно человеку, если снится лепрекон, а тут лепрекону самому стало страшно видеть во сне людей с ножами и топорами. Пожары, крики. Смех чьего-то лица над его лицом. лепрекон кричал во сне, но это слышал только кот, которого и пробудили вопли. Сознание отбилось от плохого и спящий кое-как проснулся.
Прошел бочке с водой и долго умывался, смывая всё негативное со своей души. «Ох уж эти магические штучки. Мне своих проблем мало, я ещё чужие решил пережить?!» — думал Оймисс, очищая картофелину ножом. Бросил последнюю картошку в котёл, где уже варилась рыба. Мир жесток, всегда был таким, но когда жестокость приходит твоём дом или в твоё сердце, то это уж слишком сильно отрезвляет. «Надеюсь, война никогда не придёт в Тохао».
В двенадцать часов в контору ворвался странный человек. Лысый и в то же время лохматый остатками волос. лепрекон узнал в нём чудака, который год назад заложил солдатиков.
— Нет, продал я Ваш заклад, вы опадали на девять месяцев, а я заклады так долго не держу, — соврал лепрекон и вспомнил, что сегодня ещё не расставлял свою армию, не передвигал войска на карте. Клиент ушел не солоно хлебавши. Потерянный взгляд, досада во всём лице. «Кто такой? — Подумал лепрекон, — Что это его сына солдатики?» Впрочем это уже не важно. Никто более не имеет никаких прав на «войско» лепрекона. Некоторые сказители пишут, что для оживления солдатиков и их превращения в настоящую живую армию нужен один волшебный порошок. «Вот когда стану королём (стану-стану, жизнь ещё много мне готовит!), заведу себе армию, а воевать не буду. Будут сплошные потешные игры и учения, парады и муштра».
Как только выше странный господин, зашла полная немолодая дама. Вся в чёрном, она держала прямоугольный свёрток. лепрекон переключился на неё. Не говоря ни слова, она развернула свёрток и показало содержимое. Это оказалась картина. Пейзаж: море и на берегу скалы. Художественный вкус лепрекона нельзя назвать изысканным, но каким-то ребяческим: его привлекали яркие краски, лирическая музыка и поэзия, народное творчество. Он не понимал живописи. А особенно пейзажи. «Вот море. И что? Хотя как фальшивое окно на море сойдёт, приму».
— Сколько Вы хотите?! И в какое время готовы выкупить? Пятьсот хардонов на три месяца? Хорошо. Должны будете шестьсот хардонов? Всё. По рукам!
Забрав золото, она вышла, добавив:
— Это мне подарил бывший любовник...
лепрекон немного погрустил, что отдал золото, но через минуту стал любоваться картиной. Какой-то нервный художник. Резкие линии, резкие переходы цветов. Большие скалы и яркие световые пятна на воде. Видна хорошая работа. Не мазня. Море играет красками, если придержать полотно на расстоянии вытянутой руки человека. «Хорошая вещь. И без магии такое сделать — ремесло немалое». Картину ростовщик повесил в кладовке. Она сразу преобразила помещение.
Звонок. Вчерашний гость решил выкупить крест. Его, словно, всю ночь пороли, так был плох на вид. «Крест — предмет культа, всё ясно». Но была и другая нотка.
— Вы нуждаетесь? Я готов подарить Вам пятьдесят хардонов!
Но гость что-то промолвил про «проклятое золото», про «злых лепреконов»; он в скорости решил удалиться. Это посещение раздосадовало Оймисса. Всё настроение испортилось. Даже каморку свою закрыл.
Вот опять ставят перед тобой, что ты — лепрекон, а значит жадина, слуга Мамоны, губитель душ. И никто с тобой не дружит почти, твои клиенты — сплошь какие-то мошенники, то есть приходя с проблемами не к ростовщику, а именно как к лепрекону. Никто не доверяет. Уж простым ростовщикам не доверяют, так лепрекону-ростовщику — и подавно. Лишь пират Хьюго понимал его, ведь пиратам ещё страшнее, особенно тем, кто пытается делать своё «дело» по чести. Кажется, лепреконов ненавидят больше морских разбойников. Грабитель силой берёт своё, а лепрекон всё через какие-то хитрости, и нет управы, обман не докажешь. А что ещё лепрекону делать? Для большого труда он мал, не воин, магии не знает или знает очень мало. Быть слугой на побегушках, то есть рабом? Плохо быть маленьким в большом жестоком мире. Вот гномы маленькие, держатся вместе, так их за благодетелей нормальные расы принимают. Им хорошо, они все вместе всегда. Один тактический ход, «гномий строй», чего значит (выстроятся, сожмутся, щитами закроются, оружие вперёд — никакой скакун не возьмёт). Гномы! И лепрекон побежал за Камнем Души, чтобы просмотреть продолжение скитаний Льва ван Грина.
***
Он не сразу понял где он, когда проснулся. Кругом всё белое. «Рай? Я уже на том свете?» Нет, это лазарет гномов. Вон стоят не очень большие койки. Вроде все раненные спят. Кричит привязанный спятивший боец. Но спящим вкололи такого, что и разрыв бомбы не разбудит. Грин приподнялся. Сразу подбежала гномка. Один вопрос.
— Нет, никто не победил, мы отступаем с боями. Лазарет скоро эвакуировать будут. Эльфы тайно своей магией помогут переместить лазарет. Приготовьтесь к телепортации.
Боя не слышно.
— Орки отбили каземат, мы отбили пленённого генерала Римма.
— Пока день, у нас небольшое перемирие, — Сказал вошедший бородатый военный гном. — Вижу над Вами издевались, ничего: наши механики сделают Вам новую руку. Я пришел Вас немного допросить. Вы видели Зорга? Он здесь? Он командует орками и гоблинами?
Грин признался, что нет. Так далеко он, что не все его приказы выполняются в должной мере, как далеко больной сказать точно не мог, но предположил, что семь-восемь часов спешного ходу. Этого хватило гному-офицеру, и он вышел. До телепортации ещё есть время, но прогуляться однорукому не дали. Слышно, как поют птицы. Армии заняли свои рубежи и держат их. Ожидание грызло не хуже плена. Серо-песочная земля, белая (изнутри, снаружи уж точно замаскирована) палатка лазарета, наверное, не единственная.
— Сейчас, уже вокруг нас рисуют руны для пространственного перемещения», — сказал кто-то из многих очнувшихся гномов.
лепрекон подумал: «Никогда ещё не ощущал телепортации».
Впрочем сознание ничего не уловило. Просто взяли и оказались в другом месте.
Пол лазарета стал каменным.
— Где мы?
— На своей территории, в подземельях гор Балосума.
Грину объяснили, что сюда вряд ли придут орки, даже если завоюют весь Мадис. Это вековые катакомбы и норы, здесь можно пережить любой катаклизм, который может случиться с Мадисом. Здесь даже есть поля злаковых и животные на убой, и только одним гномам известно, как можно во тьме чуть ли не кромешной прокормить себя. Свет давали кристаллы, факелы и солнечные лучи, пойманные и преломлённые сотнями линз и призм. Здесь были чудесные минеральные ресурсы (твёрдые, жидкие и газообразные).
Всё это Грин узнал не сразу.
К нему приходили разные гномы-врачи. И первым после телепортации его посетил хирург.
— Вижу, рука. Пошевелить выше локтя можете? Отлично! Будем протезировать.
Гном достал ремень и начал делать разные измерения над остатком руки, кое-где колол иглами, проверяя чувствительность нервов. Что-то подсчитывал. Развязал повязку руки, долго с лупой что-то высматривал.
— Отлично, будет Вам рука!
Белое полотно лазарета давно сняли. Катакомбы представляли из себя не просто пещеры. Гномы — ещё и каменотёсы. Там и тут замечал Грин рельефы, изображающие битвы, коронации, свадьбы, разного вида общественные работы. Все скульптуры строго одеты. Изображение женщин-гномов под запретом, чему есть два исключения: если это не свадьба принцессы и не коронация принцессы (гномы своих женщин берегли и прятали, и только война заставила открыто работать и женщин). В стенах много выдолблено рун. Походы между помещениями — богато украшенные цветастыми гранёными камнями арки. Где-то плитка, где-то мощеная тропа под ногами. Это не просто город, это мир: тут и реки есть, и озера. Водопады крутят мельницы для шестерёнок различных механизмов. Есть лифты. Есть каменоломни и плавильни. Ох, и жаркие плавильни! Кузницы рядом. Раздаётся звон биения молотов о наковальни, ритмичный, всё под какую-то песню. Долго одному Грину бродить не разрешили.
Человек — не новость здесь. Тут есть послы, торговцы, заказчики той или иной штуки и просто путешественники. Наёмники и военные добровольцы, под стать куют панцири, кирасы, шлемы, мечи, щиты, топоры.
«Что дальше? Сделают руку, а что дальше? Никто не ждёт, ничто и не ищет. Остаться у гномов? Да скучно здесь! Мои грибы больше не нужны той волшебнице. Да и собирателем быть — что-то уж слишком древнее для человека». Ему хотелось любви, приключений. «Но только не военных приключений.«За гномов я навоевался, спасибо. А с их протезом я буду даже лучше выглядеть».