Окончание
Часть 1. http://proza.ru/2020/12/11/428
Обзор начальниками штабов "генеральной стратегии" от 31 июля 1941 г. оставлял армии лишь роль оккупационных сил на финальной стадии поражения Германии, если только не будет решено ускорить победу броском на континент на более раннем этапе. Однако даже тогда это были бы дивизии с современным вооружением, способные к высокой мобильности, а не пехотные линии образца первой мировой войны. И в противоположность этому о массированных бомбардировках начальники штабов говорили как о "новом оружии", на которое Англия должна в основном полагаться, чтобы разрушить экономику и подорвать моральный дух Германии. Производству этого "оружия" должен был отдаваться приоритет, и в его наращивании не должно было быть ограничений.
Но даже этой чрезмерной надежды на стратегические бомбардировщики в 1940 - 1941 гг. недостаточно для объяснения оптимизма Англии з отношении победы над Германией ценой ограниченных усилий. Основной причиной была серьезная и длительная недооценка мощи германской военной экономики . 18 мая 1940 г. "Чипе" (Г. Ченнон), помощник министра иностранных дел, записал: "Сейчас все считают, что война закончится в сентябре - Германия или выиграет, или будет измотана этим потрясающим натиском". Подобный образ мыслей с очевидностью проявился в дебатах военного кабинета 26 мая: Эттли сказал, что Гитлер "должен победить к концу года", а Чемберлен - что "должен победить к началу зимы". Даже Галифакс разделял эту уверенность во "внутренней слабости Германии: он использовал ее, чтобы обосновать свое утверждение, что Гитлер, возможно, не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы настаивать на "оскорбительных условиях". Эти замечания были основаны на предположениях, что прекращение поставок в Германию продовольствия и сырья, особенно нефти, скоро даст о себе знать. 25 мая начальники штабов вынесли свое заключение по вопросу, может ли Англия надеяться на победу в одиночку. (Знаменательно, что дословно вопрос был поставлен так: "Сможем ли мы до конца оказывать на Германию достаточное экономическое давление, которое бы обеспечило ее поражение?".) Они отметили, что если блокада будет поддерживаться, то к зиме 1940/41 г. сокращение поставок нефти и продовольствия ослабит господство Германии в Европе, и к середине 1941 г. "Германия будет испытывать трудности в воспроизводстве военного снаряжения. Большая часть европейских заводов будет остановлена, поставив перед германской администрацией огромную проблему безработицы". В более взвешенном документе от 4 сентября начальники штабов предсказывали, что, "если только Германия не сумеет существенно улучшить свое положение", в 1941 г. дефицит жизненно важных продуктов - нефти, продовольствия и текстиля - "может оказаться катастрофическим". Далее они вынесли примечательное заключение, что хотя 1941 год будет изнурительным для Англии, ее целью "будет переход к генеральному наступлению во всех сферах и на всех театрах с наибольшей возможной силой весной 1942 года" .
Черчилль, по-видимому, разделял предположение, что германская экономика перенапряжена; еще в феврале 1939 г. он заявил: "Гитлер сейчас достиг пика своей военной мощи. С этого момента она будет ослабевать по отношению к Англии и Франции". В мае 1940 г. он настаивал, что, "если только мы сумеем продержаться еще три месяца, положение будет совершенно другим". И эта вера в то, что в своей основе Германия слаба, также проливает свет на часто забываемую сторону "звездной" речи премьер-министра в палате общин 18 июня 1940 года. В ней он ободрял своих соотечественников, потрясенных падением Франции, напоминая им, что "на протяжении первых четырех лет прошлой войны союзников преследовали сплошные неудачи и разочарования. В ту войну мы не раз задавали себе вопрос: "Как мы придем к победе?", и никто не мог дать на него точного ответа, пока в конце совершенно неожиданно и внезапно наш страшный враг не капитулировал перед нами, а мы так упивались победой, что в своем безумии отбросили прочь ее плоды" .
Как мы теперь знаем, представление о "перенапряженной" нацистской экономике, уязвимой для экономического давления и стратегических бомбардировок, было иллюзорным. Военное производство Германии достигло своего пика только в июле 1944 г., бомбардировки всего лишь ограничили общий объем продукции к концу года; и моральный дух, и производительность труда пусть немного, но повысились, когда войска союзников вошли в Германию. Почему же английские политики так ошибались? Как считает Хинсли, ошибка была допущена в основном не из-за плохой информированности, а из-за ложных предположений. И таких предположений было несколько. Прежде всего, существовало убеждение, что главной целью Гитлера было порабощение Англии, а не экспансия на Восток. Политики Уайтхолла склонились к этой точке зрения к концу 1938 г., и с января 1939 г. были все признаки того, что Германия может совершить молниеносный опустошительный воздушный налет на Лондон, возможно, минуя Францию.
4 мая 1940 г., менее чем за неделю до начала наступления на Западном фронте, начальники штабов высказывали мнение, что нападение на Англию более правдоподобно, чем на Францию, что подтвердилось, как они считали, во время Дюнкерка. Черчилль, вероятно, разделял убеждение, что настоящей целью Гитлера была Англия. 26 мая он заметил, что Франции "повезло, что Германия предложила ей приличные условия мира, каких нам не предложит... Нет пределов, до которых дошла бы Германия, навязывая нам свои условия, если дело дойдет до этого". Однако из всей историографии, посвященной военным целям Гитлера, ясно видно, что, по крайней мере на ранних стадиях своей экспансионистской программы, он добивался и ожидал молчаливого согласия Англии на то время, пока он укреплял свои позиции в завоеванных странах Европы. К этой мысли приводит осуществлявшееся перевооружение всех родов войск нацистской армии, за исключением флота, и когда в 1938 - 1939 гг. выяснилось, что надежды на такое согласие не оправдали ожиданий, германские вооруженные силы оказались плохо подготовленными к общеевропейской войне, разразившейся в сентябре 1939 года. Даже в течение лета 1940 г. Гитлер все еще питал надежды на соглашение с Англией.
Итак, в 1939 г. Англия ошибочно полагала, что Гитлер намерен воевать с нею. Англичане считали, что он только тогда начнет эту войну, когда его экономика будет полностью к ней готова. Под этим они подразумевали экономику, переведенную с мирных на военные рельсы, с соответствующим переоборудованием, контролем и организацией. В отношении Германии такое суждение казалось особенно разумным, ведь это было тоталитарное государство, по-видимому, подчиненное строжайшему режиму. Начальники штабов комментировали это положение в сентябре 1940 г.: "Экономическая система Великой Германии достигла выдающихся успехов, поскольку она основана на контролируемой сверху дисциплине, охватывающей все виды деятельности вплоть до сделок частных лиц", хотя англичане знали, что в абсолютных цифрах уровень производства и запасов в Германии не был впечатляющим. Из этого они делали вывод, что гитлеровская экономика достигла пика в своем развитии, что этого уровня недостаточно для ведения длительной войны и что система так перенапряжена, что скоро взорвется под продолжающимся давлением Англии. Как отмечал в сентябре министр военной экономики, "нацистская экономика гораздо более хрупка, чем экономика Германии в 1914 - 1918 гг., которая не была столь высоко интегрированной. Нет ничего невозможного в том, что острый дефицит нефти или остановка транспортной системы могут стать причиной развала тесно взаимоувязанной нацистской системы с огромными последствиями для всей Германии и завоеванной ею Европы".
Здесь налицо два коренных заблуждения. Первое состоит в том, что англичане мыслили категориями либо военной, либо мирной экономики: они не поняли промежуточной концепции блицкрига. А. Милуорд отмечал, что это был точно рассчитанный Гитлером ответ на требования, диктуемые экономическим и геополитическим положением Германии: короткие, стремительные войны против отдельного врага, для которых нет необходимости настраивать всю экономику на военное производство. Это делало возможным избежать второй войны на два фронта для Германии и иметь как пушки, так и масло. Недавно такие историки, как Р. Овари, В. Мюррей и В. Дайст, высказали предположение, что блицкриг был не глубоко продуманной стратегией, а спонтанным ответом на крупномасштабную войну, начавшуюся на несколько лет раньше, чем рассчитывали германские лидеры. Так или иначе, но для германской военной экономики 1940 года было характерно скорее перевооружение по горизонтали, чем по вертикали. Армии и вооруженным силам не хватало резервов, запчастей и особенно снабжения для продолжительной военной кампании, но они обладали исключительной силой краткосрочного удара, которую широко продемонстрировали в Польше и во Франции. Англичане это оценили (отсюда их соображения, что важно выдержать первые несколько месяцев после удара Германии), но они считали, что тогда был пик возможностей Гитлера.
Вторым заблуждением было то, что они не поняли природы некоординированной, малоэффективной нацистской военной экономики 1939- 1940 годов. В то время Германии, далеко не являвшейся строго упорядоченной тоталитарной системой, не хватало крепкого экономического управления из центра. Промышленность Германии сильно отставала в переходе на выпуск военной продукции, а отсталая промышленная структура требовала введения автоматизации, других методов массового производства. Порядок был наведен только к 1942 г., при Шпеере, и это помогает понять, почему Германия не достигла пика в своем производстве раньше 1944 года. Другими словами, нацистская экономика, бывшая в 1940 г. далеко не "перенапряженной", сохраняла еще большие резервы для развития.
Как показано в труде Хинсли, "гвоздь" хорошей разведки зачастую не в специфической информации (собираемой шпионами, осведомителями и т. п., обыкновенно связываемой в воображении обывателей с разведдеятельностью), а в отыскании парадигм или создании схем предположений, в ячейки которых помещаются зерна информации. Английские оценки уровня производства и запасов Германии были неверными, но они не были и грубо ошибочными. Важнее всего были стоящие за ними уверенность в целях Гитлера, представление о природе военной экономики и режиме тоталитарного государства. Английские политики в 1942 г. считали, что эффективность германской военной машины приближается к максимуму и что традиционные методы экономического давления в сочетании с "новым оружием" - тяжелыми бомбардировщиками - приведут к удовлетворительному исходу борьбы, позволив избежать еще одной крупной войны на континенте. Эти иллюзии медленно рассеивались. Они помогают прежде всего понять, почему Англия противилась американской стратегии второго фронта в 1942 - 1943 годах . И они частично объясняют решимость Англии продолжать борьбу в одиночку в 1940 году.
Другой вопрос - это, конечно, ожидание Англией помощи со стороны США. Оценивая шансы Англии победить в одиночку, начальники штабов отчетливо высказали свое твердое убеждение в том, что США "пожелают предоставить нам полную экономическую и финансовую поддержку, без которой, как мы думаем, мы не сможем продолжать войну с каким-либо шансом на успех". Они делали особый упор на широкое сотрудничество с Западным полушарием в усилении блокады Германии, на немедленные поставки США самолетов и кораблей и на помощь американского флота на Тихом океане против Японии. Но они все еще не думали о новых американских экспедиционных силах - и не только потому, что считали это утопией на той стадии перевооружения США. Военное планирование отмечало в конце июля, что, хотя американский технический персонал был бы очень ценен, "для нас нежелательна присылка войск", поскольку тогда Англия сама должна будет предоставить адекватные людские резервы . Здесь снова проявляется распространенная уверенность в том, что Германия может быть побеждена прежде всего путем экономического давления.
Больше всего английские лидеры в середине 1940 г. надеялись на скорое объявление Америкой войны. У них были для этого две причины. В перспективе, как они считали, только это может расшевелить американцев и позволит им начать всеобщую экономическую мобилизацию. Но немедленное решение вопроса, с их точки зрения, оказало бы благотворное воздействие на моральный климат в Англии и других странах. Черчилль прямо отмечал, обращаясь к Рузвельту 15 июня: "Когда я говорю о вступлении Соединенных Штатов в войну, я, конечно, не думаю о посылке экспедиционных сил, о которой, как я знаю, вопрос не стоит. То, что я имею в виду, - это громадный моральный эффект, который произвело бы подобное решение Америки не только во Франции, но также во всех демократических странах мира, и в обратном смысле - среди народов Германии и Италии".
И вновь озабоченность Черчилля психологическим эффектом вступления Америки в войну может быть до конца понята, если только мы вспомним о его уверенности в том, что это не будет война больших армий. Если целью Англии было приблизить общий крах Германии путем подрыва ее воли к победе, то соотношение морального духа воюющих сторон становилось решающим фактором. К этой теме Черчилль часто возвращался. В беседе с редакторами газет 22 августа 1941 г., пишет Кинг, "он был сильно озабочен тем, чтобы Америка объявила войну Германии, и рассчитывал на психологический эффект этого акта. Он заявил, что предпочел бы, чтобы Америка вступила в войну и 6 месяцев не оказывала помощь, чем чтобы она удвоила эту помощь, но сохранила бы свой теперешний нейтралитет. Он пришел к выводу, что это - психологическая война и что многое зависит от того, смогут ли немцы заставить европейцев принять их новый порядок, прежде чем мы сможем их убедить в своей способности освободить их. В этой борьбе за выигрыш времени участие американцев в войне было бы большим психологическим аргументом в нашу пользу".
На протяжении 1940 и большей части 1941 г. проблема для Черчилля заключалась в том, что американцы не выказывали явной готовности объявить войну. Наоборот, их немедленной реакцией на падение Франции была паническая забота о своей собственной обороне, даже в ущерб той ограниченной материальной помощи, которую они оказывали Англии. Но в течение лета 1940 г. Черчилль настойчиво повторял, что вопрос о вступлении США в войну будет решен самое большее через несколько месяцев, и выражал свою уверенность с такой решительностью и пылом, что она сделалась аксиомой английской политики.
Как и в случае с его верой в падение Германии, свои предсказания относительно США Черчилль ставил в зависимость от предполагаемого эффекта бомбардировок: налеты германской авиации на английские города разбудят американское общественное мнение и приведут к объявлению войны. Он долго был уверен в этом и выражал эту уверенность во многих частных беседах в течение 1939 года. И повторял это в середине 1940 г., даже когда речь шла о поражении или капитуляции. Конкретные аргументы варьировались. Иногда он подчеркивал самый эффект бомбардировок. В своих мемуарах де Голль вспоминал: "Я помню, как в Чекерсе, однажды в августе, он воздел кулаки к небу и воскликнул: "Итак, они не придут!" Я спросил его: "Вы в таком ужасе при виде ваших разрушенных городов?" "Видите ли, - ответил он, - бомбардировки Оксфорда, Ковентри, Кентербери вызовут такую волну возмущения в Соединенных Штатах, что они вступят в войну!". В других случаях Черчилль делал акцент на возможности вторжения, говоря обеспокоенному министру по делам колоний 16 июня, что "зрелище бойни и кровавой бани на нашем острове вовлечет Соединенные Штаты в войну".
Но после того, как в июне ему не удалось убедить Рузвельта вступить в войну, Черчилль все больше признавал, что у президента связаны руки до выборов 5 ноября, и именно на эту дату он возлагал свои надежды. 20 июня, сразу после того, как французы запросили перемирия, он выступил на строго секретном заседании палаты общин. Сохранились только его заметки, но они ясно показывают смысл его выступления: "Отношение Соединенных Штатов. Ничто их не расшевелит так, как военные действия в Англии. Нельзя показывать им, что мы в нокауте. Героическая борьба Англии - лучший шанс их вовлечь... Все зависит от нашей решимости держаться до результата выборов. Если мы это сумеем, я не сомневаюсь, что весь англоязычный мир станет единым фронтом". В начале осени Черчилль усердно проводил эту мысль. В письме Бевину от 15 октября он критически замечает относительно США: "Я все еще надеюсь, что здесь произойдут большие события". А 1 ноября Черчилль заявил, что "он уверен в победе на выборах Рузвельта гораздо более значительным большинством. В это же время даже осторожные специалисты из американского отдела Форин оффис склонялись к этой точке зрения. Действительно, адмиралу Р. Шортли, "чрезвычайному морскому представителю" США в Лондоне, казалось, что "все в Великобритании ожидают, что США вступят в войну через несколько дней после переизбрания президента".
Эти ожидания желаемого воздействия немецких бомбардировок на общественное мнение в США помогли Англии выстоять летом 1940 года. И можно найти свидетельство этому в комментариях такого выдающегося американского журналиста, как У. Липпман , и даже в частном замечании самого президента, которое было передано королем Георгом VI английским лидерам, среди которых, вероятно, был и Черчилль, летом 1939 года. Однако, как и уверенность в скором крахе Германии, эти ожидания оказались совершенно неоправданными. Переизбрание Рузвельта не стало провозвестником вступления США в войну. Они сделали это только в декабре 1941 г., и то в ответ на действия Германии и Японии. Ведь именно Германия, а затем и Италия, объявили войну США, а не наоборот.
Чем же объяснить сверхдоверие Англии? Частично ответ лежит в их чересчур завышенных ожиданиях эффекта бомбардировок. Блицкриг не оказался таким разрушительным, как опасались англичане . Человеческих жертв было неожиданно мало по сравнению с большим ущербом, причиненным недвижимости и основным службам, и хотя немецкие налеты способствовали усилению проанглийских настроений в США, они не стали таким катализатором, как предсказывал Черчилль. Другой причиной было то, что он постоянно преувеличивал степень единства того, что называл "англоязычным миром". Несмотря на свое полуамериканское происхождение и частые визиты в США, Черчилль имел слабое представление об этническом разнообразии этой страны и об англофобии, которую вывезли из Старого Света многие из ее европейских иммигрантов. Для него США были продолжением английской семьи народов, связанной родственными, культурными узами, и прежде всего языком, - поэтому, как он заявил французским лидерам 31 мая 1940 г., вторжение в Англию, если оно случится, будет иметь глубокий эффект, "особенно во множестве тех городов Нового Света, которые носят одинаковые названия с городами на Британских островах".
Черчилль также недооценивал политические факторы, все еще влиявшие на Рузвельта после 5 ноября. Как и большинство английских политиков, он с трудом осознавал, насколько далеко американские политические партии отстали от своих вестминстерских собратьев по уровню сплоченности и дисциплины. Даже получив огромное большинство на выборах 1940 г., президент все же должен был потрудиться, чтобы создать консенсус среди конгрессменов и публики в отношении любой внешнеполитической инициативы, как показали дебаты 1941 г. о ленд-лизе, конвоях и возобновлении призыва в армию. И, видимо, Черчилль слишком оптимистично оценивал готовность самого президента вступить з войну. В представлении английских лидеров Рузвельт всегда находился в состоянии высокой боевой готовности; по мнению публики, он мог бы вступить в конфликт завтра. А ведь Рузвельт был непревзойденным мастером сказать слушателям именно то, что они хотят услышать . Истинные намерения этого глубоко скрытного человека было трудно угадать, но можно предположить, что он всегда надеялся избежать формального, тотального вовлечения США в войну, если удастся сохранить независимость страны силами союзников. Возможно также, что такую надежду укрепило гитлеровское наступление на Востоке и успешное сопротивление русских летом 1941 года.
Все это может подтвердить представление о Черчилле как о героической, но несложной, даже наивной личности, человеке, надеявшемся на американскую дружбу, которая была воодушевляющей, но несвоевременной; человеке, который 20 августа 1940 г. сравнил англо-американское сотрудничество с великой Миссисипи, катящей "полные воды, неостановимой, неудержимой, благодатной, стремящейся к новым берегам и лучшим дням". Однако чтобы правильно оценить подобные высказывания и вынести взвешенное суждение о публично демонстрируемом Черчиллем доверии к США, надо иметь в виду два других обстоятельства: выражаемое им в частных беседах тем летом глубокое разочарование отсутствием действительной американской помощи, а также очень твердую линию, проводимую им в отношении США в заокеанской дипломатии.
Черчилль полностью разделял общее чувство Уайтхолла по поводу изоляционистской паники в Вашингтоне, и 27 мая 1940 г. с горечью заметил, что США "практически не оказали нам помощи в войне, и теперь, когда они увидели, как велика опасность, их отношение таково, что они хотят сохранить все, что могло бы нас поддержать, для нужд своей собственной обороны". Или, как он сформулировал это спустя месяц в телеграмме своему давнему американскому другу Б. Баруху, "уверен, с нами будет все в порядке, но ваш народ не сделал многого". В этих обстоятельствах Черчилль считал, что США нужно подтолкнуть, и поэтому в течение лета он настаивал, вопреки совету Форин оффис, чтобы любая уступка со стороны Англии Соединенным Штатам делалась бы только в том случае, если в ответ Рузвельтом будет предложена соразмерная выгода. Например, он был непреклонен, считая, что США нельзя давать право строить столь необходимые им военные базы на Британских островах, в Карибском море и Атлантике, за исключением условия, по которому Англия получит истребители и другое снаряжение. Точно так же он решительно отмел предложения, чтобы британское правительство выдало американцам свои военные секреты, вроде гидролокационных и радарных установок, и затем посмотрело бы, что они предложат в обмен. "В целом, - писал он 17 июля, - меня не приводит в ужас выдача наших секретов, если это приблизит США к войне".
Черчилль прибег даже к дипломатическому шантажу в своих усилиях сдвинуть США с их позиции. В Вашингтоне тем летом были широко распространены опасения, что английский и французский флоты будут разбиты или капитулируют. Эти опасения разделял и Рузвельт, который получил искаженные, полные тревоги сообщения о дискуссиях, проходивших в английском кабинете в конце мая. В это время США имели флот только в одном океане, обычно он базировался в Пёрл-Харборе, за две тысячи миль от их Западного побережья, чтобы сдерживать Японию; и если бы Гитлер получил контроль над Атлантикой, Восточное побережье США могло оказаться крайне уязвимым. Черчилль настойчиво играл на этих опасениях во время падения Франции. 20 мая он заявил Рузвельту, что, хотя его правительство никогда не капитулирует, оно может не пережить успешного вторжения немцев и, "если другие придут к переговорам в окружении руин, вы не должны закрывать глаза на тот факт, что единственным предметом для торговли с Германией останется флот, и если Соединенные Штаты оставят эту страну (Англию) на произвол судьбы, никто не посмеет обвинить тех, кто будет добиваться наилучших возможных условий для выжившего населения" . Таков был и смысл нескольких других телеграмм, направленных им президенту в мае и июне.
Настроение Черчилля в основном не изменилось ни после заключения соглашения об истребителях в сентябре 1940 г., ни после переизбрания Рузвельта два месяца спустя. Напротив, премьер-министр 2 декабря признался, что он "скорее разочарован" позицией США в предыдущие месяцы, а 20-го он сетовал: "Мы не получили от Соединенных Штатов ничего, за что бы мы не заплатили, а то, что мы получили, не сыграло большой роли в нашем сопротивлении" . Решительный поворот наступил, по-видимому, в январе 1941 года. То, что Рузвельт представил конгрессу билль о ленд-лизе, а затем визит в Лондон его ближайшего друга Г. Гопкинса, - все это убедило Черчилля, что президент в самом деле "лучший друг" Англии и что он не имел в виду ничего другого, когда говорил об ограниченности своих возможностей. Но в середине 1940 г., как мы видели, Черчилль был гораздо менее оптимистичен.
Все вышесказанное подводит нас к первому из двух выводов - что Черчилль из легенды (и из военных мемуаров) - это не всегда тот Черчилль, который был в истории. Ученые, занимающиеся 30-ми годами и второй мировой войной, давно догадывались об этом несоответствии, но его надо подчеркнуть в связи с поисками биографов и телепродюсеров. В противоположность легендам Черчилль не находился в полном и героическом противостоянии к своим малодушным, недалеким коллегам-политикам. Перед всеми английскими лидерами 30-х годов и второй мировой войны стояла одна и та же основная проблема: как защитить глобальные интересы своей страны имеющимися в ее распоряжении минимальными средствами. Разные политические линии, которые они проводили, не разводят их в различные лагеря, а скорее являются разными частями многообразного спектра, и никто из них не впадал в крайность, как это часто считается. Это относится и к эпохе Чемберлена, это также верно и в отношении 1940 года. В частных беседах Черчилль часто признавал, что шансы на выживание при политике невмешательства были зыбки. Он разделял идею возможного перемирия на условиях, гарантирующих независимость Британских островов, даже если пришлось бы пожертвовать частью империи и предоставить Германии господство в Центральной Европе.
Отношение Черчилля к США в 1940 г. было часто демонстрацией недоверия и подозрительности, поскольку он использовал даже дипломатическое оружие, включая угрозу капитуляции Англии, чтобы подтолкнуть колеблющегося Рузвельта к оказанию ей реальной помощи. Но на публике по всем этим проблемам высказывания Черчилля были совершенно другими. На публике он держал себя как неутомимый оптимист, настаивая, что Англии нужна только полная победа, и отвечал скептикам дома и за границей, что США скоро вступят в войну. Это ни в коем случае не преуменьшает величия Черчилля. Напротив. Распространенный стереотип не соответствует сложности этого человека и помещает его на выдуманный пьедестал. Искусный политик, подающий одни и те же решения по-разному публике дома и за рубежом, наедине борющийся с собственными сомнениями и страхами, но скрывающий их, чтобы поддержать дух руководителей своей и других стран, - это, бесспорно, более впечатляющая, а также и более близкая к истине фигура, чем пузатый бульдог из народных легенд.
Столь же обманчиво и традиционное представление о "самом славном часе" Англии. Формального "решения" продолжать борьбу в июне 1940 г. не было, но от него вовсе не воздерживались, как это дает понять Черчилль. Во время Дюнкерка в британском кабинете и среди небольшой группы парламентариев и пэров шли серьезные дебаты о шансах Англии на будущее и о возможности удовлетворительных условий перемирия - немедленно или когда минует угроза вторжения. Среди тех, кого объединяли эти идеи, были Галифакс и Ллойд Джордж - бывший соперник Черчилля, претендовавший на премьерство, а впоследствии предполагаемый лидер будущего миротворческого правительства. В это время Черчилль был премьер-министром без партии, он живо помнил о своей недавней изоляции не только в кабинете, но и в консервативной партии. И поэтому он вынужден был принимать всерьез возможную угрозу со стороны этих коллег и их политики.
На выдвигаемые сторонниками раннего перемирия доводы о плачевном состоянии дел Черчилль и другие так же настроенные английские политики отвечали, что если Англия сможет выжить в 1940 г., то она сможет выиграть войну. Они считали, что экономика Германии уже достигла пика и уязвима для английских бомбардировок и что Гитлер должен победить Англию к зиме, если ему вообще суждено победить. Если до тех пор она сможет продержаться, то желательно, чтобы возможное германское вторжение, и особенно беспощадные бомбардировки английских городов, возмутили бы общественное мнение в США и вовлекли бы их в войну после ноябрьских выборов. Черчилль поставил рядом оба этих соображения 20 июня в своей решающей речи на секретном заседании палаты общин. Вот его заметки: "Если Гитлер упустит момент вторгнуться или разрушить Англию, он проиграет войну. Я считаю, что Европу ждет испытание не только в виде суровой зимы. На будущее я собираюсь добиваться превосходства в авиации. Если мы продержимся три месяца, мы продержимся три года" .
Английские оценки в отношении Германии и США были почти полностью ошибочными. Надежды на выживание, на победу без вмешательства союзников также могли оказаться чересчур оптимистичными - для Гитлера. Действительно, весомая причина продолжать борьбу была им в это время неизвестна: а именно, что в июле 1940 г. Гитлер уже думал повернуть войска в 1941 г. на Россию. Об этом в докладах и стратегических оценках английской разведки в 1940 г. не найти ни слова. В течение этого и большей части следующего года англичане считали, что основной целью Гитлера были Британские острова. Поэтому балканская кампания Гитлера весной 1941 г. рассматривалась как часть периферийной стратегии, имевшей целью перерезать жизненно важные коммуникации Британской империи - в качестве прелюдии к возможному вторжению в конце года. И в апреле многие английские стратеги допускали, что Германия может проложить мост к Южному побережью в любой момент, когда она решится пойти на жертвы. Посетивший Англию американский генерал отмечал: "Дилл, Бивербрук, Фримэн и Синклер - все считают, что это может быть сделано и что попытка состоится". Их усилия были сосредоточены не на том, как предупредить вторжение, а на том, как остановить прорыв немецкого морского десанта .
Как показал Хинсли, Уайтхолл только в июне 1941 г. согласился с тем, что Гитлер действительно собирается напасть на Советский Союз. И даже тогда были такие сомнения в военной мощи русских, что, когда 22 июня началась операция "Барбаросса", большинство английских политиков полагали, что война будет окончена Германией в шесть недель без тяжелых потерь. Неудивительно, что 25 июня Черчилль отдал приказ к 1 сентября завершить подготовку мер против вторжения на Британские острова. Если бы Гитлер не повернул на Восток, если бы русские не устояли, если бы Гитлер затем не умножил безумие, бросив Японию против США, исход войны мог бы быть совершенно другим. В 1940 г. Черчилль и его коллеги приняли правильное решение, но сделали это, исходя из ложных причин.