(С. П. Шевырев и И. А. Бродский: два взгляда на язык пушкинской прозы)
Вероятно, одним из ключевых критериев обретения теми или иными литературными текстами статуса художественной классики является не только их принадлежность к высокой культурной традиции и неоспоримая историко-литературная репутация, но также в немалой мере и способность их продолжать оказывать плодотворное влияние на позднейший литературный процесс, направлять и, в случае необходимости, в чем-то даже корректировать его. В высшей степени убедительным подтверждением этой закономерной тенденции участия классического наследия в современном литературном процессе в качестве неотъемлемого компонента творческого сознания активно действующих в сегодняшнем развитии отечественной литературы авторов может служить то внимание, которое до сих пор, не ослабевая за два столетия, вызывают произведения Пушкина, его художественные идеи и творческие заветы.
Прошедший пушкинский юбилейный год со всей очевидностью выявил сохраняющееся созвучие его музы современной эпохе и ту актуальность, которой продолжают отличаться его творения и в нынешние, во многом кризисные для отечественной словесности времена: несмотря на обилие поэтического экспериментаторства, российская поэзия в целом отнюдь не порвала живой преемственной связи с пушкинской школой гармонической ясности, точности и старательно обретаемого мастерства владения русским стихом, в чем как раз и проявляется важная часть той «тайной свободы» – свободы творческого преображения мира, о которой, применительно к пушкинскому наследию, писал Блок.
Вместе с тем, при всем энтузиазме чествования памяти Пушкина как величайшего русского поэта невольно как бы в тени осталась другая немаловажная сторона его литературного наследия – художественная проза, занимающая значительное место в его творчестве. В рамках настоящей статьи нам хотелось бы по возможности восполнить этот пробел и привлечь внимание к Пушкину-прозаику, чей творческий метод также способен оказать немалое влияние на современный литературный процесс, происходящий в отечественной прозе.
В этом контексте представляется целесообразным выявить знаменательное совпадение двух точек зрения на пушкинскую прозу, высказанных в совершенно различные эпохи, с интервалом в полтора столетия, и принадлежащих столь несходным между собой авторам, как академический критик и литературовед тридцатых – пятидесятых годов XIX века С. П. Шевырев, с одной стороны, и, с другой, – крупнейший современный русский поэт («Пушкин XX века в русской поэзии», по оценке некоторых современных литературных судей) Иосиф Бродский. Не только соприкосновение отдельных моментов их принципиальных позиций по отношению к пушкинской прозе, но и поразительная созвучность самих предлагаемых ими концепций восприятия прозаического наследия Пушкина красноречиво доказывают одновременно как высочайшую жизненность классики, так и ее способность продолжать играть существенную роль в текущем литературном процессе.
В опубликованной в 1841 году статье «Сочинения Александра Пушкина», приуроченной к выходу заключительных томов первого посмертного собрания сочинений, содержащих его прозаическое наследие, Шевырев особо подчеркнул органичность обращения Пушкина к возможностям художественной прозы как средству наиболее адекватного и объективного воссоздания мира действительности, что знаменовало собой выработку зрелым Пушкиным реалистического творческого метода: «Стихами изображал он тот мир идеально прекрасный, где было первоначальное назначение Пушкина и где воспиталась его вдохновенная Муза; прозу предоставлял он для того мира живой действительности, с которою опыт собственной жизни познакомил его гораздо позднее... <...>
По природному эстетическому чувству он должен был отгадать, что новый мир существенности, обнажавший перед ним себя, требовал от него и новой формы, которая бы ему совершенно соответствовала. Он овладел русскою прозою – и дал ей новый оттенок. Никто из писателей России и даже Запада, равно употреблявших стихи и прозу, не умел полагать такой резкой и строгой грани между этими двумя формами речи, как Пушкин» [1, c. 238, 260].
Главным фактором, благодаря которому оказалось возможным создание Пушкиным ярких образцов реалистической прозы, явилась, по мнению Шевырева, сознательно и последовательно проводившаяся Пушкиным языковая программа, включавшая в себя прежде всего очищение языка художественной прозы от несвойственных ему избыточных тропов и средств выразительности, присущих в большей мере поэтической речи, а также (и это обстоятельство выступает как едва ли не определяющее) ориентация на тот тип словоупотребления, которым характеризовалась разговорная речь; иными словами, Пушкин впервые проложил дорогу к сближению языка литературы и языка народа, обеспечив тем самым и более обширный охват действительности в своих художественных изображениях, и демократизм тематики, и лучшее понимание его творений широкими кругами читающей публики.
Результатом этого стало обогащение как русского языка в целом, так и в первую очередь языка литературы – языка художественной прозы: «Потому-то проза Пушкина есть проза по преимуществу. Создать ее в чистоте, то есть освободить от примеси ей чуждых поэтических украшений, мог только тот, кто был вполне царем русского стиха и располагал его богатствами по воле своей и кто, как истинный художник, одарен был тем метким чутьем вкуса, которое знает меру и вес каждого в языке выражения. <...>
В заметках Пушкина об языке мы видим, как он глубоко изучал его – в самом источнике, в языке народном. <...>
Пушкин не пренебрегал ни одним словом русским и умел часто, взявши самое простонародное слово из уст черни, оправлять его так в стихе своем, что оно теряло свою грубость» [1, c. 260–261, 267–268].
Шевырев справедливо указывает, что Пушкин в своей языковой практике развил и усовершенствовал теоретические положения и творческий опыт своих предшественников в отечественной литературе предыдущего столетия – Ломоносова и Державина, также стремившихся по мере сил к приданию своим произведениям большей ясности и четкости посредством расширения сферы языкового словоупотребления:
«Пушкин, вслед за старшими мастерами, указал нам на простонародный язык как на богатую сокровищницу, требующую исследований. Выпишем драгоценные слова его (стран. 214):
“Разговорный язык простого народа (не читающего иностранных книг и, слава Богу, не искажающего, как мы, своих мыслей на французском языке) достоин также глубочайших исследований”» [1, c. 268].
Таким образом, по мнению Шевырева, именно с Пушкина начинается у нас настоящая художественная проза, опирающаяся на потенциальные возможности национального языка. Тем любопытнее сопоставить суждение Шевырева с оценкой, данной в наше время пушкинскому наследию Иосифом Бродским (в «Заметках о русских поэтах XIX века», предназначенных для иностранных читателей): «Ничто не имело более великих последствий для русской литературы и русского языка, чем эта продолжавшаяся тридцать семь лет жизнь. Пушкин дал русской нации ее литературный язык и, следовательно, ее мировосприятие. С ним русская поэзия впервые заговорила действительно родной речью, то есть на разговорном языке» [2, c. 37].
Как видим, и через полтора столетия в определении пушкинского языкового приоритета акценты расставляются в полном соответствии с первыми посмертными суждениями. Для современной отечественной литературы, в первую очередь прозы, отличающейся полной свободой и демократизмом языка, пушкинская языковая программа остается своего рода творческим эпиграфом, точнее: современная русская проза продолжает уверенно идти языковым руслом, впервые найденным и постулированным именно Пушкиным.
И еще один важный аспект плодотворности пушкинского воздействия на текущий литературный процесс. Речь идет о стилевом мастерстве, знаменитой «ампирности», гармонической ясности и прозрачности пушкинской прозы. По мнению Бродского, высказанному им в частной беседе с известным эмигрантским критиком Петром Вайлем (мы приводим его по статье Вайля «Вслед за Пушкиным», появившейся вскоре после смерти Бродского), усвоение уроков художественного совершенства и строгости пушкинского прозаического слова могло бы выступить своего рода действенным противоядием против захлестнувшего русскую прозу в ХХ веке чрезмерного увлечения экспериментальными творческими манерами зарубежных авторов, в частности, пресловутым методом «потока сознания», делающим подчас отдельные произведения современной прозы недостаточно вразумительными и эстетически неубедительными. Проза Пушкина в этом случае способна выступить в функции своеобразного камертона, по которому прозаики могли бы настраивать свой стиль на высокую ясность и выверенную точность.
«“Историей села Горюхина” Бродский восхищался безудержно, – сообщает Вайль в упомянутой статье. – Несколько раз он повторил, что хотя бы эту вещь – “не говоря о всем Александре Сергеевиче” – следует читать как инструкцию по ясности и внятности нынешним русским прозаикам. Радостно воспринятый метод потока сознания, наложившись на русский синтаксис с его тяготением к уходящим в никуда сложноподчиненным предложениям, – дал результаты удручающие. Так примерно высказался Бродский. Я заметил, что вся мировая литература к концу века только-только стала выкарабкиваться из-под грандиозного “Улисса”. Верно, сказал Бродский, но, скажем, английскую словесность корректирует сам язык, тяготеющий к точности и определенности. В этом смысле русская литература – более уязвима, и вот тут-то Пушкин со своим “Горюхиным” и другой прозой играет отрезвляющую роль. Было употреблено именно это слово – “отрезвляющую”» [2, c. 26].
Итак, рассмотрение относящихся к двум различным эпохам точек зрения на Пушкина-прозаика еще раз демонстрируют присущее подлинной классике свойство – не только сохранять непреходящее художественное совершенство и высочайшую историко-культурную значимость, но и продолжать выступать в любые последующие времена мощным фактором успешного развития национального литературного процесса.
Литература
1. Шевырев С. П. «Сочинения» Александра Пушкина. Томы IX, X и XI // Москвитянин. – 1841. – Ч. V, № 9. – С. 236–270.
2. Иосиф Бродский: труды и дни / Ред.-сост. П. Вайль и Л. Лосев. – М.: Независимая Газета, 1998. – 272 с.
10 сентября 2000