Вот и незаметно наступил октябрь. На дворе с раннего утра моросит холодный дождик, и от этого жутко сыро и неуютно. Настоящая осень. Поздно вечером, в дверь однокомнатной квартиры на втором, самом верхнем этаже старого барака, куда сразу после расторжения собственного брака несколько лет тому назад перебралась закройщица местной ткацкой фабрики «Звезда» шестидесятилетняя Елизавета Вострецова, кто-то настойчиво постучал.
– Кто там? – где-то через минуту, послышался изнутри взволнованный, заспанный голос старенькой женщины, никого не ждавшей в этот поздний час.
– Это я мам, твой Степан. – отозвался глухим, родным эхом в подъезде ее единственный тридцатилетний сын, оставшийся недавно без работы.
Тут же открыв замок, Елизавета обеспокоенными глазами взглянула на свое промокшее до нитки, окоченевшее чадо и, почуяв материнском сердцем, что-то неладное, тихонько закачала серебристой, взлохмаченной головой.
– Ты тут откуда взялся, мой хороший? – заохала мать, когда Степан уже разутым стоял у нее на газетке в прихожей. – Или случилось у тебя, не дай Бог, чего?
– Да нет, мам. Просто мимо твоего дома с тренировки возвращался, и подумал, а дай-ка я к тебе зайду. – пытаясь выглядеть бодрым и веселым, соврал Степан, и скинув с себя верхнюю одежду, без разговоров прошел на кухню.
Мать, аккуратно повесив на вешалке его сырую, легкую болоньевую куртку и вязаную шапочку, тоже прошла следом за сыном, и подозрительно на него посмотрела. Не бритый, давно не видевший парикмахера, одетый в вытянутый свитер, купленный ему, когда он еще учился в институте, и замаранных осенней распутицей джинсах, парень выглядел неважнецки. О том, что неделю назад Степан остался без работы, Елизавета еще ничего не знала, но сейчас, когда она в это позднее время увидела его таким неопрятным и слегка подвыпившим, насторожилась.
– Покушаешь, сынок? – волнительно глядя на своего отпрыска, засуетилась у холодильника женщина.
– Можно чуток перекусить, мамань. У меня со вчерашнего дня во рту крошки не бывало.
И Лизавета быстро определила на плиту эмалированную кастрюльку, чтобы вскипятить для пельменей воды.
Прошло чуть более пятнадцати минут. Наложив Степану полную с горкой тарелку его любимого домашнего лакомства, женщина поставила на вторую конфорку чай-ник и сама расположилась за столом напротив сына.
– Ну, как ты у меня, сынок? – поинтересовалась Лизавета и аккуратно поправила на своих открытых плечах теплый, подаренный, когда-то Степаном еще на ее пятидесятилетний юбилей Оренбургский пуховый платок.
– Да, как видишь, все нормально, мамка. Нет, правда все хорошо. Просто соскучился я сильно по тебе.
Однако, сердце матери подсказывало совсем другое.
– Я по голосу же слышу, что чего-то у тебя не ладно, Степк. Соскучился он. Хм. Кого обманываешь? Мать?
– Да все нормально, мам. Правда. Честно, знаешь, как истосковался шибко. – макая пельмени в блюдечко с майонезом, с удовольствием уплетал их он. – Правда все нормально. Ты щас даже так на меня не смотри.
– А на кого мне еще смотреть-то? На картину? Ну-ка давай рассказывай, сынок. А то все тебе опять нормально. Знаю я тебя. Я чую же, что ненормально. Снова теща, поди, у вас была? Была, да? Угадала я?
– Да ну ее в баню. – все-таки не выдержал сын. – Даже говорить о ней не хота. Вот никакого желания нет. Как только вспомню, так сразу твои пельмени наружу вырваться просятся. Прямо рвотный рефлекс вызывает она. Надо, знаешь, что сделать?
– Ну.
– Че ну-то? Хм. Не ну, а нужно ее фотокарточку дома на крышку унитаза прилепить. Ха-ха-ха! Когда не можешь в туалете поблевать с похмелья, посмотришь на нее и, оба-на. Ха-ха-ха!
– Ох, сынок-сынок. Эх-хе-хе. Ох, ты, когда-нибудь договоришься. Я у тебя всего-то лишь спросила, опять она у вас была? Че не отвечаешь-то? Боишься, да?
– Кого мне бояться? Эту дуру? Хм. Вот еще.
– Ну, а че тогда не говоришь?
Степан, ясно лицезря и все понимая, что ему никто сейчас не верит, собрался, в конце концов, с мыслями и решил родную матушку, все же, кое во что посвятить.
– Ладно, мамка. От тебя все равно ничего не скрыть. Приезжала. Тьфу ты! Мы дрыхли еще всей семьей, слышу из спальни краем уха, а в замочной скважине, кто-то тихонько скребется.
– Разбудила, значит, вас?
– Ага, разбудила. У меня сон тут же, как рукой сняло. Хоть и был спросонья, а сразу понял, кого это к нам в такую рань-то принесло. Самой, гадине, уже от возраста видать не спиться, и нам поспать нормально не дает.
– Че же теперь поделаешь-то? Кого это волнует? По документам-то квартира ведь ее.
– Вот в этом-то и вся загвоздка, что ее. А так бы я имел полное право, кого попало не пустить на свой порог.
– Ну, уж ладно. Че же не пустить-то. Она рази, кто попало вам? Она тебе ведь теща, Степа, а Нюрочке твоей родная мать. Хочешь, не хочешь, но ты ее обязан уважать.
– Ага, теща. Хм. Пока не жалует своим визитом эта теща, так мы в полном мире и согласии с моей Нюсенькой живем. А как только припрется в гости эта халда, все наши отношения опять в трубу. Вот че ей надо, мамка? Че ей надо? А? Тут в этот раз приехала, пантера, и давай опять своим нытьем пилить меня.
– А повод-то на этот раз, какой? – жалея сына, вдруг зацокала мать. – Или лишь бы хоть к чему-то придраться?
– Повод-то? – сразу перестав жеваться, замялся Степан. – Да, дескать, что я за этот год уже три работы сменил.
– Как это сменил? – Елизавета вытаращила на сына удивленные глаза. – Как это сменил-то? Ты рази не работаешь щас больше?
– Ну и сменил. Хм. И дальше, что? На одном месте сидеть, тоже не сахар. Я так-то ведь мужик у тебя мамка шибко конструктивный. Мне палец в рот не клади.
– Так ты правда, что ли не работаешь щас, Степа?
Тут сын, как-то резко осунулся и мигом покраснел.
– А я виноват в этом, что ли? Я, по-твоему, виноват, что на первой работе меня приезжие буржуи по сокращению штатов турнули, хотя у них я проработал целых пять лет. На втором месте я этой шефине, вертихвостке долбанной не приглянулся, ну а в третьей - строительной помойке, директор мне попался самовлюбленный идиот.
– Так ты бы объяснил ей, теще-то, по полочкам ей ситуацию-то по своим работам разложил бы.
– А я, ты хочешь мне сказать, не объяснял? Да щас же. Хм. Разве только, что не танцевал на задних лапках. Говорю, скажи спасибо, что на второй работе Нюське с этой приставучей директрисой я не изменил. Ходила бы с рогами щас, за потолок цеплялась, дура. А так-то, если честно, мамка, я еле-еле от греха-то удержался, шикарная шефиня-то попалась, и вымя, как футбольные мячи, и вот такой кардан, как у рабыни Изауры. Помнишь?
– Ты, че это, бесстыдник тут при матери буровишь? Хм. Вымя. Я тебе дам щас, рабыня Изаура ему. Хм. Тоже мне, нашелся футболист.
– А я виноват? Виноват, что нарядиться с утра эта шефиня, словно проститутка, и до конца рабочей смены мне подмигивает, что, дескать, после первого же праздника в конторе, будет на мне она в гостинице, как на коне наездница скакать. Видела бы ты ее, маманя. Лошадь!
– Ох, и похабная видать бабенка, эта твоя шефиня. Тьфу! Она, что, не знала, что ты у нас женат?
– А ей, какая разница, женатый я, или бобыль? Когда голодная такая директриса, мужика по-настоящему захочет, трудно будет от нее живым ему удрать.
Елизавета подошла к темному окну, задернула наглухо тканевые занавески, и после этого встав сыну за спину, нежно погладила его по давно нечесаной голове.
– Теща-то про это хоть не знает? – полушепотом спросила мать. – А то загложат тебя с Нюркой бедного совсем.
– Много будет знать, ночами спать плохо станет. Надоела. Вот она, где, мам.
– Надоела, говоришь? Эх-хе-хе. Верю сынок, верю.
– Приперлась тута, и давай прямо при Нюське, при детишках, своими грязными копытами мою мужскую честь топтать. Итак, после ее последнего приезда, только дня три тому назад, стали в одной кровати с Нюськой спать-то. Тьфу! И тут она снова, собака, нарисовалась у нас.
– Как же тебе помочь-то, сынок? Я ить всю головушку сломала. Все ночки думаю, лежу.
– А как ты мне поможешь, мамка? Как? Нюська, послушает ее всего с часок, и тут же под ее дудочку петь начинает. Нашлась тут, Валентина Толкунова, блин. А в последнее время, Нюська вообще слетела с тормозов, заставляет идти устраиваться грузчиком в соседний продуктовый. Ты поняла, мамань, как ее обработала теща? Грузчиком меня, зараза, отправляет. Ха-ха-ха! Самого меня. Это с высшим-то техническим образованием, я что ли должен фуры разгружать идти, да ящики на пару с судимыми алкашами кантарить за копейки от зари до зари? Я, да? Представляешь, мамань, как высоко меня родная баба ценит? Хм. Вот же дура. Самой уж тридцать с гаком, а она все маму слушает свою. Когда своею головою будет жить-то? Никогда?
Матушка, пока оголодавший сын с жадностью пережевывал пельмени, осторожно налила ему из вскипевшего чайника в железную кружку кипятку и достала из шкафа простенького кухонного гарнитура коробку индийского чая и фарфоровую вазочку с сахарным песком.
– Ох и теща тебе попалась, Степа. – закачала головой мать. – Ну, надо же было нам так опростоволоситься.
– Да и не говори. Как нарочно вляпались в это дерьмо.
– Эх-хе-хе.
– За какие такие грехи, угодил в их семейку?
– Судьба видать такая. А иначе, как?
– Я тут недавно решил теще тоже зубы показать в ответку. Сволочь. Терпел, терпел, а потом думаю, а я, что, рыжий? Ну и спросил у нее, а она сама-то в последний раз робила, когда? Разве, что еще при динозаврах? Теорию-то о пользе труда, и я могу одной левой преподать. Это мне, как об асфальт два пальца.
– Да когда она работала-то толком? Хм. По-моему только, когда еще в девках была. Пока за тестя твоего, удачно не выскочила замуж, она немножко уборщицей полы помыла, где-то на молокозаводе, и других записей в трудовой книжке больше ни шиша. Работница. Хм. Передовица, герой соцтруда. Хм. Ты только близко к сердцу все, сынок, пожалуйста, не принимай. Господь с ней. Перебеситься, может по-другому запоет, кукушка.
– Господь то может быть и с ней, да только мне от этого, мамань, не легче. – с горькой обидой пробубнил парень. – У меня в последнее время, никаких нервов не хватает с этой холерой встречаться. Вот че она повадилась-то к нам? Ну, приехала, ну, переночевала день, ну максимум другой, с внуками бы поиграла, мне разве так-то жалко? Только зачем она мне постоянно в душу лезет со своими глупыми советами, да придирками, а мамань? У меня и так от этого безденежья скоро крыша поедет и без нее ко всем чертям. Зачем она еще в огонь керосин подливает?
– Не переживай, сынок. Наплюй на всех. Я тебе маленько денег дам. Вот скоро Катя, почтальонка, пенсию-то месячную принесет, и я тебе без разговоров отстегну тыщенку. Ты только шибко-то так не переживай, а то, не дай Бог, внутри еще, чего-нибудь такое лопнет. Теща-то приехала, и уехала, лишь бы только Нюрка тебя до белого колена опосля не довела. Рази так охота жить-то? Она ить хуже горькой редьки, такая-то жисть. У вас тем более еще детишек двое. Они тоже ить, поди, переживают, когда вы начинаете собачиться при них. Не смотрите, что Верочка с Мишуткой еще маленькие. Ребятишки-то нынче все больно умные пошли. Я как-то за вашим Мишкой в детском саде подглядела, он хоть вроде и маленький, недавно только ходить научился, а уже бровенки хмурит, внимательно смотрит на этот взрослый мир.
– Да нет, мамань, мы при них-то не скандалим. Уж че мы глупее, что ли тебя? Но теща меня шибко в этот раз задела. Прямо сильно-сильно взбесила меня. А у Нюськи еще совести хватает за нее заступаться.
– Она ить мать ей. Ты забыл? – всплеснула руками Лизавета. – Нюрка твоя все время будет на ее стороне.
– Это я уж понял хорошо. Потому, что я теще слово, а Нюська мне десять обидных словечек в ответ. Да еще знает, как побольней поддеть-то. Ох, и заступается за мать.
– А как ей за нее не заступаться? Я ить тебе только, что сказала, что она ей родная мать. Ты бы за меня не заступился, что ли?
– Вот со своею матерью и пусть тогда живет, змея. А если эта умная сударыня еще и дальше гундосить станет, то на их пороге они больше не увидят меня. А ребятишек я на ноги подниму. Я уже все просчитал. Устроюсь на работу, и алименты исправно платить буду, мам.
– Может ты много выпиваешь, Степа, вот на тебя теща с Нюркой и бузят?
– На какие шиши мне много выпивать, мамань? Ни копейки в кармане. Ну, выпьем с дружками бутылочку один раз в две недели в гараже. Это, что, разве, по-твоему, много? Вон у нас на старой работе, так некоторые мужики сразу после зарплаты, исчезали из дома на несколько дней. И ни че ведь. Им, поди, тещи так мозг не выносили?
– Ох, сыночек ты сыночек мой.
– Надоело все, мамань. Вот хоть прямо щас иди и собирай манатки, и без оглядки из ихнего семейства на ПМЖ к тебе. А еще ты знаешь, как она меня квартирой попрекает, эта ведьма? Что ты. Ууу. Где, в каком моменте начинает теща словесно проигрывать мне, сразу свою квартиру в укор вставляет. Дескать, на дармовой жилплощади я подживаю. Якобы приняли меня в свою семью почти, что голым. Нет, ты поняла?
– Как это голым? Че уж она так-то позорит тебя? Ить мебель вроде же, ты говорил, твоя?
– Не только мебель, но и телевизор с пылесосом тоже.
– Ну, вот видишь. Хм. Голым.
– Я ведь тогда хорошо на вахте в Уренгое зашибал-то. Ну, за каким она к нам приезжает, мамань? Змеюга. Еще один такой заход, и меня точно на ихнем пороге не будет. Я наверно, мамка, правда, разведусь.
– Устал?
– Достало. Детишек только жалко. Эх-хе-хе.
– Ох, сынок-сынок. Не дело ребятишкам без отца.
– Тут пацану решил турник к стене приколотить. Думаю, пусть мускулатуру набивает, будущий солдат ведь. Куда там. Теща сказала, что заработанную собственным горбом квартиру, курочить турниками мне не даст. Пока, говорит, она жива, не разрешит ни одного гвоздя забить в стену. Вот, якобы, когда получите свой персональный угол, вот тогда и делайте в нем, что душе угодно, хоть приют для бездомных кошек открывайте, хоть спортзал. А когда я на него заработаю, на свой-то персональный угол, если себе работу не могу найти вообще?
– Да уж. Нарочно она, что ли подзуживает так тебя?
– Зато чужих людей, иной раз, знаешь, как жалеет? Ууу. Ну, прямо, такая сердобольная она у нас. Хамелеонша недобитая, химера. Бывает разляжется перед телеком на диване, и если по нему показывают, что-то нехорошее такое, ну, типа там голодных африканских черножопых, на публику захныкать может, блин, двуличная змея.
– Может не надо ее, сынок, так-то обзывать? Узнает.
– А че не надо-то? Хм. Заслужила. Пусть все знают. Если для нее, какие-то негры, дороже, чем родимый зять.
– Ох, сынок-сынок.
– А в предпоследний раз приехала, говорил я тебе, или нет? Говорил, мамань?
– Не помню, Степа. Памяти-то толком нет.
– Так вот, когда приехала, она с утра до ночи сериалы по телеку крутила. Мишке охота было мультики смотреть, да только кто ему дал-то? Ну, тот давай реветь, я на нее опять орать. Тут Нюська прилетела с кухни на подмогу, и как цепная овчарка, тоже на меня. И после этой склоки, я как кастрированный евнух, опять один три ночи в кухоньке на раскладушке дрыхнул, а Нюська с тещей в нашей спальне, гребаный бабай. И все из-за чего?
Елизавета пожала своими худыми плечами и снова поправила на них Оренбургский платок.
– А все из-за того, что такая эгоистка теща. Другие бабушки, как бабушки, носочки вязаные там, блины, конфетки, а эта черти кто, Мальвина. Тьфу!
– Че же теща так тебя не любит, Степа? – встрепенулась мать. – А второго зятя, тоже так? Или по-другому?
– Не говори мне про него, козла.
– Чего это козла-то?
– Да как она его не любит? – с безнадегой промолвил Степан. – Души не чает в нем. Хотя он сроду толком нигде не работал, не учился, зато, чуть что, ему всегда деньжат украдкой от родства сует. Хотя тесть, как-то бывало, возмущался, дескать, он когда-то был у них в гостях, и захотел, чего-нибудь покушать. Нашел он в холодильнике мороженые шампиньоны, ну и решил хоть их пожарить, просто так. И что ты думаешь? Хм. Даже подсолнечного масла в доме не надыбал. А теща второго зятя, че-то хвалит еще.
– Хочешь сказать, несправедливо?
– А я хотя догадываюсь, за что ему такая скидка, мам. Ха-ха-ха! – изменился в настроении Степан.
– За что же?
– Так лижет зад ей, что у нее в глазах сверкает.
– Ладно болтать-то, дурак. – стала возмущаться Лизавета. – Тесть-то сам робит, где, или на пенсию вышел?
– Работает. Хотя сам года три дома ошивался, теще по хозяйству помогал. Тут ладно место чудом подвернулось, а так еще неизвестно, что было бы с ним.
– Эх-хе-хе.
– Ладно, мамка, не вздыхай. Я почти, что все уже решил. Еще хоть со стороны этой язвы один выкрутас, больше они меня в своей в фатере не увидят. А ребятишек я на ноги подниму. Как только вот устроюсь на работу, алименты исправно платить буду им.
– Чем же помочь тебе, сынок?
– А чем ты мне поможешь, мамка? Знаешь, что обидно, мам? – с горечью в голосе спросил Степан.
– Что тебе, сынок, обидно?
– А то, что у некоторых ведь бывают же тещи, как тещи. Только мне не повезло. – с грустью посмотрел на мамку Степан, и громко прочирикал.
Эх, теща моя, да теща ласковая,
Все штаны изорвала, хер вытаскивала…
– Будя частушки-то горланить. – заругалась на сына Лизавета. – Ночь ить на дворе уже.
Степан все не унимался, и продолжал кричать.
Моя теща зазнается, носит красные трусы,
Между ног три волосинки, как у Гитлера усы…
– Тише, я тебе сказала! Цыц!
– Иные и на тещ-то даже не походят сроду. – напыжился сын. – Это, как у моего лепшего товарища Витюшки, когда у его Клавки мать из Ярославля летом в гости приезжает, так они и по стопочке ликера с тещей, а когда и всю пол литру за милую душеньку под хорошую закуску засадят, и откровенно до полуночи о том, о сем вдвоем на кухоньке проговорят. Или вон у нашего Пашки, соседи по подъезду. Помнишь, у него на площадке семья одна жила, муж с женой и с ними теща. Сначала-то все в квартире жили сообща, а потом у молодых, чего-то там разладилось, и теща с зятем стали дальше жить одни.
– Ну, это тоже, Санта Барбара, какая-то. Хм. Не дело.
– Да ну и, что. Пусть лучше так. Зато моя, как ощетинившийся, туалетный ершик, прямо, как тот тюремный надзиратель, все посильнее мне загнать иглу под ноготь, шкура, норовит.
– Да милый ты мой. Замучили они тебя?
– Скажи мне честно, мамка, ну почему у твоего сына все не по-людски, вот так? Ну, за что мне так не везет-то по жизни? Ты меня случайно, грешным делом, в роддоме не при свечке родила? – Степан сощурил свои хмельные, еще не протрезвевшие глаза и ехидно взглянул на Лизавету.
– Будя молоть-то. При свечке. Хм. – немножко обиделась мама. – Ты тоже у меня, как завернешь, так завернешь. Хоть стой, хоть падай. Че ты городишь-то, сынок?
Степан посмотрел на Лизавету и встрепенулся.
– Да это я, где-то от мужиков недавно слышал, что, если женщина рожает при свечах, то у новорожденного вся жизнь будет, не жизнь, а полоса препятствий. Не слыхала? А ты помнишь, у Парамоновых девка, Людка, когда в классе десятом училась, то покончила с собой? Тоже, говорят, ее мать без света рожала. Не помнишь, мам?
– Ну, поди. Ну и что, что без света. А как же раньше-то рожали? Че то ты не о том щас толкуешь, сынок.
На старенькой тумбочке в тесной прихожей вдруг зазвонил телефон. Чтобы не разбудить за стенкой буйных соседей, Елизавета живо подошла к нему и сняла трубку.
– Але. – зачем-то притворившись сонной, тихонько прошептала мать. – Кто это? – сначала она не поняла, кто ей может в этот поздний час звонить, но узнав на том конце провода знакомый голос родной снохи, старушка тут же изменилась в лице. – Здравствуй, Нюсенька. Да ты моя хорошая, здравствуй. Ага. Теперь узнала. Конечно узнала. Да еще не сплю я. Не сплю. Бодрствую.
Зато Степан, когда еще мать не успела ответить, сразу же сообразил, что тревожить их в это время может только жена, и чтобы Елизавета сейчас не выдала ей сына на растерзание, живо приложил указательный палец к губам.
– Меня нету. Тсс. – помаячил он матери и затих.
Лизавета, не перебивая сноху, выслушала все обвинения в адрес своего сына и себя, и на ее лице показалась нелепая улыбка и тут же заблестели от оскорблений глаза.
– Здесь он, Нюра, у меня. – решила не отпираться мать, на что сын лихорадочно замотал головой. – Да ты, что, Господь с тобою, Нюра. Трезвый. Ни в одном глазу. На кухне, пельмени ест сидит. Дать трубку-то ему? А? Что?
Степан приготовился к неприятному разговору.
– Ты щас спросила, почему он у меня? – продолжала оправдываться Лизавета. – Так говорит, мимо шел с тренировки. Да как я не пущу его, ты что?
Увидев на лице матери полную растерянность и слезы, худые щеки Степана в тот же момент запылали огнем.
– Как выгнали его с работы? – перестав плакать, лукаво подмигнула Степке мать. – Ай-яй-яй. Да Господи Иисусе. С трех, ты говоришь, уже за этот год работ? Ох, он и обманщик. Ну, как мне, Нюсенька, на него повлиять? Я слышу, слышу, Нюсенька, тебя. Слышу, моя золотая. Ты уж на меня так не ругайся, пожалей меня.
Степке сразу же расхотелось пить чай. Он грубо отодвинул от себя выпитую лишь наполовину кружку, и его желваки от нервов заходили ходуном.
– Ага, ага, я тебя, Нюсенька, поняла, поняла. – мямлила жалким голоском Лизавета. – Щас он чай еще с ватрушками попьет, и выгоню его до дома. Ах, он паразит, наврал мне. Ай-яй-яй. Я слышу, слышу, Нюсенька, тебя. Слышу, моя золотая.
И на том конце провода раздались гудки. Елизавета дрожащими руками, медленно положила на место трубку, и немного еще постояв в прихожей, вернулась назад.
– Ох, сынок-сынок. – тяжело вздохнула мать и опять погладила Степана по голове. – Ну и жена тебе досталась.
Сын Лизавету почти уже не слышал, и все его сейчас думы были только об одном единственном и самом наболевшем, насколько сильными сегодня окажутся разборки, и как из них можно выбраться с минимальными потерями.
– Дай мам на билет хоть. – сгорая от стыда за свое никчемное положение, Степан решил не допивать уже остывший чай и немедленно выдвигаться до дома.
– Дам, сына, дам. Куда тебя теперь девать-то, мой хороший?
Женщина в этой суматохе вернулась обратно в прихожую, и достала из потрепанной сумки, всегда висевшей на ручке входной двери, кошелек. Кропотливо отсчитав в нем мелочью несколько рублей, Лизавета протянула его сыну.
– Вот на проезд тебе, сынок. Как до дома доберешься, позвони хоть. А то ить не усну я. Ты, Степа, слышишь?
– Сильно орет-то? – с печалью в голосе спросил он про свою вечно стервозную супругу, с которой ему скоро предстояло выяснять отношения. – Или терпимо? А мам?
– Ты только дров пожалуйста не наломай, сынок. – жалобно посмотрела Елизавета в сыновние и тоже очень грустные глаза. – Ее тоже понять ить можно. Как вы на ее одну зарплату-то живете? Трудно, Степа? А?
– Да как тебе сказать, мамань? Если по правде, то у нас сейчас в семье большой разлад. Но, ни че, я удочки везде закинул по работе. Куда-нибудь, хоть как меня возьмут.
И Степан стал живо собираться, чтобы успеть на последний рейс.
– Ступай с Богом. – перекрестила его перед выходом мать. – А то последний автобус-то сейчас бегом уйдет. А Катя пенсию-то, как только принесет, я тебе отстегну тыщенку. Я позвоню, приедешь, заберешь.
– Спасибо, мамка, накормила. – уже на выходе обернулся Степан. – Можно опять дня два не жрать. – и бегом помчался по лестнице.
Автобусная остановка находилась на соседней улице метрах в двухстах от барака. Быстро добежав до места, Степка сразу заметил, сидящего в углу на скамейке, по всей видимости в ожидании последнего рейса, соседа матери с первого этажа и по совместительству своего давнишнего приятеля Серегу.
– Ух ты, какие люди. – немало удивился этой встрече Степан. – Здорово, Серый. Не ожидал встретить тебя.
– О, здорово, Степка. Здорово дорогой. Че не ожидал? Меня увидеть, что ли? Хм. Ты сам-то куда?
– Я домой. А ты-то далеко собрался? Ночь ведь.
– Да ладно, ночь. Ерунда. Мне сейчас хоть день, хоть ночь. До фени. – пьяненьким голосом сказал не вставая со скамейки Серега. – Я в последнее время, сна, начисто, Степка, лишен. Я же уволился со стройки тут недавно. Не говорили тебе?
Степан об этом действительно ничего не слышал, да и мать почему-то сегодня не сказала про Сергея и слова ему. А может просто не захотела расстраивать, что он тоже, как и Степан пополнил ряды безработных.
– Да-да, представь себе, временно без работы. – обреченно промолвил приятель. – Поэтому у меня щас свободного времени уйма. Днем дома хорошенько высплюсь, а ночью ни в одном глазу. Щас вот решил до центра прошвырнуться, и чтобы хоть маленько спать мне захотелось, обратно хочу вернутся на своих двоих. И потом, сидел бы щас в квартире, и тогда не встретил бы тебя. Поэтому, все в тему. Как говориться, все, что не делается, все к лучшему.
Пристально глядя на унылую и тоже давно небритую физиономию своего, старающегося из последних сил держаться бодрячком товарища, у Степана вдруг, как-то нехорошо защемило под курткой в районе груди.
– А че уволился-то? – на полном серьезе спросил Степан.
– Чего?
– Где ты щас работу-то найдешь? С должностями нынче туго. Кризис везде, как никак.
– Че, спрашиваешь, уволился я? Да так, был один повод. Любопытно? Больше не о чем спросить меня?
– Да ладно тебе. Я же от чистого сердца.
– Ладно. Хм. Шоколадно. – занервничал друг, уставший всем отвечать в последнее время на этот вопрос.
– Если не хочешь говорить, то не говори. Сам же начал о работе.
– Хрен с тобой. Да тут, если честно, никакого секрета и нет. Просто не сошлись характерами с шефом мы. – сплюнул на землю Серега.
– Чего так? Ты вроде простой рабочий, он начальник. В чем вы не сошлись-то? В чем фишка-то вообще?
– Ага. Это, как в той русской поговорке - он начальник, я дурак. Извини, но я правда не хочу щас об этом трепаться. Черт с ним. Он еще тысячу раз пожалеет, что потерял такого опытного сварщика, как я.
– Характерами, говоришь, не сошлись? Так вы же вроде не бабы, сходиться ими. А?
– Да ладно тебе.
– Хотя, это щас у нас и вправду повсюду. А с богатыми, так особенно швах. Некоторых случайно вынесло на верх-то, и они нас сразу перестали за людей считать.
Несмотря на собачий холод, который усиливался с каждой минутой, Сергей вмиг приободрился. По его лицу читалось, как он ненавидел своего начальника, и если бы тот сейчас в ту самую секунду, каким-то чудом оказался на этой остановке, Серый ему бы так накостылял.
– Видите ли, не понравилось ему, что я попировал одну недельку дома. Предъявил мне на собрании при всех, дескать, что я на работу болт положил. Хм. Нет, ты понял, Степка, да? При коллективе. Как последнего пацана, отымел при всем честном народе меня. Болт я положил. Хм. Балда. Ладно бы еще отчитывал при мужиках, не так позорно, но там и наши девки были в красном уголке.
– А вот тут я с тобой согласен. – кивнул Степан. – При бабах не прилично драть.
– Всего попил, какую-то неделю. – снова загрустил Серега. – Нет, ты понял, Степка? Да? Сварщика шестого разряда спокойно выкинул этот павлин на улицу, ни за что, и, падла, рад. А ничего, что я целый месяц, вкалывал без выходных, как папа Карло? Это, что, не считается, что ли? Разве не идет в зачет нарушение моих трудовых прав?
– Кому твои проблемы интересны?
– Но ничего, ничего. Смеется тот, кто смеется последним. – смотря в одну точку, подумал об возмездии Серега. – Он еще не знает, падла, что у него, какие-то бандиты, стырили прошлой ночью из строительного вагончика новенький сварочный аппарат.
– Ты, что ли отомстил? – полюбопытствовал Степан.
Этот вопрос, Сергей решил оставить без ответа, хотя глядя на его мгновенно поднявшееся настроение и хитрую ухмылку, все было и так понятно без слов. Взглянув на время на руке, Степан вдруг мысленно представил, какой через несколько минут его ждет дома с женой скандал, и у него от этого на душе стало противно.
– Вмажешь со мной? – Серый заглянул под скамейку и вытащил оттуда темно-зеленую колотушку молдавского портвейна 777.
– Уже поздно. – не прекращая думать о своем неважнецком положении, сказал Степан. – Да и смысл? Если щас домой поеду.
– Сам не хочешь выпить, или бабу свою бздишь?
Сергей, как никто другой знал эту стерву, Степкину жену, ведь ее склочный и порой совсем невыносимый характер не раз выступал катализатором ссор и длительных размолвок старых приятелей.
– Да вот еще. Хм. Просто не хочу. – как стойкий оловянный солдатик, стоял на своем Степан и не сдавался.
– А что тогда ты в этой жизни хочешь?
Изрядно утомившийся от бессмысленного шатания, уже которую неделю без дела и работы Степка с тоской посмотрел на неприветливую, безлюдную улицу, и про себя попытался сформулировать для Сереги конкретный ответ.
– Ты спросил, что я хочу? – наконец собрался с мыслями Степан.
– Ну, да.
– Я много, чего, сука, в этой жизни, Серега, хочу. Я бы даже сказал очень много. Целый вагон. Квартиру личную хочу, хочу, чтобы мои дети образование нормальное получили. От модной тачки бы не отказался. Чтобы, сука, ехал я, и все прохожие оборачивались на меня, как на народного артиста. Славы хочу. Понимаешь? Мать на море вывезти тоже бы не мешало. Она у меня нигде, даже когда еще с отцом не развелись, в помине не бывала. На работу не пыльную, но денежную устроиться мечтаю. Хочу, чтобы жена наконец повернулась ко мне не жирной жопой, а лицом. Понял? Ничего фантастического. Теща, чтобы перестала нервы мне трепать, хочу. Видишь, сколько плюшек насчитал я? Да много еще, чего я хочу!
– Хотеть не вредно. Кхе-кхе. – задорно заулыбался Сергей. – Вредно не хотеть.
– А, вот еще о чем забыл я. Точно. Турник, сука, хочу к любой стене приколотить для пацана.
– Какой еще турник? – ничего не понял товарищ.
– Да это я так, о своем. Размечтался.
Когда стрелки командирских часов на руке Степана перевалили за полночь, откуда-то подул резкий холодный ветер и снова заморосил колючий дождь. Если бы на улице было не так темно и промозгло, то Степан безо всяких раздумий давно бы уже потопал до дома пешком.
– Хорошо тебе, Серега, ты один живешь. – с печалью вдруг вздохнул начинающий коченеть Степка. – А у меня иной раз дома, будто дом колхозника, жена-зараза, дети-спиногрызы, теща-форменная дура, и нудный, строящий из себя Кашпировского, сумасшедший тесть. И все имеют собственное мнение, кроме меня.
– Я как послушаю, окружили тебя по всем фронтам?
– Да не то слово. Это ты в точку попал. Прямо, как Паулюса в Сталинграде обложили, волки.
– Волки позорные. Хм.
– Эта теща у меня в глазу соринку за километр увидит, а у самой в шарах здоровое бревно. И родственники по ее линии, один краше другого. Тоже мне, мать Тереза нашлась. Хм. А ты сидишь, Серег, себе на лавочке в любое время суток, как студент, и ни от кого не прячась, вольно три семерки пьешь. Даже завидую тебе. Захотел напиться, напился, если вдруг приспичило расслабиться, любую тетю в хату без последствий приволок. Одним словом, полная свобода. И никаких заслонов, сука, для тебя.
Прошло еще полчаса. Закончив наконец причитать и жаловаться на судьбу, Степан снова посмотрел на часы на руке, и увидев сколько время, занервничал еще сильнее.
– Чтобы ты в моем одиночестве понимал-то, чудак. Эх-хе-хе. – неожиданно задрожал от безнадеги Серегин отрывистый голос. – Ты даже не знаешь, как глубоко у меня эта твоя свобода в печенках сидит. Давай не будем портить, Степка, настроение себе.
– Ладно. Давай не будем. Холодает. Не простыть бы.
Степан мельком глянул под лавку, куда недавно убрал Серый недопитую бутылку портвейна, и у него в голове промелькнула мысль немножко для согреву намахнуть.
– Может все-таки бахнешь? – увидев эти мечущиеся в раздумьях глаза, снова предложил Серега выпить.
И Степан капитулировал. Он тут же без разговоров уже самостоятельно достал холодный пузырь, и в несколько глотков допил его.
– Хорошая бодяга. Кхе-кхе-кхе. – прокряхтел от дешевого крепленого вина он.
– Так-то в целом, как дела? – подождав, пока Степка перестанет крякать, спросил его друг.
– Как, спрашиваешь, дела? Да хреново мои дела, Серега. – и Степан, как на исповеди в церкви рассказал приятелю всю правду о своем незавидном положении. – А может мне поставить Нюське ультиматум? А, Серег? – напоследок спросил у товарища Степка. – Пусть уже наконец по-честному примет окончательное решение, кто все-таки ей дороже, эта гребаная теща, или наша, и без того трещащая по швам семья? Ну, так ведь? Я че, неправильно говорю, что ли?
– Знать бы еще, что так, а что не так. – пытаясь хоть чем-то помочь Степану разобраться в домашнем конфликте, ответил Серега.
– А может мне вообще у матушки для профилактики с недельку пожить? Теща-то моей Нюське не сможет по ночам коленки гладить и долг супружеский хотя бы раз в неделю отдавать. Вот и проверим заодно, на сколько мою Нюрку хватит. Внутри поди ведь тоже не железное терпение, под животом мгновенно бабочки взлетят.
Сергей в эту секунду о чем-то подумал и моментально изменился в лице.
– Ты вот думаешь, что раз я полностью свободен, то значит я счастливый человек? – решил вернуться к своему проклятому одиночеству приятель. – Ни че-то ты не понимаешь, Степка. А может даже хуже положения-то не придумать, в котором оказался я сейчас. Я для себя даже формулу вывел, что настоящее одиночество, это когда ты начинаешь…
– Сам с собой говорить? – перебил Степан.
– Да нет. Это когда ты начинаешь сам с собой играть в карты, и при всем при этом, ты все время еще и умудряешься остаться в дураках.
– Это высший пилотаж.
– Днем-то еще ладно, терпимо, вокруг, какой-никакой, а все же вертится народ. Только вот вечером, когда домой приходишь, вот тут и начинается тоска. Поговорить охота с кем-то, падла. Когда выпивши, тоже ничего, музыку тихонько врублю, да на кровати балдею. А вот когда без алкоголя, вот тут прямо, как на необитаемом острове, жопа. Да и ночью, иной раз знаешь, как захочется прижаться к чьей-нибудь тепленькой спине, пока ж еще не дедушка же.
– Так бросай бухать, устраивайся на работу и возвращай свою семью назад. Или ты ждешь, что твоя Лариска-крыска, первая вернется? Вот уж хрен. Бабы, это те еще создания, как бы тяжело им не было, редко, когда первыми на мировую пойдут. У них почти у всех характер, сука.
– У них-то может быть и характер, падла, только они не понимают, что ли, что дети-то страдают без отца.
– Твои-то хоть суслики, навещают тебя? Или уже за-были папку? – поинтересовался Степан.
– Если бы навещали. – посмотрел в горлышко пустой бутылки Серый, и не увидев в ней вина, вздохнул. – Она науськала их, падла, чтобы ко мне ни ногой. Тоже мне, дрессировщица нашлась в натуре.
– А вот это она зря. Зря она это. Хотя если сказать по правде, то мне моих Нюрка тоже хрен покажет, если вдруг разбежимся, не дай Бог.
– Вот поэтому я тебе и говорю. Ты моей свободе не завидуй. Такая свобода, рано, или поздно, меня не доведет до добра.
Доходил первый час ночи. Автобус отчего-то все не ехал, и наверное его уже и не стоило ждать. Серега поднял у своего демисезонного пальто воротник и забился на лавке в угол. Степан, не желая больше топтаться в непонятном ожидании на одном месте, вынул окаменевшими пальцами из замызганной пачки Полета последнюю сигарету и вновь посмотрел на часы.
– Эх-хе-хе. – чиркнул он о коробок спичкой. – Есть еще че выпить-то, Серега? Или хрен там? А?
Серый резко поднялся со скамейки, и весело пнул ботинком по пустому пузырю.
– Дома осталась бутылка. – живо забегал глазами приятель. – Пошли?
И два несчастных, без пяти минут пьяных человека, два старых товарища, одним махом отбросив в сторону все свои проблемы и невзгоды, бегом побежали на квартиру к Сереге продолжать.