Бумеранг Часть 1 Отец

               
"Нам не дано предугадать,
судьбы крутые повороты
её падения и взлёты
нам не дано предугадать"

Ф. Тютчев.
            
          Старый облезлый осел пасся на зеленой лужайке возле слияния двух речушек, образовавших  заводь и одновременно купалку – отраду для всех мальчишек округи. Ишак периодически размахивал из стороны в сторону головой, отгоняя обвислыми ушами мелкую мошку, роем снующую возле него и норовившую посягнуть на вспотевшие от жары выразительные глаза. Видно было, что густые ресницы и полуприкрытые веки не спасали от назойливых гостей. Это в первую очередь сказалось на белках глаз, которые вопреки своему названию стали кроваво-красными и ярко выделялись на изможденной морде. Временами мошка так досаждала ослу, что помимо его воли в нем просыпался зверь. Он вскакивал, задирал хвост и с громким возмущенным криком начинал иноходью носиться по кругу, ограниченному длиной грубой плетеной веревки, которой  был привязан хозяином. Через минуты три, подустав и разогнав своим бегом неугомонных мух, осел вновь начинал пощипывать травку, на короткое время блаженствуя от отсутствия досаждавших его безжалостных тварей.

          Каждое утро ишака приводил согбенный старик, который, опираясь на палочку, тащил за собой по привычке сопротивляющегося упрямца. За глаза звали его «Вечный» дед, а при встрече - почтительно Бобо Саид. Почему «Вечный» - никто не знал, может быть из-за шаркающей походки и согнутого в пояснице торса, а может быть- из-за  чувяков ручной работы с загнутыми кверху носками словно на старинной восточной гравюре?  Ишака приводили каждый будний день, а в воскресение на нем в цветастых плетеных хурджинах везли на рынок деревянные поделки и доставляли с рынка стволы тутового дерева, из которых дед и его сыновья мастерили  новые поделки. И хотя лет своих он никогда не считал, подобных стариков на Востоке звали "ореховыми". По местным поверьям, человек, посадивший дерево грецкого ореха, непременно отойдет в мир иной в тот год, когда орех начнет плодоносить. Благо, что плодоношение начиналось  на четырнадцатый- пятнадцатый год, поэтому посадка орехового дерева согласно легенде "гарантировала" такому ореховому  (минимум восьмидесятилетнему) старцу  "отсрочку"  на  указанный  срок.

          Солнце стояло в зените, создавая блеклые отблески от редких давно немытых и засиженных мухами и пауками окон глинобитных домов. Временами, видимо соскучившись, солнце пускало зайчиков, отражаясь от стекол проезжающих грузовых машин. К полудню подул легкий бриз, который рябью прошелся по воде и вмиг разогнал назойливую мошку. Почувствовав свободу, осел в надежде покемарить, разлегся на пожелтевшей осенней траве. Но соснуть так и не случилось- мешала гомонящая детвора возле излучины речушки.  Несмотря на осень, было достаточно тепло и всем собравшимся ребятишкам хотелось искупаться, но существовали непреложные правила, согласно которым необходимо было предварительно  «греть воду». Главный «грельщик» выбирался путем драки, и, только он имел право  «согреть» воду, прыгнув первым в водоворот заводи. Обычно в драке принимали участие ребята от семи- до десяти лет. Более старшие подростки уже были заняты добыванием пропитания для себя и своей семьи, т.к. отцы большинства семей были призваны в ряды Советской Армии и сражались на фронтах Великой Отечественной Войны.

          От улицы Галаба (Победа) в качестве претендента всегда выступал самый драчливый Витька Захаров, от одной из соседних улиц – Гарик– армянин по национальности. Третья махалля (квартал – узб.) была малочисленной, в связи с чем «грельщик» почти всегда выбирался из первых двух претендентов. Виктор был маленького росточка, от недоедания и авитаминоза наблюдались  признаки голодной болезни – тощие ножки при большом животе, но несмотря на это, был упорен и  задирист  и  не давал в обиду представителей своего квартала. Гарик был на голову выше Виктора, отличался степенностью и бесстрашием. Никто из ребят не слышал, что бы даже в драке с более взрослыми ребятами, он когда-либо попросил пощады. Обычно оговаривалось, что поединок продолжается до первой крови. Дерущиеся вставали в боксерские позы и под ободряющие возгласы своих фанатов, естественно, из родной махалли, начинали отвешивать друг другу тумаки в соответствии с приемами, увиденными в кинофильмах. Виктор, хоть и был ниже ростом и уже в плечах, но за счет быстроты реакций и сноровки чаще первым наносил «кровавый» удар, тем более, что нос у Гарика был «слабым местом». Признанный всем мальчишеским сообществом судьей, был эвакуированный одесский парень Лёва, потерявший ногу во время бомбежки. Ловко опираясь на костыль левой рукой, он поднимал правую руку кверху с зажатой в ладони красной тряпкой, оповещая тем самым всех, что бой окончен. Проигравший, как правило, обнявшись с победителем, провожал чемпиона до заводи, после чего и происходил ритуал ее «обогрева». С этого момента в воду, вне зависимости от проживания, начинали прыгать и все остальные ребята.

          В тот день на купальной площадке появился новенький. Он был бледен и настолько худ, что было ощущение, что даже  тень от солнца за ним не образуется. Парень сидел отстраненно в уединении, с какой то тоской во взгляде, и в мальчишеских баталиях участия не принимал. Естественно, Гарик и Виктор решили поинтересоваться, откуда он родом и из какой махалли. Парень несколько натянуто приветственно улыбнулся, но продолжал сидеть, не встав для приветствия, чего требовал мальчишеский этикет.
- Извините, меня зовут Андрей, я  эвакуированный из блокадного Питера, и у меня от голода просто сил нет поговорить с Вами.- Тяжело вздохнув, и переждав некоторое время, он констатировал:-  Я, наверное, все равно не сегодня, так завтра помру. Я знаю...! Так  в блокаде ушли дед с бабушкой и брат с сестренкой!

          Речь для мальчишек была понятной, так как в семье Виктора отец в первый год войны ушел на фронт, был тяжело ранен и переводился из одного госпиталя в другой.  Оставшись на долгое время без единственного кормильца,  отца Виктора, из шестерых детей от голода и болезней умерли трое!  Мать и бабушка, чтобы как то улучшить положение, на два родильных золотых креста приобрели дореволюционную машинку фирмы «Зингер» и стали обшивать соседей. Ко второму году войны подрос старший брат Степан, который всего лишь на три года был старше Виктора, но быстро, не по годам повзрослев, функцию добытчика взял на себя. Десятилетний Степа занимался всем, чем придется – что-то мастерил отцовским инструментом на продажу, помогал за деньги на базаре, не гнушался для семьи и не совсем законных методов добычи пропитания. Дело в том, что по центральной улице старинного города Коканда на сахарный завод машинами возили свеклу. Свекла была крупная, сладкая на вкус, так и манила к себе пацанов, и не только пацанов ... Именно поэтому рядом с водителем сидел красноармеец с винтовкой, которая не помещалась в фанерной кабине полуторки (грузовая машина ГАЗ-М), отчего дуло и штык торчали в проеме окна. Вид красноармейца с винтовкой был устрашающим, и никто не сомневался, что он готов пальнуть из нее при малейшем покушении на свеклу и попытке залезть в кузов машины. Одному из первых идея о возможности реквизировать пару тройку корнеплодов для нужд голодающей семьи, пришла в голову Степана. Из металлической спицы от каретного колеса, благо руки тем концом были вставлены, Степан смастерил крюк – трезубец, привязал к крюку веревку и на повороте, где машины замедляли ход, метнул его в переполненный кузов. С этого момента в доме почти каждый день на ужин была вареная свекла, что спасло остатки семьи от голодной смерти. Все заработанное Степан, а потом и Виктор приносили домой, где самая старшая по возрасту и по статусу баба Феодосия занималась процессом распределения. Что-то шло на обмен, что-то на приготовление пищи, а что-то откладывалось про запас. На людях бабушка была очень спокойная, выдержанная, к тому же набожна и пользовалась у русских горожан большим уважением, т.к. могла толковать Библию, снимать порчу и объяснять сны, а во время войны, когда священник был призван в Армию, ей приходилось не раз отпевать покойников. Дома же сказывались мордовские корни - бабка была крайне авторитарна, нетерпима к возражениям и могла навалять веником, а то и вожжами при малейшем поползновении против ее авторитета. В связи с отсутствием отца, она брала на себя решение всех житейских проблем.
 
          Однажды в дом пробралась беспардонная цыганка, которая, увидев буханку хлеба, полученную по карточкам на семью, неожиданно предложила вылить на нее бутылку постного масла, возможно украденную в соседнем доме. Стоимость душистого зигирного (из льна, кунжута и ядрышек урюка) масла, которое предлагалось вылить "просто так", была соизмерима со стоимостью хлеба. Бабушка дала свое согласие, но сомневаясь в альтруизме собеседницы  и  подозревая, что здесь что-то не так, все же буханку во время процедуры из рук не выпускала. Вылив почти полную бутылку масла, которым щедро пропитался хлеб, и усыпив этим самым бдительность, цыганка внезапно смачно плюнула на его горбушку. Все стояли ошеломленные таким святотатством, устремив взгляд на бабушку- это был единственный человек в семье, который мог найти выход из создавшегося положения. Тем временем, насладившись  произведенным эффектом, и оценив, что большее, что могут сделать  женщины и дети, это выгнать ее, цыганка неожиданно задала подряд четыре вопроса: "Вы этот хлеб по карточкам получили?"; "На рынке такая буханка стоит рублей пятьдесят?"; "Твои дети наверное голодные?"; "Вы еще не ужинали?". Получив на все вопросы положительный ответ «да», цыганка задала пятый –"Вы же не будете есть мною заплеванный хлеб, мои же дети съедят его с удовольствием, продашь мне буханку за эти деньги?". Цыганка раскрыла  смуглую ладонь, в которой была горсть медяков и на треть не покрывающих стоимость хлеба. Бабушка спокойно и невозмутимо взяла со стола кухонный нож и аккуратно тонким слоем срезала заплеванную корочку, после чего завернула буханку в газету и спрятала ее от греха подальше в стол.  Затем, взяв срезанный участок корочки хлеба, также завернула его в газету и со словами- Как сказал Иоанн Златоуст: "Не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что выходит из уст, оскверняет его!"- Нет, продавать я тебе ничего не буду, на, возьми - это для твоих детей! - и передала сверток, никак не ожидавшей такой развязки и от того перекосившейся от гнева цыганке. После этого  продолжила:– … а то, что осталось в столе и с маслом, ты уж извини, – это для моих детей! Разъяренную цыганку еле выпроводили из дома, ибо такого конфуза она никогда не испытывала. Впервые за ее практику цыганский гипноз не сработал и ожидаемого пятого «да» не последовало.

         Гарик тоже рос без отца, который перед войной погиб в какой- то бандитской разборке. И он не избежал голода и военных невзгод, но их семью поддерживала сплочённая армянская диаспора, которая позволяла держаться на плаву даже в самые голодные годы.

         Из сказанного Андреем, непонятным оказалось слово «Питер» - для ребят оно было в диковинку, на что он дал пояснения - коренные ленинградцы между собой так называют свой родной город.
 
         Переглянувшись, ребята отошли в сторону, чтобы пошептаться. -У тебя есть какие мысли? – спросил Гарик, хлюпая разбитым в драке носом. C полуслова поняв его, потирая синяк возле глаза, Виктор ответил, что есть одна задумка, но для ее осуществления нужны минимум три человека и с сомнением посмотрел на доходягу Андрея.

         -Ты на шухере когда-нибудь был?- строя из себя крутого и подражая уголовному сленгу своего взрослого окружения, спросил Гарик. Однако, увидев удивленный взгляд Андрея, добавил:– На атасе ты стоял?- …,- с тобой все ясно!-махнул он рукой, но спохватился- А, хоть свистеть-то ты умеешь? А затем обратился уже к Виктору:- Это на твоей махалле? - Да!- За базар отвечаешь? - что такое «ответить за базар», Виктор еще не знал, но, проникнувшись серьезностью почти взрослого разговора, на всякий случай утвердительно махнул головой. Задуманное мероприятие наметили на следующее утро.

          По пыльной узкой улочке под названием Галаба, что на узбекском и персидском означает «Победа», передвигался, а вернее, как бы плыл очень тучный гражданин. Все в городе почтительно величали его «счетовод», но что и где он считает – оставалось тайной под семью замками. Тем не менее у счетовода можно было за "безбожные" комиссионные заложить ценные вещи, занять крупную сумму денег, не брезговал он и скупкой золота у эвакуированных, остро нуждающихся в еде. Говорили об этом шепотом, ибо на Востоке не принято закладывать соседа, особенно если он с хорошими деньгами, а значит, можно нарваться на «ответку». За пологом летнего халата томилась еще горячая сладко пахнущая свежая лепешка. Завернута она была в  платок, снятый с пояса так, чтобы не обжечь живот, в который упиралась. По этой причине халат, чтобы не распахивался, был завязан на "бабочку" внутренними тесемками. Лепешка грела в период утренней осенней прохлады и давала возможность позавтракать в базарной чайхане. Между пальцами у гражданина было зажато по куриной лапке, таким образом в обеих руках у него находились четыре перевернутых  вниз головой курицы, изо всех сил пытавшиеся приподнять свои тощие шеи кверху. Счетовод временами останавливался, приподнимая поочередно руки, ругался на кур, призывая их к порядку, грозился оторвать им их "дурные" головы. Куры, видимо, догадывались, что сделать он этого не сможет, поэтому, несмотря на его угрозы, продолжали вытягиваться, создавая неимоверные футуристические позы.

          Длинная, кривая улица, как корень дерева с множеством слепых ответвлений, принадлежала старому городу, возраст которого перевалил за две тысячи лет. Отстроена она была  в стародавние времена, когда любой населенный пункт за мгновение мог превратиться в осажденную крепость. По улочке могла проехать арба, но два всадника на ней уже не могли  развернуться. Как и положено городу-крепости, в проулок ни одно окно не выходило, только трехметровые дувалы (заборы) с массивными деревянными резными и потемневшими от времени дверями, без единого стёклышка, чтобы не нарушить осадный уклад. Стены дувалов были глинобитными и достигали метра в толщину. Строили их в городах- крепостях не из саманных кирпичей, а из «гуваляк» - глиняных колбас, которые укладывались поперек стены. Колбасы спрессовывались до состояния монолита и после высыхания были на порядок крепче стен из саманного кирпича. Помимо осадных функций, толстые стены работали как термос -  летом  не пропускали в дом знойную уличную жару, а зимой- сохраняли тепло. Среди ребят, которые по молодости еще не были зашорены идеями диалектического материализма, ходили разговоры, что Коканд - это не только скопище кварталов (махалля), домов, кибиток и дувалов. Коканд - это живой организм, во главе которого всегда стоит  Дух-Смотритель, который воплощается в одном из старейшин. Он является посланником  Высших Сил, которые не дают город в обиду, а в особых случаях, способны подключать резервы, которые очень действенны, но для обычных жителей незаметны, и, как бы осуществляются сами по себе!
 
          В глиняных стенах шла своя жизнь. В них легко поселялась живность- это был рай для различного вида и окраски муравьев, клопов-вонючек, всевозможных солдатиков, ящериц и злых к босым ногам скорпионов. Но самым опасным соседом человека все же были шершни (здесь их по ошибке называли шмелями).  Шершень – это Вам не пчела. Он  после укуса  не умирает, а способен жалить снова и снова, и с особым упорством преследует свою жертву! В древности одно гнездо таких насекомых могло парализовать наступление если не целой армии, то довольно крупного пешего, либо конного отряда.

          Махалля – это восточное понятие, которое объединяет не только людей, компактно проживающих, но и является ячейкой самообороны. Если возникала необходимость, за короткое время представители махалли при помощи больших глиняных кирпичей  могли перегородить улицу. Во внутренних дворах, недоступных для врага, продолжалась жизнь- запас саксаула (пустынное растение с удивительной теплоотдачей), фуража, сена, при наличии огорода и колодца, позволяло выдержать длительную осаду.

          В  древних городах Востока с улочками-крепостями всегда были специальные люди, которые занимались выведением шершней. Вне глиняных стен шершни лепили огромные ажурные грушевидные гнезда из тонких чешуек глины, склеенных вырабатываемым секретом, и, несмотря на размер до метра, были легкими и при условии изоляции от вылета насекомых, могли перемещаться одним человеком. Говорят, что сады Семирамиды – одно из чудес света, были построены по образу и подобию ажурного и многоярусного гнезда шершней. Такое гнездо помещалось в деревянный ящик с отверстием для вылета и располагалось где-нибудь на краю огорода и могло годами ждать необходимого случая. При умелом использовании гнездо превращалось в довольно грозное оружие. Такая биологическая бомба могла сбрасываться с крепостных стен, либо с плоских глиняных крыш осажденных   домов на головы противника. На узких улочках жужжащий «подарок» приводил к мгновенной  панике, столпотворению и давке, в которой погибало все живое. Если люди, несмотря на боль, как-то могли себя контролировать, то коней и верблюдов начинало нести, они мчались от опасности, сметая все на своем пути.

          Ребята не были специалистами  в  содержании шершней, но волей-неволей, будучи не раз ими укушенными, знали особенности их повадок. По разработанной Виктором тактике,  Гарик, единственный из тройки, умеющий свистеть, занял место в метрах двадцати от намеченного мероприятия. В его задачу входило подать сигнал, когда нужный им гражданин дойдет до отмеченной на стене точки. Вите досталась задача объяснять прохожим с другой стороны улицы на русском и узбекском языках, что в связи с разгрузкой дров, по этой улице пройти не удастся и «туда» ходить не надо. Ну, а Андрею досталась другая задача…

         Счетовод был настолько толст, что руки были согнуты в локтях на его непомерных размеров бедрах, отчего курам, изогнув шеи,  удавалось склевывать насекомых со стен, причем, с обеих сторон одновременно. Продажа кур была одним из возможных вариантов легализации доходов. И, если все же возникали вопросы, всегда можно было объяснить- «Почему я не могу позволить себе плов с мясом - я только что продал четырех кур!».
 
        Шаг счетовода был неторопливым, степенным, ибо, зная досконально свой ежедневный маршрут, по расчетам он в срок успевал к началу базара. Счетовод что-то негромко бормотал -  толи считал предстоящий бакшиш (так на Востоке называли прибыль), толи напевал себе под нос какую-то мелодию. Именно по этой причине он не услышал предупреждающего свиста Гарика. Глядя себе под ноги, чтобы не оступиться, счетовод также не заметил  Андрея, который с длинной палкой орешины метнулся к отверстию в дувале, и, засунув в него ветку, несколько раз провернул ее по часовой стрелке. После этого оставалось только быстрее бежать подальше во всю голодную прыть.
 
          Счетовода не смутил гул, исходящий откуда-то спереди – Галаба выходила на проезжую улицу и здесь мог слышаться шум работающих машин. Это была его большая ошибка, ибо вскоре послышался крик, с трудом различимая членораздельная речь: - Э, она…- ну, тюрки его поймут…, и, побросав «к шайтану» всех кур, побежал прочь с удивительной для его размеров прытью, прикрывая лицо и лысый затылок ладонями рук. Ему уже было не до лепешки, которая, выскользнув из халата, как колесо в аккуратно завязанном платке покатилась вдоль улицы, пока не остановилась возле дувала недалеко от ниши, где схоронился Гарик.

          Удивительно, но на обычно многолюдной в это время улице, в этот раз как будто по чьему-то повелению было безлюдно и ни один посторонний человек от укусов не пострадал!

          После затихших криков, выждав еще минут десять, и дав тем самым насекомым угомониться, троица кинулась отлавливать брошенных кур, которые почем зря склевывали пару десятков поверженных дядькой шершней. Найдя укромное место, ребята остановились. Гарик обменял часть лепешки на литр парного молока, после чего как малому ребенку ребята стали понемножку, вперемежку с молоком, скармливать хлеб Андрею. Пришлось ожидать несколько часов, так как почти все силы истосковавшегося по пище организма, были брошены на процесс ее переработки. И только к вечеру две курицы были вручены заметно повеселевшему Андрею. Чтобы их не отобрали по дороге, он был сопровожден до крыльца своего дома. Оставшихся  двух кур Гарик и Виктор поделили между собой.
 
         Тридцать лет спустя, занимаясь кандидатской диссертацией, Виктор (это уже был мой отец) с докладом поехал на конференцию в Ленинград. Доклад прошел успешно, разгоревшаяся по поводу темы доклада полемика затянулась, так как вызвала общий интерес. После окончания форума организаторы пригласили всех докладчиков на званый ужин в один из лучших ленинградских ресторанов.  При входе в это заведение, метрдотель выспрашивал каждого посетителя - кто из приглашенных носит фамилию Захаров. Когда отец сообщил, что это он, ему был задан вопрос – откуда он родом, и когда прозвучало слово Коканд, метрдотель попросил пройти не в общий зал, а в зал поменьше- «Вы не пожалеете». Ничего не понимающий Виктор зашел в малый зал, в котором был накрыт только один стол. За столом сидел примерно его  возраста мужчина, который при виде Виктора встал, вышел из-за стола, и произнес:- Ну, как я мог сомневаться!,- после чего обнял и расцеловал остолбеневшего от удивления отца. - А ведь ты меня от смерти спас!- произнес он- Что, не узнаёшь? Ну, а Андрюху- то из твоего и моего детства по кличке «Доходяга», помнишь? От этих слов все стало на свои места. Андрей после эвакуации вернулся в Питер, окончил школу, институт и стал хирургом в ленинградской больнице. Во время прохождения специализации на кафедре ему попался на глаза перечень участников предстоящей в Питере конференции, где привлекло внимание знакомое сочетание – «Виктор Захаров»...
 
          Просидели за выпивкой и разговорами до четырех часов утра – оказалось, что шеф-повар когда-то был прооперирован Андреем и теперь в знак благодарности договорился с одним официантом обслужить друзей по полной программе.
 
          Вспоминали, как раздразнили шершней, как маленькими дозами хлеба с молоком уводили его от голодной смерти, как отец сделал Андрею трезубец, при помощи которого и ему удалось поддержать в тяжелое время свою семью. - Ты знаешь, Виктор, мы к моменту эвакуации уже больше года не ели мяса, я просто забыл как оно пахнет! А курочку мы зарезали одну, я до сих пор помню тот божественный вкус и ее запах! А вторая птаха, сидя в плетеной клетке, еще долго приносила в два дня по одному яйцу. Я привязывал  ее за ногу бечевкой и пас каждый день, охраняя от коршуна.
 
          Ночь пролетела как одно мгновение, наговориться друзья не могли, но у отца утром был вылет самолета, поэтому пришлось расстаться, но дружба продолжалась в письмах и редких встречах на научных конференциях.

          Спустя еще три года отец оказался в Коканде, куда заехал навестить своих родителей. На второй день пребывания, в калитку  дома осторожно постучали. При входе стоял молодой парень в кожаной кепке, который, улыбнувшись металлической фиксой на правом верхнем резце, попросил Виктора Захарова, а встретившись с ним взглядом, предложил  проехать к Гоге.  -Вы не знаете Гогу Кокандского, зато он Вас очень хорошо знает, прошу пройти, за углом нас ждет машина. За углом действительно стояла машина, и не просто машина, а черная Волга «Газ-21» - в тот период на таких ездили только первые партийные лица Республики.  Свернув на центральную улицу буквально минут за двадцать доехали до элитного поселка, где селилась исключительно номенклатура, которая в те времена еще не жировала и обходилась по сравнению с нынешними максимум двухэтажными усадьбами. Отец гадал про себя в отношении этого пресловутого Гоги, так как водитель хранил гробовое молчание, а обстановка богатого поселка навевала противоречивые мысли. Наконец машина въехала во двор через  высоченные с тонкой резьбой деревянные ворота под каменным сводом и отцу было предложено пройти под арочным ажурным навесом к просто гигантских размеров дому. Как в каком то дворце средневекового восточного правителя вдоль навеса били фонтаны, стилизованные родники, а на зеленой травке стайкой паслись павлины, изощряясь друг перед другом довольно противным резким криком.
 
          Отца павлины и обстановка сильно удивили, ибо подобное партийный работник, даже если и хотел, никак не мог себе позволить – заложат по первое число свои же "доброжелатели". Для директора какого- либо завода подобная усадьба - это тоже достаточно круто. Такого великолепия отец никогда прежде не видел, ему на секунду показалось, что он  как и Алиса в стране чудес ненароком провалился в какой-то  феерический  мирок с вычурным блеском и мишурой, отделенный от действительности резными воротами и высокими стенами забора. У входа в дом под виноградником в цветастом с золотым шитьем халате сидел довольно крепко сбитый мужчина, который посмотрев с прищуром на характерную с легкой косолапостью  походку отца,  еще издалека привстал, скинул халат и прокричал: – Витька, привет!-  Его голос, как кнутом щелкнул отца. От удивления и возникшей догадки он почти непроизвольно произнес:– Гарик, ты что ли? – Ну, конечно же я, идем, друг, я тебя обниму!

          Как по взмаху волшебной палочки мгновенно был сервирован стол, налита душистая шурпа, какие то молодые люди хлопотали возле мангала, запахло шашлыком, можжевеловым дымком, уксусом, пряностями. Гарик хитро поглядывал и приговаривал: – Кушай, кушай, что Бог послал!- Послушай, Гарик,- сказал отец,- такое изобилие я видел лишь один раз, и знаешь где – в Питере у Доходяги!- Да- сказал Гарик,выслушав рассказ о их питерском товарище,- видимо голод настолько запал нам в душу, что непроизвольно хочется его чем-либо компенсировать, а хорошая еда, думаю, и есть эта компенсация!
 
          На вопрос, почему он стал называться Гогой, а не Гариком, как раньше, он объяснил, что в той организации, где он работает и занимает определенный пост, Гарик при этих словах улыбнулся, уже был человек с таким именем, поэтому он поменял произношение своего имени, чтобы исключить путаницу, – Но для родных и близких я по-прежнему Гарик! А, знаешь Виктор, я тебя долго искал- продолжил он- я был уверен, что человек с таким талантом, который в семилетнем возрасте разработал план, да такой, который ни по одному пункту не дал сбоя – многого стоит! Когда у меня складывалась сложная ситуация, я мысленно советовался с тобой уже подросшим, так как была железная уверенность, что человек с такими мозгами уже давно в авторитете. Поэтому, встав на ноги, я разослал на тебя "маляву" по всем близлежащим зонам. А ты, подумать только, стал врачом, я даже не знаю как это расценивать!-  Отец  не пожелал вступать в полемику по этому поводу, и лишь ответил:- Я же не просто врач, а врач-психиатр! Уж не знаю, какое представление Гарик имел о психиатрах, но похоже, что его этот ответ удовлетворил. - Я вышел на тебя совершенно случайно. - продолжал Гарик- Три дня назад хоронили в Крыму моего дальнего родственника Юру Арутюнова - ты знаешь! Мне от нескольких источников стало известно, что за тридевять земель на похороны приехал какой-то русский по фамилии Захаров, одноклассник Юры. Он произнес такую пламенную речь, что тете Араксе и еще двум армянским бабушкам от слез плохо стало. Его просили остаться на поминки, но он отказался, так как собирался в Коканд к родителям. Я сразу понял, что это ты, ну и послал по старому адресу своего парня!

          Напоследок Гарик сказал:– Знаешь, что, Виктор, мой дом – твой дом. Если какие возникнут проблемы у тебя, либо твоих родственников, приходи, я их решу, слово даю. А мое слово, поверь, теперь многого стоит!  Да, кстати, если надумаешь уходить из психиатров, тоже приходи, я найду должное применение твоей голове!

          На обратном пути водитель стал заметно разговорчивее, по всей видимости сыграл значение тот прием, который Гарик оказал отцу, поэтому на вопрос – кем все же работает Гарик, водитель усмехнулся, и, перейдя, видимо, на привычный для него язык, сообщил, что Гога в своей жизни ни дня ни на кого не "горбатился", вместо этого у него четыре «ходки» и «чалился» он в общей сложности около четырнадцати лет. Гарика «короновали» три года назад и теперь он  "Гога Кокандский", а проще говоря – вор в законе под этим именем!


          На довольно большом расстоянии от дома родителей, Виктор попросил остановить машину. Был вечер жаркого лета, и хотелось пройтись пешком по почти не изменившимся с детства кривым закоулкам старого Коканда. Идя по  дороге, затененной дувалами, как раз возле того, до боли знакомого места, где когда то из недр глиняной стены навстречу незадачливому любителю плова с мясом вылетали разъяренные Доходягой шершни, ему повстречался человек, фигура которого показалась до боли знакомой. Нет, это был не счетовод, а сгорбленный под тяжестью лет дед в ручной работы чувяках и с характерной шаркающей походкой. В сознании с трудом всплыло имя - "Вечный Дед Саид". Неужели это он?! Виктор от удивления даже ущипнул себя. Восточные обычаи требовали поздороваться (поинтересоваться здоровьем и поздороваться не возбраняется до пяти раз в сутки, в том числе и с незнакомым человеком), заодно можно было проверить, ошибается он, или нет.  Виктор произнес по-узбекски: - И-е, Саид Бобо, сиз ми сиз? Ассаламу Алейкум! - Уважаемый Саид, Вы ли это? Мир Вашему Дому!- Тот, прищурив выцветшие от времени глаза, неожиданно ответил:- А, Виктор, это ты, Ва-Алейкум-Ассалам! (С Миром Да Пребудешь и Ты! - арабск.). Пройдя еще несколько шагов, старик как стрелка на циферблате башенных часов развернулся всем согнутым телом, и, словно прочтя мысли Виктора, произнес скрипучим голосом по-русски:- Не туда смотришь, левее смотри, левее!- и с улыбкой почему то добавил:- Э, чертенята...!- Под шум шаркающих шагов и обволакивающего эха, старик продолжил свой путь казалось бы из ниоткуда в никуда, и вскоре растворился во мраке колодца вечерней улочки.

 
          Эти древние стены-дувалы, старик в чувяках на босу ногу, как ходили здесь и сто лет и две тысячи лет назад,  его мимоходом высказанное приветствие, словно последний разговор с ним был накануне, а не три десятка лет назад, реплика, уточняющая место случившегося как будто на днях  инцидента,  пробудили  ощущение какого то провала во времени, нереальности, от чего по спине пробежал  холодок! Сюрреализма ситуации добавляло и то, что помнил он Бобо Саида еще с тех пор, когда ребенком бегал по этим дорожкам, оставляя детские следы в мелкой словно пудра пыли. Уже тогда дед был дедом с приставками "Ореховый" и «Вечный», только  семенил, держа руку, согнув ее за  поясницей, и чуть наклонившись вперед. Теперь же Вечный дед брел согнутым под прямым углом, от чего было ощущение, что удерживается он на ногах наперекор законам физики в силу какой то мистики. Но, приглядевшись, можно было заметить, что от падения его спасает хрупкая тутовая палочка, которая за годы (а, может, чем черт не шутит, и... века?!) была отшлифована шершавыми мастеровыми руками до  блеска.  Мелькнула шальная мысль- "а не тот ли это дух древнего Коканда, его хранитель, осуществляющий надзор за соблюдением древних и не очень традиций, обеспечивая преемственность, справедливость и порядок? Вечный дух в виде вечного старика!"

 
         А вот и излучина реки! К сожалению, с годами речушки измельчали, превратившись в банальные  арыки, через которые без труда можно перейти одним шагом. Сквозь марево из мошки вдруг явственно увиделась купалка со старым ишаком,  Гариком, Доходягой, и, конечно же,  с рефери Лёвой. Но, нет, - подул ветерок, мошку разметало, а вместе с ней растаяло и видение, обнажив на месте купалки глиняный  пятачок, на котором резвились воробьи, сосредоточенно очищая в пыли свои перышки и одновременно млея на заходящем жарком солнце. И только старый осел, как пришелец из времени сороковых годов, по-прежнему находился на своем месте! Возможно, это был уже не тот осел, а его сын, либо внук, а, быть может, и его внучатый племянник, кто его знает!? Но, это  не суть важно! Главное, что осел находился на своем месте, а белки глаз его были как и раньше от укусов назойливой мошки красными!!! А это значит, что жизнь продолжается, продолжается в своей круговерти, объединяя  в причинно-следственных связях, в словах, действиях и поступках прошлое, настоящее и будущее!

          От воспоминаний детства, нахлынула легкая грусть, а в голове невольно зазвучали слова Тютчева:

"Нам не дано вернуть назад
  Весны прелестное дыханье
  И детских лет воспоминанье
  Нам не дано вернуть назад"!


        В последних отблесках солнца воробьи, отряхнувшись от пыли, начали разлетаться по  гнездам. В скором времени должны были запеть свои трели сверчки, призывая  луну озарить  таинственным  светом погрязшие в вечерних сумерках тихие улочки. Вдалеке послышался шум, как всегда из вредности сопротивляющегося ишака и по-восточному подбадривающий его голос Бобо Саида:- Хы-це-це, хы-це-це!- Эти измельчавшие речушки, шум автомобильной трассы, взлетающий в вечернем небе раскрашенный пассажирский самолет, непроизвольно навели на избитую мысль- "Все течет в этом мире, все меняется!", но, вдогонку пришла другая мысль- "Все меняется, за исключением осла и Вечного деда Саида!". Надо непременно пожелать ему при встрече (Правда, когда? Возможно завтра, а, быть может опять через тридцать лет?):- Многих веков жизни еще Вам, Бобо Саид, многих веков...!


В.В.Захаров, декабрь 2020 г.