Русскость, как уверяют нас представители благородного сословия и благородного ума, может описываться только в понятиях великосветского многоумия и более ни в каких иных понятиях, обходящих трепетно более чем неудобную для них тему маргинальности, плохо вписывавшуюся как вчера, так и сегодня в тему слияния всех и вся в экстазе «объединямса».
Хотя маргинальность и маргинализованность общества есть устойчивый показатель развития всякого развитого высоко-технологического общества.
А если она в поле зрения элитствующей и разом тут же в поле зрения интеллектуально-творческой прослойки и попадает, то в лучшем случае реакция той у нее на нее заканчивается и сводится к ее эстетизации, на предмет шика и стиля и запредельного писка моды. При неспособности ею решить хоть в мизере, что-то из кричащего дурным криком вопросов и проблем социального дискомфорта.
Либо сводится все это до уровня лапидарного ее изучения, присыпанного перхотью социологии и мудреной фразы плодящихся лженаук в левой, либо в право-патриотической упаковке.
Либо на устах велеречивых вождей и мессий-фурий тут и там плодящихся как на дрожжах (Откуда деньги, Зин?) фронтов и движений, лучезарно глядящих в день завтрашний и там обещающих стопроцентно ему, маргиналу, запредельный рай.
Фольклор же маргинальный, как естественная рефлексия социума (да вспомните тут хоть собак Павлова) — тоже тут чаще всего остается за бортом как бы общественного интереса, на фоне разного рода многоструйных и порой совершенно бессодержательных словесных бдений.
Вот банальная картинка из маргинального фольклора.
Привычная сценка на перекрестке провинциального города. Вечер. Очередная приевшаяся жуткая транспортная пробка. Общественный транспорт, до нельзя изношенный, снова в час этот притомленно уткнулся в непроницаемую стенку недвижимости. Дело привычное.
Транспортные артерии забиты изношенным автомобильным хламом, создающим городскому движению больше проблем, чем пользы.
Падают сумерки. В них, ловя шанс, из стороны в сторону шарахается толпа рассерженных людей, мечущихся туда-сюда по рельсам, с мыслью, забитой гвоздем в голове — как в этом Содоме добраться до неблизкого дома.
А над толпой, монотонно-слащавый голос в репродукторе взывает к кому-то:
— Дамы и господа! Дамы и господа!
И что-то нахваливая далее списком.
Что, это уже для человека, у которого нервы соскочили с катушек, нет никакого дела...
…
Вот монолог рассерженной дамы с тяжелой сумкой, купленных по случаю на распродаже по бросовой цене, сосисок:
Над сумерками площади,
в рассерженном месиве
обозленного народа,
Субъектность сытая, не затыкаясь,
целый час в микрофон
бубнит
нам:
«Дамы и господа! Дамы и господа!»
Дамы и господа?
Да кто здесь, скажите на милость, господа и дамы?
И здесь же — дамы и господамы?
Я — простая домохозяйка,
Не вижу здесь никаких господ и дам!
А если ты, сытая квадратура мяса,
бубнящая в брехаловку
разом сейчас
не заткнешься,
То я тебе сумкой своею тяжелой,
С сосисками, купленными на распродаже,
По сытой твоей роже,
с размаха со всего,
дам!
Вот фольклор стремительно маргинализирующегося народа.
В котором, пожалуй, нет ни изящества слога. Ни проникновенной и столь многими любимой утонченной иронии. И уж тем более поэзии.
Однако, средь сонма и тьмы философов, пророков и шаманов многомудрия, иступленно бьющих в бубен прогресса и уводящих простую человеческую мысль с почвы земной в недостижимые ей высоты блуда мысли и слова, где коллективная совесть народа многозначительно и улыбчиво безмолвствует, есть ли до маргинала кому дело? И маргиналу, а он ведь тоже живая человеческая душа, колотящейся в тисках повседневных бдений и буден, тогда ничего не остается, как быть самому себе и творцом и субъектностью.
Омываемой волнами безграничного раздолья океана масскультуры, созерцающей упорно и вожделенно самою себя и свои пороки.
Не надеясь на защиту бодрствующих философских мумий.