Над искусственно зауженными глазами, едва напоминающими японские или корейские, выпирала неандертальская надбровная дуга. Челюсть усиленно жевала что-то. Рука, копошащая в кармане брюк, судорожно, сжимала нечто, и так же судорожно это нечто отпускало.
Пристальный взгляд упрямо скользил по своему сытому изображению, отчётливо проступающему на стекле витража. Отчётливость периодически смывалась крупными каплями дождя. В этот момент сытое изображение становилось обиженным.
Галстук совершенно не имел никакого отношения к носкам. Носки совершенно не имели никакого отношения к рубашке. Рубашка совершенно не имела никакого отношения к костюму. И только кусочек голого секса - нижнего мужского белья, выглядывающего тёмно-синим тюльпаном из маленькой прорези, именуемой в народе ширинкой, выдавал в нём мужество и отвагу.