Миллион

1.
Пятница, конец рабочего дня и рабочей недели. За окном хулиганит ноябрь. Осень – уже уставшая хмурая и слякотная, на исходе своих дней, не желая уходить, насмерть билась с наступающей зимой. Жестокий холодный ветер нещадно гнул высокие берёзы, грубо срывая последние сухие листья и, закручивая, свирепо кидал их в грязь под ноги редким прохожим. Временами срывался обильный безжалостный дождь и, гонимый ветром да подстрекаемый морозом, порывисто и тревожно стучал льдинками в окна. К вечеру всё вокруг обледенело и окрасилось в тревожные неживые хрустально-серые тона.

Как же я не люблю этот месяц за непогоду и непредсказуемость, за тоскливость, темноту и сырость. С грустью взглянула на часы: последний рабочий час растянулся, казалось, на целую вечность, ну точно, как в школьные времена последние пять минут урока. Подумала, раз нет выручки, хозяева вряд ли приедут и, забросив дела, которые нереально мне одной было переделать, стала собираться домой. Немалый пакет с продуктами, что успела закупить в обеденный перерыв, огромный – с набором кастрюль в подарок соседке Вере Ильиничне и третий с любимой сумочкой из замшевой кожи – не мочить же такую красоту под дождём.

– Пора увольняться, – подумала в очередной раз, пряча многочисленные папки с документами в сейф, и решительно села писать заявление об уходе, но только начала, как в дверь заглянул старший продавец магазина Олег: «Предупреждаю, к нам едет труповозка». Это значит, что Жорик со своей супругой Маргаритой, которая из-за болей в позвоночнике, в машине на разобранном сиденье всегда ехала в положении лёжа, совершают объезд своих магазинов и наш – основной – у них на очереди.
Смешливые и язвительные продавцы огромный «Ленд ровер» хозяина прозвали за это "труповозкой". У Маргариты – стройной и красивой, молодой, неглупой и очень успешной – болело всё и всегда. Более нездорового и недовольного человека я в своей жизни не встречала. Её лицо постоянно было сморщено то ли от боли, то ли от злобы, то ли от неудовлетворения – не знаю, но разглаживалось оно лишь тогда, когда раскладывала она купюры выручки в ровные стопки и закладывала их в счётчики пересчёта банкнот.
Нежное денежное шуршание и стрекот машинки были для неё, наверное, самым лучшим лекарством.  Сегодня выручки нет – оно и понятно: какой нужде под силу выгнать в такую непогоду человека из дома за холодильником, телевизором либо другой бытовой техникой и Маргарита, значит, вконец успеет испортить сегодняшний день.

– Так, всё бросай и быстро собирайся в банк, – без приветствия, лишь слегка приоткрыв дверь, скомандовал Жорик, протягивая мне плотную и нехилую пачку денег, основательно упакованную в бумагу.
– А какую платёжку делать? – спросила, включая компьютер.
– Никакую – там всё уже есть, и поедешь в филиал банка, что в конце Советской улицы.
–Куда? – в ужасе воскликнула я. – Да мне туда по такой непогоде часа полтора в один конец добираться! Может… на такси?

Спросила, как всегда несмело, боясь нарваться на отказ и длинный жалостливый  монолог.

– Какое такси? – бесцветным хриплым голосом возмутилась Маргарита. – Выручки совсем нет. Работаем себе в убыток. Нам скоро зарплату нечем будет платить…
"Понеслась душа в рай", – подумала. Старая заунывная песня! Уж я-то точно знала их финансовое положение, и убытками там вовсе не пахло".
– Давай собирайся, – торопил меня Жорик, – мы опаздываем.

Он, бережно заворачивая денежную пачку в целлофановый пакет, рассказывал где, кому и как я должна её передать. «И языком поменьше трепли, – предупредил, – ни одной душе… Поняла?"

Очень подозрительным мне всё это показалось. К своим пяти магазинам крупной и мелкой бытовой техники, которые лидировали в нашем районе и ловко подминали под себя другие торговые точки, они недавно открыли на трассе ночное кафе, и в народе про него говорили разное: и о контрафактном алкоголе, и совсем шёпотком – о наркотиках. Вспомнив это сейчас, в очередной раз поругала себя, что до сих пор от них не ушла.

Когда я достала свои пакеты, Маргарита взорвалась и заверещала, чтобы кастрюли я оставила на работе.
– Это подарок завтра на день рождения! – я тоже закричала. – Некуда мне ваши деньги класть.

– Тогда в кастрюлю, – она отчаянным рывком, судорожно разрывая пакет, вытащила коробку с посудой, и мои попытки спасти подарочную упаковку не увенчались успехом. Мятые куски красочной фольги безжалостно летели в разные стороны. Но, представив, как в банке я начну греметь кастрюлями, доставая деньги, Маргарита передумала и небрежно кинула мне сто рублей на новую упаковку.

Уже вместе с Жориком они пытались прятать деньги в пакет с продуктами, запихивали их в мою сумочку, нагло выбросив из неё всё содержимое. Они толкались, ругались и, страшно нервничая, были крайне взволнованы и рассеяны. Я безучастно наблюдала за этой вакханалией, с ужасом представляя ледяной дождь за окном, битком набитый автобус и две пересадки с пакетами и коробкой.

«Господи, – взмолилась я, – чем согрешила? В чём провинилась? Почему до сих пор не уволилась, если меня от одного их вида тошнит».

Вышла в торговый зал успокоиться. Олег с продавцами мыли выставленную технику. Сочувственно мне улыбнулись. «Уволюсь», – грустно вздохнула в ответ.
«Да никуда Вы не денетесь – уже лет пять увольняетесь, – ребята засмеялись, – привыкли, и Георгий Вас уважает».
– Да, уж! – подумала про уважение.

Пока я одевалась, кто-то позвонил Жорику, и он вышел в коридор. Ещё больше засуетился и обещал скоро быть. Выглянула в дверь Маргарита и поманила меня ладонью. «Деньги в сумочке, – зашептала, воровато озираясь по сторонам, – сумочка в пакете под батоном и зеленью. Никто не догадается».
Коробка с посудой была крепко перевязана скотчем, а продукты перекочевали в более плотный пакет.

Продолжая бичевать себя и жалеть, я, согнувшись под ветром, пытаясь удержать равновесие и не поскользнуться, обречённо побрела на автобусную остановку. Толпа нахохлившихся промокших и замёрзших пассажиров кинулись штурмом брать уже и так переполненный автобус. Я тоже бросилась в бой. Народ, единой массой подхватив меня, занёс в салон, зажал со всех сторон и всё бы было хорошо, кабы не пакеты, что застряли далеко от меня. Чего только я не услышала в свой адрес по поводу коробки с посудой, пока ехала свои шесть остановок! Ещё с большим трудом, растрёпанная обруганная и злая, я вышла из автобуса, даже не заплатив за проезд.

На следующем маршруте давки не было, и я даже умудрилась сесть. Расслабилась, прижала пакеты к себе и… о, ужас!  … Из пакета с сумочкой остались только ручки и лицевая часть полиэтилена с весёлым Санта Клаусом…

2.
В голове странно загудело, перед глазами всё вокруг хороводом завертелось, и нечем стало дышать. Вмиг исчезли чувства и эмоции, уступив опустошённости и заторможенности, усталости и какого-то сонного, почти мёртвого безразличия. Выйдя на следующей остановке, пешком побрела назад, а вдруг…
Чуда не случилось и как я шла домой – не помню. Пропали также кошелёк, косметика, лекарства и телефон. Хорошо, что ключи от квартиры лежали в кармане пальто.

Дома, не раздеваясь, вся промокшая и замёрзшая, трясущимися руками позвонила с городского телефона Жорику и, нервно стуча зубами, сообщила, что деньги у меня украли.

– Что? Повтори, что ты сказала? – взревел он раненным зверем. – Ты – дура набитая, овца непуганая, шутить надумала? Да я тебя … Да я с тобой … Ты не мне должна, понимаешь, ты – шлындра старая, да они тебя…

Я долго, не перебивая, выслушала весь грязный мат и прочие витиеватые мерзкие оскорбления, угрозы и требование вернуть деньги не позднее, чем в понедельник.

Неожиданно в разговор вмешалась Маргарита: «Да никто эти деньги у неё не крал – она их присвоила! Они же все от зависти к нам умирают и всеми фибрами души ненавидят нас! Что, не правду говорю? Отдай деньги!»
Визжала она жутким голосом и тоже крыла отборнейшим матом, обещая меня уничтожить.
– Всё вернёшь в понедельник. Ты поняла? … Продавай квартиру, иди на панель – мне всё равно, где ты их добудешь, но деньги чтобы были!
Обращались ко мне теперь только матерно.
«Уважают», – вспомнила.
– А сколько было денег? – догадалась я, наконец-то, спросить.
– Миллион! – проревел Жорик.

Без сил опустилась на пол. Для меня эта сумма была за гранью понимания и возможностей. Внезапно, парализуя, мною овладел сон, и я, свернувшись в комочек на полу в прихожей, отключилась. Проснулась так же внезапно, околев от холода. Прошло всего полчаса, но в голове прояснилось.
Вместе с потерей миллиона, меня очень оскорбили угрозы Жорика и тем более – обвинения в воровстве.

Жорик – мы жили рядом, ходили в одну детсадовскую группу и долго сидели за одной партой в школе. Все десять лет он списывал у меня домашние задания, контрольные. Моя мама лечила у него лишаи, прыщи и постоянные ангины, а когда он впервые обворовал продовольственный киоск мой отец спас его от так называемого центра временного содержания несовершеннолетних правонарушителей. Нет, Жорик не был отъявленным хулиганом, он был рисковым, и мало кому удавалось направить его неуёмную энергию на пользу в добрые дела.

Жорик – он был частью меня и когда нашу централизованную бухгалтерию разогнали, он, рисуя успех и высокие доходы, позвал меня к себе на работу. Согласилась с радостью – действительно, полная дура! Успех был и прибыль росла, но только не у меня. За десять лет он открыл пять магазинов и выкупил помещения для них. Придорожное кафе и построил большой трёхэтажный дом, а у меня зарплата, напротив, уменьшалась по мере роста его достатка, и с каждым годом я становилась беднее. На все мои просьбы увеличить заработную плату и взять второго бухгалтера отвечал обещаниями, в которые я – глупая – верила … И правда – овца… непуганая…

Жорик – чем богаче становился, тем меньше в нём оставалось человеческого, а женившись на алчной и вечно кислой Маргарите, он и вовсе пропал. Даже рождение сына ничего в них не пробудило – мальчика отдали родителям, чтобы он не мешал «делать бизнес». Так они объяснили. С ростом их благосостояния, ширилась агрессия и недоверие к людям, усиливалось беспокойство и накапливалась усталость, а презрительно-пренебрежительное отношение к тем, кто ниже – порождали холодное высокомерие. Эти негативные – враждебные нормальному человеку эмоции – высасывали из них энергию и окончательно убили возможность чувствовать и испытывать радость. Удовлетворение – да, а радость – нет. Это было – с материальной стороны – движение вверх, а с духовной – вниз на животный уровень. Ведь у зверушек нет чувств. Счастье Жорика и Маргариты было иллюзией, они никогда не довольствовались тем, что имеют, и ненасытная жадность изнуряла их пуще нужды.

Но сейчас я никак не могла понять саму себя: что меня останавливало от увольнения? Привычка ли, привязанность, инертность, но просматривалась явная созависимость, и Жорик этим пользовался. Он был для меня словно тропкой в счастливое прошлое и, находясь рядом с ним, я чувствовала себя защищённой. Смешно. Тёплый очаг, где я пыталась отогреться, оказался нарисованным на тонком драном холсте, и я в этой истории была всего лишь марионеткой. И ведь чувствовала правду, но отрицала её, и действительность в итоге больно меня ударила.

Возникали сомнения, а был ли вообще миллион? Почему они сами не завезли деньги в банк? Разве не заметили они, насколько я нагружена? Как ишак! И все в нашем городе знают, что в это время автобусы переполнены. Почему они отказали мне в такси? Зачем я на это пошла? Могла бы отказаться, но, сколько не размышляй, деньги надо возвращать. Стала думать, что и как делать.

Первое: решила найти хотя бы часть суммы, заняв – кто сколько может дать – у родных и друзей. Свою квартиру выставлю на продажу и после рассчитаюсь с долгами. Отдам остаток Жорику, и на оставшиеся деньги сделаю ремонт на даче. Буду жить на природе, как когда-то об этом мечтала мама…

Но даже представить мне было страшно лишиться родительской квартиры: я здесь в этот мир пришла, и каждая зазубрина была в ней родной, и знакомы даже все кошки да собаки в доме. Про кредит в банке можно было не думать – с официальной зарплатой чуть выше минималки, мне вряд ли что-либо весомое дадут, но, тем не менее, тоже попробую.

Второе: в выходные сама себя уволю и заберу трудовую книжку. Старая печать, что заменили всего неделю назад лежала в сейфе, а подписывалась вместо Жорика я лучше, чем он.

И третье: напишу заявление в полицию. На всякий случай, чтобы защитить себя от угроз.
Проанализировав всё, поняла, что от старого друга-недруга можно ожидать любой неприятности.

Родных у меня было мало: престарелая тётушка в Москве и её дочь, что безбедно жила с мужем нотариусом там же. Приятельниц много, а вот близких… Разве, что одноклассники.

Люська – вечно хилая и больная с мужем выпивохой, который умел так шикарно отделать квартиру, что к нему записывались в очередь задолго вперёд и прощали даже запои.

Марина – так же, как и я одинока, но в вечном поиске. Содержит своё турагентство. Недавно продала родительскую квартиру – деньги есть – можно попытаться, да Вероника – повар в ресторане.

На крайний случай позвоню Вадиму в Берлин. Мы расстались нехорошо, но, думаю, простит он мне мой громкий скандал за его измену.

3.
Утром достала, спрятанные на «чёрный день» сто тысяч – дождались они своего часа. Приготовила лист бумаги, ручку и, преодолевая дикую усталость и тяжёлую головную боль, начала звонить. Волновалась страшно! Просить и жаловаться – это не моё, рано оставшись в жизни одной привыкла полагаться только на себя, но сейчас иного выхода не было.

– Тётя Лида, здравствуйте. Как Вы поживаете?
– Леночка, солнышко моё, как я рада тебя слышать!
И тут же моя тётушка начала долгий и подробный рассказ про нездоровье, анализы да про глупых врачей, что никак не могут поставить ей правильный диагноз. А ещё ругала цены в магазинах, дороговизну лечения, зятя, президента и остальных...

Надо было сразу, с порога, ошарашить её просьбой о деньгах. И я безуспешно пыталась поймать паузу в длинном монологе жалоб. Тётка жила неплохо, можно сказать, что даже очень хорошо, но любила роптать и прибедняться. Наверное, чтобы не сглазили.

Реакция на мою просьбу оказалась предсказуемой: внезапная головная боль вынудила её срочно лечь в постель, но не помешала дать оценку моим поступкам: «Ты не должна возвращать деньги. Ты их видела? Нет. Возможно тебя, как дурочку, развели. Ты не по годам глупа и доверчива и тебе уже давно пора повзрослеть. Сколько раз я тебя предупреждала не работать на ваших местных предпринимателей – это же самые настоящие жулики! Как хорошо, что твоя бедная мать не слышит сейчас наш разговор!»

Старая песня о моей несостоятельности также исполнялась мучительно долго, и не мешала ей головная боль учить-поучать меня уму-разуму...
«И запомни, – закончила, наконец-то, родимая тётушка, – не имей привычку занимать деньги – не то время. Никто тебе просто так не даст – поверь моему опыту, и учись рассчитывать только на себя».

Да, а что собственно ожидала я – бедная родственница, которую в трудное время благодетельствовали своими обносками. Первые несколько лет после смерти родителей, два раза в год я получала посылки поношенной одежды – той, которая в следующем сезоне для них уже будет не актуальна. У богатых, говорят, свои причуды.

Не передохнув от разговора с тётей Лидой, тут же набрала номер её дочки – своей двоюродной сестры, но не успела – короткие гудки сообщили, что тётушка меня опередила. Я не ошиблась. Спустя некоторое время сестра ответила, что находится в аэропорту и ей очень неудобно разговаривать – через час её самолёт улетает на Бали. Почему-то не поверила – уж слишком тихо было вокруг, ну и даже я знаю, что ноябрь не лучшее время отдыха на острове. Вздохнув, нарисовала ещё один минус…
И это было ожидаемым, но я – глупая и наивная – всё-таки продолжала надеяться…

Люська… «Мне б твои проблемы! – затараторила она, как обычно. – Мой вчера опять пришёл на бровях – снова в запое, скотина. Ты – счастливая – не знаешь, что такое муж алкоголик. Как тебе в голову пришло просить у меня – эта сволочь уже третий месяц не работает, а я – сама знаешь – крохи получаю. Ты не обижайся, если бы было – последние отдала...»
Я больше не слушала: «Прости», – только и сказала.

С Мариной разговор был ещё короче. Она, как всегда сразу не ответив, спустя некоторое время перезвонила: «Все деньги в деле – свободных нет – поэтому ничего обещать не могу, а с Жориком я поговорю, пусть с зарплаты удерживает, либо составит график посильных для тебя платежей».

Вероника также помочь не смогла, но пообещала поговорить с управляющим, чтобы бесплатно кормить меня в ресторане обедами…
Ну, хоть с голоду не помру. И на том спасибо.

Да, тётушка, права – деньги мне никто не занял. Вспомнилось, как Маргарита как-то сказала по телефону: «Я тебе займу, а ты завтра умрёшь, и кто в таком случае отдаст мне долг?» Услышав, я невольно вздрогнула –  ещё сто тысяч рублей из тех, что "на чёрный день", Люська обещала вернуть только через три месяца. Вздрогнула и одёрнула себя, пристыдив.


Но мои подруги не постыдились, видимо моя смерть для них была меньшей потерей, чем вдруг невозвращённые деньги. Да, удивительную силу и власть имеют над нами эти бумажки и никогда Жорик с Маргаритой не простят мне этот злополучный миллион. Но не он волновал меня сейчас, больнее оказалась потеря веры в родных и друзей.

Вновь сковало давно забытое и страшно леденящее чувство одиночества, как это случилось после похорон родителей. Почувствовала, как тело опять сотрясает мелкая и частая, холодная дрожь. Стылые бесчувственные ладони прятала в подмышки; словно парализованные морозом ступни, поочерёдно подтягивала под коленки, но холод, казалось, шёл изнутри.

Неподвижно сидя на диване, закутанная в одеяле, в очередной раз подумала о тёткиной правоте – я действительно не повзрослела, если продолжала наивно верить в дружбу, взаимовырочку, поддержку. «Времена сейчас другие», – любила повторять Марина. Да, выходит, другие.

Пришло ясное осознание, что неравенство современного общества давно провело, пусть и незримую, но чёткую границу между богатыми и бедными, и дружбы между ними быть не может. Боясь получить ещё один удар, Вадиму звонить не стала. Только сейчас догадалась, что это не мне он изменил, а со мной изменял той, которая достойна его положения.

Мой мир оказался хрупким и иллюзорным, а я, придумав его, не хотела видеть реальность. Не хотела, потому, что боялась, а боялась с тех самых пор, как осталась в семнадцать лет одна. Мне безопаснее было чувствовать себя в мире давно ушедшего детства – поэтому и держалась я Жорика – нежели принять жестокие игры взрослого.
Незаметно день склонился к вечеру. На работу не съездила и не упаковала подарок в красочную фольгу.
Пришлось дарить набор посуды в коробке, безжалостно обмотанной скотчем.

4.
Вере Ильиничне сегодня семьдесят. Это она отогрела меня после смерти родителей, крепко прижав к себе, покачивала, как малого ребёнка и приговаривала: «Моя ты, хорошая, хорошая моя… ну-ну, тише… тише, поплачь… поплачь» …
Это она разогнала социальные службы, что угрожали интернатом, взяв надо мною шефство. Это она нашла мне работу после окончания школы и настояла поступить в институт на заочное отделение. Приносила мне горячий ужин и ласково смотрела, сидя рядом, как я ем. Перешивала платья, вязала кофточки и шапочки, выкраивая из своего скудного бюджета средства и на меня.

Я смотрела на любимое всем сердцем постаревшее лицо и пыталась представить, как бы сейчас выглядела моя мама, а Вера Ильинична, взглянув на моё – ужаснулась. И мне пришлось рассказать правду про потерянный вчера миллион рублей.

В отличии от моей всезнающей тётушки, она никогда не читала нотаций и не учила жить. Посмотрит жалостливо, покивает головой, обнимет. Я, стараясь впитать как можно больше душевного тепла, замирала от счастья в такие минуты и тоже крепко обнимала её. «Вот она бы сейчас, – подумала, – последнее отдала, да только пенсия у неё крошечная, четверо внучек и две дочки-разведёнки! Как только концы с концами сводят?»

– Ну это беда – ещё не беда, – она высвободилась из моих объятий и юркнула в спаленку.
– На, тебе сейчас нужнее. Триста тысяч на похороны собрала, но умирать в ближайшее время не собираюсь. Ну, а ежели случится, то, думаю, с моими девчонками придумаете что-нибудь.

Неожиданно для себя, я разревелась вслух: «Мне ведь никто не дал, даже тётя Лида. Время, сказала, не то».

– Не суди и не обижайся. Её только пожалеть можно – сироте в беде не помогла. Не тот родной, кто по крови, а тот, кто по духу. В жизни часто встречаются родные, что дальше любого чужого: ни в беде, ни в радости их нет. Несчастные людишки! А времена всегда одинаковые! – она вновь меня обняла вытерла полотенцем слёзы. – Хватит сырость разводить. Как-никак праздник сегодня – до семидесяти лет дожила, а ты тут рыдаешь. С работы уходи, конечно. Девочки мои придут – может, подскажут что. А деньги ещё у Егоровны спросим. Сейчас мои старушки прибегут, по сусекам поскребут. Не хочу я, чтобы ты квартиру продавала.

Она говорила, а мне казалось, что вокруг Ангелы летают – такая благодать рядом с ней была. И дома всё так просто. И на столе: картошечка, селёдочка, котлетки, соленья, вино домашнее да пышные румяные пирожки. Верно сказано: «Где просто, там ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного. Где нет простоты, там одна пустота».*

В душе у меня вновь воцарился покой и я, отдохнув душой и телом, да наевшись до отвала любимых пирожков, дома, не успев удобно улечься, тут же провалилась в сон. Слышала, как долго звонил телефон, но сил встать не было.
А ночью проснулась от сильного жара, бреда и нестерпимой ломоты в теле. Температура под сорок. Вызвала скорую и с воспалением лёгких меня отвезли в больницу. И когда только успела заболеть?

Стало обидно – опять ничего не успела: ни уволить себя, ни в полицию обратиться, а впрочем, пришла шальная мысль, что ни делается, то всё к лучшему, ведь совесть моя оставалась чистой.

В понедельник с утра прибежала возбуждённая Вера Ильинична: «Слышала новость?»
– Нет, а что?
– Да Жорик твой со своей Маргаритой на машине вчера ночью разбились.
– Живы?
– Да куда там! Неслись, выпившие, на огромной скорости, и занесло их так, что машина всмятку… Ой-й-й, ой-й, – запричитала она, – мальчонка-то осиротел! И куда торопились – не дороги ведь, а сплошной каток. Вот она жизнь наша и какова ей цена? Копейка.

– Как страшно! – подумала, вспомнив, что машину Жорика продавцы называли «труповозкой». – Неужели так бывает?  Жуть…
Да, такого разворота событий я не ожидала и теперь ещё с большим страхом представляла приход бандитов, что начнут требовать с меня злополучный миллион, но никто не шёл.

Через несколько дней, правда, шумной гурьбой ввалились в палату мои продавцы с двумя огромными пакетами гостинцев. Мальчишки молодые, смешливые. Наперебой рассказывали про аварию, родственников, что стервятниками налетели дербанить магазины, и про то, что все они уволились.
Уже прощаясь, Олег спохватился: «Тут в пакете сумочка твоя лежит – ты её специально оставила? Или забыла? Хорошо, что я первый увидел и спрятал, а то бы родственнички и её расчленили меж собой. Что там творилось! Мы даже полицию вызывали!

Я вновь впала в ступор, прижав к груди сумочку. Не могла представить, что Жорика больше нет. Вспомнила, как мы целовались на выпускном и разревелась, а ещё хотелось, как можно скорее проверить содержимое сумки. А что ж тогда было в пакете? Что я потеряла в автобусе?

Продолжая крепко держать сумочку двумя руками, вышла в коридор. В тихом уголке открыла её. Упакованные деньги занимали всё пространство, и я догадалась. Похоже, что Маргарита нахально выложила всё вещи из моей личной сумочки и сложила их отдельно, а после, торопясь – она всегда была ужасно суматошной и несобранной – перепутала пакеты. Выходит, что я потеряла свой мобильный телефон, кошелёк с тремя сотнями, почти пустую банковскую карту и батон с пучками зелени, а нашла миллион.

Я уже поняла, что никто за ними  не придёт и не собиралась его никому отдавать – это было мне компенсацией за неиспользованные отпуска на протяжении десяти лет и премией за весомую помощь в развитии бизнеса Жорика, а ещё за «овцу непуганую», «шлындру старую» и прочее… прочее…

Через две недели меня из больницы выписали, а спустя месяц позвонила тётушка. «Ну, – очень строго и подчёркнуто заботливо спросила, – ты решила свои проблемы? А то я уже боюсь звонить – всё у тебя не слава Богу».

– Всё у меня – слава Богу, тётушка, – засмеялась я, – и никаких проблем. Прости, времени нет разговаривать – на Бали улетаю…
И отправилась к Вере Ильиничне решать вопрос, как правильно поступить с этими неправедными деньгами.

* Амвросий Оптинский

09.12.2020