На досчатой тирасе
В этом тексте нельзя не сделать ошибок.
Нету таких людей, кто дописал бы до конца этот диктант и ни разу не ошибся бы.
Я претенциозно полудремал-полураскачивался в кресле-качалке на террасе бывшей дачи профессора Дурова Платон Михайлыча в Серебряном Бору, отошедшей мне согласно духовному завещанию вышеназванного, в законном порядке, де-юро и де-факто, согласно Гражданскому Кодексу Российской Федерации, его статьям, главам, абзацам, казусам, прецедентам, подзаконным актам, письмам и разъяснениям Верховного Суда РФ, Прокуратуры РФ, Министерства юстиции РФ, судебной практике, а также прочим постулатам, нормам, прописям и правилам юриспруденции.
На дощатой террасе близ цветущего конопляника сибаритствовал, чревоугодничал, многоглаголил и ловеласничал я под звуки виолончели.
Отнюдь не коллежский асессор, хотя и промышляю аксессуарами для колледжей.
И веснушчатая Агриппина Саввична исподтишка потчевала меня винегретом, ветчиной, кулебякой, лабарданом-с, фаршированными снетками, копчеными анчоусами и бланманже в марципановом сиропе.
С камушка на камушек порхал воробушек, а на террасе, искусно задрапированной гобеленами с дефензивой кронштадтского инфантерийского батальона, под искусственным абажуром, закамуфлированным под марокканский минарет, веснушчатая
свояченица вдовствующего протоиерея Агриппина Саввична потчевала индифферентного ловеласа, суггестивного хулигана и криминального чревоугодника вашего покорного слугу Дмитрия Федоровича Вертинскаго чахохбили, чухуртмой, чурчхелой, черемшой и прочими экзотическими яствами.
На колоссальной четырёхъярусной дощатой террасе, искусно задрапированной гобеленами, с прилежно оштукатуренной лестницей, ведущей в бельэтаж и уставленной консолями балюстрадой, вблизи конопляника и малинника, но вдали от
можжевельника, небезызвестная своячница бывшего протоиерея, а ныне подьячего, веснушчатая Агриппина Саввична в течение часа потчевала исподтишка винегретом с моллюсками, варениками и прочими яствами кандидата противоестественных наук,
доцента с портфелем Дмитрия Федоровича Вертинскаго под дилетантский аккомпанемент аккордеона и виолончели, исподлобья взглядывая на своего подопечного хозяина-работодателя.
Стакан на столе стоит, а вилка лежит. Но если я воткну вилку в столешницу, вилка будет стоять. То есть, стоят вертикальные предметы, а лежат горизонтальные?
Агриппина Саввишна ставит на стол тарелку и сковороду со скворчащей на ней яичницей. Тарелка и сковородка, несомненно, горизонтальны. Но на столе они - стоят.
Я съедаю яичницу (люблю), а потом, изображая невинное дурачество, ставлю тарелку в сковородку.
Там она лежит, а ведь на столе стояла.
Может быть, стоят предметы, готовые к употреблению? Нет, вилка-то уже готова была к использованию, когда лежала.
Агриппина, глядя на меня, тяжко вздыхает.
- Что вы, милая?
- Ничего.
- Как это понимать? «Ничего» в русском языке может обозначать не только «ничего», но и «нормально», «хорошо», «отлично», а также «всё в порядке» и «не стоит извинений».
- Очень вы умный, Дмитрий Федорович!
«Очень умный» - чему не перестают удивляться иностранцы, изучающие русский - вовсе не всегда означает комплимент.
«Умный очень» это вообще издевка, а «слишком умный» — угроза.
- Вот бы… - начинает Агриппина, но тут же обрывает себя.
Что она не договаривает? - окончательно теряюсь я.
Как точно назвать наклонение с частицей «бы», когда она выражает в разных ситуациях и условие, и просьбу, и желание, и мечтательность, и необходимость, и предположение, и предложение, и сожаление?
На стол прыгает с пола наша балованная персидская кошка Зельмира. Устраивается, развалясь, между сковородой и хлебницей, и лижет розовым языком свои беленькие лапки.
Кошка может стоять, сидеть и лежать. Но если ее стояния и лежания как-то вписываются в логику «вертикальный-горизонтальный», то сидение — это еще одно свойство.
Новый сюрприз - на дощатую террасу влетела, покружила под потолком и опустилась на стол синичка. Она на столе сидит. Однако,сидит на ногах, а не как сидим мы с Аггриппиной Саввишной и кошкой Зельмирой, на предназначенных для сидения местах. Вроде бы, должна стоять. Но стоять она не может вовсе, не говорят так о птицах.
Хотя, если мы убьём бедную птичку и сделаем чучело, оно будет на столе стоять.
- Посмотрите, Агриппина, какая у нас гостья!
Домоправительница моя всецело поглощена пирожками, которые нужно именно сейчас достать из духовки и разложить на блюде.
Может показаться, что сидение — атрибут живого. Но сафьяновый домашний сапог на моей ноге тоже сидит, хоть он не живой.
- Агриппина! Смотрите же, у нас птичка в гостях!
- Руки не доходят посмотреть. - отвечает она.
Попробуйте объяснить иностранцу эту фразу.
- Что за чудные пирожки! С чем это?
- С вязигой.
- Ну, покрошите же немножко синичке!
- Да уж, конечно!
Есть языки, где допустимо двойное отрицание, есть - где не допустимо; в части языков двойное отрицание может выражать утверждение, но только в русском языке двойное утверждение «ну да, конечно!» — выражает отрицание или сомнение в словах говорящего.
Почему у нас есть будущее время, настоящее и прошедшее, но всё равно настоящим временем мы можем выразить и прошедшее («Иду я вчера по улице...»), и будущее («Завтра я иду в кино»), а прошедшим временем - даже приказ («Быстро ушёл отсюда!»)?
Почему я, при всем своем высшем филологическом образовании и ученых степенях, не могу победить своей логикой Агриппину, рядовую носительницу языка?
Ничего! Я еще ее... победю? Побежу? Побежду?
- Агриппина Саввична, а как вы относитесь к экзистенциализму? - спросил Дмитрий Федорович утирая расписным рушником остатки крем-брюле с каурых усов.
- Ой, баловник вы, Дмитрий Федорович! Мы в наших губерниях всё больше по старинке! - червоно зарделась Агриппина Саввична.
- Да что вы! - встрепенулся подбоченясь Дмитрий Федорович - В пенатах наших, в альма-матрах, волею судеб оторванных от столичного вульгарите, понятие сие свежо трактуется!
- Ну, так и быть, Димитрий! Я согласна! - воскликнула пунцовая Агриппина Саввична, десертной ложечкой размешивая можжевеловое варенье в кружке с цейлонским кипреем.
- Я, любезная Агриппина Саввична, познакомлю Вас с избранными образчиками постмодернизма! - каурые усы Дмитрия Федоровича подрагивали в такт аккордеона.
-Ах! - только и смогла вымолвить Агриппина Саввична.
Виолончель взяла такую высокую ноту, исполняемую арпеджио, что захлебнулась и перешла на стоккато.
Аккордеон басил Брамсом.
Если ты, читатель, не учился на филологическом факультете Иркутского государственного университета имени А. А. Жданова, как ваш покорный слуга, то вместо "исподтишка" ты, вероятно, напишешь "из-под-тишка", хотя никакого "тишка" не было и нет на свете, и даже, может быть, червонно (но не червоно) зардеешься, когда тебе на это укажут.
За ажурными оконными переплетами превосходно просматривался палисадник, где вблизи асимметричных зарослей конопляника и жимолости с камушка на камушек порхал легкомысленный воробышек, а на колоссальной дощато-брусчатой балюстраде, искусно задрапированной гобеленами, под искусственным освещением от антикварного абажура, небезызвестная своячница экс-протоиерея Агриппина Саввична, рассеянно внимая тирадам нимало не удивлённого провинциального пропагандиста, вдругорядь потчевала под какофонический аккомпанемент шепелявящего граммофона и беспричинный плач росомахи винегретом со снетками и калифорнийскими моллюсками, фаршированными анчоусами, ветчиной, варениками с можжевеловым вареньем, бланманже в шоколаде и прочими искусно приготовленными яствами индифферентного ловеласа, латентного гусара, суггестивного повесу и суицидального сибарита, небезызвестного Дмитрия Федоровича Вертинского, восседающего на скрипящей кожаной оттоманке, расстегнув иссиня-черный сюртук, растопырив пальцы левой руки и засунув безымянный палец подмышку, а веснушчатая безъязыкая падчерица взглядывала исподтишка.
Вот эта самая падчерица и есть моя тайна.
Солнечный луч моей жизни.
Ангел мой. И цыпленочек.
Малышка.
Милашка.
Девочка.
Лапочка.
Юница.
Отроковица.
Детка.
Малолетка.
Нимфетка.
Конфетка.
Я заслужил!
Завидуй мне, читатель.
Что делать будем? Завидовать будем! (Иосиф Виссарионыч - если кого коробит, вспомните, что тиран тоже писал стихи, и даже недурные).
На дощатой террасе, оснащенной пилястрами, колоннами, консолями и антикварными абажурами осуществляется моя экзистенциальная мистерия.
Тут тебе и спелая метресса с винегретом, снетками, фрикадельками, калифорнийскими моллюсками, японскими анчоусами, ветчиной, варениками с можжевеловым вареньем, пирожками с вязигой и бланманже в шоколаде.
И веснушчатая принцесса, взглядывающая исподтишка.
Золотисто-рыженькая.
16-ти лет отроду.
Безъязыкая, слава Создателю - молчаливая. Язык ей нужен для другого.
Тишок (я был неправ, он таки-есть), наставший в мире после всех этих слов, изрешетивших нежную мою душу - именно то, что ныне нам требуется.
Пройдите, люди, мимо нас и простите нам наше счастье (Федор Михайлович).
Счастье, начертанное буквами русского алфавита на бумаге.
Как, впрочем все на свете.
Ненастоящее счастье, как скажет кто-то - не на самом деле.
Ты сам его себе, Дмитрий Федорович, нарисовал, да сам же в него и уверовал.
А когда это было иначе?
Мы-то с вами существуем на самом деле?
И что такое это "дело"? Да еще "самое"?
Читать. Писать.
И ничего, кроме слов от тебя не останется.
Жизнь - это набор букв.
И моя, и твоя тоже, читатель.