- Что это ваша с вёдрами-то бегат? Зажглось чаво?
- Посуду моет...
- О, как... Брезгает, значит.
- Ага.
- Мне бы помыться, Мариванна...
- Так не суббота теперь, четверг. Это у вас в городе, чуть запылился - иди в ванную, а у нас, - протопи сперва хорошенько дом, чтобы не простыть, и только лишь после стой в корыте, поливай себя горяченькой, ковшиком из лохани. Лепота...
Кипяток в самоваре крут и душист, кажется, что можно пить одну лишь воду, а вкус будет всё тот, - с запахом лимонника и земляники.
- Что-то у вас, Мариванна, в этот раз мало земляничного варенья. Не ходили собирать, приболели?
- Так то ж из-за вас, городских, и мало. Сам-то присядешь на корточки перед полянкой, поклонишься каждой ягодке, заглянешь под кружевной чепчик листочка, лишнего не сорвёшь, без оглядки не наступишь, - нам тут жить. А городским, туристам с деревянными гребёнками?! Вычешут кустики до земли, землю да корешки изранят так, что обмелеет ягода, а после и вовсе пропадёт. Им-то забава, уйдут и не посмотрят, отправятся искать, да портить неведомые нетронутые места, но нам-то каково?! Нам куда?
- Ну, не все ж такие...
- Не все, то верно. Да иные-то к нам носа не кажут.
В доме так тихо, что слышно, как на столе в кухне, у нарочно оставленного блюдца, чинно чаёвничают божьи коровки. Подле печи неаккуратно чавкает молоком кот, мышь грызёт за стеной, а мухе, которая устроилась зимовать промеж оконных рам, снится, что летает, и от того негромко храпит во сне, - тесно ей, да зато сухо, тепло.
Сердце дождя ровно стучит за воротом подоконника, вороны, не таясь, таскают орехи, что разложены просушиться под навесом, а синицы, стесняясь стеснить, заглядывают в окошко одним глазком, ждут, когда их заметят и угостят, - холоден нынче, позабытый для них виноград.
- Помогите! - Услышь ты сей зов в лесу, откликнешься, пойдёшь, сверяясь с дорогой, навстречу. А в городе? Мало ли кто кричит, да почему... Мутный оне народ, городские.