Мне повезло - очереди к участковому терапевту не было. Уже через пару минут дверь в кабинет отворилась и над нею загорелась надпись: "СВОБОДНО".
Но я не спешил в полуоткрытую дверь - из кабинета вышла заплаканная старушка и тяжело опустилась на стул рядом со мною.
- Вам плохо? Вам чем-нибудь помочь?
Женщина, казалось, не понимает моего вопроса:
- Она сказала - "Что это мы, пенсионеры, так за жизнь цепляемся?"... А у меня внучка - если и меня не станет, её в детский дом заберут...
- СЛЕДУЮЩИЙ! - раздался из-за двери голос, и я, полный решимости объяснить, почему и мы имеем право - на жизнь, на уважение - вошел в кабинет.
Врач, сидевшая за желтым столом, точно таким же, за каким я готовился когда-то к лекциям, повернула ко мне голову.
Я готов был увидеть молодую, с броским макияжем, самодовольную женщину, а передо мною оказалась моя ровесница. С морщинистым, посеревшим от усталости лицом. В глазах её стояли слёзы.
До меня дошло: она действительно сказала, сказала про себя, про нас всех то, что и её не первый день мучило: "Что это мы, пенсионеры, так за жизнь цепляемся?". За жизнь, за работу. А в результате у нас еще отнимают часть пенсии...
- Что Вас беспокоит? - услышал я и понял, что спрашивают меня уже во второй раз.
Что меня беспокоило в этот момент больше всего?
Сорок лет тому назад я играл в нарды с приятелем. Я дал ему прозвище "Облепиха" за любовь к этой полезной ягоде. Как-то он зазвал нас собирать её в долину Иори, и мы целый день провели возле кустов с удивительно длинными и острыми колючками, перебираясь через протоки по крупной скользкой гальке к очередному островку. Глянцевая желтая ягода пахла сильно и непривычно, исколотые руки саднили, а он все нахваливал своё чудо-растение.
Вот и теперь - вместо того, чтобы бросить наконец на доску каматели и объявить, как полагается, сколько же очков выпало, он начал рассуждать - конечно же - о пользе облепихового масла!
- Как это только тебя жена терпит! - не выдержал я.
Брякнул - лицо его стало расплываться передо мною. Но я все же заметил, как он кулаком, с зажатыми в нем камателями, вытирает слезы.
Ну не мог я заставить себя сказать о его, о наших ушедших недавно девочках, едва доживших до тридцати - в прошедшем времени!
Так что же меня беспокоило больше всего в эту минуту?
Простая мысль - как часто, слишком часто мы плохо слышим, совсем не понимаем друг друга. И больше - готовы ляпнуть такое, о чем будем потом жалеть, всю оставшуюся жизнь.