- Т-а-а-нь,- сказала Маргарита Львовна любимой невестке, глянь, чем наши мужички занимаются? Уж больно веселы. Как бы отец с утра Федюшу не накачал.
Татьяна заглянула в гостиную. Мужчины прикончили яичницу и чаёвничали. Работал телевизор. С голубого экрана каменнолицый диктор вещал о перестройке, безалкогольной свадьбе рабочих АвтоВАЗА, достижениях сельских тружеников: надоях, намолотах и рекордных привесах. Диктора не слушали.
Мужчины беседовали. Говорил, главным образом, Иннокентий Ефимович — большой, ясноглазый красавец из породы, кого в Сибири кличут «сохатыми»:
- Баран, он, Федя, понимаешь, не корова! Эта скотина любую траву жрёт. Дай ему хоть картофельную ботву, морду воротить не станет!
Хозяин дома помешал в стакане чайной ложкой, с шумом прихлебнул тёмно-коричневое содержимое и от удовольствия зажмурился.
Федя ростом Ефимычу не уступал, но был много жиже своего отчима, вырос в городе и знал о деревенской жизни не больше, чем московский диктор, вещающий из телевизора о надоях и намолотах.
- По осени выкопали картоху, и мы с мамулей, и Лабукины всем семейством,- продолжил рассказчик,- вечерком деда Лабукина у забора встречаю: «Петрович, вмазать хочешь?» «Отчего не вмазать?- отвечает Петрович.
Налил я ему. Выпил дед мою брагу, говорит: «Забористая, зараза!» Я ему: «Заберу баранам ботву с твоего поля?» «Бери,- говорит Петрович,- ты, Кеха, мужик уважительный, а нам ботва в хозяйстве без надобности!»
- Ты, Федь, чай-то пей. Пей, пока не остыл,- засуетился Ефимыч, завидев невестку, -с холодного чаю никакого проку! И варенья клади, я люблю с вареньем.
Ефимыч положил в свой стакан варенья из хрустальной вазочки, извлечённой из серванта по поводу праздника.
Федя последовал совету отчима, зачерпнул чайной ложкой тёмно-красного брусничного варенья, положил в чай, размешал, сделал глоток и сморщился.
- А, может, ещё сальца съешь? Вон ты какой худой. Совсем вы в своём городе отощали. Чё один кипяток-то дуть. Доча, скажи матери: пусть ещё сала порежет!- озаботился Иннокентий.
Татьяна, утверждая связь со своим мужчиной и право на него, будто ненароком коснулась плеча мужа грудью, взяла со стола опустевшую тарелку и вышла в кухню.
- Чай пьют,- сообщила она Маргарите Львовне результаты разведки,- ещё сала просят!
- Сала? К чаю?- Маргарита изогнула вопросительно тщательно выписанную бровь ухоженной женщины.
Маргарита Львовна рано потеряла мужа, большую часть жизни прожила в городе и до пенсии работала «в образовании». Замуж за Иннокентия Ефимовича вышла когда, все три её мальчика закончили институты и разлетелись из-под материнского крыла.
- Ну, так вот,- продолжил Ефимыч, когда невестка ушла,- поговорил я с Лабукиным, а вечером, глядь, мою ботву к себе Петька-Мусор тянет. Ну, знаешь, бывший мент, который напротив нас живёт.
Я — за ворота. Толкую, мол, так и так, мы с Петровичем договорились. Это теперь моя ботва. Вези к себе, что набрал, но больше не трогай! Смотрю, насупился Петро, ничего мне не сказал.
- Проходит пару дней. Вечерком вышел дрова подрубить, смотрю, кто-то мою ботву тырит. Ну, я маленько осерчал. Как был с топором в руках - выскакиваю. Вор меня увидел, бросил тележку и бежать. Запнулся, упал на колени. Я его — за шкирку.
Заверещал он, знаешь, по-кроличьи. Оборачивается. Глаза от ужаса белые. Смотрю, Петька гад! Поднёс я ему топор к морде, говорю: «Я тебя предупреждал? Предупреждал. Пеняй на себя!» Он мне: «Кеха, прости...»
Подержал я его за шкирку. От него аж запах пошёл. Думаю, что грех на душу брать? Отпустил.
Петька упал на карачки, ну, чисто жаба, и уполз во тьму. Хотел я ему подсрачник дать, да мараться не стал…
- Нашёл чем хвастаться, вояка!- перебила мужа Маргарита Львовна, ставя тарелку с салом на стол,- не засиживайтесь — обед скоро. Сам говорил — работы много. Федя тебе поможет, а то ты всё один, да один. Ребятам сегодня уезжать.
- Работать и одному можно,- засмеялся Кеха,- а поговорить или в картишки перекинуться - напарник нужен!
Маргарита Львовна хотела вернуться к прерванным занятиям, но подозрительный запах от подстаканников заставил её остановиться.
- Ах, ты, чёртушка старый, чему ребёнка учишь?- замахнулась полотенцем на мужа Маргарита и сделала страшные глаза,- не крепок ли чай? Водку они из подстаканников дуют. Ещё и чайные ложечки вставили. Работу кто будет делать?
Кеха притворился испуганным:
- Не сердись, моя королева. Мне дЕла — раз на ножке обернуться!
Вагоны тронулись. Перрон поехал. В окнах поплыли тусклые станционные фонари, голые ветки тополей старого сквера, слепленные вечерним светом в одну тёмную массу, облезлое здание вокзала, водонапорная башня.
Фёдор облегчённо вздохнул — завтра будем дома. Жалко было тратить ноябрьские праздники на поездку к матери, но деревенские гостинцы позволяли прожить зиму и свести концы с концами.
Федя убрал с прохода рюкзак. «Тяжёлый. Покупал для путешествий, вышло - мясо из деревни возить!»- с горькой иронией к самому себе, подумал молодой мужчина.
- Чем опечалился, муж мой,- спросила жена шутливо,- головушка болит?
- Маму жалко,- ответил Фёдор,- и Ефимыча жалко, хороший ведь мужик. Допивается до чёртиков. Рассказывает, что когда по воду ходит, будто Петька Мент его из-за забора дразнит: «Пидорасик, пидорасик!» Сама подумай - станет взрослый человек такой ерундой заниматься?
Танюшка пожала плечами.
- Алкоголик — больной человек. Его не излечишь, сам погибнешь,- продолжил Федя, -мамуля ругается, брагу вылила, так он на неё руку поднял. Я ей говорю, если раз спустишь, будешь тумаки всю жизнь получать. Бросай здесь всё. Живи с нами.
- А она?
- Сбежала в город. Так Ефимыч на другой день с цветами явился, в ногах валялся, плакал… Вернулась, пожалела дурака, да, и говорит — нам помочь хочет! Обошлись бы без их помощи,- Фёдор скривил губы.
- Она его любит,- сказала молодая жена и вздохнула,- деревенская Санта- Барбара!
Захлопали дверки автомобилей. Проводив «городских» детей, деревенские разъезжались по домам. Ноябрьские праздники закончились.
- Мы бы тоже могли на машине приехать!- укорила мужа Маргарита.
- Выпил я маленько...- извиняющимся тоном сказал Кеха.
- Всё у тебя к выпивке сводится!
- Перестань! Надо было ребят по-людски проводить, да и праздник же...- попытался оправдаться Иннокентий и, пытаясь свести гнев супружницы к шутке, предложил,- чем хуже моё транспортное средство? Садись, мигом к воротам домчу!
Мужчина пододвинул жене санки, на которых вёз Федькин рюкзак к вокзалу.
- Вот ещё!- закусила красивую губу Маргарита Львовна и зашагала в сторону дома.
К ночи подморозило. Лениво брехали собаки. Дымы из печных труб потянулись в тёмное небо. Тяжёлые санки по щенячьи тыкались в ноги, мешали идти. Кеха их не замечал. Глухая досада переполнила всё его существо. Не баран, и не деньги с их хозяйства, сунутые Маргаритой Федьке украдкой от него, были тому виной.
Сыновья Маргариты Львовны держались отстранёно, словно не считали его, простого шофёра и деревенского жителя, ровней себе. «Интеллигенты вшивые,- ругнул их про себя Кеха,- по сорок лет прожили, прокормить себя не могут! С матери тянут».
Собственные сыновья Ефимыча тоже не радовали. Старшего - Тольку баба бросила, сбежала на север. Тот, променял усадьбу: дом-пятистенок, гараж, баню на «ГАЗ-66», поехал за женой. Вообразил — будет на севере деньги лопатой грести. А баба уже с другим живёт и видеть не желает прежнего мужа!
«Шестьдесят шестой» по дороге развалился. Зима. Парень чуть не замёрз, оставил машину. Вернулся без копейки, едва живой. А куда возвращаться? Год жил у Ефимыча, пока не завербовался на стройку.
Васька — младший сын глаз не кажет, не может простить отцу, что родовая усадьба досталась старшему. Кто мог знать, что тот всё по ветру пустит? А чего обижается? Не на улице живёт — в прежней отцовской квартире!
Слухи о ссоре соседей из-за ботвы, обрастая по пути невероятными деталями и пикантными подробностями, потянулись по посёлку. Бабы в очереди болтали, что своими глазами видели, как Кеха Петьку Мента чуть топором не зарубил. Петька ходит злой, как собака, и везде говорит, что сохатого пора валить.
Доброхоты донесли угрозы до Кехи, но тот только рассмеялся: «Пусть попробует! Опять штаны стирать будет!»
После ноябрьских забил Ефимыч кабанчика, получил у ветеринара нужные справки, загрузил «Ниву» свежиной, взял с собой Маргариту Львовну — пусть к базару приучается, деньги считает и поехал в райцентр.
Умение красиво и легко продать Иннокентию перешло, должно быть, по крови. Дед владел пароходом, торговал по Ангаре - менял порох, ткани, соль, прочее грошовое барахлишко, без которого повседневная жизнь невозможна на пушнину. Меха сбывал в Иркутске, бывало возил в саму Москву.
Новая власть покончила с прежними порядками. Дед погиб вместе со своим пароходом в революционной борьбе, оставив по берегам реки цепкое потомство.
Ефимыч о дедовском пароходе знал по рассказам бабки Лизы. Об ушедшем не жалел — он был силён, красив, удачлив. Всякое дело спорилось в его руках. Балагура и весельчака любили женщины, мужчины уважали.
Даже на зоне, куда попал по дурости, Кеху никто не задирал. С двух лет, проведённых за колючей проволокой, у Ефимыча осталась присказка: «Машина ОСО — две ручки, одно колесо», и нелюбовь к сотрудникам внутренних органов.
Километры тракта послушно ложились под колёса новенькой «Нивы».
«Сибирь, Сибирь, люблю твои снега,
Навек ты мне, родная, дорога.
Моей ты стала судьбой,
Нельзя расстаться с тобой,
Мой милый край, моя тайга.
Горы, перекаты, ветер в соснах,
Вольная ширь,
Край у нас богатый, златоносный,
Сказка, Сибирь!»- выпевал Кеха густым тенором. Автомобильный мотор слажено вторил сильному голосу шофёра.
Иннокентий Ефимович с женой возвращались с базара. Съездили удачно. К седовласому красавцу, торгующему весело, с шутками и прибаутками, легко уступающему хозяйкам копейку-другую, быстро выстроилась очередь.
Заметив ажиотаж и оживление, люди потянулись к Кехиному прилавку. Тут уж Ефимыч своего не упустил!
Когда бойкий продавец на полчасика отошёл в автомагазин, Маргарита Львовна умудрилась растерять всех покупателей.
«Ничего, мамуля, мы своё возьмём!»- успокоил Ефимыч раздосадованную жену.
Кеха не соврал — к обеду отторговались. Ненадолго заехали к Кеше - младшему сыну Маргариты Львовны, оставить деревенских гостинцев, попить чайку.
Кешу - Иннокентий Ефимович от других детей отличал, уж больно он походил на его покойного друга — первого мужа Маргариты Львовны: такой же смуглый, кареглазый, обаятельный. И у матери бывает не только чтоб прибыток с хозяйства взять.
Подвыпив, Ефимыч часто хвастался, что Маргарита назвала младшего сына в его честь, потому что уже тогда к нему «не ровно дышала».
Маргарита возмущалась, сына назвала в честь тестя, но факт на лицо — этот Кеша, и тот Кеша.
«Могла бы и подыграть,- обижался на жену Иннокентий Ефимович,- кому дело до правды, а мне приятно...»
К своей усадьбе подъехали по последнему свету. На блестящей от снежного наката дороге резко выделялось тёмное зольное пятно. «Петька выбросил»,- машинально отметил Кеха, но не удивился. Сыпать золу в улицу обычный порядок в здешних местах — ходить не скользко.
Задев колесом пятно на дороге, Иннокентий привычно развернулся, загнал машину в гараж, запер ворота, помог жене отнести в дом городские покупки, задал корове сена, накормил баранов, развёл поросёнку комбикорма.
«Мамуля ворчать будет, что в городской одежде,- царапнула мысль,- но да, от меня не убудет. Отторговались хорошо. Это дело надо отметить, да и деньжата прибрать. Как говорится, подальше положишь, поближе возьмёшь!»
Ефимыч зашёл в гараж, сунул вырученные деньги в потаённое место, достал из багажника бутылку вина и три гвоздики, втайне от жены купленных в цветочном киоске.
«Вот обрадуется моя королева!»- Иннокентий предвкушал реакцию Маргариты Львовны, трогал сквозь газетную упаковку тугие стебли цветов и улыбался.
Иннокентий захлопнул багажную дверь и только тут заметил, что «Нива» над смотровой ямой стоит криво.
«Что за чёрт?- неприятно удивился шофёр,- колесо спустило? Резину недавно ставил. Неужто гвоздь поймал?»
Ефимович засуетился, торопливо обошёл автомобиль, задел головой низкую потолочную балку, потерял шапку, не заметил, запнулся о горшок с цветочными луковицами.
Бутылка выскользнула из рук, разбилась. Кеха рассвирепел, выругался: «Просил хлам в гараж не тащить. Всё у неё поперёк...»
Букет полетел следом за бутылкой. Газетный кулёк распался. Красные цветы утонули в красном вине.
Ефимыч склонился над колесом.
Так и есть, из покрышки торчал горелый гвоздь. «Я этот гвоздь Петьке Мусору сейчас в зад засуну!»- взъярился Иннокентий Ефимович.
Долго ломился Кеха в запертые ворота Петьки Мента, разнёс в щепки палисадник. Петька на разборки не вышел.
Маргарита Львовна с трудом увела разбушевавшегося мужа домой.
Ночь. Тускло светит засиженная мухами электрическая лампа. Желтый свет падает на стол, покрытый старой клеёнкой. Поверх клеёнки газета. На газете — розоватые, твёрдые с мороза, толсто нарезанные куски сала, головка чесноку; в фарфоровой тарелке поверх квашеной капусты — бледно-зелёные водянистые огурцы, початая бутылка водки. Ещё одна — пустая под столом. Работает телевизор. Свет с экрана падает на большое мужское лицо в рыжей щетине.
За столом с гранёным стаканом в руках сидит бывший милиционер Пётр Иванович Жданкин, наливается водкой и горькой обидой.
«Не-е-т! Сохатого пора валить. Гвоздь он мне засунет! Рассовался! Он кто такой? А я — власть! Я таких, как он - в пыль!»- Пётр грохнул тяжёлым кулаком по столешнице. «Командует мне: «Ботву не бери!» Раскомандовался! Твоя ботва, что ли? Не твоя! Бесхозное имущество. Хочу - беру,- поведал свою обиду глубоко захмелевший Петро болтливому телевизору,- топором меня пугать, в ворота ломиться, палисадник ломать! Не имеешь права! Положил бы тебя, не будь выпимши!»
Телевизор согласно забормотал в ответ.
Тикали ходики, трещали дрова в печи.
Пётр бессмысленно пялился в экран. Алла Пугачёва в просторном балахоне двоилась. «Вдуть бы тебе, поживее заскакала»,- подумал Пётр. Глаза слипались. Бывший милиционер поник головой, засопел. Синие отсветы с экрана заплясали на потной лысине.
Разбудил Жданкина замолчавший телевизор. Передачи закончились. Пётр с трудом поднял лицо от стола. Глаза меж толстых век мутные, как посудные ополоски. К щеке прилипла размякшая капустная сопля. Грохнул кулаком по столу: «Меня, Петра Жданкина, пугать! Спалю, к ****ой матери... Сохатый мне не указ! Никто мне не указ. Или он, или я, в одной деревне нам не жить!»
Навеянная алкогольными парами идея показалась Жданкину удачной. Бывший милиционер плеснул в стакан беленькой, выпил — за успех. Водка прошла в глотку, как простая вода. Шатаясь, поднялся на ноги, наклонился за порожней бутылкой. Стул с грохотом полетел на пол.
Едва попал в рукава новой фуфайки; во дворе долго искал канистру, ветошь.
Пока наполнил бутылку, облился. Запахло бензином.
Жданкин зло рассмеялся, проверил, есть ли спички в карманах, и вышел за ворота.
Ветер нёс вдоль улицы злую позёмку. Земля качалась. Качались разбросанные по снегу обломки штакетника. Качался фонарь под жестяной тарелкой. Жёлтый круг света суетливо по-заячьи мельтешил у крыльца.
К забору соседского дома намело сугроб. Пока Петька добрался до Кехиного гаража, начерпал полны валенки снега.
Первую спичку задуло ветром. Пётр зло выматерился, забрал неверными пальцами пучок новых, чиркнул о коробок. Серные головки зашипели. Нестрашный огонь перепрыгнул на ветошный фитиль, торчащий из горлышка, с него на полу телогрейки.
Некоторое время Пётр оторопело смотрел, как огонь весело и споро жрёт его новенькую фуфайку.
Лицо опалило. Загорели брови. Стало больно.
Бывший мент заорал благим матом, выпустил из рук бутылку с бензином, проворно нырнул в сугроб...
- Извини, дядь Кеша, но придётся тебе за свои художества пятнадцать суток отсидеть,- молодой участковый постарался сделать строгое лицо.
- Какие художества?- возмутился Иннокентий Ефимович,- тоже мне, нашли преступника. Я Петьке даже рожу не разбил, а надо бы! Не хрен гвозди на дорогу валить!
С участковым Иннокентий Ефимович был в хороших отношениях — часто вместе ездили в тайгу.
- Факт, что Петька Мент, тьфу, то есть гражданин Жданкин бросил гвоздь на дорогу не установлен, а как ты ломился к Жданкину с угрозами убийства, вся улица слышала. А, палисадник ты зачем сломал?
- Сгнил палисадник. Пнул в горячке пару раз, и всё. Побойся бога, Анатолий! На кого хозяйство оставлю? Да и праздник скоро,- сбавил обороты Кеха,- сам знаешь, что Жданкин гад!
- Гад,- согласился Анатолий,- но у меня на Жданкина ни одной жалобы нет, зато на тебя — целый талмуд!
Участковый хлопнул рукой по пухлой папке:
- Тут и езда в пьяном виде, и воровство.
- Меня пьяным за рулём не задерживали, а то что по осени капусты телегу с совхозного поля привёз, так ту капусту всё равно тракторами запахали,- оправдался Ефимыч.
- Да, знаю я,- махнул рукой молодой лейтенант,- потому и не трогал никого. Так вздумалось тебе к Жданкину ломиться и палисадник ломать. Это уже статья!
- Ага, а гвозди на дорогу - не статья? Его сраный палисадник дороже моего колеса? Жданкин первым стал мне угрожать. Вся деревня знает.
Лейтенант нахмурился:
- Ты про угрозы заявление писал? Нет? Без бумажки для закона этого ничего нет. А на тебя пишут. И на меня пишут, мол, не принимаю меры. Начальство грозит звёздочку с погон снять!- нахмурился лейтенант.
- Ну, сажай, коль «звёздочку»,- махнул рукой Иннокентий Ефимович.
Помолчали.
- Ты бы с Петькой помирился,- участковый с надеждой посмотрел на Кеху, -не мальчики ведь. Что вас мир не берёт? Пусть и гад он, но если всех гадов поубивать, страна опустеет.
Кеха насупился.
Иннокентий Ефимович вернулся из спецприёмника чистовыбритый и злой. Жена встретила ласково, накормила, приголубила.
Сквозь герани в окно падает белый от снега свет. В избе пахнет пирогами. Печь излучает блаженное тепло. Рыжий кот Васька щурится на хозяев, устроившихся в кровати посредине дня.
- Настрадался, мой вояка?- Маргарита ласково потрепала мужа за седой вихор.
- Да чё там, хуже бывало...- Ефимыч потянулся большим, сильным телом, - ты то как управлялась?
- Управлялась… Дед Лабукин заходил, помог воды навозить, Кеша на выходные приезжал, твой Анатолий три дня жил. Хороший, работящий парень. Ласковый. Чего бабам надо?
- Это тебе лучше знать,- хохотнул Кеха,- однако, мы разнежились, мамуля. Вставать пора.
- Подожди,- сказала Маргарита Львовна,- мне тебе сказать кое-что надо.
В голосе жены Иннокентий услышал тревогу.
- Что случилось? Что-нибудь с детьми?- Ефимыч сел. Панцирная сетка жалобно скрипнула, прогнулась под мужчиной.
- Не волнуйся. Может, всё обойдётся. Подозрение на болячку у меня обнаружили,- жена положила руку на грудь,- на обследование в область направляют.
Словно холодом по избе пахнуло.
- Я тебя увезу,- всполошился Иннокентий.
- Сама уеду. Хозяйство на кого оставишь? Дел невпроворот. Остановлюсь у старшего, он поможет,- Маргарита погладила своего мужчину по волосам, как малого ребёнка.
- Постригись, зарос весь,- сказала женщина,- красивый ты у меня.
- Нашла красавца,- смутился Иннокентий,- ты, моя королева. Всё хорошо будет!
- Будет хорошо,- согласилась женщина,- только, дай мне слово - не пить. Маргарита замолчала. Кеха хотел встать, хотел сказать: «Разве я пью?». Она его удержала:
- И, Бога ради, не связывайся со Жданкиным.
- Что вы, все сговорились?- вспыхнул Иннокентий, -Толька участковый - «не связывайся», ты «не связывайся»!
- Я тебя прошу,- Маргарита с любовью и тревогой заглянула в мужнины глаза.
«Почему мы раньше с ней так не говорили?»- подумал Иннокентий.
- Хорошо, я его не трону,- выдавил обещание мужчина,- но к празднику ты вернёшься?
- Постараюсь,- Маргарита Львовна поцеловала мужа в губы так, что оба задохнулись.
Утром следующего дня Иннокентий, проводив жену на электричку, вернулся домой, зашёл в гараж, проверил «заначку». Деньги были на месте. Некоторое время мужчина стоял, неподвижно, будто размышляя, потом крякнул, была — не была, достал из инструментального ящика припрятанную бутылку водки.
Как был в валенках и суконном бушлате, Иннокентий прошёл в кухню, оставляя на чисто вымытом полу грязные отпечатки ног, снял полотенце с тарелки со вчерашними пирогами, вынул из холодильника початую банку груздей. Торопливо сорвал с горлышка бутылки пробку.
Выпить мечтал все пятнадцать суток. Выпить и набить морду Жданкину.
Холодная водка липко потянулась в стакан. Кеха торопливо поднёс жгучую жидкость ко рту. Остановился, словно рука запнулась, только кадыком двинул.
Жена смотрела на него с чёрно-белой фотографической карточки из-за застеклённой дверки серванта. Этой карточки Иннокентий Ефимович не видел.
Фотограф запечатлел Маргариту Львовну на сцене на каком-то торжественном мероприятии. Жена улыбалась, через плечо лента победителя…
Пить Кеха не стал. К обеду переделал все дела, остались пустяки — навозить скотине воды.
Санки раскатились с ледяной горки, намороженной возле дощатой будки водокачки. Кеха удержал. Дощатый кружок поверх воды, чтоб не плескало, стукнулся о стальную стенку бочки.
Красный от мороза шар солнца катился по голубому небу. Берёзы вдоль дороги оделись в прозрачные кружева. Спина Кехиного бушлата поседела от инея. Мужчина упёрся подшитыми скользкой резиной валенками в снег, потянул за верёвку. Санки легко пошли по укатанной до лакового блеска дороге.
Завидев глухой забор соседского двора, Кеха напрягся, ждал что Петька вновь станет обзываться.
За чёрными досками забора было тихо. «Смылся, гадёныш!»- решил Иннокентий Ефимович, но тут же увидел квадратную фигуру соседа, торчащую у ворот дома. Одетый легко, как для крестьянской работы в шапку ушанку со следом от милицейской кокарды, старый свитер, галифе, Петька поджидал Кеху, от мороза и нетерпения переминаясь на месте большими ногами, обутыми в собачьи унты. Калитка за спиной мента была предусмотрительно оставлена открытой.
«Боится, гад,- с удовлетворением подумал Кеха,- дать бы ему в рыло, потом и помириться можно».
Иннокентий Ефимович вспомнил слово, данное жене, и решил вести себя так, будто сосед - пустое место. Стараясь двигаться неспешно и уверенно, Кеха подкатил санки к воротам, открыл калитку и услышал в спину насмешливо-злой, куражливый голос соседа:
- Обломали тебе рога, сохатый! Делаешь вид, что ослеп? Иль глаза говном залепил. Иди сюда, поссу — умоешься!
Кеха закаменел лицом. В голове тонко загудели злые комары.
- Чё, молчишь? Рога ищешь? Не переживай, тебе твоя подстилка из горда новые привезёт, тут пока тебя не было, многие ночевали!- продолжил куражиться Жданкин.
Утробный звук, звук, от которого лицо Жданкина побледнело, вырвался из Кехиной груди.
В два прыжка Сохатый перелетел дорогу. Мент проворно юркнул в свой двор. Жалобно взвизгнула калитка.
Сохатый ударил. Тяжёлая дверца едва не слетела с петель. Кеха ворвался на соседский двор, задел головой низко натянутую стальную проволоку, потерял шапку.
Ловушка сработала. Враг в его власти. Жданкин занёс лом. Тяжёлый удар, дробя кости черепа и сминая мозги, обрушился на Кехину голову.
Не выпуская из рук окровавленного лома, Пётр Жданкин дождался, пока сосед кончится, поставил у ворот орудие убийства, снял проволоку. Пальцы тряслись.
Случайно наступил на лужу, натёкшую из разбитой головы врага, и скрылся в доме.
На крыльце остались кровавые следы.
Похоронили Иннокентия Ефимовича на старом кладбище под большою берёзой. Народу на поминках было много. Приехали сыновья с невестками, пришли односельчане.
Три раза накрывали столы в горнице. Участковый Анатолий с устатку сильно опьянел и плакал — говорил же я ему.
Наконец, соседи, хорошо выпив и помянув Иннокентия Ефимовича добрым словом, разошлись. В доме остались близкие.
Вдова рассказывала невесткам тихим голосом: «Патологоанатом сказал, что сердце у Кеши было здоровое, сосуды чистые. Ему бы жить, и жить, да тут такое несчастье. Не надо было мне оставлять его... Батюшка в церкви утешил - невинно убиенному все грехи прощаются».
В другом углу стола сидели мужики. «Не надо мстить,- бубнил Фёдор Толику,- себе жизнь портить». А сам думал, что если бы кто сотворил такое с его отцом, недолго бы прожил.
«Я не собираюсь. Бог его накажет»,- соглашался Анатолий, пил горькую и не пьянел.
Кехино наследство поделили полюбовно, вдове — машину и деньги от продажи скота, Анатолию и Василию — отцовскую усадьбу и всё имущество.
В середине января Фёдор отпросился с работы и приехал к матери. По-прежнему к синему небу тянулся белый дым из печных труб, лёгкими видениями плыли берёзы, только Иннокентия Ефимовича не было в живых. Без хозяина усадьба запустела. Лишь ветер гоняет по пустым стайкам остатки сена, да бойкие воробьи клюют с калины красные, как кровь, ягоды. Из всей живности, старый пёс Полкан и десяток кур-бройлеров.
Мать как-то сразу постарела, почернела лицом и больше не походила на победительницу с фотографии.
- Покушай, отдохни с дороги, потом воды привезёшь,- сказала сыну Маргарита Львовна.
- Позже поем. Вначале воды навожу. Дай какую одёжку похуже, - попросил Фёдор, целуя маму в щёку.
- Возьми отцов суконный бушлат. В сенях висит.
Федька настороженно уставился на мать.
- Это другой,- спохватилась Маргарита Львовна,- в этом он на охоту ездил.
У калитки дома Жданкина, где убили отчима, намело сугроб. «Сидит, гад!- подумал Федька, гоняя злые желваки по скулам,- был бы дома, подпёр бы ночью ему дверь и сжёг к чёртовой матери. Кто меня здесь знает!»
После обеда мать попросила Федю забить кур. Это оказалось несложно.
Мать над тазом обдала убоину кипятком, устроилась у печи на скамеечке и принялась споро теребить безголовые тушки.
«Федя,- сказала она сыну, не подымая глаз от работы,- пошарь в гараже, залезь в подпол. Поищи, у Кеши, где-то деньги припрятаны были. Обидно, если пропадут».
Фёдор дёрнул щекой, но спорить не стал.
В сборах и поисках прошёл ещё один день. «Мам, ну не наши это деньги,- сказал Фёдор,- видно не хочет Ефимович, чтобы мы его клад нашли. Поехали домой».
Вечером мать и сын заперли ворота, сели в «Ниву» и уехали из злополучной деревни.
Учитывая положительную характеристику с прежнего места работы и характер преступления, суд приговорил бывшего милиционера Жданкина Петра Ивановича к условному сроку. Деревня приговор не приняла. Летом Пётр продал дом и уехал в неизвестном направлении. Бабы возле магазина судачили, что на Украину откуда милиционер был родом.
Ефимычевы деньги, ставшие после павловской реформы бесполезной бумагой, нашёл новый хозяин Кехиной усадьбы, когда ремонтировал гараж.
Ни Маргарита Львовна, ни её дети никогда в этой деревне больше не были. Могила Иннокентия Ефимовича заросла травой.
От Ефимыча осталась песня. Когда Федька сильно выпьет, поёт:
«Сибирь, Сибирь, люблю твои снега,
Навек ты мне, родная, дорога.
Моей ты стала судьбой,
Нельзя расстаться с тобой,
Мой милый край, моя тайга».
Жена Таня в таких случаях говорит: «Тебе хватит. До Сибири допился».