За окном летел снег. Он потряхивал тёмно-синее небо, словно большое дерево, чтобы ссыпаться охапками с тугих веток, измельчиться в воздухе на крошечные снежинки и вновь собраться на крышах и мостовых разноцветного города в пухлые сугробы. Он падал, успевая заглядывать в окна, похожие на зажжённые или тусклые фонари, прочитать пару строчек в раскрытых книгах и замкнутых душах, вложить себя - секретом - в детскую ладошку и мятным драже в губы женщине.
Ханна сидела на широком, словно горное плато, подоконнике, машинально грызла овсяное печенье с изюмом и смотрела вниз, на улицы, запорошенные белой крупкой и оттого похожие на рождественскую открытку, которую каждый год приносит усатый Вольдемар - почтальон без возраста и вредных привычек. Чашка с кофе потихоньку остывала, не желая превращаться в термос с "долгоиграющей" историей жизни. Ханна отхлебнула чуть горчащий напиток, пролив несколько капель на фиолетовую салфетку, подаренную соседкой, пожилой дамой с весенним именем Марта. Все, проживающие в их доме, уже успели получить от неё безделушки, делающие бытие более уютным: кисеты, в которых злодейский табак умягчался нравом; салфетки с монограммами и строчками незнакомых стихов; малюсенькие подушечки, пропахшие июлем и морским прибоем; картины, вышитые лентами и гладью; куклы с озорными личиками. Каждый год люди находили у своих дверей аккуратную коробочку с запиской: "Доброго года! Добрых встреч! Доброго солнца!" - и улыбались, зная, что найдут внутри не просто знак внимания от бывшей театральной гримёрши, а Чудо, от которого можно отказаться из-за его незначительности и тем самым потерять способность чувствовать другого человека. И посему целых восемь лет многие ожидали прихода Рождества, чтобы распахнуть широко дверь своего сердца и забрать конверт, на котором не написано имя отправителя, зато крупно выведено прозвище адресата.
Кот, убаюканный было снегопадом, встряхнулся, спрыгнул на пол и отправился на кухню, где ехидно загремел пустой миской. Ханна, собрав крошки в салфетку, открыла окно, чтобы поделиться остатками "пиршества" с голубями, и... выронила дар соседки. Салфетка взмахнула лавандовыми крыльями и канула в неизвестность,, заставленную автомобилями и пустыми цветочными вазонами. Её след быстро затерялся в сумраке и жёлтых пятнах от фар.
На следующий день сосед с третьего этажа, отставной военный, придерживая входную дверь, сказал:
- Вы слышали, дорогуша, что наша кудесница заболела? Да, да, Марта! Говорит, такое ощущение, будто неподходящий грим создала для великого актёра, и тому пришлось творить роль в пластиковой, неживой маске.
Он немного согнулся, чтобы быть поближе к уху невысокой Ханны, и прошептал:
- А потом Марта добавила: "Когда судьба должна перемениться, она всегда возвращает то, что ты отдал когда-то в спешке." И показала мне глазами на фиолетовую салфетку, покрытую пятнами от кофе. Что она там углядела, я не знаю! В гаданиях никогда докой не был. Но что-то мне её взгляд не понравился.
- Это же моя салфетка! - хотела было выкрикнуть Ханна, но вовремя "прикусила язык". - Признанием делу не поможешь.
Она шла по центру города, улыбаясь вывескам кафе и поседевшим, заиндевелым кустам, прилавкам на рождественской ярмарке и звону городских колоколов, вчерашнему настроению булочника и завтрашнему празднику. Ноги сами вынесли её на набережную, где "колдовал" чёрно-белый мим с одной нарисованной бровью. Он менял пространство вокруг себя, словно снег, заполняя миражами зрителей. Мим скользнул к Ханне, подбросил кричащей чайкой ладони в перчатках, взмыл выше черепиц и флюгеров, завертелся в метели, поперхнулся пророческим несогласием и рухнул вниз - перьями, пальцами, судьбами. И фиолетовой салфеткой, пропахшей солнечным бризом, янтарными соснами и песнями ундин.
- Ой! - выдохнула Ханна, когда кусочек ткани улёгся на её ладони.
Среди волн, прозванных Балтийским морем, уже не было трёх пятен от кофе, и пожилой гримёрши, заболевшей от потерянной соседкой мечты.