По миру распространялась эпидемия короновируса. Марлевые маски, закрывающие лица людей, стали настолько обыденными, что увидеть где-нибудь в общественном месте человека без маски, казалось почти неприличным. Поэтому Бориса Петровича очень удивило, что все пациенты, находившиеся в палате, были без масок.
- Снимайте маски, мы на ваши лица посмотреть хотим, - раздался чей-то голос, - здесь порядок такой, все больные без масок, а персонал в масках. Да, оно и правильно. Мы здесь все, как в резервации, никуда не выйдешь, нигде ничего подцепить не можешь. А врачи, что врачи? Они люди свободные, с себе подобными общаться им не запрещено. Так что принимайте те условия игры, которые здесь образовались.
Борис Петрович с удовольствием воспользовался советом и погладил свои уши, натёртые резинкой маски. Они с улыбчивым, которого Аликом звали, только и успели, что начали вещи, с собой привезённые, по тумбочкам прикроватным распихивать, как две санитарки каталку в палату ввезли. На ней лежал шестой обитатель этой коммуналки, достаточно молодой, а с точки зрения Бориса Петровича, так вообще совсем ещё пацан, темноволосый парень, который с помощью санитарок перебрался на первую койку около двери.
- Ну, вот полный комплект образовался. Теперь мы вместе почти целую неделю проведём. Болячка у всех одна, она нас роднит. Давайте знакомиться, - мужчина лет сорока с лишним, лежащий на средней койке от входа с левой стороны, принял на себя обязанности лидера, - Меня зовут Павел. Мы здесь без отчеств обходимся, на существенную разницу в возрасте особого внимания не обращаем. Я из города Сызрань, может кто знает в Самарской области такой городок. Давайте по кругу по или против часовой стрелки, безразлично.
- Алик, - поднял руку улыбчивый, я из Шарьи Костромской. Хотя другого города с таким названием на свете не существует.
- Борис, - помахал рукой Зорин, - из бывшей столицы химии почившего в бозе государства.
- Виктор из Сыктывкара, - представился мужчина лет 45.
- Слава, - взметнулась рука над койкой уже прооперированного пациента, - я из небольшого села на Нижегородчине.
- Карын, - откликнулся последний из обитателей палаты, - я чистый татарин, приехал из Татарстана, Набережные Челны, все знают этот город, Камазы там выпускают. А Карын в переводе на русский – "Брюхо" означает. Я люблю вкусно поесть.
- Ну, вот, - подвёл итог Павел, - разнородная у нас компания, и по возрасту, и по городам, откуда мы здесь собрались, но принцип у нас общий и он один - "Ребята, давайте жить дружно". Сейчас у нас один безногий – Славка, ему первому ногу раскурочили. Значит мы все ему помогаем. Завтра к нему ещё один или двое присоединятся, счёт равный станет – 3:3. Ну, а когда все обезножат, то Славка вовсю ходить сможет. Вот так потихоньку мы и все на ноги встанем.
Он помолчал немного, а затем сказал такое, что весьма понравилось Борису Петровичу:
- Алик с Борисом сегодня остались без обеда, совсем ненамного опоздали вы ребята, но… Поезд, как говорится, уже ушёл. Ну, что ж поддержим голодающих Поволжья, кто чем может, - он неожиданно рассмеялся, - вот ведь как бывает, сказал и как в точку попал, а ведь действительно мы почти все здесь собрались с Поволжья. Один только Виктор из северных краёв в нашу Поволжскую компанию затесался.
Забежал врач:
- Зорин, Нелюбин завтра операция, сегодня ничего не есть, - и опять убежал.
Вскоре пришла медсестра и взяла у Бориса Петровича с Павлом анализ крови.
Зорин всё это воспринял с явным удовольствием. "Пока всё идёт, как обещали, - подумалось ему, - вот бы и дальше так всё было".
- А я уж соображал, как на двоих делить будем ножку куриную, которую моя жена, любимая приготовила, - послышался голос с койки напротив, - а вишь как получилось славненько.
Борис Петрович с благодарностью посмотрел в сторону Алика. Тот, с улыбкой до ушей, помахал ему этой ножкой, а затем с аппетитом откусил от неё большой кусок.
Настроение у Зорина улучшалось с каждой секундой. Все упаднические мысли, с которыми он безуспешно пытался бороться последнее время, исчезли сами по себе. Тусклые краски вокруг, которые окружали его вот уже не знамо какой месяц, удивительным образом преобразились. Казалось какой-то волшебник взял в руку кисточку и принялся ей тщательно стряхивать толстый слой вековой пыли с каждого листочка, каждого деревца, каждой травинки, каждого камушка. Потом он пробежался по небосклону и куда исчезла та низкая мрачная тускло серая облачность? Оказывается, небо вовсе не серое, а голубенькое, и облака не сплошь закрыли от людей эту нежнейшую голубизну, а совсем даже симпатичными кудрявыми небесными овечками разбежались по всему небосклону. Жизнь по-прежнему была прекрасной и неповторимой.
Вечером молоденькая медсестра тщательнейшим образом и очень, очень бережно побрила ноги обоим пациентам, которым предстояла операция. До неё оставалось чуть более полусуток.
Во сне Борису Петровичу привиделся настоятель одной из сельских церквей отец Александр. Дата операции была уже обозначена, когда супруги Зорины, решили ещё один разик прокатиться по окружающим их старинным деревням и сёлам, чтобы подивиться, как люди там жили с древности и до наших дней, полюбоваться памятниками архитектуры, которые не удалось до конца изничтожить в годы безверия и беззакония.
Около храма, где служил отец Александр творилось невиданное столпотворение. Машин стояло столько, сколько домов скорее всего даже и не было в селе. Зорин остановился на минуточку, хотелось понять, что там такое может дееться в храме, что люди на крыльце у открытых дверей стоят и слушают. Оказалось, идёт отпевание какого-то прихожанина.
- Возвращаться будем, разберёмся, - сказал, усаживаясь в машину, Борис Петрович.
Сказал и сразу же забыл, и в чём разобраться хотел, и кто там умер, что столько народа его в последний путь проводить явилось.
На обратном пути совсем другие мысли в голове его крутились. Они уже церковь практически проехали, вот тут в боковое зеркало Зорин и заметил отца Александра, выходящего из храма с двумя огромными неподъёмными сумками:
- Давай подвезём, - приказал он сам себе, развернулся и подъехал прямо к церковному крыльцу.
Отец Александр, запиравший в это время последний замок на двери, с удивлением посмотрел в сторону подъехавшей машины.
- Батюшка, давай мы тебя до дома довезём, - предложил Зорин.
Священник на сумки глянул и к машине их потащил.
Когда в селе церковь возобновила свою работу для жилья молодому священнику, предложили разваливавшееся здание сельской школы, построенное явно в далёкое дореволюционное время. Здание было рубленным, сам сруб ещё держался, но крыша над большинством помещений уже рухнула. Тогда, двадцать пять лет тому назад, молодые и энергичные отец Александр с матушкой принялись плотничать и столярничать, благо колхоз материалы выделил. Первым делом в порядок были приведены жилые помещения, которых надо было много, ведь у супругов один за другим появилось семеро детей.
Затем подошла очередь и учебных классов, так в селе начала работать воскресная православная школа. Хочется отметить, что среди её учеников было много взрослых жителей села. Но прежде, чем всё это удалось осуществить произошло одно событие, поразившее всю церковную общественность. Руководство решило перевести отца Александра в Дивеево священником-исповедником для паломников, толпами посещающих обитель. Отец Александр встретил эту новость стоически:
- Я – солдат Господа, - только и сказал он и начал собирать вещи.
Совсем по-другому восприняли это решение митрополита прихожане. В тот же день в метрополию отправилась внушительная делегация селян, с просьбой вернуть им полюбившегося батюшку. Не дождавшись решения, селяне поступили весьма решительно. В Дивеево отправилась колонна машин с плакатом: "Верните нам отца Александра". Священника с супругой усадили в машину, вещи их собрали, и процессия тронулась в обратный путь. Церковная власть не стала возражать против такого самовольства паствы. С тех пор, вот уже более двадцати пяти лет отец Александр служит в сельском храме.
Они сидели, пили чай с вареньем разных сортов, наваренным матушкой, и вели разговоры за жизнь. Батюшка не читал проповедей, он просто излагал своё видение жизни, а гости молча его слушали. Зашёл разговор и о том событии, которое так удивило Бориса Петровича. Оказывается, в селе когда-то был один умелец, безотказный по своей натуре человек. Однажды, он, перекрывая крышу одинокой пожилой женщине, сорвался оттуда, повредил позвоночник и почти пятнадцать лет пролежал без движения. В тот день его хоронили. Собрались все, даже те, кто уехали из села в разные края.
Вот тут отец Александр сказал фразу, которую Борис Петрович неоднократно слышал от своей бабушки и которую, как мантру повторял в сложных жизненных ситуациях:
- Всё, что ни делается, всё делается к лучшему.
На прощание отец Александр пожелал благополучному исходу операции и сказал:
- Я буду молиться за тебя.
Вот во сне накануне операции Борис Петрович и увидел явственно отца Александра, который перекрестил его и до ушей Зорина, как шелест, донеслось:
- Я молюсь за твоё здоровье.
Утром Борис Петрович был в прекрасном расположении духа, собранным и абсолютно готовым к операции. Павла уже увезли, Борис Петрович лежал и ждал своей очереди.
Неожиданно пришёл доктор:
- Рассказывайте, какие лекарства вы принимали дома.
Борис Петрович достал из тумбочки пакет с десятком коробочек с лекарствами.
- Давно у вас подагра? – раздался вопрос, когда доктор выудил из пакета один из пузырьков.
Борис Петрович только хотел рассказать о двух приступах этой коварной болезни, как доктор буквально вскричал:
- Так вот какую гадость вы пьете? Кто вам её только прописать мог? Когда последний раз вы её принимали?
Борис Петрович растерялся настолько, что не знал, что и ответить. Наконец, он выдавил из себя:
- Позавчера вечером, ещё дома.
- На сегодня операция отменяется, будет в пятницу, - доктор повернулся и ушёл.
Это был удар ниже пояса. У Бориса Петровича даже дыхание перехватило. Он только и мог что открывать и закрывать рот, а вот вдохнуть воздух у него никак не получалось, и он даже начал задыхаться, как будто попал в безвоздушное пространство. Наконец, он судорожно вздохнул, и принялся ожесточённо дышать, пытаясь компенсировать то, что он не мог вдохнуть несколько мгновений назад.
"Всего лишь один день", - пришла ему в голову спасительная мысль, и он даже улыбнулся, - "ерунда-то какая, главное, она всё же состоится". Теперь ему вдруг стало казаться, что самое главное в его жизни, чтобы операция обязательно состоялась. Он не мог понять, почему это так важно, но это было именно так.
В палате шёл лёгкий трёп, так ни о чём. Кто-то шутил, остальные смеялись, но до Бориса Петровича все эти шутки и смех не доходили, они оставались где-то за невидимой гранью, неощутимым пологом. Вроде бы есть и в то же время их как бы не было. Он находился в каком-то странном состоянии, вроде бы в ясном уме, но в тоже время в какой-то прострации. Только через какое-то время он начал осознавать, где он и что происходит вокруг. А когда окончательно пришёл в себя, даже засмеялся:
- Здесь действительно не потолстеешь, - какой-то булькающий смешок вырвался из его уст, - вот и остался я и без ужина, и без завтрака, а поскольку операцию на завтра перенесли, то на сегодня мне лишь один обед положен.
Он прилёг на кровать и закрыл глаза. Сон навалился на него моментально, нервное напряжение, державшее его в последние дни, сдало и вот живительный покой унёс его в невообразимые дальние дали. Разбудили его, когда начинался обед. Борис Петрович с видимым удовольствием съел и щи, достаточно густые с обилием куриного мяса, и рис, тоже с мясом. Не плов, конечно, но некие потуги на плов напоминающий. Компот ему тоже понравился.
Из операционной привезли Павла. Борис Петрович с трепетом наблюдал, как две худенькие и маленькие медсестры пытались переложить его с каталки на койку. Пришлось Павлу вцепиться двумя руками в длинную штангу, протянутую от изголовья кровати до ног, и с усилием перенести своё тело на кровать, а сестры только переложили его неподвижные и абсолютно безжизненные ноги следом.
Остальные обитатели палаты тоже с волнением следили за происходящим. Их всех ждало это. Борис Петрович посмотрел, тяжело вздохнул, полежал немного, затем посидел на кровати, убедился, что это не самое удобное место и вышел в коридор. В одном торце его виднелось окно, с другой стороны коридор выходил в лифтовый холл, где кроме того находились кабинеты заведующих двумя отделениями и две ординаторские, а дальше находился точно такой же коридор соседнего травматологического отделения. С левой стороны от входа находились палаты, вперемешку мужские и женские, с правой - палат было немного. В основном там располагались различные кабинеты: перевязочная, сестринская, старшей медсестры, сестры-хозяйки, а в самом конце коридора были туалеты.
Туалет его потряс. Унитаз был вознесён на узкую высокую тумбу таким образом, что сесть на него было достаточно проблематично, тем более, что сидение отсутствовало. Борис Петрович покачал головой и задумался. Наверное, все это проектировалось не абы как, а со смыслом. Так какой смысл был в таком унитазе?
Он медленно шел в палату, а навстречу ему двигались сразу двое. Один молодой мужчина достаточно шустро переставлял костыли, а вот пожилая женщина с трудом передвигала ходунки.
Борис Петрович по очереди разошёлся с обоими и понял. Если туалет будет находиться в каждой палате, то ходить больным будет некуда. Они так и будут лежать на своих койках, а ведь движение — это основа в восстановлении порушенного здоровья. Большинство сюда добровольно явилось, болячки достали, осталась лишь надежда на эскулапов, что они в буквальном смысле на ноги поставят. Врачи-то стараются, но, ежели больные сами двигаться не будут, то и толку от такого лечения будет немного. Вот и придумали туалет в самом дальнем краю в отделении организовать. Нужда она сама тебя погонит. А вот с унитазом вообще мудро поступили. Сидеть же после операции не рекомендуется, вот и соорудили такое чудо-юдо. Пристраивайся к нему как можешь и справляй свою нужду. "Ну и ну", - Борис Петрович даже головой покрутил от удивления, что всё так просто и логично получилось.
В палате всё было по-прежнему. Все лежали на своих койках и молчали, глядя в потолок. "Нет, так дело не пойдёт, - заволновался Зорин, - так можно свихнуться от мыслей всяческих. Интернет здесь вроде бы имеется, надо хоть чем-нибудь своё сознание от дум горестных отвлечь".
О взял ноутбук и вышел в коридор. Wi-fi был достаточно устойчивым и Борис Петрович, нашёл свою любимую "Борьбу за огонь" и вновь в какой уже раз перенёсся во времена доисторические, где жили первобытные люди, восхищаясь мужеством Нао и его друзей. За чтением время шло незаметно. Это вполне устраивало Зорина. Когда он дочитал до середины книги, принесли ужин. Борис Петрович с сожалением посмотрел на отварную капусту с большим количеством мяса, - про такую его жена обычно говорит, что это скорее мясо с капустой. "И много и должно быть вкусно, но сегодня не для меня", - подумал он и вновь вышел в коридор. Удивительно, но больше он читать не захотел, а начал ходить по коридору – от дверей до торцевого окна. У окна он задержался, там было более или менее прохладно за счёт приоткрытого окна. На улице стояло необычайное для этого времени года тепло. Днём температура доходила почти до тридцати градусов, а в больнице батареи были такими горячими, что об них можно было обжечься. Здесь же было лёгкое дуновение свежего воздуха, дышать было чуть полегче.
Вот Зорин с встал так, чтобы на него воздух с улицы попадал и долго так стоял, рассматривая две берёзы, росшие неподалёку от здания клиники. Деревья были скорее всего ровесниками, о чём свидетельствовала их толщина. Да и роста тоже примерно одинакового - значительно выше нежели здание больницы. С четвёртого этажа Борис Петрович смотрел приметно на их середину. Почему его заинтересовали именно эти берёзы? Вначале Зорин об этом даже не задумывался, но потом он понял. Оба дерева были берёзы, и возраст у них примерно одинаков и размер тоже, да и стволы, что виднелись были похожи, а вот всё остальное у них было различным. Эти берёзы были совершено разных видов. Одна повислая или плакучая, вон у неё какие длинные и тонкие ветви, спускающиеся почти с вершины чуть ли не до самой земли. Стояла этакая раскрасавица в длинном нарядном зеленом сарафане, а рядом тоже берёза, только кудрявая, так называется этот вид с прямыми ветвями, торчащими в разные стороны. Внешне, особенно издали, из окна больницы их объединяли только белые с тёмными проплешинами стволы. Ну, может, если присматриваться повнимательней, у них были одинаковые по форме, цвету и размеру листья, что и делало их берёзами. А так они были совершенно разными, но оба дерева красивыми, той красотой, которая так близка русскому человеку. Не зря берёзу считают символом России.
Борис Петрович ещё долго стоял около окна и смотрел, смотрел на эти берёзки. "Надо же, - думал он, - вот так рядом, на расстоянии пары, ну трёх метров, может на деле даже чуть побольше там будет, возможно это из окна кажется, что они почти вплотную растут, но вот выросли два похожих дерева одной породы, но разных видов. На, что только не способна природа. Хотя, - продолжал он раздумывать, - ведь нас не удивляет, если неподалёку друг от друга живут белые и темнокожие люди, русские и китайцы. Правда, это скорее всего искусственное совместное проживание. Ведь эти расы первоначально жили даже на разных континентах, потом жизнь всё перемешала".
Стемнело. Березы было видно ещё хорошо, а вот за ними уже клубился сумрак. Зорин ещё постоял у окна, повернулся было, чтобы вернуться в палату, но снова, что-то как будто заставило его посмотреть на берёзки. Они всё так же стояли практически в полной неподвижности – вечер был тихим и ветерок не раскачивал деревья, даже листва у них не шевелилась. "Вот и ладушки", - подумал напоследок Зорин и вновь зашагал по коридору.
До глубокой ночи, Борис Петрович без устали ходил и ходил по коридору, установив чуть ли не личный рекорд за последние пару лет – более 20 тысяч шагов. Спал он на редкость крепко и спокойно, может уходился до изнеможения, он сам не смог этого понять.
Ещё до завтрака на операцию увезли Карына, в палате из не прооперированных остался один Зорин. Он поудобнее улёгся на спине и прикрыл глаза. Необычайное спокойствие охватило его. Обычно в ожидании чего-нибудь, пусть даже хорошо известного и много раз уже произошедшего какое-то беспокойство всё равно им овладевало. Здесь же была абсолютно холодная голова и ноль эмоций. Борис Петрович сам удивлялся, как же так, ведь сейчас будут кромсать и пилить его ногу, втыкая вместо родного сустава металлическую железяку, а он совершенно спокоен. Сложившийся распорядок он уже успел выучить. Первого больного увозят до девяти часов, второго – в районе часа-двух.
В два часа в палату как бы мимоходом заглянул заведующий отделением. Он подошёл к койке Зорина, постоял немного в задумчивости и произнёс почти нараспев:
- Для гарантии, что всё будет хорошо и остатки того лекарства полностью покинут ваш организм, я решил перенести операцию на понедельник.
Он ушёл, и в палате, где смолкли все разговоры, когда зашёл заведующий, воцарилась тишина. Скорее всего все смотрели в тот момент на Зорина, ожидая его реакцию. Он же лежал молча. Где-то, в глубине своего сознания, он, по-видимому, был готов к такому повороту событий, поскольку в ушах его звучал тихий, но такой пронзительно знакомый и дорогой голос бабушки: "Боренька, всё, что не делается – делается к лучшему", а перед закрытыми глазами виделось расплывающееся лицо отца Александра с вытянутой вперед рукой и тремя собранными в щепоть пальцами. Губы батюшки шевелились, но шелест слов доносился и Борис Петрович был уверен в том, что шептал ему священник: "Я молюсь за тебя, сын мой".
Три дня Зорин жил, как на автомате. Спал, ел, пил и безостановочно ходил по коридору. Три-четыре раза пройдет туда-сюда и постоит в торце, на берёзки поглядывая. Вроде бы ещё совсем зелёные они стоят, но нет-нет, то с одной, то с другой желтый лист падает. Покружится в воздухе, покружится и на землю ложится. Вот и начал Борис Петрович стоять и ждать, когда очередной лист с дерева на землю перебираться примется. Иногда по несколько минут вот так стоял он у окна, замерший в ожидании, как будто от того упадёт или не упадёт очередной лист зависело, что-то очень важное в его жизни. В палату Зорин заходил только лишь для того, чтобы поесть, да поспать. Спал он на редкость крепко, а ел с большим удовольствием, так ему нравилось всё то, что приносили санитарки.
Наступил вечер воскресенья. Ужин Борису Петровичу был не положен, ведь завтра ему будут делать операцию, поэтому он даже в палату не пошёл, а так и продолжал к удивлению всех: и больных, и медперсонала, мерять своими шагами длину коридора. Когда совсем стемнело и рассмотреть падающий берёзовый лист было уже невозможно, Зорин просто стоял у окна и дышал свежим воздухом. Спать ему совершенно не хотелось. Он понимал, конечно, что надо пойти и лечь спать, но никак не мог заставить себя отойти от окна. Ведь оттуда почти незаметно дул лёгкий прохладный ветерок. Наконец дежурная медсестра выключила свет в коридоре, оставив только одну настольную лампу на своём рабочем месте. Как этого не хотелось Борису Петровичу, но пришлось пойти в палату. Он лёг и надеялся на то, что сейчас быстро заснёт и проснётся утром, чтобы сразу же после утреннего приведения себя в порядок, быть готовым к операции, но не тут-то было. Сон не хотел идти к нему. Он, как уж, весь извертелся на кровати, простыни сбились, и он лежал на синтетической гладкой непромокаемой ткани матраса.
В конце концов ему надоело вставать, поправлять постель, вновь ложиться, для того, чтобы через совсем небольшое время снова повторять и повторять одно и тоже. Он вышел в коридор, где в призрачном сиянии, как тени скользили в туалет и обратно люди, мужчины и женщины, кто на костылях, а кто и на ходунках. "Наверное, нам мочегонное какое-то дают, - подумал Борис Петрович, - не может же быть, что из шестидесяти, от силы семидесяти пациентов, находящихся в отделении, почти постоянно, кто-нибудь брел туда или обратно. Ну да, ведь разгрузить организм от излишка жидкости необходимо". Он успокоился и снова принялся мерять шагами давно уже измеренный им длинный коридор.
Там в коридоре он встретил и рассвет, и утреннюю возню санитарок, обходящих палаты и выносящих из них использованные их не ходящими подопечными в течение ночи утки и судна.
"Ничего себе, - снова промелькнула мысль у Зорина, - столько народа даже в туалет не стало ходить, так и справляла нужду лёжа на постели, а мельтешение людское всю ночь в коридоре наблюдалось".
Он вернулся в палату, где все уже проснулись, и кто продолжал валяться, кто приводил себя в порядок. Борис Петрович сел на краешек кровати и задумался.
"Почему я не спал? – попытался разобраться он в своем состоянии, - ведь совсем не спал, ни одной минуточки, а чувствую себя, как будто всю ночь продрых без задних ног? Ведь меня ничто не беспокоило, мысль о том, что утром предстоит операция, ни разику даже не пришла в голову, а вот не спал и всё тут. Какие-то глубинные, подспудные процессы происходили в моем мозгу. Они никак себя не проявляли, вот только сон увели куда-то и всё. Интересно даже. Это только со мной или с другими тоже творится нечто похожее. Мыслей о том, что предстоит нет, а сна тоже нет".
Он так глубоко задумался, что даже не заметил, что в дверном проёме появилась каталка и две санитарки споро и ловко начали её готовить к перевозке очередного больного, которым на этот раз был он сам.
- Девушки, подождите пару минут, давайте я в туалет на всякий случай сбегаю, а то не дай бог не хорошо получиться может.
Одна санитарка была постарше. Предпенсионного, а может вообще пенсионного возраста, как это можно понять, когда они закутаны со всех сторон? Волосы под шапкой, лица в масках. Одни глаза видны, но по ним возраст угадать трудно. Пока Зорин высказывал своё желание, она как раз раскладывала на каталке огромные памперсы:
- Давай-ка дружок, залезай сюда, сейчас мы памперсы застегнём и ходи сколько влезет, а бригаду заставлять ждать, когда это ты там свою нужду справишь – не дело.
Пришлось Зорину лечь на спину на каталку, и молоденькая санитарка начала вставлять длинный и тонкий катетер в его мочеиспускательный канал. Вставляла она долго и очень болезненно, так что Борис Петрович даже стон издал. Пожилая санитарка отодвинула молодую в сторону, выдернула наполовину вставленный катетер и ловко, несколькими движениями, вставила почти полуметровую трубочку туда, куда следовало вставить. На голову Борису Петровичу нахлобучили шапочку из тонкого спанбонда, забинтовали левую здоровую ногу эластичным бинтом, и они поехали в сторону лифта.
Операционный блок оказался на самом последнем этаже. Длинный коридор, в котором стены были окрашены в радостный желтый цвет, загибался налево. Зорину показалось, что он попал в логистический центр, где почти у всех ворот, обычно паркуются огромные фуры. Здесь роль фур выполняли каталки, замершие у автоматически открывающихся ворот ярко оранжевого цвета. Их каталка остановилась у ворот с номером 7. "Повезло, - подумалось Борису Петровичу, - палата 7 и операционная тоже 7. Семёрка счастливая цифра, по крайней мере, для меня".
Они простояли там с пару минут, но тут открылись ворота в операционной 5 и их позвали туда. "Пятерку я тоже люблю", - подумал Зорин, скорее подчиняясь неизбежности, чем логике. Ему помогли перебраться с каталки на операционный стол и санитарки покинули операционную вместе с каталкой. Борис Петрович весь изогнулся, пока смотрел, как они выходят, и как тут же начали автоматически закрываться ворота.
- Повернитесь, пожалуйста, на левый бок, - неожиданно услышал он мужской голос, - вот так, хорошо. Не шевелитесь, пока я делаю укол. Спасибо. Все, можете расслабиться. Через несколько минут наркоз начнёт действовать.
Голос замолчал. Шагов Борис Петрович не услышал и в очередной раз подумал, что надо послушаться жену и купить слуховой аппарат. "Скоро ко мне даже подкрадываться не надо будет, - мысли его текли одна за другой, - я ведь прекрасно понимаю, что стал настоящим глухарём, страшно лишь, что одену это приспособление и окончательно смирюсь с тем, что стал стариком. Ведь 80 стремительно приближается".
Он даже то ли всхлипнул, то ли вздохнул глубоко и, по-видимому, достаточно громко от всех этих размышлений, что даже вздрогнул, когда из-за спины до него донеслось:
- Не переживайте вы так, не вы первый, всё нормально будет.
Голос был другим, нежели у анестезиолога. Тот был чисто русским, хотя и без ожидаемого оканья, свойственного уроженцам этого края, обычным голосом русского человека. У прозвучавшего теперь был какой-то лёгкий акцент, вроде кавказский, показалось Зорину.
К левой руке подошла медсестра. Лицо её рассмотреть Борису Петровичу не удалось. Оно всё было закрыто маской. Даже в глаза он не смог посмотреть, она всё время то спиной к Зорину стояла, то боком. Что она там делала, видно не было, но вот она отошла, и Зорин понял, она подключила к нему автоматический тонометр. Ну да, операция сопровождается большой кровопотерей, так что контроль артериального давления должен быть постоянным. Борис Петрович даже улыбнулся – надо же вроде сумел разобраться в таком вопросе, непростом для несведущего человека, каким он на самом деле и являлся.
Борис Петрович покрутил головой, чтобы увидеть хоть что-то кроме стены, находящейся напротив. Наконец, когда он вывернул голову так, что у него даже появилась боль в шее, он разглядел голову с плечами. "Прямо бюст гипсовый", - подумал Зорин. Сходство было почти полным. На голове плотно сидела белая шапочка, закрывающая не только волосы, но и лоб. Ниже виднелась тоже белоснежная маска. Открытыми для обозрения были только глаза, да и то они были под очками с какими-то выпуклыми стёклами. Человек заметил, что его разглядывают и посмотрел прямо в лицо Зорину. Глаза были большими, тёмно-карими. Борис Петрович даже сумел заметить красные прожилки в глазах врача. Ему показалось, что доктор улыбнулся ему – вокруг глаз разбежались мелкие морщинки.
- Вот мы и познакомились, - донеслось до Зорина. Борис Петрович улыбнулся и кивнул головой. Боль в шее усилилась, и он вынуждено отвернулся в сторону. Снова перед ним была стена. Стена, как стена, крашенная в спокойный желтоватый цвет. Жаль, что на ней не было никакого узора, который можно было бы долго рассматривать, представляя себе различные сюжеты. Но ещё больше было жаль, что она не была облицована керамической плиткой, её можно было бы считать и пересчитывать. Ему же предстояло лежать на боку, уставившись в безликое пространство. "Ладно, - подумал Зорин, - буду лежать и думать о чём-нибудь приятном". Эта мысль его успокоила, и он попытался прислушаться к разговору, который шёл где-то в районе его ног, среди операционной бригады.
Солировал там явно хирург. Борис Петрович снова скосил свои глаза в его сторону. Теперь врач стоял, чуть отдалившись от стола, и Зорину уже не надо было так выкручивать свою шею. Губы доктора всё время шевелились, глаза смеялись. "Анекдоты, что ли травит?" – подумал Борис Петрович, когда с правого боку, а правильнее было сказать за его спиной послышался женский смешок. При этом было очевидно, что хирург не стоит без дела. Руки его чем-то были заняты, но губы шевелились без устали.
Зорин не чувствовал абсолютно ничего. Даже тело его, застывшее в неудобном положении никак на это не реагировало. И тут он услышал звук электрической пилы. "Ну вот, - мелькнула у него мысль, - ведь это мою ногу пилят, кость перепиливают". Звук затих на несколько секунд, затем снова пила зажужжала. Прошло еще немного времени и раздался звучный шлепок. Зорин ничего не почувствовал, но услышав голос хирурга, - "ой, как это он из моих рук выскользнул", - подумал, что на его ногу уронили, что-то тяжёлое, скорее всего тот самый протез. К тому времени послышался металлический стук. Борис Петрович понял, что в это мгновение конический конец протеза вколачивают в полую бедренную кость. Но вот звук ударов изменился, послышалось как бы пение металла.
Когда-то в молодости Зорин увлекался альпинизмом и горным туризмом. Ему сразу же вспомнилось, как звучит скальный крюк, вбитый до предела в трещину в скале. Как только крюк начинал петь, можно было крепить к нему верёвку.
Так и здесь: протез запел и удары по нему прекратились. Всё он был вбит до конца, дальше бей не бей, он не войдёт в кость больше ни на миллиметр.
Хирург возился где-то внизу. Зорин видел только сильно склонённую спину. Наконец, он выпрямился, явственно подмигнул Борису Петровичу, медсестра забинтовала эластичным бинтом всю прооперированную ногу и тут же раздался громкий и звучный женский голос:
- Девочки, забирайте своего.
В то же мгновение ворота начали открываться и в операционную въехала каталка с теми же двумя санитарками. Создалось такое впечатление, что санитарки всё время, что шла операция находились в коридоре, но Борис Петрович понимал, что всё на этой фабрике по починке людей было отработано безупречно. Конечно санитарки уезжали, ведь за день хирурги отделения успевали сделать операции чуть ли не десятку больных. Тут не простоишь пару часов в ожидании, когда операция завершится и больного можно будет вернуть в палату. Здесь всё было рассчитано до последней минуточки. Санитарки подъехали именно тогда, когда всё закончилось. Они переложили Зорина с операционного стола на каталку, и быстро-быстро повезли её по коридору в лифт, а оттуда в знакомый до последней чёрточки длинный коридор их отделения и завернули в палату.
Славу накануне выписали, койка его стояла пока пустой, чисто заправленной и Борис Петрович попросил, чтобы его положили на неё, поближе к двери. Что толку от того, что он лежал около окна - когда лежишь всё одно ничего в него не увидишь, так кусочек неба с облаками. Он ухватился за штангу, протянутую над кроватью вдоль неё, и через несколько мгновений оказался на кровати. Каталка вместе с санитарками уехала.