Едва я толкнул держащуюся на одном честном слове калитку, как на меня сразу же, наперебой гогоча и пружинисто вытягивая длинные шеи, кинулась возмущенная туча гусей. Возле сарая беспрерывно, на одной жалобно- заунывной ноте блеяли сбившиеся сиротской кучкой замазюканные овечки. В дальнем закутке истошно всхрюкивал невидимый поросенок. Все на разные лады взывали о помощи. А где же хозяин, почему к своим подопечным глаз не кажет?
Хозяина, то бишь, Ваську, я нашел возлежащим на диване в глубокой задумчивости. Он даже не заметил, как я вошел. Затуманенный взор моего друга был устремлен куда-то в потолок, лицо замерло в напряженной позе. Лишь губы слегка пошевеливались, что-то проговаривая.
Разбросанные на полу листы бумаги и ожесточенное поскребывание всей пятерней
взлохмаченной головы говорили о муках творчества. Невыносимых муках.
Завидев меня, Васька живо вскочил с дивана, стиснул в объятиях.
- Только ты меня поймешь! Накатило! Ты же знаешь… У нас, писсателей, это тах-то… Нашло – надо все бросить, и писать, писать, писать…
Заглянувшая в комнату жена Валентина с укоризной покачала головой:
- Скотина некормлена, непоена. А он за свое. Эх ты, пис-ссатель…
Она безнадежно махнула рукой и загремела за стеной ведрами.
Васька тоже махнул рукой, опустился на диван.
- Пишу! Только что- то не поддается… Я уж и ночами не сплю. Трудное, оказывается, это дело. Заразил ты меня,- взглянул с укоризной,- теперь вот расхлебываю.
Все началось с презентации в курчатовской библиотеке моей книги «От печали до радости». В нее вошел и рассказ « Михайлов день» - о Ваське, о нашей дружбе, о его курьезах и проделках – о чудаковатом, непохожем на других, но такого здоровского «парня». Честно говоря, перед выпуском книги я сомневался, даст ли Васька «добро» на использование своего доброго имени. Конечно, можно было и другое имя взять – Коля или Ваня, но это было бы уже не то. «Васька» - есть тут что-то, как от кота – плутовское, озорское, такое-эдакое.
Он согласился без всяких обиняков : «Валяй!» Это как в деревне говорят: «Да чего уж там, ляпи…»
Я и «ляпил». И «Михайлов день» прямо-таки наполнился его энергетикой, «задышал» живой жизнью.
Васька на презентации всех покорил. Сначала, правда, он почему-то стал буровить про каких-то земляных червей. Как они живут, как размножаются, как повышают гумус почвы, какая от них большая польза колхозам и вообще, всему человечеству. Васька в биологии много чего знает, вот и решил проявить перед народом свои познания. Только после того, как я его культурно одернул, он свернул с «червячной» темы.
Но дело не в этом. Покрутившись на вечере с поэтами и писателями, наслушавшись умных и возвышенных речей, Васька «заболел» писательством. Он и раньше что-то черкал в свою замусоленную записную книжку некоторые, довольно-таки занятные мысли. Вроде тех, что «важно не то, что важно, а важно то, что неважно, вот что важно…». А потом еще больше стал делать записи.
Подаренную ему книгу «От печали до радости» Васька гордо носил по всей деревне: «Смотрите, про меня написано!»
- Да ты герой!... – тянули рты мужики. – С тебя причитается!
- Герой! - бил себя кулаком в грудь Васька и бежал за бутылкой.
Но просто быть Героем Ваське вскоре наскучило. Вот самому написать, чтобы сочинение увидело свет, чтобы там непременно было слово «рассказ», и в самом конце пусть небольшая, пусть крохотная, но – законная подпись: «В. Киселев». Это - да!
Раньше Васька мечтал о том, чтобы расширить свое домашнее хозяйство – завести для начала штук сто, а потом и триста овец - не простых, а знаменитой романовской породы - тонкорунных, с благородной черной оторочкой. И, соответственно, получать неплохие барыши. Но после того, как чуток окунулся в писательский мир – щелкнул переключатель, и все сузилось до белого бумажного листка.
Что бараны – ему теперь весь мир подвластен.
- Гуси полетели… - накрывая нам на стол, многозначительно, по-доброму покрутила пальцем у виска Валентина.
Так обреченно жены- многострадалицы говорят о своих благоверных – алкашах, пропащих навеки.
- Что ты понимаешь! У нас, писсателей… - величественно вскинул руку Васька. Его темные скрюченные пальцы застыли в воздухе, непроизвольно охватывая нечто шарообразное - то ли земной шар, то ли то ли властный скипетр.
Его бы - в римскую тогу, на площадь перед взбудораженной толпой, или в сенат, и - куда там древним философам и оракулам. Какой полет мысли, какой напор, какой блеск в глазах - гигант! Любого зажжет!
Он считал себя в когорте тех, кто обозревает мир с высоты, кто властвует над человеческими душами. Говоря «у нас, писсателей», Васька каждый раз эффектно напирал на длительное «с-с-с», отчего «писательство» в его звучании приобретало особую окраску – звучную, сочную, своеобразную.
Очевидно, Васька чувствовал, зрил эту яркость, оттого и тянул сладостно, чуть ли не зажмурив глаза:
- У нас, писсателей… - рука его плыла по хате, где на плите дымилась «мешанка» для поросят, на задранном линолеуме валялись ожидавшие резки немытые бураки, а на потолке расплылось большое темное пятно,- у нас, писсателей, тах-то…
Его несло – про героев, которых полным-полно на каждой улице, которых он знает как облупленных и которые представляют великую ценность для истории. Потому как нигде, кроме деревни, не сохранились люди той породы, на ком держится Земля. Пусть они и выпивают, пусть у некоторых в голове дурь и блажь, но есть, есть в этих деревенских мужиках ценное и главное, что ни вышибешь ни самогонными парами, ни грозным начальственным окриком.
А сколько, по его мнению, забытых исторических событий еще ждут своего часа и реабилитации. В том числе и в его Банищанских местах.
Что интересно, Васька имел право так говорить. Как и причислять себя к «лику» писателей. Намедни в районной льговской газете вышла его небольшая заметка «Забытое сражение». О том, как на рубеже XY11 века Льговский край был ареной непрекращающихся войн, как в окрестностях Городенска воевода С. Пожарский
со своей дружиной и примкнувшим в Курске ополчением перехватил уходящую в степь татарву. Орду, отягощенную награбленным добром и невольниками.
«Бойня была жуткой. Здесь татары потеряли треть своего войска. Мало того, сам их военачальник Эл Мурза Урмаметов был взят в плен, - пишет Васька.- К сожалению, то ли из-за отсутствия сил, то ли из-за несогласованности, но Рыльские и Севские дружины не приняли участие в преследовании бежавших татар. Отбитых пленных только Ольговских (Городенских) было около трех тысяч, Рыльских – около шести тысяч…»
В этой заметке, которую Васька гордо именует «рассказом», он призывает увековечить образ талантливого воеводы Пожарского, погибшего в 1659 году под Конотопом – назвать в наших местах его именем улицы, поселки. А еще - воскресить место битвы и чтить память этого великого события.
А еще, как Васька и мечтал, была подпись; «Учитель краеведения Городенской СОШ Киселев В.А.»
- А ты мои рассказы дал в газету?- после того, как мы пропустили по стопке, набросился на меня Васька.
Почему- то, наверное, идущее еще с советских времен, когда Васька работал секретарем партийной организации колхоза и газета для него была авторитетно «коллективным агитатором, пропагандистом и организатором», он считал, что рассказ должен быть непременно печататься в «районке». Чтобы был выход, значит, «на народ».
- Нет…
Я не стал объяснять ему, что редакция не пропустит рассказ, где главный герой – пусть хороший, все же довольно крепко пьющий, и притом козыряющий этим человек. Где это видано, чтобы пьющий человек ходил в героях? Никогда не пропустят!
Ух, как он бушевал! Будто это я редактор и зажимаю творения автора «из глубинки».
Честно говоря, я тогда не придал его рассказам особого значения. Пробежал наскоро и сунул в стол. Правда, содрал одну находку про «покрепить и разбавить», наглым образом использовал в своей повести «Первая роль». Каюсь! А Васька… Ну, пописывает человек, и пусть пописывает. Это я чего-то уже значу, у меня книги выходят! Презентации, поздравления… А что Васька мнит себя писссателем… Что ж, пусть мнит, не буду его разочаровать.
Признаюсь: на этом я хотел было закончить свой небольшой матерьялец про Ваську- писателя. Ну, намеревался подбавить еще кое- что, чтоб народ улыбнулся, и поставить точку. Но вот случайно полез в стол и откопал Васькины рукописи. И - не мог оторваться. Нет, нет, это не шедевры, не открытие, не профессионально сделанные рассказы. Но вот есть в них что-то … Идущее из самой народной гущи, с такими выдающимися оборотами и словечками, что только мастеровитый писатель может себе позволить. Идет ли речь про завгара Плотникова, или про Миню и Нику – простых деревенских, но настолько «пропитанных» добротою и незримой силою людей, что они оказали благотворное влияние на целое поколение. Как минимум, на Васькиных сыновей Андрея и Юрку, это точно.
И я решил: исправлю свою «оплошность», в нарушение канонов жанра вставлю Васькины рассказы в свою книгу. Практически без правки, как есть.
Вот они.
Рассказ
О САМОРОДКЕ ПЛОТНИКОВЕ, ДЕДЕ КУЗЕ И МУЖИКЕ С ВЕСЛОМ
После окончания сельскохозяйственного института я на следующий день прибыл на Курскую зональную опытно- мелиоративную станцию работать главным агрономом. Директором был мой старый знакомый, и вживание в коллектив прошло без осложнений. Несмотря на мою молодость, ко мне относились хорошо. Навыки работы я уже имел, оставалось только реализовать их в новом коллективе. В любом сельском предприятии основными фигурами были главные специалисты: агроном, зоотехник, ветеринарный врач. Один из них вызывал у меня неподдельный интерес, о нем и хочется повествовать.
Фамилия его Плотников, а звали Алексей Григорьевич, Его можно назвать одним словом - «самородок». Уникальность состояла в том, что он, не имея образования, свободно решал любые задачи инженерного характера. Будь то ремонт сельскохозяйственного механизма, или изобретение и изготовление устройств, которые требуют специализированных мастерских. Надо сделать гармонь - пожалуйста. Сделает, склеит, сам же опробует и настроит инструмент. Надо создать оркестр для одного исполнителя? И это готово: играет его гармонь, ей подпевает губная гармошка, а ноги бьют барабан и тарелки. Отремонтировать швейную машинку, вязальный аппарат пресс-подборщика - нет проблем. Оттого - то к Плотникову и стекались ходоки и ездоки со всей округи.
Появился он в поселке Любимовском сравнительно недавно. О себе говорил мало. Краем уха я слыхал, что родом он из Большесолдатского района. В послевоенные годы, когда за малейшие проступки можно было попасть туда, где Макар телят не пас, уехал на северные шахты. Заработал там пенсию и вернулся в родные края. Обосновался, построил дом, стал работать на станции заведующим мастерскими.
Здесь надо описать его для представления читателям. Жители же поселка его хорошо помнят, чтят, поскольку он всего несколько лет назад ушел из жизни. Представьте себе здоровяка под два метра ростом, в сапогах сорок шестого размера и с волосатыми кулаками в размер большой кувалды. Его широкое, открытое лицо всегда с улыбкой, а глаза так и спрашивают: «Чем тебе помочь?»
Его энергия не давала покоя ни себе, ни другим. Обмануть его считалось позором. Подтверждением тому служит эпизод, рассказанный мне 72-летним старожилом села Гусиновка Стещенко Николаем Александровичем, которого я встретил на днях. Работал как-то на току на автомобиле «ЗИЛ» Антонов Виктор. Съехал он с подъемника, открыл капот и стал над мотором «кудесничать». На току не управляются, завал. Плотников тут как тут:
- Что случилось?
-Да вот, машина не заводится…
Алексей Григорьевич стал крутить своими ручищами рукоятку с невероятной скоростью. Двигатель не работает. Глухо.
- Выходи,- скомандовал Плотников шоферу. Залез сам в кабину.
- Ах ты, негодник, даже зажигание не включил! А я со всей дури маслую…
Очень неуютно в присутствии большого коллектива почувствовал себя Виктор Иванович.
Кстати, это был один из последних памятных эпизодов этих людей, пусть земля им будет пухом…
Проезжающие по федеральной трассе Курск- Рыльск видят указатель возле поселка Карла Либкнехта с аббревеатурой «КЗОМС». До этого населенного пункта по убегающей вдаль шоссейной дороге - восемнадцать километров. Проезжая через поля в прошлом сильного хозяйства, где я проработал восемь лет, видишь непаханые поля с выросшими деревцами, нет животноводческих ферм, что кишели коровами и свиньями, всюду разрушенные склады, обрушившиеся силосные ямы. Становится не по себе. Я ведь знал каждый участок этой благодатной земли, исходил ее вдоль и поперек.
А начиналось все в пятидесятые годы, когда мелиорация, или улучшение земель было государственной программой. Первым директором КЗОМСа, как мне сказали, был Корягин (имя и отчество не знаю). Фронтовик, он приехал в военной форме, имел ученую степень. В первый же день написал два приказа: о создании Курской зональной опытно- мелиоративной станции и назначении себя директором. О серьезности государственного намерения говорит тот факт, что здесь работали доктора и кандидаты наук – репрессированные, осужденные по разным статьям. Впоследствии, после изменения политического климата в стране, они вернулись к местам, откуда были изгнаны. И вот эти люди заложили фундаментальные исследования, внедрили свои разработки во всем центрально - черноземном округе.
И – к главному моему персонажу. Плотников везде проявлял смекалку. С присущей ему энергией Александр Григорьевич в те дни, что механизаторы не были заняты своей основной работой, заставил их вспахать овощной участок. Женщины посеяли огурцы, помидоры, другие овощи. И вот этот собранный урожай (может ли кому прийти в голову?) он засолил – в чем бы вы думали? – в больших камерах от трактора «Беларусь», которые… подвесил в мастерской на крючках.
Механизаторов, любителей «накинуть», наставлял: «Закусывай, работы много». Сам же шел к очередному авральному участку. Хотя Плотников и не дурак был выпить, никто и никогда не видел его в состоянии опьянения по той простой причине, что дозы, смертельные для других, были значительно ниже его «санитарной» нормы.
Я очень часто обращался к Плотникову с вопросами. Как всегда, ожидал «смачного» ответа. Что- что, а на это он был мастер.
- Алексей Григорьевич, а почему Павлова кличут «скобаль?»
-А ты налей ему стаканягу, сам узнаешь.
И правда. Внешне невзрачный, маленький человек с лысиной вполголовы, тихий, неприметный, в состоянии алкогольного опьянения становился скобцом, от которого трудно отвязаться. Он бросал работу, шел в бухгалтерию, наводил там «порядок». Встречный люд в такие минуты старался не попадаться ему на глаза.
В мою бытность Плотникова назначили главным инженером. За ним меняющиеся руководители чувствовали себя как за каменной стеной. Технических проблем для него просто не существовало. Если случался какой-то сбой и поднималась беготня, ажиотаж (который, кстати, нередко создавал сам герой), от Плотникова тут же поступало предложение:
- Надо ехать в Кучугуры. Там у меня знакомый инженер, нужно отвезти два мешка зерна, я его уговорю.
Все, что нужно, он получал, ехал, привозил. Его благодарили, им восхищались, ставили нам в пример. А нам было невдомек, что деталь давно лежала в его машине и ждала своего часа. Плотников предвидел, что и когда выйдет из строя и заранее запасался. Это сейчас говорят чужим словом «превентивность», а тогда Плотников руководствовался мудрой русской пословицей «Запас карман не тянет».
Работалось мне с ним легко. Отработанная годами технология сельскохозяйственного производства действовала четко. Техники, удобрений хватало. Москва предоставляла все по первому требованию, все сводилось к грамотной организации рабочего процесса. Плотников уверенно руководил коллективом механизаторов и все шло как положено.
И только позже я узнал, что было у него еще «двойное дно». Выяснилось, что тот же Павлов был так называемым «держателем весла». Объясняю. Рядом с нефтебазой находились строения, в одном из которых со своей старухой жил дед Кузя. Хотя они не имели никакого родства, бабуля звала Плотникова «наш Леша». Наверное, потому, что он уважал, помогал им - ежедневно приносил молоко, другие продукты. Они же отвечали ему благодарностью.
Дед Кузя имел по тем временам ответственную и важную «должность» - гнал самогон. Милиция его не трогала, со всеми он дружил, был щедр. «Наш Леша» был куратором этой конторы. Но причем здесь Павлов со своим веслом? Дело в том, что дед Кузя делал замес самогона в двухсотлитровой бочке, засыпал в нее мешок сахару. «Скобаль» же, Павлов, в рабочее время размешивал веслом это сусло. Кто-то другой пилил и колод дрова, третий топил печь, четвертый…
Дед Кузя был серым кардиналом у Плотникова и мог запросто влиять на любой производственный процесс. К примеру, трамбует в ночь трактор силосную массу в траншее, не дает деду спать. Он встает, выносит что положено с хорошей закуской. Трактор смолкает до утра и не тревожит дедов сон.
Ездил Плотников на автомобиле- мехмастерской, в которой было все – от мелкой гайки до сварочного аппарата. Двор его дома был заставлен всевозможными машинами и механизмами. В один зимний день по какому-то случаю я там оказался. Лежал глубокий снег, стоял бешеный холод. И тут Алексей Григорьевич показывает мне машину, занесенную снегом. Оказалось – мотоцикл, старый ИЖ незапамятных времен.
-Смотри, сейчас заведется…
Отряхивает снег с заводной педали, резко нажимает, и… Это железное существо под снегом заурчало, обдавая нас густым белым дымом. Это ли не удивление, не восторг?
На своей улице Плотников был организатором всех мероприятий. Ни один праздник или даже мелкое событие не проходили буднично. Начинали с ранней весны праздником Маргоски. На первых прогретых проталинах разводили костер, жарили яичницу, с каждого носа собирали по четверке, а потом – гармонь, песни.
В центре внимания был дядя Коля, которого я описал в рассказе «Четыре толстяка». Это, право, был настоящий толстяк. Его большая голова неподвижно сидела на шее, сросшейся с животом. Его вес составлял сто семьдесят (!) килограммов. Он работал водителем на ЗИЛ -555. Над ним подсмеивались, а он никогда не комплексовал, отвечал тем же, порой даже переусердствовал в разговорах на амурную тему.
В памяти хорошо запомнилось наше с Алексеем Григорьевичем совместное мероприятие. Приказом по станции администрация поручила спустить осенью пруд и выловить рыбу . Посчитали, что агроному в эту пору уже делать нечего и, чтобы не бездельничал, надо загрузить меня работой. Техническую составляющую доверили Плотникову.
Целый месяц сходила вода с пруда. Мы мерзли, дежурили днем и ночью. Я залезал в леденящую воду в тяжелом водолазном костюме, пробовал вынуть задвижки. Они то и дело срывались, руки леденели, ничего не выходило. И тут Григорьевич потерял терпение. Матюкнувшись от души, он скинул с себя одежду, залез голяком в воду, вырвал своими ручищами створки задвижек и, как щепки, швырнул их далеко на заснеженный уже берег.
Что здесь началось! Мелкая рыба валом повалила в рыбоприемник, и не было ей конца и счета. А крупная пошла, как только у нее оголился спинной плавник. Сколько ее тут было…
Весь ноябрь мы просидели на пруду и в гостях у деды Кузи. Благо, он в ту пору жил на берегу и проявил широкое гостеприимство. Мы топили печку, жарили рыбу. «Скобаль», как всегда, работал веслом, и в магазин ходить не было никакой надобности.
Вскоре на смену отцу пришел его сын Владимир, окончивший инженерный факультет Курского сельхозинститута. Он достойно его заменил, прекрасно справлялся с работой. Поистине верна поговорка «яблоко от яблони недалеко падает». В этом, наверное, вся суть Плотниковской породы.
А неугомонный батька не отошел совсем от дел. Он запустил коптильню, открыл убойный цех, делал отменную колбасу и часто нас угощал.
Владимир впоследствии окончил в Ленинграде аспирантуру, защитил диссертацию, сейчас возглавляет крупную аграрную компанию. Мы встречаемся, радуемся друг другу и с сожалением вспоминаем то поколение, которого уже нет.
Но, слава Богу, жив еще один из них. Кто же? – «Мужик с веслом».
В.Киселев
2011 г.
МИНЯ И НИКА
Ломов Михаил Константинович, родом из деревни Колпаково, жил со мной в одном подъезде, на втором этаже «хрущевки» поселка Никольский. В его пятидесятилетнем возрасте просматривалась былая мужская красота и статность. Объемом в два обхвата, он весил сто пятьдесят килограммов, сапоги носил с разрезами – не входили икры в голенища. Нрав имел добрый, как и его супруга Нина Сергеевна. Детей у них не было, и они привязались к нашей семье, моим детям как к своим родным.
Михаил Константинович всю жизнь проработал в КЗОМСе водителем на ЗИЛ-555. На старости ему дали «пожарку», ГАЗ-66, в которую он утром с трудом залезал, а вечером с трудом вылезал.
За простоту характера все его уважали и считали за честь совместно выпить, так как он был еще хорошим рассказчиком и юмористом. Всякое действо облекал невесть откуда взятыми эпитетами и поговорками. Если в водку наливал пиво – это называлось «разбавить», а наоборот – «покрепить». И эту дрянь он с видимым удовольствием употреблял.
Зимой на его ЗИЛ ставили бочку, и Михаил Константинович возил барду для скота с макаровского спиртзавода. Это был тяжелый и утомительный труд. Отпуска барды ждали сутками, поэтому несколько машин заранее отправляли занимать очередь. По приезду на место Михаил Константинович шел к своим землякам, работающим на заводе, добывал спирт и угощал всю шоферскую братию, которая в это время прогревала его машину.
Домой приходил уставший от переутомления, и отяготевший от выпитого. Садился на стульчик у порога, звал Нику (так он ласково звал супругу):
- Ника, ну ты же не хочешь, чтобы я пачкал пол?
Она безропотно, без укора, снимала сапоги, мыла ему ноги и укладывала спать. Через пять - шесть часов, как всегда, вновь будила, собирала «тормозок» и отправляла в очередной рейс.
Нина Сергеевна завоевала уважение всего поселка. Она работала заведующей столовой, детским садом. Была хорошей рукодельницей, обшивала и одевала всех желающих, вкусно и изысканно готовила разнообразные блюда. Все шли к ней за советом и рецептами, которых у нее было великое множество. Зимними вечерами наши семьи собирались в их теплой квартирке, и Михаил Константинович рассказывал о своей молодости.
Интересен был его рассказ об оккупации села Колпаково немцами. Своими глазами он видел штыковые схватки. Видел, как вели себя в селе немцы, как запаивали в банки разбитые яйца и отправляли на родину. Мальчуганом он носил котелки с кухни для немецких солдат. Однажды запоздал, и его для острастки поставили к стенке…
Службу в армии прошел на Кавказе: возил командира полка. Вернулся домой, где его ждала Ника.
В зимние вечера их часто можно было видеть за работой: она строчила на машинке, а он кроил очередную заготовку или распутывал какое-то вязанье.
Когда я ездил к теще или матери в гости, то обязательно привозил «напиток домашней выработки». «Миня», так ласково называли Михаила Константиновича жена, уже ждал меня. Надо было видеть, как он бережно, чтобы не уронить, нес по ступенькам на второй этаж «бабушкинский» напиток. За разговорами мы опорожняли посуду. А потом, «исполненный долга», он долго качался, ухватившись за край стола, покуда жена не отправляла его спать.
Берегу тот стол. Но нет наших Мини и Ники, ушли в мир иной…
Нина Сергеевна, сознавая, что их ждет одинокая и неизвестная старость, заблаговременно купила домик в Курске. Куда они и переехали. А мы сразу осиротели без добрых людей. Все равно не упускали случая, чтобы не приехать к ним в гости.
Была у нас шутка: у Мини есть хорошая особенность – он всегда дома. Из-за большого веса ему трудно было лишний раз собраться и выйти на улицу. А что нужно – Ника принесет.
По приезду я открывал дверь и произносил одну-единственную на все времена фразу: «Молодой человек!»
Навстречу мне выплывала глыба добра и радости, сзади поспешала неизменная Ника. Потом шли долгие разговоры. Миня постоянно отлучался: во всех углах у него были заначки, которые он тайком доставлял к столу. Выпить у него называлось «поважничать», закусить салом – «почвялить волчатины». И - непременное «покрепить» и «разбавить».
Его главным желанием в этой жизни, в котором сидели боль и тревога, было не остаться одному. « Ника, смотри, не умри раньше меня. Кому я буду нужен?»
Тревогой исполнялись его глаза, и его душевная боль холодом заходила в наши души.
Бог внял его просьбам. Он умер в больнице после ампутации ноги, не дожив до семидесяти лет. На два года пережила его Ника.
При жизни она заказала, а мы поставили на могиле Михаила Константиновича красивый мраморный памятник. На нем супруги изображены прижавшись щекой к щеке. Даты ее смерти тогда еще не было…
Похоронили Миню мы в холодный зимний день тридцать первого декабря. На эту дату собираемся с семьей у их могилы, достаем «бабушкинский» напиток, поминаем людей, давших нам пример для подражания семейным ценностям, уважения и любви друг к другу.
У меня двое сыновей. Они получили хорошее образование и воспитание в немалой степени потому, что рядом были такие люди, как Мини и Ника.
В. Кисилев
2011 г.
P.S.
О том, что напечатаны его рассказы, Васька еще не знает. Вот удивится! Я представляю, как он ахнет, увидев свою долгожданную подпись. Удостоверяясь, что это не сон, проверит на ощупь и даже понюхает каждый лист. Потом, хлопнув меня по плечу, стиснет в своих объятиях.
И как мы с ним «поважничаем».
И как долго-долго будем говорить.
У нас найдется, о чем поговорить.
У нас, писсателей…
04.11.2016 г.