Из воспоминаний главного хирурга С.Ф.Тыдман о 23 августа (день самой страшной бомбёжки Сталинграда, А.Т.).
В результате бомбежки серьезно пострадали здания, в которых располагался ЭГ №1584. Прямое попадание авиабомбы должно было полностью разрушить госпиталь, однако, к счастью, она не взорвалась, лишь пробив крышу и потолок 3-го этажа. Ужасным было положение, в котором оказались раненые: «Мы спускали раненых по лестнице на носилках и просто обхватив руками. Мы не успевали. Раненые, кто мог, ползли по полу к лестнице сами, они протягивали к нам руки, моля скорее спустить их вниз. «Меня, меня возьмите!» - слышали мы со всех сторон. Страшно было смотреть как тяжелораненые в громоздких гипсовых повязках или шинах, которых мы еще вчера с трудом переворачивали на койке… , которые стонали от болей при малейшем движении, теперь сами ползли по лестнице, цепляясь за решетки, волоча раненые ноги.» Положение усугублялось еще и тем обстоятельством, что в спасении раненых участвовало только 17 человек, врачей и сестер. Остальные – местные жительницы – бросились домой спасать своих детей, свои семьи».
Из воспоминаний хирурга медсанбата 37 дивизии Гулякина Михаила Филипповича.
« — Во время бомбежки на командном пункте завалило генерала Жолудева (комдива, в октябре, на правом берегу у Тракторного, А.Т.). Поезжай на правый берег, возможно, потребуется помощь на месте. К счастью, жив. Если сочтешь необходимым, лично доставь в медсанбат.
Я поспешил к переправе. Там заканчивалась разгрузка раненых с речных судов. В Сталинград же все они возвращались полупустыми — везли боеприпасы, кое-какое имущество, продовольствие, а людей — буквально горстки.
Паром отправился. Изредка в небо взлетали ракеты, пускаемые гитлеровцами, и каждая такая вспышка сопровождалась минометным и пулеметным огнем.
Мы доплыли до острова, а оттуда перебежали на правый берег по штурмовому мостику, вокруг которого бурлила вода. Я направился на полковой медицинский пункт, где меня радостно встретил военврач Александр Воронцов.
— Все в порядке, — поспешил успокоить он. — У Жолудева имеются ушибы, некоторые, правда, со ссадинами и кровоизлияниями, но безопасны. Генерал, кроме того, немножко контужен, но держится бодро. Сейчас пьет чай в блиндаже начальника штаба и в тыл не собирается».
Работа 106-й автосанитарной роты 57-й армии Толбухина отражена в воспоминаниях санитарки Н.С.Бобовкиной. "Вместе со своей ротой я обеспечивала доставку раненых из полковых пунктов и медсанбатов в полевые госпитали, а оттуда в сортировочный эвакогоспиталь. В утепленных машинах "полуторках" в три яруса помещали лежачих раненых и пять человек на складных скамейках. Санитарка сидела у конца носилок, у двери. Я придерживала верхние, средние носилки на всем пути следования. Наш маршрут пролегал от Чапурников и Бекетовки до переправы на Татьянке, школы № 62, школы № 22 и других госпиталей. Машина двигалась по развороченным бомбами дорогам, кренилась в разные стороны и мне приходилось придерживать раненых. Сколько раз попадали под бомбежки, артобстрелы. Часто машина приходила из рейса на одних скатах: истерзанная до последней степени. Ее ставили на ремонт, а мы пересаживались на другую и снова отправлялись со своим бесценным грузом в рейс, который мог оказаться последним".
А вот рассказ про санитарную машину англичанина Александра Верта, побывавшего в Сталинграде сразу после завершения сталинградских боёв. «В автобусе посредине стояла маленькая железная печка-буржуйка, в которую Гаврила, пожилой, давно не бритый мужик с добрым грубоватым лицом северорусского типа, добросовестно подкладывал щепки. Время от времени буржуйка начинала немилосердно дымить, и дым смешивался с выхлопными газами, проникавшими в автобус через поломанную заднюю дверцу. Эта такая странная на вид бывшая санитарная машина как бы символизировала ту нехватку хорошего мототранспорта, от которой все еще страдала Красная Армия.
На протяжении всей Сталинградской битвы Гаврила служил санитаром-носильщиком при этой санитарной машине. «Раненым нелегко было ехать в такой развалине. Но чего не выдержат наши люди! Правда, прежде чем погружать их в машину, им всегда делали укол морфия…»
Гаврила про уколы морфия «всегда» — и должен был сказать иностранному корреспонденту! А был ли морфий в наличии? Вряд ли.
Медсанбат 37-й гвардейской стрелковой дивизии Жолудева, с сентября 1942 - 62-я армия. 1 октября 1942 близ хутора Цыганская Заря. Левый берег.
«Мы разместились в пяти километрах от переправы в Сталинград. Все занялись подготовкой медицинского имущества к работе. Готовили дистиллированную воду, перевязочный материал и операционное белье, а также различные растворы. В 22.00 прибыл гвардии военврач 1 ранга И. И. Ахлобыстин, начальник санитарной службы 37 дивизии 62-й армии. Созвал командиров подразделений на короткое совещание, на котором ознакомил с обстановкой в городе и поставленными дивизии задачами. Он сказал, что основная база медсанбата будет располагаться здесь, а передовую группу в составе двух хирургов, четырех медсестер и санитаров предстоит выдвинуть на остров, который находится вблизи от района боевых действий дивизии (остров Зайцевский, или Денежный по названию протоки, А.Т.).
… Отряд пробыл на острове чуть более двух суток, а затем получил распоряжение вернуться в расположение батальона. (Работать из-за обстрелов было невозможно, А.Т.)
Место расположения батальона, несмотря на некоторые опасения, оказалось вполне удачным. Тут редко бомбили и почти не обстреливали. Лишь однажды долго содрогалась земля от массированного артиллерийского огня, который противник 8 ноября 1942 года вел по объектам в нашем тылу, сразу за медсанбатом. Пострадали крайние палатки, но человеческих жертв не было. В середине ноября 37-я гвардейская стрелковая дивизия передала свою полосу обороны другому соединению и была выведена на левый берег Волги (А там от самого Жолудева - уже в середине октября оставалась только десятая часть, А.Т.).
Но медсанбат продолжал принимать раненых из других соединений и частей — санитарный отдел 62-й армии решил полностью использовать наше выгодное положение на маршрутах приема и эвакуации раненых».
Гулякин М.Ф.
Воспоминания медиков, ветеранов 65-й армии (из публикации Светлана Алексиевич «Нас награждали маленькими медалями»).
65-я армия Батова в составе Донского фронта участвовала в обороне Дона, потом в наступлении и окружении немцев в конце 1942, и в январе 1943 её части добивали фашистов уже в Сталинграде.
«Сутками стояли у операционного стола... Стоишь, а руки сами падают. Бывает, уткнешься головой прямо в оперируемого. Спать! Спать! Спать! У нас отекали ноги, не вмещались в кирзовые сапоги. До того глаза устанут, что трудно их закрыть…
У моей войны три запаха: крови, хлороформа и йода...»
«В плен военных женщин немцы не брали... Сразу расстреливали. Или водили перед строем своих солдат и показывали: вот, мол, не женщины, а уроды. И мы всегда два патрона для себя держали, два — на случай осечки.
У нас попала в плен медсестра... Через день, когда мы отбили ту деревню, везде валялись мертвые лошади, мотоциклы, бронетранспортеры. Нашли ее: глаза выколоты, грудь отрезана... Ее посадили на кол... Мороз, и она белая-белая, и волосы все седые. Ей было девятнадцать лет». (Я полагаю, что наши бывшие сограждане зверствовали, А.Т.)
«Несут раненых... Они плачут... Плачут не от боли, а от бессилия. Первый день, как их привезли на фронт, некоторые ни разу не выстрелили. Им не успели выдать винтовки, потому что оружие в первые годы было на вес золота. А у немцев танки, минометы, авиация. Товарищи падали, они подбирали их винтовки. Гранаты. С голыми руками пошли в бой... Как в драку...И наскочили сразу на танки...»
«Только остановимся... Поставим госпиталь, загрузят нас ранеными, и тут — приказ: эвакуироваться. Раненых кого погрузим, а кого — нет. Не хватает машин. Нас торопят: "Оставляйте. Уходите сами". Ты собираешься, они на тебя смотрят. Провожают глазами. В их взглядах все: смирение, обида... Просят: «Братцы! Сестрички! Не оставляйте нас немцам. Пристрелите». Такая печаль! Такая печаль!! Кто может подняться, тот идет с нами. Не может — лежит. И ты никому из них уже не в силах помочь, боишься глаза поднять... Молодая была, плачу-плачу… Когда уже наступали, мы ни одного нашего раненого не оставляли. Даже немецких раненых подбирали. И я одно время с ними работала. Привыкну, перевязываю, как будто ничего. А как вспомню сорок первый год, как своих раненых оставляли и что они с ними... Как они с ними... Мы видели... Кажется, ни к одному больше не подойду... А назавтра иду и перевязываю...»
«...У костра я кое-что услышал об этой живой еще тогда легенде бригады (133 тбр, А.Т.). Мария была санитаркой. Но не обычной. Она была единственной из всех санитаров, в том числе и мужчин, которая отваживалась вытаскивать раненых танкистов из горящих машин. Даже мне, которому не раз волею военной судьбы приходилось поспешно выбираться из подбитых и горящих танков, даже мне сейчас трудно себе представить, как на такое может решиться человек. Мы все убегали из бурлящего диким пламенем бронированного гроба, удирали не только от всепожирающего огня. На дне машины лежит целый арсенал. В „КВ“ мы загружали 110 снарядов, кучу ручных гранат и пулеметных дисков с патронами. И все это было готово в любой момент взорваться. Мы, мужики, удирали, а она, напялив на лицо летные очки, чтобы мгновенно не выжгло глаза, бросалась в люк и вытаскивала раненых или просто растерявшихся танкистов...».
Посталовский И.З.
«На завершающем этапе Сталинградской битвы М.А. Фарберу запомнился эпизод необычной работы с отрядом нартовых упряжек. В ходе боев в балке Ягодная скопилось в двух медсанбатах большое количество раненых, которых не удалось своевременно эвакуировать автотранспортом из-за непрерывного артиллерийского обстрела. Создалась угроза задержки специализированной медицинской помощи. Тогда М.А. Фарбер получил задание вывезти раненых, а затем и медсанбат на собачьих упряжках 18-го отряда нартовых упряжек. В каждом взводе было по 10 упряжек огромных лохматых сибирских лаек. Каждая упряжка могла взять одного носилочного или двух сидячих раненых. Собаки работали почти самостоятельно. Каюры, в основном якуты, не говорящие по-русски, первый рейс совершили вместе с собаками к месту стоянки транспорта, а затем собаки с нартами выполняли «челночные» рейсы без каюров или с одним на несколько упряжек, что позволило увеличить количество вывозимых раненых. В течение двух ночей удалось с помощью собак вывезти более трехсот раненых, часть личного состава и имущества. За эту операцию М.Я. Фарбер получил свою первую правительственную награду — медаль «За боевые заслуги».
Елизавета Павловна Черноусова, в августе 1942 года была зачислена в штат госпиталя № 5112. Боевое крещение приняла в памятный каждому сталинградцу день — 23 августа, когда на город обрушились волна за волной сотни немецких самолетов. Потом работала операционной сестрой на левом берегу Волги в поселке Средняя Ахтуба, километрах в двадцати от Сталинграда. С марта 1943 - в 27-й дивизии 62-й армии Чуйкова в медсанбате №32.
«Снова работала операционной сестрой у капитана-хирурга. Фамилии не запомнила, было ему лет тридцать, звали Григорий Иванович. Он специализировался на раненных в брюшную полость. А это же такие опасные раны! По три, по пять часов сложные операции длились. Вырезал Григорий Иванович целые куски, скрупулезно сшивал кишки, чтобы ни малейшего отверстия не осталось. Я поначалу не верила, что с такими тяжелыми ранами человека спасти можно. А ведь спасали! Для посторонних картина удручающая. Лежат в основном мальчишки 19–20 лет, редко кто старше. В телогрейках, шинелях, валенках, с которых стаивает замерзшая глина (в Сталинграде в основном глинистая почва)... Лица, покрытые копотью, засохшей кровью, крупные капли пота. Очередь тянется на улицу. Несколько человек, укрытые полушубками и двумя-тремя одеялами, лежат на истоптанном снегу…
Тридцать человек, только-только приходящих в себя после тяжелых ран и сложных операций, — это большая нагрузка. Я надломилась. Сердце не выдержало.
Появилась новая работа. Длинная брезентовая палатка с двумя печками, помощник — санитар из легкораненых и тридцать бойцов из числа тех, кого прооперировал Григорий Иванович. Все с ранениями в живот. Первые десять дней после операции практически никому не разрешалось пить воду и есть. «Кормила и поила» своих пациентов уколами глюкозы и физраствором внутривенно, вводила обезболивающее, в том числе морфин.
А у кого кишечник перебит и заново сшит, по две-три недели без воды терпели. Только глюкоза, физраствор и лекарства. Антибиотиков тогда не было, а об американском пенициллине мы и не слышали. Он позже стал в Советский Союз поступать.
Печки у нас небольшие, мой санитар-помощник вместе с санитаром из соседней палатки берутся за пилу и топор. Топить приходилось постоянно, потому что в марте ночами зашкаливало за минус десять-пятнадцать, а ветер выл в трубах, не переставая. Когда дров не хватало, ребята брали повозки, инструмент и выискивали по степи все, что горит, вплоть до высохшего на морозе бурьяна. А ведь под снегом сколько мин оставалось!»
А зима была очень холодной. Часто за 30 градусов.
Командир батареи 10 дивизии НКВД Герой Советского Союза А.Волошин ампутировать ногу отказался. «Общего наркоза на операции не было. Сделали только местное обезболивание. И хирург попросил только говори мне всё время что-нибудь, чтобы я знал что ты не потерял сознание.
Единственной помощью страдавшим от ран была водка».
Из воспоминаний Л.Зиновьевой.
"Для госпиталя подростки перестирывали использованные перевязочные материалы (окровавленные бинты и грязные марлевые салфетки) замачивали их в холодной воде стирали и развешивали для просушки на протянутых через двор верёвках. Потом утюжили тяжеленным утюгом набитым горячими углями, относили медсёстрам".
Дмитрий Макаров: «Отец мой с начала 1942 по 1945 прослужил военным следователем сначала дивизии, потом — армии. Самые страшные его рассказы относятся к Сталинградской битве, которую он прошел от начала и до конца.
Были и такие раненые. У всей команды отрублено по одному пальцу. Дальше они ползут к медсанбату и говорят фельдшеру: «У нас над окопом разорвалась вражеская граната, и всех нас ранило. Положите нас в госпиталь».
Фельдшер сразу всё понимает, звонит в штаб дивизии, откуда присылают военного следователя. Всем всё ясно. Состав преступления — членовредительство. Стандартный приговор — расстрел, который обычно заменяли отправкой в штрафную роту. Ну а там — как повезет.
Солдат, сержант, реже — офицер стрелял себе в руку или ногу, стараясь не затронуть при этом кость. Но преступление это легко раскрывалось. Врач фиксировал красное пятно вокруг раны, это означало, что пуля выпущена с очень близкого расстояния и горячие газы из пистолетного или ружейного ствола обжигали рану. А прибывший следователь обычно находил на месте преступления гильзу».
Вспоминала Тамара Владимировна Сверчкова, медсестра:
У меня в палатке остались три танкиста из разных экипажей. Одеты они в серые сожженные, в больших обгоревших дырах комбинезоны. Тела почти все обгорелые, забинтованы с толстым слоем ваты. За ночь все промокает и приходится подбинтовывать несколько раз. Отметка врача Субботиной Л. на эвакуацию есть. Свистящее дыхание и редкие стоны из-под кучи бинтов, забинтованные руки, как куклы мягкие сложены на груди. Положив пальцы на коричневые пятна бинтов, чувствую сильные толчки сердца, оно как птица рвется из груди. «Сестрица, погрузите в машину, все равно смерть, обгорел весь, кожи совсем нет, одна кровь. Может быть, доедем?» - огромная ватная рука легла на мою руку. Из отверстия среди бинтов на лице хрипло вырывается горячее дыхание, края бинтов окрашиваются розовыми кругами. Они ширятся, как живые, пропитывая марлю. Мне очень жалко танкистов. Вчера богатыри, смелые, рвущиеся вперед, защищая своей броней солдат пехоты, подбадривая, они врывались в гущи врагов, давили и били технику. А сегодня они лежат беспомощные и умоляют отправить на лечение.
Скоро рассветет, и должен прилететь маленький самолет, который берет двоих-четверых раненых. Тихо. На рассвете сон приходит ко всем. На нарах лежат три танкиста. Как снеговики, покрытые прожженными лохмотьями. Подхожу, слушаю хриплое дыхание - все живы. У одного из-под марли красные вывернутые веки с гнойными заплывами, в глазах мольба: «Сестрица! Мы честно воевали и от врагов не бежали. Я принят в партию. Помоги, отправь в тыл», - шепчет он неразборчиво. Я низко наклонилась - слушаю и думаю.
Губы сожжены, корки кровавые лопаются и проступают кровавые каналы. Смотрю на него, и становится тоскливо и больно на душе. И еще мысли о том, что они обречены. И только быстрота эвакуации может кого-то из них спасти. Тыловой госпиталь может дать открытое лечение, пересадку кожи, переливание крови. Сейчас эти раненые еще сильны, но с каждой минутой состояние ухудшается. Что делать? Медсанбат уехал, спросить не у кого.
Вот послышалось тарахтенье. Все яснее... яснее. Замолкло. Это приземлился У-2. Летчик вошел в палатку - молоденький осоавиахимовец, во всем новом, начищенный и сияющий. Оглядел нары, солому, белых забинтованных кукол-танкистов:
- Возьмем! В крылья самолета, быстрей!
И опять умоляющие, неразборчивые слова из бинтов: «Последняя просьба! Уважьте нас всех! Во имя жизни!»
Милые мои! Если хоть один погибнет в самолете, будет мне большая неприятность, а может быть, и трибунал! Танкистов уложили на носилки. Быстрее! Быстрее!
Летчик взял карточки: «Долетят?» С носилок, с трудом приподняв голову, чтобы видеть его, торопливо, непослушными губами: «Долетим, голуба, на жажде к жизни долетим! На ненависти! Еще не сполна рассчитались... Вернемся опять!»
Затарахтел винт. Ветер от винта поднял пыль. Маленькой птичкой взмыл самолет. «До свиданья, дорогие! Только будьте живы!» Где-то гудит то громче, то тише, вздрагивает земля. Тяжело на душе и не напрасно. Позже, когда меня вызвали и допросили с пристрастием, измотав и опустошив, я узнала, что всех троих танкистов выгрузили мертвыми. И осталась я жива только благодаря тому, что осоавиахимовец написал объяснительную, что все равно взять было некого и летел порожняком...»
«Не могу не привести одного эпизода. Был в 62 армии один хирург тов. А. Человек настолько неуживчивый в коллективе, что армейский хирург т. Бондаренко трижды перемещал его в различные госпитали. Дело дошло до того, что т. Бондаренко просил меня забрать т. А. из 62 армии и переместить его в какую-нибудь другую армию. Но не было смысла перемещать т. А., от этого он уживчивее не станет. Я распорядился направить его хирургом в оперативную группу медсанбата на правом берегу. Начинался ледостав. Эвакуация раненых на левый берег до того времени, пока Волга замерзнет, не могла быть осуществлена, а хирургическая работа вследствие этого должна была проводиться на правом берегу (для этой цели были у откоса холма вырыты блиндажные пещеры — здесь и оперировали, здесь и оставляли раненых). Хирурги там были нужны, и я направил т. А. на правый берег. Сознаюсь, что у меня была еще надежда, что т. А. в такой обстановке станет более уживчивым.
Прошло некоторое время. Установился ледостав, и я в одну из очередных своих поездок на правый берег осматривал оперативные группы медсанбатов вместе с тт. Бойко и Бондаренко. Какова была моя досада, когда приходит командир оперативной группы и просит откомандировать т. А.: «Невозможно с ним работать». Я дал указание т. Бойко откомандировать т. А. в распоряжение санитарного управления фронта с тем, чтобы вообще откомандировать его в тыл страны. Получив приказ т. Бойко, т. А. пришел к нам и заявил: «Я—сталинградец, с правого берега никуда не уйду. Разрешите обратиться к командующему». Генерал Чуйков разрешил ему остаться на правом берегу.
Непреклонная воля и стойкость — эти качества, характерные для всех, кто бился за Волгу, помогли и хирургам этого сражения решать труднейшие задачи в очень тяжелых условиях.
Проф. Г.М.Гуревич, заслуженный деятель науки, во время волжской битвы главный хирург Сталинградского фронта.
«Раненых с поля боя часто приходилось вытаскивать. Переправляли их в землянки, которые были вырыты в обрывах над Волгой. Это так называемые первичные медпункты. «Тяжелых» оттуда потом перевозили на левый берег, где стояли госпитали. А легкораненых только перевязывали, и возвращали в окопы. Дважды прямо на передовой сама отрезала раненым перебитые ноги. Самое страшное в нашем деле — мороз. Кровь-то моментально замерзает. Поэтому оголенную раненую конечность нужно быстро обработать и прикрыть хоть чем-нибудь от стужи. Иначе обморозишь. А перевязывать-то надо голыми руками. Пальцы были у меня от такой работы как сосиски распухшие.
Сколько рукавиц я в Сталинграде потеряла… Тянули-то раненых за шиворот голыми руками. Потом-то мы дырки проделали в своих варежках, бинтом их связали и через рукава пропустили. Только тогда перестали терять. Надо сказать, что в Сталинграде у всех было очень много вшей, потому что мыться негде. Изредка нас снимали с передовой, где-нибудь в подвале делали баню. Но это редко».
Бывшая санинструктор Мария Михайловна Рохлина (девичья фамилия Коваль), санитарный взвод 2-го батальона 290-го гвардейского стрелкового полка 226-й гвардейской стрелковой дивизии.
«Для руководства эвакуацией раненых через Волгу во время ледохода и для связи с медицинской службой частей и соединений был назначен военврач 2-го ранга Сердюк.
Товарища Сердюка я впервые увидел, когда горели блиндажи командного пункта армии и пылающая нефть охватила стоявшие у берега лодки, предназначенные для эвакуации раненых. Сердюк отцеплял лодки от горящих причалов и уводил туда, где не было огня.
Так же смело действовали и лодочники — человек пять. Сердюк мягким, но властным голосом отдавал распоряжения и команды. В первый момент я подумал, что это новый комендант пристани, и обрадовался: этот наведет порядок на причалах как во время погрузки, так и разгрузки. Но, подойдя ближе, я увидел на его петлицах эмблему медика.
Заметив меня, Сердюк направился ко мне и отрапортовал:
— Военврач второго ранга Сердюк! Навожу порядок на переправе!
Я от души пожал ему руку и сказал:
— Молодец! Будь таким же врачом и человеком и впредь.
В этот момент от разрывов фашистских мин возле причалов поднялась стена земли и песка.
Сердюк не дрогнул, и я подумал: это железной воли человек.
Он прошел от Волги до Шпрее и закончил войну в Берлине».
В.И.Чуйков, 62-я армия, командующий.
«Героизм наши воины обычно проявляют на поле боя. Но мне рассказывали медсанбатовцы, как вели себя раненые бойцы в тылу. Как правило, раненых приходилось уговаривать остаться в медсанбате, некоторые удирали обратно в часть. Однажды И. И. Охлобыстин (начальник медсанслужбы дивизии, А.Т.) сказал: "У маня сложилось одно впечатление: у каждого раненого бойца - великое чувство нравственного удовлетворения, что он был в бою. Раненые стремятся как можно скорее вернуться в свою часть". А ведь некоторые из них боролись со смертью. И смерть отступала. Ее побеждало великое чувство патриотизма и долга солдата».
А.И.Родимцев, легендарный комдив 13-й гвардейской.
«История битвы под Сталинградом знает немало примеров женского героизма. Так, девятнадцатилетняя санитарка 269-го стрелкового полка 10-й дивизии войск НКВД Аня Бесчастнова во время уличных боёв в городе вынесла с поля боя 50 раненых бойцов и командиров, а когда враги окружили подразделение, она заменила пулемётчика и сражалась с врагом. В истории сражения за город на Волге есть немало и других примеров женского героизма».
Вот какую историю рассказала Кухарская Мария Петровна.
Она была санинструктором стрелковой роты, роты разведки, командиром санитарного взвода стрелкового батальона.
«На ничейной земле остался раненый лейтенант Костя Худов. Санитаров, которые пытались вынести его, убило. Поползли две овчарки-санитарки, но их тоже убило. И тогда я, сняв ушанку, стала во весь рост, сначала тихо, а потом все громче запела нашу любимую довоенную песню "Я на подвиг тебя провожала".
Умолкло все с обеих сторон — и с нашей, и с немецкой. Подошла к Косте, нагнулась, положила на санки и повезла к нашим. Иду, а сама думаю: "Только не в спину, пусть лучше в голову стреляют". Но не раздалось ни одного выстрела, пока не дошла до наших…"
Её именем названа одна из улиц Волгограда.
О собаках-поисковиках в медподразделениях, разыскивающих раненых, рассказывали и другие фронтовики.
На Мамаевом Кургане на площади Героев из шести скульптурных групп - одна посвящена женщинам-медикам. Санитарка в шинели и пилотке несет на себе раненого солдата. Её лицо очень похоже на лицо М.Кухарской.
Фото из интернета.