Часть первая. Бакинская трагедия.
Не знаю к какому жанру отнести мой опус. Для исторического произведения не хватает названий, точных дат. Для лирического рассказа красочных сюжетов. Наверное, это воспоминания и ощущения эмигранта, покинувшего свою Родину. И путь от далёких девяностых до настоящих двухтысячных.
Никогда не думал, что придётся покидать самый любимый город так спешно и навсегда. Город, где я родился, город первой любви и крепкой дружбы. Мой Баку.
Действия «Народного фронта» всё больше походили на фашистскую вседозволенность. Им не указ ни милиция ни армия. Всё меньше людей на улицах, всё реже слышны музыка и смех. Всё чаще слышна стрельба. На автобусные остановки стали подъезжать автобусы, из которых выскакивали бородатые люди, выхватывали из толпы молодых людей и под дулами автоматов увозили куда-то. Говорят в Карабах. Только что начавшийся новый 1989 год всё быстрее падал в хаос анархии. Уже не работали некоторые магазины и заводы. Некоторые предприятия, как наш завод Калинина, один из лучших в республике, работал чисто номинально. Итальянская забастовка, тоже по требованию Народного фронта.
В здании мало людей, в цехах непривычно тихо. Только в первом цеху громко щебечут попугайчики в огромных клетках наплевав на запреты. Мы сидели в мастерской и лениво «соображали на троих» свежезаваренным чаем с вареньем. До конца «рабочего дня» осталось совсем немного, около часа, когда в нашу группу наладчиков вошли трое азербайджанцев. Двоих я знал. Бездельники и разгильдяи из штамповочного цеха - Ильхам и Самед. А вот, третьего видел впервые. Невысокого роста в невероятно грязных и мятых штанах, замусоленном пиджаке и каракулевой шапке. Этот третий вошёл по хозяйски. Сурово и пренебрежительно окинул взглядом помещение. Потом лениво почесал чёрную бороду росшую, казалось, от самых бровей и что то сказал по-азербайджански. Хотя у меня и были минимальные знания языка, но тут я не понял абсолютно ничего. Видя наши растерянные физиономии, Самед суетливо перевёл:
- Завтра всем принести Военные билеты, поедем в Карабах.
Глядя на этого «Табаки и Шерхана» меня внезапно прорвало:
- А ты мне давал этот Военный билет? Нет? Ну, и пошёл вон отсюда! Придёт военком – я ему отдам.
Шерхан удивлённо уставился на меня, видимо, впервые кто то осмелился сказать ему что то иное кроме «Якши» - «хорошо». Самед что то угодливо зашептал ему на ухо. Потом выпрямился и зло цедя сквозь зубы проговорил:
- Ну, ладно, мы с тобой ещё поговорим…
Вечером, кипя от возмущения, я рассказал родителям об этих трёх уродах. Мама, работавшая со мной на заводе, мгновенно впала в панику. Она отлично знала этих «деятелей Народного фронта». Вдвоём с отцом они стали меня умолять не ходить временно на завод. Скрипя сердце, я согласился. Ведь теперь они будут думать, что запугали меня! На следующий день никто не пошёл на работу. В городе с каждым днём нарастала волна погромов. Два дня спустя мамина сослуживица привезла нам своих детей, с просьбой временно спрятать их. Мальчика 7 лет и девочку 6 лет. Их отец армянин спешно покинул город, а она сама русская готовила «эвакуацию». Она комкала платок, в испуганных глазах слёзы и робкая надежда, что мы всё же согласимся спрятать их. Детям скучно было весь день сидеть дома. Хотелось на улицу, гулять. Но, мы позволяли им играть только в одну игру. Как только кто то звонил в дверь, дети должны были проворно прятаться в диван. Сказать, что два дня проведённые с армянскими детьми прошли напряжённо, значит ничего не сказать. По мере уменьшения числа армян в городе мишенью становились русские. На улице Басина ночью вывесили огромный плакат «Русские! Не уезжайте, нам рабы нужны». Когда ложились спать баррикадировали окна и двери, отец рядом с кроватью клал топор, а я – огромный кинжал, вывезенный в качестве сувенира с полигона. В городе слухи.
Говорят, что Народный Фронт жестоко мстит армянам, за то, что азербайджанцев выгнали из Карабаха. Выгоняли просто и эффективно. Давали двадцать четыре часа на то, чтобы покинуть родные дома и посёлки. Кто не успел, тех вырезали. Теперь эти беженцы, пешком прошедшие горные зимние перевалы, голодные, обозлённые, без крыши над головой мстили. Коротко и жестоко. Они заходили в ЖЭКи и под дулом автоматов требовали книги проживающих. Водили грязным пальцем по строкам, находили фамилии заканчивающиеся на «ян» и диктовали какому-нибудь «Табаки». Потом цедили сквозь зубы «Мы за ними завтра придём». Поначалу их угрозам никто не верил. К беженцам тут же примкнули бандиты всех мастей. Наступил их звёздный час. Потом начались погромы. Громили весело, с размахом. Объектом была не всегда жилплощадь, в большинстве жажда мести. Убив или избив хозяев квартиры, всё что можно было унести, сбрасывали с балкона, иногда вместе с хозяевами. Иногда самовольно заселяли квартиру, говоря: меня лишили жилья там, теперь я буду жить тут. Иногда бросали разграбленную квартиру и она долго пустовала, вселяя тоску в соседей.
Вскоре женщина забрала детей. Мы вздохнули спокойнее. Но, в город всё же старались не выходить.
В восемь часов утра нас разбудил странный тяжёлый гул, который шёл, казалось отовсюду. Гудели все предприятия города, гудели корабли на рейде и в порту, гудело всё, что могло гудеть. Гул давил на сознание, противным холодком пробегал по спине. Потом в наступившей тишине стал нарастать какой то иной звук. Не менее грозный, но непонятный, не слышанный ранее. Вот уже различается низкий гул танковых моторов и лязг гусениц. В Баку входили танки. А на следующий день мы вышли из дома. Город словно вымер. Хотя заработал общественный транспорт и некоторые магазины. Но, на улицах мало людей. Все торопятся и стараются побыстрее прошмыгнуть в дом или подворотню. В глаза бросается обилие армейской техники. На перекрёстках мобильные блокпосты. Просто, мешки с песком выложенные полукругом, но с амбразурами и БМП за спиной. Из амбразур торчат стволы пулемётов. Находиться рядом с блокпостом спокойнее. Вид солдат греющихся у костров вселяет надежду, что всё будет хорошо. По городу ползут слухи.
Говорят, что Азербайджан решил выйти из состава СССР.
Что Народный Фронт скоро придёт к власти и всё равно всем не азербайджанцам придётся уезжать.
Рассказывают, что Народный Фронт потребовал, чтобы все корабли Каспийской флотилии остались в порту, а сами военные моряки, которые не желают служить Азербайджану, уматывали «в свою Россию». Такие же ультиматумы получили все воинские части республики. Когда офицеры Каспийской флотилии решили эвакуировать свои семьи, гражданские корабли перегородили фарватер, мешая выходу. Пришлось проводить спецоперацию. Вроде на корабли сбросили шашки с усыпляющим газом. Потом спустился десант и увёл с форватера бунтовщиков.
А ещё рассказывают, как танки входили в Баку. Несколько Ил 86 рано утром приземлились в Насосном. Это военный аэродром рядом с Сумгаитом. На бортах солдаты- резервисты прошедшие Афганистан и боевая техника: танки, БТРы. Десант выстроился в колонну и двинулся в сторону Баку. Бойцы на броне. В некоторых местах путь лежал по узкой дороге. Справа скалы, слева – море. В одной из таких узостей колонну встретил пикет протестующих. Поперёк дороги Икарус и легковушки. Немногочисленная толпа требует, чтобы танки вернулись обратно. Мол, в своём конфликте разберёмся сами. Поначалу были только разговоры, правда, на повышенных тонах. А потом раздался провокационный выстрел. Откуда то сверху. Но, у солдат мгновенно включились инстинкты. Ствол ДШК резко вверх, ответная очередь. Водитель БТР - педаль газа в пол. Транспортёр рванул как мустанг перед барьером. Широким носом подминая легковушку, Икарус и людей, что стояли перед ним. Их могилы сейчас находятся в центральном парке, на Алее Шахидов.
Иногда, над домами низко проносятся МиГи-21, и если включен телевизор, в нём возникают помехи и сквозь помехи слышно неразборчивое бормотание. Говорят, что только командиру воздушного полка удалось без потерь вывести полк в Россию.
А потом пошли репортажи о страшной доле армянских семей. О том, как советские военные под прикрытием БТРов и солдат вывозит их в аэропорт. Как их сажают в чартерные рейсы и как их принимает «многострадальная армянская земля». Глядя эти репортажи ругаются все: и азербайджанцы и русские. Все, кто видел в каком состоянии приходили беженцы-азербайджанцы из Карабаха.
На следующий день стало известно, что аэрофлот возобновил работу. Но, рейсы только в Москву и Ленинград. На семейном совете было принято решение отправить меня в Москву. Все мои протесты разбивались о слёзы матери и её отчаяние. Я рвался в Карабах.
Часть вторая. От Питера до Москвы…
Мы уезжали. За окном автобуса серый, дождливый город. Капельки дождя, как слезинки стекают по стеклу. Я понимаю, что вижу город, возможно, в последний раз. Город, который я так люблю. Город – кусочек меня самого. Я стараюсь запомнить это всё. Графитовые от дождя тротуары, размокшая глиняная почва, чахлые кустики вдоль проспекта. Мою душу медленно, садистски отрывали от того, что я так любил. Словно лейкопластырь от свежей раны.
В аэропорту суета и ажиотаж. Говорят, что сегодня будут аж три рейса. На один уже билеты проданы. Словно в каком то оцепенении я смотрю, как бьётся и клокочет толпа у окошек кассы. Словно Каспий, в шторм бьющийся о променад Бульвара. В толпе одни мужчины. Вот из толпы винтом выкрутился счастливый обладатель билета. Он счастливо улыбается, одной рукой прижимая к груди паспорта и билеты, а второй механически вытирая кровь, текущую из носа. Вот с трудом вырвался ещё один, прижимая оторванный рукав пальто. Пожалуй никто не вышел из толпы без потерь. Вот кое как выбрался отец. У него всё цело, только дышит тяжело.
- Вот… взял тебе, на сегодня..
- Пап, а как же ты? – в который раз спрашиваю я.
- Мы же договорились.
Да, мы договорились. Я еду к тётушке в Москву. Её муж – еврей, умный добрый и отзывчивый человек. Он поможет мне пристроиться. Найдёт работу. Если не в Москве, то в пригороде где-нибудь. В течении полугода либо папа, либо мама будут постоянно дома. Если у меня будет что то получаться – созвонимся.
И вот я уже в самолёте. Ровно работают двигатели. В салоне тепло и чисто, а в иллюминаторе уплывает моя Родина. Впереди неизвестность.
Москва встретила мелким то-ли дождиком, то-ли снегом. Низкие тучи, сырость, тоска. В душе так же сыро и тоскливо. Из багажа только чемодан. Там документы и смена белья.
Да, дядя Сеня не обманул. Пока я жил у них он активно бегал по друзьям и знакомым в поисках работы для меня. Но, никак не получалось. То, есть хорошая работа, но нет жилья. То, есть с жильём но во вредном производстве и где то далеко в области. То, ещё что то. Вообще в Москве кадровый голод только на строительные специальности. Своих инженеров там и без меня хватает. Тем более окончившего не гражданский ВУЗ, а военное училище. Пока он бегает по знакомым я пытаюсь самостоятельно найти что то. В городе уже организованы пункты по расселению беженцев. Я особо не верю в эту затею. Но, попытка не пытка. И отправляюсь на поиски пункта. Один находится где то в Нагатино. Я приехал туда уже около обеда. Разумеется, в Москве беженцев селить никто не собирался. «Москва не резиновая». Шло распределение в куда то под Каширу и Рязань. Нет, Кашира, это не для меня. Поеду в другой пункт. Это где то на Ботанической улице, другой конец Москвы. На второй пункт я попал уже перед закрытием. Там было распределение под Тверь и Ярославль. На мой глупый вопрос почему так далеко мне было сказано, что если бы я не был таким ротозеем и пришёл дня три назад, возможно получилось бы устроиться в каком-нибудь пионерлагере. Вчера ещё было дальнее подмосковье. Так, не солоно хлебавши вернулся я домой. На следующий день опять пробежался по знакомым пунктам. С удивлением увидел, что распределение отодвинулось ещё дальше под Кострому и Тамбов. А потом были поездки с дядюшкой по предприятиям. Промзона, коптящие трубы, лязг железа, разбитые в хлам дороги с жидкой грязью вместо покрытия. Это – подмосковье. В Москве я долго не задержался. Ну, не получилось из меня столичного жителя. Первый же рейс «Красной стрелы» увозил меня в «культурную столицу». Что такое «Красная стрела» образца ноября 1990? Холодный, неотапливаемый вагон, сидения как в самолёте, только ободранные и изрисованные чернилами. Коленки упираются в передний ряд. Находишься как в коконе. Зажат со всех сторон. Не пошевелиться, ни размяться. Радовало одно - завтра меня уже не будет в этом городе.
В Ленинграде жили родственники мамы. Её троюродная сестра с мужем. Впрочем, это были те родственники, которые роднее близких. С Надеждой я опять мотался по городу в поисках жилья и работы. Ленинград город своеобразный. В него либо влюбляются сразу, либо отторгают. У меня было второе. Всепроникающая сырость и абсолютное отсутствие растительности, серые угрюмые напыщенные здания сводили меня с ума. Жить здесь не хотелось. Но для галочки решили сходить на пункт приёма беженцев. Одного такого похода мне хватило, чтобы сразу захотелось покинуть «город Ленина».
Приёмный пункт располагался на первом этаже какого то особняка. Возле входа толпился народ, оживлённо переговариваясь, листая брошюры и лузгая семечки. Полная противоположность московским молчаливым, сосредоточенным и хмурым пунктам. Внутри тоже много народа. Все куда то спешат, деловито переговариваясь и отпуская шуточки. Дождавшись своей очереди, мы вошли в комнату с длинным столом. Сидящая девушка, видимо секретарь, попросила документы для регистрации. Я отдал паспорт.
- А зачем, Вы сюда пришли?- спросила девушка удивлённо.
- То есть как? – в ответ удивился я – разве я непохож на беженца? Вы же видите - бакинская прописка.
- Нет, прописку я вижу. Но, Вы же не армянин?
- И что?
- У нас пункт приёма беженцев армян. А русские, насколько я знаю, не беженцы. Они приехали к себе на Родину – девушка пожала плечами.
На некоторое время я впал в ступор. Даже не знал, как реагировать на такое деление по национальному признаку. Всю жизнь в Советском Союзе нам внушали, что для граждан СССР нация не играет никакой роли. Вдруг накатил такой стыд…
- А есть пункт, где принимают русских?
Девушка опять пожала плечами:
- Не знаю, может и есть. Вряд ли.
Потом помолчав, добавила:
- Единственное, что могу Вам предложить, это пятьдесят рублей, разовая помощь.
К моему стыду добавилось ещё и волна возмущения. Стараясь сдержаться, я ответил, по возможности спокойно:
- Спасибо, пятьдесят рублей я уж как-нибудь заработаю…
Продираясь сквозь толпу мы вышли на свежий воздух. Внутри всё клокотало. Мне, бывшему офицеру швырнуть в лицо подачку, да ещё с видом величайшего одолжения! У самого входа на приступке стоял невысокого роста мужичок и толкал речь. Попутно водил указкой по схеме города, вывешенной рядом на стене. Непроизвольно я вслушался.
- … Так вот, на завершающем этапе в этом микрорайоне будут построены детские сады с воспитателями армянами, школы, где преподавание будет вестись только на армянском языке. Со временем, когда микрорайон расширится, он вольётся в городскую черту Ленинграда.
Внутри меня словно взорвалась граната. Видимо, всё это отразилось на моём лице, потому, что Надежда схватила за рукав и потащила прочь от толпы:
- Пойдём, Дима, пойдём…
Но меня было уже не остановить:
- Ты что гад! - выкрикнул я – Зачем тебе в России строить армянский посёлок. Езжай, Спитак восстанавливай…
- Не надо, пойдём… - тянет за руку Надежда.
- … Когда я уезжал из Баку мне говорили «Езжай своя Россия»..
- Прекрати…
- … А теперь я приехал в Россию и меня отсюда гонят? Мне опять нет места?
Она меня всё же оттащила. Я шёл и всё пытался что то сказать, оборачивался, глядя на толпу, на скалящегося в улыбке «лектора». От отчаяния мне хотелось плакать. Рушился мой мир. Мир добра, равенства и справедливости. А вечером позвонил отец.
- Завтра я вылетаю в Ставрополь. Там тоже живут наши дальние родственники. Может там встретимся?
- Конечно, Москва и Питер – не вариант. Может со Ставрополем повезёт.
Часть третья. Русские не нужны
Ставрополь ничем не удивил меня. Серенький провинциальный городок. Может, сказалась серая слякотная зима, или общее серое настроение. Неширокие улочки, обсаженные деревьями. Мало машин, мало людей. Так или иначе, на следующий день после встречи, мы с отцом направились в обком партии. Сейчас кажется странным, что не в МЭРию лили ещё куда то. Но в советские времена обком «рулил» делами всей области. И помощи можно было искать только там. Штаб коммунистов тоже не блистал лоском. Обычное серенькое здание. На удивление, людей в приёмную оказалось мало. Мы были третьими в очереди. Судя по разговорам у всех одна и та же беда. Поиски нового дома. Люди входили и выходили довольно быстро. Неужели, так быстро решится и наша проблема? Мы вошли в кабинет. Хозяин, моложавый мужчина лет сорока, одетый в представительский костюм, молча указал нам на кресла. Мы сели. Отец начал было говорить о том, что мы, приехали из Баку в поисках работы и жилья, но хозяин, сразу же перебил. Заученным тоном, каким школьник тарабанит стишок, он сказал:
- В этом году область прияла десять тысяч турок-месхетинцев, пятнадцать тысяч армян, и десять тысяч азербайджанцев. А для русских у нас мест нет.
Наверняка за время сидения в этом кресле, он научился отлично владеть мимикой. Сейчас он был похож на вождя племени «Хау, я всё сказал!». На все наши робкие протесты, что мы можем и хотим работать, что мы не алкоголики и бродяги, была одна молчаливая поза «Нет!». Второй раз за месяц мне дали понять, что я человек второго сорта. «Русские не нужны! Совсем! Никому!».
Ужин прошёл в тягостном молчании. Отец пару раз делал мне прозрачные намёки как хорошо хозяйка готовит, и какие у неё ещё достоинства. Я уже давно понял, каким образом родители планировали пристроить меня. Хозяйка дома, наша дальняя родственница, была разведена и имела маленького сына. Она мне понравилась, я даже готов был усыновить мальчика, но что-то останавливало меня. Глядя на сквозившую театральность, хотелось прекратить всё. Для меня это был в некотором роде цинизм - разглядывать жениха или невесту как вещь, как объект купли-продажи. Доживая третий десяток, я ещё не избавился от юношеского романтизма. Последней каплей было письмо, которое дал мне отец. Вечером, после ужина, он вдруг хлопнул себя ладонью по лбу:
- Вот ведь, совсем забыл. Тебе письмо пришло из Калининграда, в день моего отъезда.
Господи! Как же я мог забыть этот город. Пусть я прослужил там совсем немного, всего год. Наш дивизион прикрывал аэропорт сектором двести семьдесят через ноль на десять (люди знающие поймут). И он мне так понравился! Сразу вспотевшими руками схватил письмо. От кого? Письмо было от Нины. Милой, застенчивой девушки, с которой мы сдружились случайно. В письме были самые обычные слова. Я знаю, что у вас в республики проблемы. Если хочешь, приезжай. Найдём жильё и работу. Вдруг повеяло такой добротой и участием! Вот оно! Есть! Конечно, в Калининград! Я судорожно начал собираться. Через час с чемоданом уже стоял на пороге. У хозяйки на глазах слёзы:
- Неужели я тебе так не понравилась? Ты ведь ещё не успел меня узнать как следует!
- Дело не в тебе. Извини! Просто, меня там ЖДУТ! Я там нужен.
В прочих своих воспоминаниях я не раз описывал Калининград. Поэтому тут скажу коротко. Внешне суровый, старинный город с обилием немецко-прусской чопорной архитектуры оказался добрее и гостеприимнее, чем наши столицы. Нина поселила меня у себя в общежитии, благо была свободная койка. Ограничений по срокам не было. Но, через два дня я свалился с температурой тридцать девять и жесточайшей головной болью. Не знаю что это было. То-ли простуда, то–ли сильнейшее нервное переутомление. Ещё в Баку я купил шикарную курку из кожзама сверху и натуральным бараньим тулупом внутри. Всё же ехал в Россию в «край снегов». Но, набегавшись по Калининградской зиме, с температурой плюс десять я быстро потел, расстёгивался и, видимо, простыл. Неделю спустя я направился в службу занятости. Молоденькая девушка долго листала бумаги, потом извиняясь сказала:
- Мне очень жаль, но инженерных должностей с квартирами или общежитием у нас нет…
Сердце у меня упало. Как, опять нет? Опять не нужен?
- А что есть?
- Есть несколько вариантов. Например, Судоремонтный завод. Электрик в ремонтный цех. Место в общежитии…
- Пойдёт! Давайте! – я даже не дал ей договорить. Вдруг сразу почувствовал – это моё!
Эпилог
На заводе я проработал четыре года. Всё это врем у меня была временная прописка. Не давали постоянную. Все мои объяснения о том, что я не смогу привести открепительный талон из своего ЖЭКа, потому, что уезжал спешно, что это билет в один конец, разбивались о бетонный монолит чиновничьего равнодушия. «Беженцев русских у нас нет!» «Мы шлём запросы. Ответов нет». Помог почти незнакомый милицейский чин. Без взяток, без подарков с моей стороны. На мой рассказ о злоключениях он просто сказал «Разберёмся». И уже на следующий день мне звонила сотрудница ЖЭКа. Недовольным голосом сообщила, что мне одобрена прописка и я могу приходить с паспортом.
Родители через полгода уехали в Воронежскую область. Отец – главный инженер СоюзТелефонСтрой по республике Азербайджан, входивший в десятку руководителей министерства, устроился на работу прорабом в колхозе. Мама инженер- технолог одного из самых крупных заводов города, работала счетоводом в том же колхозе. Россия не нуждалась в квалифицированных кадрах.