…Звук выстрела был до обиды прост, Легкий хлопок среди сырого парка. Его заглушило туманом, гулом ветра в вершинах старых лип. Только дрогнули, и осыпались тяжелыми каплями влаги голые ветки осины, которая по недосмотру садовника сумела вытянуться в разрыве двух корявых стволов. Еще, с маковки часовни заполошно метнулись в мартовскую серость неба несколько галок.
Погалдели, покружились, и снова уселись на свой скользкий, обледенелый насест.
И тем более, было странно, и даже обидно, что после такого пустяка, один из дуэлянтов подогнул колени и опустился на снег. Постоял, словно на молитве, свесив на грудь тщательно причесанную голову, и мягко завалился на бок.
Его противник прикусил нижнюю губу. С досадой сунул пистолет в руку подбежавшего лакея, и пошел по слякотной аллее прочь.
Секунданты зябко укутывались воглыми плащами. Тревожно смотрели на пожилого доктора, склонившегося над упавшим молодым человеком. Тот, тронул его шею, приподнял полузакрытое веко, вгляделся в изумленно расширенный зрачок. Поднялся, вынул из кармана платок, прикрыл им бледнеющее на глазах лицо. Оглянувшись на мрачных секундантов, беспомощно развел руками.
- Ах, Петр Иванович! Петруша! – скорбно произнес Павел Николаевич, с надеждой глянул на доктора: - Неужели никакой надежды, Карл Гербертович?
- Увы! Это так! Молодой барин умер!
Он сказал это в своей обычной манере, жестко поглощая неистребимым акцентом мягкие гласные звуки. И, оттого, как это было произнесено, твердо, словно рублено, Осокин поверил в неотвратимую фатальность случившегося.
- И ведь было бы за что? – зачастил словами добряк Артемьев. Он беспомощно озирался, отказываясь признавать безумие происходящего действия, вытирал раскрасневшееся лицо, непрестанно покрывающееся бисером жаркого пота: - Пустяк! Право, пустяк! Едкая эпиграмма, и только! Что значат слова? Пустые звуки…не более! А жизнь… Вот она… Под ногами…
- Все не так просто! Слова тоже имеют свой вес! – мрачно изрек Осокин.
- Но какой же? Помилуйте, Павел Николаевич! О чем вы?
- В данном случае, слова эпиграммы весят ровно столько, насколько тяжела пуля, вложенная в дуло пистолета господина Свистунова.
- Ах, оставьте! Оставьте! Вы страшный человек! Вы всегда ищете оправдание пустому тщеславию…
Артемьев замахал руками, развернулся и почти побежал к своей коляске. Спешил, полный, неуклюжий, несчастный…
…Тело убитого увезли. Место дуэли опустело. Откуда-то вылетела разлохмаченная ворона, опустилась на аллею. Подскакала к истоптанной мешанине снега. Клюнула в стылую лунку крови. Вывернула мерзлые крупинки красного льда. Встрепенулась, хрипло каркнула и улетела по своим делам.
Темнело. Ветер крепчал, напитывался сыростью. Раскачивал липы, стряхивал с них птиц. Упрямые галки цеплялись за обледенелые ветки, раскачивались. Затем, поднялись над парком. Пестрым клубком вились над часовней, и улетели на ночевку в сторону большого леса.
И только липы, скрипели, жаловались друг дружке на старость, на темную, холодную ночь, и, нанесший липкий снег, ветер…
(отрывок из романа: Фантасмагория.)