Темное зимнее утро, ветер несет сырость и холод. До рассвета еще около часа, но сигнал подъема за высокой стеной из колючей проволоки уже давно прозвучал. Гауптштурмфюрер СС Хайнц Агель, лагерфюрер* концентрационного лагеря, уверенным шагом проследовал через проходную мимо вытянувших руки в традиционном нацистском приветствии охранников. Выслушав рапорт дежурного офицера, он вышел на аппельплац, где под лучами прожекторов уже были построены на утреннюю поверку заключенные. Цепкий взгляд Агеля сразу выделил из общей массы человека, стоявшего слишком расслаблено.
- Ты, - он ткнул пальцем в перчатке в сторону изможденного узника.
Тот вышел из строя и отрапортовал:
- номер тридцать, семьсот тринадцать.
- Лечь, - палец лагерфюрера опустился вниз.
Человек послушно лег на залитый жидкой грязью щебень.
- Встать! - Процедура повторялась до тех пор, пока, по мнению Агеля, провинившийся не был достаточно наказан.
- В строй, - небрежным взмахом кисти Агель отпустил шатавшегося от усталости узника.
Тем временем перекличка закончилась. Окинув взглядом аппельплац Агель, к своему удивлению не обнаружил на нем ни одного офицера или охранника. Заключенные по-прежнему стояли перед ним тесными рядами. Решив пресечь нарушение порядка, лагерфюрер двинулся вдоль полосатой шеренги. Он все больше злился на подчиненных, исчезнувших непонятно куда. По прежнему из обслуживающего персонала никого не было, а Агель все двигался вдоль молчащего строя, которому, казалось, не было конца. С некоторым беспокойством он оглянулся назад и увидел, что заключенные тесной толпой следуют за ним.
- На место! – крикнул Агель, но толпа, словно не слыша окрика, продолжала двигаться. Лагерфюрер внезапно понял что находится в плотном кольце узников из которого нет выхода.
- Место! – заорал он срывающимся голосом, судорожно пытаясь расстегнуть кобуру пистолета. Заключенные разом двинулись на него. От ужаса Агель закричал и проснулся.
Еще под впечатлением от сна он с тревогой осмотрелся вокруг. Но все было спокойно. Высокие ряды колючей проволоки высились неприступной стеной. На вышках стояли часовые, заключенные работали под надежной охраной эсэсовцев и капо, а над трубой крематория поднимался густой дым. Двенадцатичасовой рабочий лагерный день был в полном разгаре. Видимо после обеда его разморило и он заснул за столом в комендантской. Агель с хрустом потянулся и злобная усмешка скривила его рот. Сейчас он покажет брошенным в лагерь недочеловекам кто кого здесь должен бояться. Рывком поднялся со стула, схватил со стола хлыст и выскочил на крыльцо.
Изможденный человек в полосатой одежде с трудом катил нагруженную огромными камнями тележку. Он почти миновал крыльцо с лагерфюрером, но тот, взмахнув хлыстом, успел достать уходящего. От удара с заключенного слетела полосатая матерчатая шапка а на щеке показался красный, сочащийся кровью след.
- Шапку долой! – прорычал эсэсовец. Торопливо подобрав шапку узник снова взялся за ручки тележки и напрягая последние силы покатил свой груз дальше. Взбодрившийся Агель, поигрывая хлыстом, прошел через аппельплац к седьмому блоку, где шла стройка.
При его приближении бичи эсэссовцев засвистели чаще а капо** громко ругаясь быстро заработали резиновыми дубинками. Удары сыпались на работающих без малейшего перерыва. Били по головам, рукам, спинам, ногам, по всему что попадалось под руку и до чего можно было дотянуться. Некоторое время Агель молча созерцал происходящее. Затем поманил к себе Ганса Миллера – молодого, приземистого командфюрера.
- У тебя в группе политический, номер 26 732, пусть подойдет сюда.
- Слушаюсь! – со служебным рвением Ганс щелкнул каблуками и ринулся выполнять приказание. Не прошло и полминуты, как он вернулся с нужным человеком, которого гнал перед собой ударами бича. Метрах в двух от лагерфюрера они оба застыли по стойке смирно. Агель молча разглядывал стоящего перед ним. Угрюмый, настороженный взгляд, изможденное лицо. Где-то в глубине глаз затаилась непокорность. Лагерфюрер почуял ее каким-то звериным нюхом. Внезапно он коротко, без замаха, но сильно ударил стоящего точно в нос. Тот пошатнулся и на его глазах рефлекторно выступили слезы.
- Ты доволен? – спросил Агель, не спуская с заключенного глаз.
-Чем?
-Тем, что тебя наказали.
Переборов себя заключенный выдавил:
- Да.
- Что «да»?
- Доволен.
Внезапно выражение лица лагерфюрера изменилось и он, похлопав узника по плечу, участливо произнес:
- Я понимаю, как тебе трудно. Тебе тяжело здесь, за колючей проволокой. Тебе хочется свободы. Я облегчу твою участь. Разрешаю тебе немного свободы. Видишь, вон там, – Агель показал рукой направление, и дождался, пока заключенный повернет голову.
- Там возле колючей проволоки растет такой красивый желтый цветок. Я разрешаю тебе пойти и сорвать его, а потом подарить, кому захочешь. Иди.
Стоявший перед ним все понял. В шести метрах от проволоки под высоким напряжением начиналась запретная зона. Каждый, кто хотя бы одной ногой заступал за линию, сразу расстреливался из пулемета часовым на вышке. Этот заключенный был в лагере давно и хорошо знал порядки. Не двигаясь с места он опустил голову и смотрел себе под ноги. Агель сделал знак поджидавшему Гансу и тот взмахом руки подозвал двух капо с резиновыми палками.
- Почему ты не идешь? – в голосе лагерфюрера зазвенели стальные нотки.
- Ты не хочешь свободы?
Заключенный молчал.
- Мы поможем тебе.
Агель кивнул Гансу, тот подскочил и ударил стоящего резиновой палкой по голове. Подбежавшие капо тоже заработали дубинками, стараясь больше попадать по ногам. Под градом ударов заключенный стал отступать. Агель не двигаясь, застывшим взглядом следил за избиением.
Тем временем Ганс, с двумя помощниками, ударами резиновых палок гнал заключенного к запретной зоне. Часовой на вышке, предвкушая потеху, уже наводил ствол пулемета на цель. Удары резиновых палок заставляли узника все ближе и ближе подходить к зоне смерти. Внезапно эсэсовец знаком остановил капо, и с разбегу пнул кованным сапогом в живот скорчившегося от боли человека. От удара тот отлетел почти на два метра и рухнул как раз на границе запретной зоны. Тотчас же с вышки раздалась пулеметная очередь. Дело было кончено. Агель хотел скривить рот в привычной усмешке, но внезапно ощутил себя больным и старым. Пулемет на вышке снова застрочил и пули посыпались рядом с лагерфюрером. Онемевший от удивления и страха он поднял глаза и увидел ствол пулемета нацеленный прямо на него. Пулемет снова содрогнулся и вылетевшее из дула пламя ударило в грудь. Агель по звериному взвыл… и снова проснулся.
На этот раз он долго приходил в себя. Лежал на кровати и медленно соображал. Опять ночной кошмар, когда же они прекратятся? За окнами начинало светать. А он, Хайнц Агель, бывший гауптштурмфюрер, бывший лагерфюрер, а теперь старый немецкий бюргер, лежит на мягкой кровати, в своем уютном доме на окраине Мюнхена и не может успокоиться. Война кончилась 60 лет назад, ему стукнуло 86. Целая жизнь прошла. Работа в солидной компании, жена, семья, дети: две дочери. Обе давно живут своей жизнью и с отцом почти не видятся. С младшей последний раз встречался года три назад, она живет в Ганновере. Старшая, замужем за американцем. Уже есть внук. Он помнит его подростком, когда Хельга приезжала погостить. Сколько же времени прошло? Жена умерла шесть лет назад, а Хельга приезжала года за два до ее смерти. Значит, восемь лет он ее не видел. Правда, они переписываются по электронной почте. Поздравляют друг друга с Новым годом и днями рождения. Но этим дело и ограничивается. Впрочем, ему и не надо большего. Жалко только внука он не может повоспитывать как настоящего мужчину. Он теперь уже вырос, того и гляди сам правнуков настрогает. Эта мысль его немного развеселила. Агель приподнялся и сел на кровати, прислушиваясь к своему сердцу. Вроде ничего, не давит.
Оставшись после смерти жены один, он нанял прислугу, для работы по дому. Заведение для престарелых – это удовольствие не для него. Сбережения, накопленные за долгую жизнь, начиная с лагеря, солидная пенсия, позволяют ему жить не боясь нищеты. Уютный дом с садиком, живи и радуйся. Чего еще надо? Если бы не эти ночные кошмары… Когда они начались? Пятнадцать или двадцать лет назад? Первые годы после войны страх все время висел над ним как меч валькирии. Но тогда еще была и вера в то, что все может быстро перемениться. Наци ушли в подполье, но организация жила. Ждали, что смерть фюрера окажется ложью, что вернется Борман или другой руководитель партии и поведет за собой. Партия его не забыла. Смогла договориться с американскими оккупантами и следствие по его делу замяли. Потом, пользуясь старыми связями, устроили в фирму Сименс, на руководящую должность, где он неплохо зарабатывал. А он все ждал реванша. Но годы шли, и ничего не происходило. И уже не произойдет, это Агель понял точно. Если тогда, в молодости и снились сны, то он не помнил о них. А теперь кошмары снятся все чаще и чаще. Почти каждую ночь. То его внезапно арестовывают посреди улицы и бросают в камеру, то вспоминаются бои на Восточном фронте, но чаще всего – лагерь. Да, он там долго прослужил, но все давно закончилось, а вот, продолжает сниться. Прошлое цепко держало его. Угрызений совести он не испытывал. Да и почему он их должен испытывать? Он был просто солдат и исполнял приказы. Да, иногда с усердием и личной инициативой, а как же иначе? Если хочешь продвинуться по службе надо уметь брать власть и твердо держать ее в своих руках. Комендант лагеря к нему благоволил, и он пользовался этим. Любой на его месте поступал бы также. Да, также! - решил Агель, и свесил ноги с кровати. Они были сморщенные и дряблые, он не любил смотреть на них. Своей старостью он тяготился, она вызывала в нем протест и раздражение.
- Нам просто не повезло, - размышлял он, - мы проиграли. Если бы выиграли – никакого страха бы не было. Ни ожидания ареста, ни трибунала. Весь мир лежал бы у ног. Как сейчас у американцев. Им позволено все. А чем они лучше? Такие же лагеря, пытки, расстрелы. Все это работа настоящих мужчин, солдат. Без этого войны не бывает, а кто прав кто виноват – всегда решает победитель. Русские, англичане, французы – все одинаковы. Пока у тебя сила и власть – имеешь право на все. Если проиграл – тебе конец.
Все-таки сердце дало о себе знать. С кряхтением Агель дотянулся до тумбочки, взял приготовленные заранее таблетки и положил в рот.
- Да, здоровье подводит, - подумал он. – Со здоровьем и ночные кошмары пережить можно. А без него – каждый день в тягость. Агель сжал кулак и поднес лицу, с отвращением разглядывая свою старую, сморщенную руку.
- Совсем силы не стало, раньше любого мог одним ударом свалить.
Чертыхаясь он поднялся и немного постоял, прислушиваясь к своему телу. Немного кружило голову, но это было привычно. Не торопясь прошаркал в уборную. Потом долго мылся, чистил зубы. У входной двери брякнул звонок. Пришла прислуга, убираться и готовить завтрак.
- А ведь она не знает, кто я такой на самом деле, - подумал Агель, - как ни крути, а шесть лет я был хозяином страны и всего мира. Ну, разумеется, вместе с фюрером и другими парнями СС. Ницше нам мог бы только позавидовать.
Он накинул халат и вернулся в спальню. Плюхнулся в кресло и продолжал думать.
- С годами, все острее молодость вспоминается, а потом – все словно в тумане. Особенно последние годы. Почти ничего не помню. А в молодости я был великолепен. Упругое, сильное и послушное тело в черной форме. Настоящий ариец, сверхчеловек. С любой задачей справлялся. Но мы проиграли. Нам не хватило всего несколько месяцев. Еще немного и атомное оружие было бы у нас в руках. «Преступления против человечности» - ах, ах, - передразнил Агель заголовки послевоенных газет. - Раструбили по всему миру а сами на Японию атомные бомбы сбросили и ни одна сволочь не пикнула. Нюрнбергский процесс – сплошная комедия. Победители под лозунги о справедливости расправились с побежденными. Только и всего. В нашем лагере мы такой цирк каждый день устраивали.
Завтракал он без аппетита. По телевизору что-то болтали о политике, Евросоюзе. Потом выступала Ангела Меркель. Он не слушал. Вышел на террасу, подышать свежим весенним воздухом. Прислуга принесла кресло. Он машинально опустился в него, и продолжал думать:
- Развели демократию, вот и понаехало в Германию всякой швали, арабы, турки… А за всем этим стоят американцы. Недаром Гитлер считал евреев врагом номер один, они были главные соперники арийской расы в борьбе за мировое господство. И вот теперь они победили. Америка, Израиль – евреи там всем заправляют. А мы должны послушно исполнять их приказы. «Горе побежденным», - вспомнил Агель где-то слышанное изречение. Да, Америка сейчас диктует всему миру свои правила. Даже русских она подмяла. Не войной, так подрывной идеологической обработкой. Отлично сработано, недаром они воспользовались нашими планами. Германия хоть смогла объединиться, а вот СССР распалось на части. Русским сейчас хуже чем нам приходится, - злорадно отметил Агель. Ему пришло на ум, что внук – американец. Занятно получается, все-таки хоть его внук, но принадлежит к расе победителей. Пусть хоть так.
Он поднялся и хотел выйти на улицу, но сразу закружило голову, и он судорожно вцепился в перила. В этот момент ему показалось, что кто-то ударил его палкой по голове. Он хотел закричать, но из горла вырвался только сдавленный хрип. В глаза ударил слепящий свет, и он повалился на пол. Больше он ничего не ощущал. Какая-то сила подняла его и Агель увидел свое старое тело лежащее на террасе. Свой дом, Мюнхен, людей на улицах. Он поднимался все выше и видел отдаленные селения, возделанные, ухоженные участки земли, Баварию. Внезапно одно место привлекло его внимание, и он почти сразу же оказался там. Да, это был его концлагерь, где он служил лагерфюрером. Не так уж и сильно все изменилось. Оставили его как музей. Бараки, вышки, колючая проволока - только охранников и пулеметов нет. Вокруг начала сгущаться темнота и Агеля захлестнул непонятный, зловещий страх. Он напряженно всматривался в сгущающийся мрак и вскоре начал различать в нем чьи-то лица. Они становились все отчетливей, и он к своему ужасу стал узнавать лица заключенных, которых убивали по его приказу, и которых он убивал лично. Они сурово смотрели на него и все приближались, приближались… но теперь он уже не мог проснуться.
* Лагерфюрер – управляющий концлагерем. Заместитель коменданта.
**Капо – бригадир, надсмотрщик из заключенных.