Патриция Вентворт
КОЛЛЕКЦИЯ БРЭЙДИНГА
(Мисс Мод Сильвер – 18)
ГЛАВА 5
В машине Стейси сказала себе, что вела себя, будто загипнотизированный кролик. Но что она могла сделать? Невозможно продолжать отказываться без объяснения причин. Невозможно что-либо объяснить при наличии настороженных ушей Теодосии Дейл, толстой женщины и трёх детей, пожиравших шоколад. Она спешно заставила себя успокоиться. Гораздо лучше будет продолжать всё в том же духе. Приехать в Уорн-Хаус, спокойно поставить миссис Констэнтайн перед фактом и сесть на утренний поезд. Ничего страшного в том, чтобы провести ночь в доме Льюиса Брэйдинга. Даже не нужно спускаться к ужину. Неизмеримо лучше и достойнее, чем сцена на вокзале. Голос леди Минстрелл прорвался сквозь мысли Стейси:
– Мы учились в школе вместе с Досси. Её отец был директором. У неё есть маленький старый дом в деревне, и она знает всё обо всех. Я попросила её прийти сегодня вечером. Моя мама тоже любит знать обо всём, что творится вокруг.
Стейси не могла сообразить, как тут ответить.
Леди Минстрелл продолжала разливаться соловьём – школьные годы, доброе сердце Досси, острый язык Досси.
– Она действительно лучшая подруга в мире, но, конечно, всегда была до ужаса любопытной (11). И никогда не носит ничего, кроме этих толстых пальто и юбок – что зимой, что летом. Я не знаю, как ей это удаётся в такой жаре. Ну вот, мы уже почти в Уорне – там, вниз по склону. Такая красивая деревня. На самом деле жаль, что Досси осталась на чаепитие в Ледстоу – мы могли бы подвезти её, но там есть довольно удобный автобус. Посмотрите – вот и Уорн-Хаус, на полпути вверх по склону на другой стороне среди деревьев. В такую жару путешествовать очень утомительно, согласны? Так что чай нам обеим не помешает.
Стейси чувствовала, что ей понадобится больше, чем чашка чая, чтобы переступить порог Уорн-Хауса. Льюис Брэйдинг был не просто кузеном – он постоянно находился в доме. Стейси и Чарльз летним вечером ехали из Солтингса к нему на ужин, лавируя между деревьями – точно так же, как эта машина сейчас – и, как только они увидели дом, Чарльз снял руку с руля и слегка прикоснулся к её щеке:
– Не унывай, дорогая, завтра будет то же самое. И вообще, в чём дело?
– Я ему не нравлюсь.
Вспыхнула улыбка – мимолётная, шаловливая, обаятельная.
– Он никого не любит – сильно. То, что раньше было его сердцем, полностью забито Коллекцией – и больше там ни для чего нет места.
– Как мрачно…
В ушах звучал смех Чарльза:
– Выше нос! Мир состоит из разных людей.
Сцена промелькнула у неё перед глазами в одно мгновение – они оба были полны теплом и счастьем и жалели Льюиса Брэйдинга, которому приходилось мёрзнуть. Она потрясла её до глубины души, потому что спустя два дня Стейси саму сковал мороз – жестокий мороз, убивающий живое сердце.
– Приехали, – облегчённо выдохнула леди Минстрелл. – Мы пойдём прямо к матери. Она жаждет увидеть вас.
Окна в гостиной миссис Констэнтайн глядели сквозь верхушки деревьев на море, невероятно синее и под абсолютно безоблачным небом. Сама миссис Констэнтайн удобно устроилась у окна в огромном кресле, уместив ноги на вышитой подставке. Красивые ноги, и их хозяйка гордилась «единственной очаровательной чертой, которой я когда-либо обладала, так что не удивляйтесь». Стейси увидела их прежде, чем всё остальное – очаровательные, элегантные ноги в очаровательных, элегантных туфлях. А затем – неуместно бесформенную фигуру и умное, уродливое лицо с уплощёнными чертами лица, большим подбородком, широким ртом и удивительно блестящими глазами.
И этот первый взгляд напомнил ей жабу – большое сгорбленное тело, прямая посадка головы, широкий рот и глаза, пусть и не выпуклые, как у жабы, но чем-то неуловимо похожие...
Внезапно Стейси поняла, что именно вспомнила. Слова пронеслись в её голове:
«Подобна мерзкой ядовитой жабе,
Что ценный камень в голове таит». (12)
Глаза Майры Констэнтайн напоминали сказочную драгоценность, полную чёрного огня. Голос был почти так же глубок, как мужской:
– Ну, Милли? – А потом: – Добрый день, мисс Мэйнуоринг. – Она протянула руку, оказавшуюся квадратной и сильной. – Я не встаю, потому что не желаю разыгрывать спектакль. Подойдите, сядьте и посмотрите на меня. Я – старая уродливая чертовка, но, полагаю, вам надоело рисовать смазливые мордашки. Девушки слишком похожи друг на друга, особенно в наши дни – одежда, фигуры и цвет лица планируются, контролируются и производятся серийно. Хет, позвони, пусть несут чай! – Она махнула рукой. – Моя дочь Хестер. – Затем, с гримасой: – Мисс Констэнтайн.
Стейси пожала руку высокой прихрамывающей женщине. Похожа на леди Минстрелл, но не более того – старше, мягче, запуганнее, без цвета и индивидуальности. Стейси взглянула на неё и поняла, что Хестер Констэнтайн нечего надеяться на что-то иное, пока её мать находится в комнате. Даже если бы она носила алое платье, а старая Майра – чёрное, её бы не заметили. Но Майра выставила напоказ свободную куртку из вишнёвого шелка поверх весёлого платья в цветочек. Она пристально посмотрела на Стейси.
– Ну, что скажете? Станете рисовать меня?
Самый подходящий момент, чтобы объяснить – она просто не может остаться, это совершенно невозможно. Майра Констэнтайн в нескольких словах уместила вопрос, не слишком ли она уродлива для портрета, и если Стейси заявит: «Я должна вернуться в город», это будет равносильно утверждению: «И ещё как!» Лживому утверждению. Старая Майра представляла собой просто феноменальный объект для художника – в этой красной куртке, с пышными седыми волосами, обрамлявшими лицо ярмарочного уродца. И художник в Стейси взял верх. Её глаза засияли, когда она наклонилась вперёд и произнесла самым убедительным тоном:
– О, правда? С удовольствием! Вы просто созданы для портрета!
Майра Констэнтайн усмехнулась.
– Вот это дело! А теперь поболтаем. – Она на мгновение повернула голову. – Милли, вы с Хет можете пойти и выпить чаю в гостиной. А мы с мисс Мэйнуоринг поговорим.
Высокая внушительная леди Минстрелл подошла, положила руку на плечо матери и сказала: «Да, мама» голосом послушной маленькой девочки. Принесли чай, и они с сестрой вышли.
Миссис Констэнтайн взяла на себя руководство трапезой. Надо признать, это было основательное чаепитие. Когда она не наливала чай, то с удовольствием ела, и при этом наливала чай и ела, с трудом переводя дыхание.
– Достаточно просто заварить хороший чай. Мне всегда нравился мой чай, и так будет и впредь. «Позабудьте про свои коктейли», – вот что я всем им сказала. «Забирайте их ко всем чертям, и скатертью дорога! – сказала я. – А мне хорошей чашки чая с лихвой хватает». – Она бросила злобный взгляд на Стейси. – Вульгарная старуха, да? Ну, я могу говорить как все люди, и даже хорошо, если захочу. – Голос и манера изменились мгновенно. – Я уверена, вы, должно быть, пережили ужасно жаркое путешествие, мисс Мэйнуоринг. Давайте возьмём по одному из этих маленьких бутербродов и поговорим о погоде. – Она с усмешкой откинулась назад. – Ну вот – я могу говорить точно так же, как Минстреллы, если захочу. Знаете, родственнички Милли прекрасно воспитаны и чертовски скучны. И она под них подстроилась. «Да, мама. Нет, мама. Дорогая мама, пора отдыхать». – Перевоплощение было идеальным.
– Ха! – резко выдохнула Майра Констэнтайн. И добавила: – Ну ладно, она хорошая дочь, как и Хет. Беда в том, что я не выношу скуки.
Пока она осушала чашку чуть ли не кипящего чая, её чёрные глаза были прикованы к лицу Стейси. «Будет ли от тебя какой-либо толк? – спрашивали они. – Собираешься ли ты меня развлечь? Я не знаю, но собираюсь выяснить. Сумею ли я тебя шокировать? И этого не знаю, но увижу».
Она поставила на столик свою чашку и снова наполнила её.
– Ещё не допили?
– Слишком горячий, – ответила Стейси, встречаясь с вопрошающим взглядом, открытым и ясным, с тенью усмешки. Казалось, он приглашает к продолжению разговора.
Так это или нет, но Майра Констэнтайн внезапно выстрелила острым вопросом:
– Ну, что вы знаете обо мне?
– Вы Майра Констэнтайн…
– И что?
– Величайшая эстрадная артистка, которая когда-либо существовала в нашей стране.
Майра кивнула.
– Я всех пришибла, – согласилась она. – Знаете, где я начала? В трущобах. Пьяный отец; измождённая, измученная мать; семеро детей, появившихся один за другим со всей возможной скоростью. Четверни близнецов тогда ещё не изобрели, а то у бедной мамы обязательно бы родилось несколько. Девять человек в подвальной кухне – какое уж тут воспитание? – Она коротко рассмеялась. – Что Милли, что Хет – обе бы остались там. А я вот вышла – протолкнулась в пантомиму. Представляете меня в роли феечки? Вот так я и начала. «Держи эту крошку подальше! Она так уродлива, что взглянешь на неё и начнёшь заикаться», – вот что сказал режиссёр. И они посадили меня в задний ряд, и я корчила рожи детворе, смеявшейся надо мной. Вот так. – Широкий рот раскрылся и как-то изогнулся, демонстрируя замечательные зубы, сильные, белые и острые. Глаза ушли вглубь и дико скосились к носу, уши под причёской огородного пугала чудовищно задрожали.
– До сих пор выходит, – самодовольно заявила Майра Констэнтайн. – После того, как у троих детей случился нервный срыв, они взяли меня за шкирку и спросили, что я натворила, поэтому я снова состроила гримасу. Это увидел старый Сим Пёрселл – он случайно проходил мимо. Он вынул сигару изо рта и буркнул: «Возьми её на роль чертёнка, чтоб её! Ей и грима не надо». Так они и сделали, и у меня появился эдакий танец – «прыг, да скок, да вбок» – главное, не забывать корчить рожи. А чуть погодя он взлетел до небес, не хуже, чем танцы фей. Каждый раз сносил крышу. Вот как я начала, и вот как узнала, что быть уродливым стоит, если ты достаточно уродлив. – Она сделала паузу и добавила глубоким задумчивым тоном:– Я была чертовски уродлива. Выпейте ещё чашку чая, дорогая.
В глазах Стейси плескался смех.
– Продолжайте, – протянула она чашку.
– Вы ещё много чего услышите, – проворчала в ответ Майра Констэнтайн. – Я не могу замолчать, даже если захочу, поэтому и не пытаюсь. Только играть следует честно, так что теперь ваша очередь. Почему вы бросили Чарльза Форреста?
Стейси показалось, будто её ударили по лицу. Она выдохнула: «О…» и «Вы знаете!» Одна из тех фраз, идиотизм которых осознаёшь почти сразу. Стейси держала полную чашку в руке. Ей пришлось поставить чашку на стол – так её затрясло.
– Знаю? – переспросила Майра Констэнтайн. – Конечно же, знаю! Вот почему я захотела посмотреть на ваши работы. Я сказала Хет: «Если у девчонки хватило духу бросить Чарльза Форреста, это нечто. И я посмотрю её рисунки», – вот что сказала я. И когда я увидела их, мне понравилось. Там был один старик, похожий на старую злобную дворнягу, рычащую над костью. «ЗдОрово, – сразу сказала я Хет, – и я не против, чтобы эта девушка нарисовала меня». И она ответила: «О, мама…» – как и всегда. И я позвонила Милли и приказала ей заняться этим. Хочу отметить: мои девчонки всегда делают то, что им говорят. А теперь вы расскажете мне, почему ушли?
Стейси снова обрела равновесие и подняла свою чашку чая.
– Вы действительно думали, что я расскажу? – спросила она.
Майра усмехнулась.
– Вы никогда не сможете рассказать.
Стейси порозовела. На этот раз – потому, что разозлилась.
– Я никогда бы не приехала, если бы знала, что вы будете в Уорне. Мне бы следовало вернуться прямо в город из Ледстоу.
– Почему же вы не вернулись?
– Там были мисс Дейл и шофёр. Я думала…
Чёрные глаза, казалось, насмехались над ней.
– Да?
– Я хотела приехать и объяснить… вам.
– Но только что вы выразили желание рисовать меня.
– Вы просто захватили меня.
Квадратные уродливые руки захлопали в ладоши, сверкнул большой бриллиант. Широкий рот улыбнулся.
– Вот так я и оказалась там, где оказалась – я хватала встречных и выкидывала. Поверьте, это лучше, чем позволить им сбить вас с пути. Кто-то однажды начал шипеть на меня – мол, сплошное надувательство. Сказать вам, как я поступила? Топнула ногой и заорала: «Кончай чушь молоть! Я намного лучше, чем ты думаешь! Я покажу тебе!» И я им показала! И заставила кричать «браво!» ещё до конца номера. – Она сменила манеру разговора на приветливую. – И что, вы собираетесь позволить им выгнать себя?
– Я не понимаю, как я могу остаться.
Майра пожала плечами.
– Решайте сами. Работа стала бы для вас изрядной рекламой – вам это известно не хуже, чем мне. Если хотите, можете спрятаться в кусты – но ведь у вас имеется такое же право находиться здесь, как и у всех прочих, не так ли?
Стейси снова всё больше захватывало. Она не хотела поддаваться этому влечению, но не могла удержаться. Она пыталась разозлиться, но безрезультатно. Она хотела нарисовать Майру Констэнтайн в вишнёвой куртке – хотела больше, чем чего бы то ни было за последние три года. Она подняла руки и сказала:
– Это нечестно – мне следует уехать. Но я не уеду. Я должна писать вас.
ГЛАВА 6
Они пошли обедать всей компанией и заняли столик у окна. Самый лучший стол – с этого места открывался самый лучший обзор. Можно было бросить взгляд поверх лужайки сквозь щель между стволами деревьев, обрамлявших широкое гиацинтовое море, а можно – осмотреть вытянутую комнату и увидеть всех, кто приходит, уходит или сидит за другими столами, погрузившись в беседу. Ни одного вечернего платья – только лёгкая летняя одежда (13).
Затем к ним присоединилась Теодосия Дейл. Она сняла чёрную фетровую шляпу, но осталась в угольно-сером твиде, который так сочетался с её шевелюрой. Никто не мог назвать его уместным, но каким-то образом этот костюм так неразрывно связывался со своей хозяйкой, что было трудно представить её в чём-либо ещё. То, что она когда-то танцевала в этой комнате в платье из розового тюля – одна из тех невероятных вещей, которые разум отвергает, но многие их присутствовавших хранили воспоминания о том, как ожидалось, что мисс Дейл станет хозяйкой Уорн-Хауса и женой Льюиса Брэйдинга. Здесь Брэйдинг давал бал в её честь, а в обручальном кольце сверкал знаменитый рубин… Всё это было очень и очень давно.
Мисс Дейл вошла в комнату, поздоровалась с гостями небрежным кивком, села на стул, отмахнулась от супа и, просматривая меню, заявила, что ей всё равно, что есть, лишь бы что-то холодное.
– Лобстер под майонезом, – заказала Майра официанту. – Да, всем, кроме мисс Констэнтайн. Ума не приложу, откуда у неё нелады с пищеварением. Слава Богу, я всегда получала удовольствие от еды. В детстве мне её вечно не хватало. Нет ничего лучше, чем обшаривать подвал в поисках хлебных корок, чтобы получить удовольствие от лобстера.
– Мама, дорогая! – только и произнесла леди Минстрелл. И тут Льюис Брэйдинг появился в комнате и подошёл к маленькому столику у стены. Майра помахала рукой. Он посмотрел на них, чопорно поклонился и уселся.
Теодосия Дейл вообще ничего не заметила. Она усердно извлекала лобстера из раковины. Если бы Брэйдинг подошёл к столу, она бы просто бросила: «Привет, Льюис!», не отвлекаясь от своего занятия. Когда живёшь в деревне, поневоле преодолеешь неловкость от встречи с кем-то, за кого некогда рассчитывала выйти замуж.
Стейси не понимала, узнал он её или нет. Он был холоден и скучен – он всегда был холоден и скучен, кроме тех случаев, когда говорил о Коллекции. Он выглядел так, как, вероятно, и все последние двадцать пять лет или около того: худой, прямой, как портновский метр, и явно выделяющийся среди окружающих. Ничуть не похож на Чарльза, но имелось нечто, вынуждавшее Стейси отрицать это отличие каждый раз, когда она смотрела на Брэйдинга. Все Форресты были яркими брюнетами, а его мать принадлежала к этому семейству. Но очарование Форрестов, несомненно, не коснулось его. Он выглядел так, как будто проглотил холодную кочергу – а много ли очарования в кочерге? Его взгляд скользнул по Стейси, как будто её здесь и не было. А чего она ожидала – что он бросится к ней и скажет: «Ах, Стейси, как чудесно!»? Она не могла сдержать быстрый неожиданный смешок.
Майра Констэнтайн оторвала взгляд от салата, который заливала майонезом, и хихикнула.
– Смеётесь, вот как? Подумайте о женщинах всего мира, готовых продать душу за бриллианты и прочую рухлядь, которые он запер за соседней дверью – и если бы он сам мог хоть что-нибудь из этого носить!
– Мама, дорогая! – повторила леди Минстрелл.
Хестер Констэнтайн только дважды подала голос. Она ела, тщательно выбирая кусочки. Один раз она попросила соли и один раз – уксус. На тарелке осталось полно еды.
Теодосия Дейл не умолкала, излагая полный каталог рождений, помолвок, браков и смертей и добавляя истории о том, как кто-то с кем-то не поладил, почему, что и как причастные к этим событиям люди сказали и сделали, и что подумали об этом их друзья.
В двери, расположенные слева, вошла группа из четырёх человек и направилась к пустому столу справа. Две женщины и двое мужчин. Одна из женщин и один из мужчин были незнакомы Стейси. Она увидела рыжие волосы, чёрное платье, жемчужную нить... широкие плечи, обожжённое солнцем лицо, ярко-голубые глаза, добродушную улыбку… А затем – Лилиэс Грей с льняными волосами, уложенными в высокую причёску, хрупким, нежным взглядом… и позади – высокую тёмную уродливую фигуру Чарльза. Лилиэс была в белом. Она выглядела намного лучше, чем три года назад – лучше накрашена, лучше одета, лучше ухожена. Никто бы не догадался, что она на три года старше Чарльза. Её белизна, её незапятнанность и алая нить её губ плясали пятнами перед глазами Стейси. Когда взор прояснился, она увидела Чарльза. Он выглядел точно так же, как и прежде. И это невозможно было вынести.
Он бросил: «Привет, Льюис!», проходя мимо стола, где сидел Льюис Брэйдинг. И тогда Майра Констэнтайн махнула ему рукой, и он подошёл прямо к окну.
Голос Майры разнёсся по всей комнате:
– Как это мило! Но что ты здесь делаешь? Вас уже не заставляют работать в армии?
Чарльз ответил:
– Иногда нас отправляют в отпуск, если нет войны. – Затем чуть повернулся и сказал, вежливо и заурядно: – Привет, Стейси!
Казалось, щёлкнули стальные зубья мышеловки. Но Стейси тут же охватила слишком сильная злость, чтобы испытывать что-то ещё, потому что Майра Констэнтайн устроила ловушку, куда она и попалась, как кролик, чьим именем называла себя сегодня днём. Что ж, если они думают, что увидят, как она сопротивляется, пусть продолжают думать и дальше. Она взглянула на Чарльза и произнесла, тихо и небрежно:
– Привет, Чарльз, как дела? – И всё.
– Набираюсь сил, – ответил он, а затем отошёл и сел рядом с Лилиэс Грей.
– Вот так сюрприз! – выпалила Майра Констэнтайн. Она посмотрела на Теодосию Дейл. – Ты знала, что он здесь, Досси?
Мисс Дейл быстро кивнула.
– Уже два дня. Он в отпуске.
Майра громко обратилась к соседнему столу:
– Где вы остановились, Чарльз?
– На верхнем этаже Солтингса. Оставил себе там квартиру.
– Конечно, – согласилась Майра. – Надо же куда-то девать вещи. – Она повернулась к своим соседкам. – Они понастроили в Солтингсе чудесные квартиры – две комнаты, три, четыре, и кухонька. Платите деньги и выбираете. У мисс Грей трёхкомнатная. – Она снова возвысила голос. – Какая у вас квартира, Чарльз, двух- или трёхкомнатная?
Улыбка, придававшая его уродству бОльшую привлекательность по сравнению с другими мужчинами, заставила вздрогнуть сердце Стейси. Так было всегда, и она считала, что так и будет всегда. Это не имело ничего общего с любовью, уважением или даже симпатиями – просто физический рефлекс. Просто Чарльз.
Он отозвался:
– Две комнаты. Но довольно роскошные. А также кухня и ванная.
Леди Минстрелл вздохнула:
– Дорогая мама!
ГЛАВА 7
А потом все танцевали в комнате, которая раньше была библиотекой. Там по-прежнему находились книги: большие, изящно переплетённые тома «Истории упадка и разрушения Римской империи» Гиббона (14) и «Британской энциклопедии», а рядом с ними сомкнутые ряды викторианских романистов – Скотт (15), Троллоп (16), Чарльз Рид (17), Диккенс (18), Теккерей (19) и другие. На них не было пыли – в Уорн-Хаусе соблюдался неукоснительный порядок – но, вероятно, прошло лет пятьдесят с тех пор, как кто-либо брал один из томов, чтобы прочитать его.
Стейси, намереваясь ускользнуть наверх, вдруг обнаружила, что поддерживает Майру Констэнтайн с одной стороны, а леди Минстрелл – с другой. А Хестер Констэнтайн удалось ускользнуть. Майра весила пятнадцать стоунов (20), и ни унцией меньше. Не то, чтобы она хромала, но, как сама выражалась, была малость слаба в коленках. Она медленно прошлась по террасе, после чего выразила намерение отправиться смотреть танцы.
По обеим сторонам комнаты находились окна, ютившиеся между полками и обставленные удобными сиденьями. Женщины почти достигли ниши, выбранной миссис Констэнтайн, и тут Майра приветствовала приблизившегося к ним человека:
– Моберли! Я так хотела вас увидеть! Куда это вы собрались?
Худощавый и слегка сутулый мужчина, темноволосый, впалые щёки. Черты лица симпатичны, но морщины вокруг глаз и рта слишком глубоко прорисованы для его возраста – тридцать, тридцать пять или, может быть, ещё на пять лет больше. Мужчина не должен так выглядеть в сорок. Когда он заговорил, что-то в его голосе подсказало, что мистеру Моберли, вероятно, пришлось обучаться ведению разговора в любезной манере.
– Чем я могу помочь вам, миссис Констэнтайн?
– Я сломаю руку мисс Мэйнуоринг. Вы можете подвести меня к креслу и с грохотом швырнуть на него. Когда-нибудь я разрушу один из этих диванов. Ну вот, так-то лучше. Милли к этому привыкла, а мисс Мэйнуоринг – нет, и с фактом не поспоришь.
Мистер Моберли умело исполнил свою роль. Возможно, не впервые. Когда он выпрямился, Майра схватила его за рукав.
– Вы танцуете?
– Форрест попросил меня присоединиться к ним, но мне требовалось кое-что закончить для мистера Брэйдинга, а теперь я вижу, что у них уже есть четвёртый.
– Прибыл в последний момент – друг Чарльза, его зовут Констебль. Их столик был рядом с нашим – вот откуда я знаю. И нечего дуться – его не ожидали до завтра.
– Уверяю вас, миссис Констэнтайн…
Она добродушно рассмеялась:
– В этом тоже нет необходимости. А если вам нужна партнёрша – вот мисс Мэйнуоринг.
Стейси мило улыбнулась:
– Извините, я не танцую.
С таким же успехом она могла держать язык за зубами. Майра отмахнулась:
– Конечно же, танцуете! Что толку весь вечер сидеть и болтать с толстой старухой? Мы с Милли вполне устраиваем друг дружку, будучи дамами без кавалеров.
– Мама, дорогая…
Майра продолжала, ни на что не обращая внимания:
– И нечего отговариваться, что вас не представили должным образом. Это мистер Джеймс Моберли, секретарь Льюиса Брэйдинга. Он собаку съел на бриллиантах, изумрудах, рубинах, сапфирах и жемчугах. Слюнки текут от одной мысли, да? Значит – вперёд и танцевать!
– Если я буду иметь удовольствие… – начал Джеймс Моберли.
Он вряд ли мог сделать меньше, и, с учётом разыгравшейся сцены, выбор у Стейси был весьма невелик. Её одновременно разрывали дикая ярость и желание рассмеяться. В надежде обнаружить, что её чувства взаимны, она подняла глаза и встретила вежливый и обеспокоенный взгляд.
– Вы остаётесь у миссис Констэнтайн, мисс Мэйнуоринг?
– Я приехала, чтобы нарисовать её. Я пишу миниатюры.
– Это должно быть очень интересно.
Мистер Моберли был добросовестным танцором – не более того. В его обществе не удавалось легко парить в воздухе. Чарльз и Лилиэс, танцевавшие вместе, определённо парили. «И я танцую лучше, чем Лилиэс. Намного лучше», – вкрадчиво-злобно сообщила Стейси самой себе. А вслух спросила о Коллекции и узнала, что к ней добавили несколько интересных экземпляров.
Чарльз и Лилиэс вновь миновали Стейси и мистера Моберли. Они смеялись над тем, что только что сказал Чарльз. И вместе уплыли вдаль, в тёплой и весёлой атмосфере.
Стейси чуть ли не засыпала от скуки. Какое ей дело до того, что Льюис Брэйдинг обнаружил недостающие звенья, изъятые из ожерелья Олбани во время кражи в 1868 году? Джеймс Моберли рассказывал ей эту историю серьёзным тоном, и во время рассказа его танец переставал быть добросовестным.
– Вот так они и оказались среди всяческого хлама в деревенской ювелирной лавке страны с надписью: «Всё на этом подносе за шиллинг и шесть пенсов». Небольшая дужка и парочка звеньев. Ожерелье, как вам известно, украшено узором из настоящих «узелков любви» (21). Моё внимание привлекла форма дужки. Я вошёл и спросил, можно ли взглянуть на поднос. За прилавком стояла пожилая женщина, и, конечно, я сразу понял, что она вообще ничего не знала. Магазин принадлежал её отцу, который совсем недавно умер. А на подносе лежал мусор, раздобытый покойным на последней распродаже – масса всякой ерунды вместе с часами, за которыми он и охотился. Дочь сказала, что на распродажах всегда попадались хорошие часы. Естественно, я купил дужку, и когда я вернулся и показал её мистеру Брэйдингу – знаете, я в жизни не видел его таким взволнованным. «Ожерелье Олбани!» – тут же заявил он. И когда я вытащил его, так и оказалось – несомненно, я приобрёл отсутствующий фрагмент. – Он сбился с шага, наступил Стейси на ногу, извинился, после чего продолжил говорить о Коллекции.
Но даже самый длинный танец подходит к концу. К сожалению, лёд был сломан, и мистер Моберли не желал расставаться со своей аудиторией. Стейси почувствовала, что её терпение на пределе, и как раз в этот момент к ним подошёл Чарльз Форрест.
– Привет, Моберли! – усмехнулся он. – Итак, ты здесь. Я вижу, Стейси сжалилась над тобой. Думаю, не помешают перемены. Отправляйся и пригласи Лилиэс на следующий танец. Джек Констебль, кажется, сбежал с Мэйдой. – Он повернулся к Стейси. – Это рыжая девушка. Её зовут Мэйда Робинсон. Она новая жиличка в Солтингсе. У неё квартира рядом с Лилиэс. Какая-то вдова, но соломенная или настоящая, я не разобрал. Тебе лучше воспользоваться шансом, пока Джека Констебля нет рядом, Джеймс.
Джеймс Моберли терпеливо удалился. Чарльз некоторое время понаблюдал за ним, пробормотал: «Настал любви и радости черёд. Танцуйте же!» (22), а затем обернулся:
– Потанцуешь со мной, Стейси?
То, что компанию, будто колоду карт, перетасовали именно с этой целью, было очевидно. Стейси ощутила приятное волнение, отвечая:
– Не думаю.
Его брови приподнялись.
– Сильно хромаешь? Я видел, как он чуть не раздавил тебя. Давай! Только подумай, как развеселится публика! И делись со всеми счастьем, мимо проходя! (23) Не думаю, что у нас получится хуже, чем всегда.
Когда пластинка заиграла, его рука уже лежала на её талии. Они ритмично заскользили по полу. Да, они с Чарльзом плыли вместе, как обычно. Стейси услышала его глубокий вздох.
– Два ума – и одна мысль. Ты всё ещё танцуешь в унисон со мной.
Она бросила на него тяжёлый взгляд:
– Ты говоришь это всем, с кем танцуешь, так?
Уголок его рта дёрнулся. Чарльз сказал:
– С вариациями. Только в твоём случае это правда.
– Это один из вариантов, я полагаю.
Он покачал головой.
– О нет, дорогая, это как раз правда. Всем остальным я просто угождаю. Первейшая общественная обязанность гражданина. Я считаю, что у меня выходит довольно хорошо.
– О, да, – согласилась Стейси с тем же серьёзным взглядом.
Они проплыли по всей комнате, прежде чем он спросил:
– Что ты здесь делаешь?
Она покраснела. От злости, потому что в мире не нашлось бы иной причины. И приступила к объяснениям – как она надеялась, скучающим голосом:
– Я пишу миниатюру миссис Констэнтайн. И, конечно же, думала, что она живёт в Бёрдоне. Я уже собиралась выходить из поезда в Ледлингтоне, когда появилась леди Минстрелл и сообщила, что её мать внезапно решила отправиться в Уорн.
Чарльз кивнул.
– Она часто гостит здесь. Кажется, ей принадлежит основная часть акций клуба. Здесь очень прилично – намного лучше, чем в Бёрдоне, где не найдёшь современный персонал. Так что всё будет в порядке.
– Я бы не приехала, если бы знала, и я не хотела оставаться, но не могла объяснить в поезде в присутствии чужих. А потом, когда увидела миссис Констэнтайн, то почувствовала, что готова практически на всё, чтобы нарисовать её.
– Это для тебя первоклассная реклама – или я слишком приземлённо рассуждаю?
Стейси не могла сдержать ответный смешок. Всего лишь блеснувший в глазах, но, конечно, Чарльз уловил его. Она сказала с упрёком:
– Довольно-таки. Это невероятная удача – получить подобную натуру. – Затем, после наименьшей возможной паузы:– Я не знала, что вы появишься здесь.
– Можешь расценивать меня как бонус. Повезло, не так ли? Что ж, теперь, когда и ты здесь, и я здесь, думаю, нам стоит поговорить о делах.
– Нам не о чем говорить.
– Возможно, тебе – но не мне. Назначаю тебе тайное свидание. Как насчёт чая завтра в Ледлингтоне? Там есть кафе, где интерьер шестнадцатого века погружён почти в полный мрак, и булочки совсем неплохи. Если ты сядешь на автобус в четверть третьего и выйдешь на следующей остановке за станцией Ледстоу, я тебя подвезу. Разумеется, можно поступить гораздо проще – пренебречь тайной свидания и позволить мне забрать тебя прямо отсюда, что, конечно, неизмеримо зауряднее.
Стейси почувствовала, что к лицу приливает кровь.
– Нет, я не буду.
Его причудливо изогнутая бровь приподнялась.
– Хочешь избежать даже намёка на скандал? Хорошо, дорогая, ты высказалась предельно ясно. Первая остановка за Ледстоу.
Румянец Стейси поблёк.
– Не думаю. Нам нечего сказать друг другу.
– Моя сладкая, мы же непрерывно болтаем. Лично я мог бы продолжать, не повторяясь, целую вечность. Тебе не нужно соревноваться со мной. Разве Соломон не говорил, что молчаливая женщина подобна золотому яблоку в серебряной оправе?
– Нет! – негодующе возразила Стейси. – Это сказал ты (24)!
– Может быть. Но ведь как верно! И как очаровательно просто. Я буду говорить, а ты – сидеть и есть булочки.
– Нет!
– Ну, я думаю, тебе же будет лучше. Мне действительно есть что сказать. Я буду ждать на первой остановке.
Музыка умолкла. Стейси почувствовала себя ограбленной. Они должны были танцевать, а не говорить. Между их шагами не стоял развод. Плавный, скользящий ритм мог заставить их забыться хотя бы на несколько минут. Но она не будет танцевать с Чарльзом снова. Стейси отрезала:
– Я немедленно ухожу. Я больше не хочу танцевать.
Чарльз продолжал держать её за руку.
– О, но ты должна протанцевать с Джеком Констеблем. Он не имеет права монополизировать Мэйду. Я хочу увидеть себя со стороны. Я вечно влюбляюсь в рыжеволосых, особенно если у них зелёные глаза. Привлекательна, не так ли? Что я не могу понять, так это нынешний статус Робинсона – то ли бестелесный, то ли призрачный, то ли опустившийся до простого поставщика алиментов. Вырви Джека из её рук и дай мне шанс узнать. Кстати, как ты себя называешь? Я слышал, что Майра говорила: «Мисс Мэйнуоринг»?
– Естественно.
– Чертовски глупо! – заметил Чарльз. Он посмотрел на её левую руку и обнаружил, что на ней нет украшений. – Ты сняла кольцо?
– Три года назад.
Он положил руку ей на плечо, ведя Стейси вперёд по пустому полу. Одновременно с фразой «Три года назад» они поравнялись с рыжеволосой Мэйдой и Джеком Констеблем. Всё ещё держа Стейси, Чарльз взял его за руку.
– Вот, Джек, я хочу, чтобы ты познакомился со Стейси Мэйнуоринг. Она танцует, как фея. Подаришь мне танец, Мэйда?
ГЛАВА 8
Майор Констебль оказался открытой натурой и хорошим, хотя и дерзким танцором.
– Послушайте, я покажу вам новый шаг, который можно использовать при этой мелодии. Довольно забавный – я научился ему в Чили. Я танцевал там с местной красавицей, и её дружок настолько разозлился, что пырнул меня ножом.
Стейси заметила:
– Очевидно, в Уорне вам скучно – никаких новых шагов, никаких друзей с ножами.
– Но пол в зале гораздо лучше.
Он упустил шанс сказать: «Партнёрша гораздо лучше». Казалось, его внезапно осенило. Он очень ловко увернулся от двух пар и продолжил:
– Я пропустил свою реплику, не так ли? Вот что я скажу. Вы гораздо лучшая партнёрша, чем моя подруга.
Стейси не могла противиться удивлению, но подумала, что ей, вероятно, придётся следить за своими шагами. Рядом с одним из этих шустрых парней. Она поблагодарила Констебля, добавив в голос немного льда. А затем добавила – в основном для того, чтобы сменить тему:
– Вы давно знаете Чарльза?
Если да, то было странно, что она не слышала о нём раньше.
Оказалось, что они вместе бродили по пустыне – Тобрук (25), Уголок Адского Пламени (26), Аламейн (27) и так далее. Констебль говорил только о Чарльзе, рассказывал о нём истории, подобные тем, что заставили её с такой лёгкостью влюбиться в него три года назад, и завершил фразой:
– Лихой парень. И всегда найдёт, что сказать, чтобы собеседник увидел смешную сторону происходящего. Печальна только история с девушкой, с которой он связался.
Стейси сказала:
– Возможно, истории с девушками всегда печальны.
Он рассмеялся.
– Что да, то да – Чарльз их любит. Она была не первой и не последней.
Разговор с Джеком Констеблем, казалось, подразумевал постоянную смену темы. Стейси, разрумянившись, поинтересовалась, не в Солтингсе ли он остановился. Оказалось, что так и было.
– Я столкнулся со стариной Чарльзом на днях в городе, и он сделал мне предложение. Надо сказать, он неплохо справился с преобразованием дома в апартаменты. Как здорово – иметь средства для такого предприятия.
Сердце Стейси чуть не выпрыгнуло из груди. У Чарльза не было средств, абсолютно никаких. Что вечно создавало трудности. Она выдавила:
– Я думала, что он продал Солтингс.
Джек Констебль покачал головой.
– О, нет, он поступил намного лучше. Продал семейные бриллианты или что-то в этом роде и вложил вырученные средства в преобразование особняка. И получилось просто шикарно. Разве вы не бывали там?
– Я приехала только сегодня днём, – ответила Стейси и сменила тему. – Кстати о бриллиантах – вы видели Коллекцию мистера Брэйдинга?
Он рассмеялся.
– Звучит, как что-то слишком дорогое для современного человека. Кто он такой, и что это за Коллекция?
Она говорила о Коллекции, пока танец не закончился.
И после этого ушла. Задержавшись, чтобы пожелать спокойной ночи, Стейси перебросилась парой слов с миссис Констэнтайн, которая хотела, чтобы она осталась, но затем закончила так:
– Хорошо, хорошо – идите и как следует отдохните. Завтра будет новый день, не так ли? Я как-то выступала на передвижной выставке, и там на пианино играл маленький немецкий еврей. Так он постоянно повторял – конечно, по-немецки: «Morgen ist auch ein Tag». – Она изобразила акцент с утрированно британским произношением. – Звучит смешно, правда? Хорошо, дорогая, идите! И можете начать рисовать меня завтра. Половина десятого, если это вас устраивает.
Когда Стейси, перед тем, как уйти, оглянулась, она увидела Джека Констебля, танцевавшего с Лилиэс, и Чарльза, который вёл рыжеволосую девушку. Льюис Брэйдинг стоял у стены, наблюдая за ними.
Стейси предоставили маленькую комнату в конце номера-сьюта (28) миссис Констэнтайн. Вообще-то это была гардеробная для соседней комнаты, размером побольше. Там спала Хестер Констэнтайн, а Майра располагала спальней и гардеробной напротив, сразу за гостиной. Окна как гостиной, так и спальни выходили на море. Из комнаты Стейси открывался вид на боковую стену встроенной в холм пристройки, где находилась Коллекция Льюиса Брэйдинга. Тридцать футов голого остеклённого прохода соединяли пристройку с домом, и в проходе всю ночь горел свет.
Стейси, приготовившись ко сну, отодвинула шторы и выглянула наружу. Стемнеет не раньше, чем через полчаса, и она не спешила ложиться. Она посмотрела на пристройку и окружавшие её тёмные деревья. Окон там не было. Электрическое освещение и отличная система кондиционирования избавляли от необходимости естественного света и воздуха. Уже три года назад Стейси, чью душу ещё ничто не омрачало, находила в этом нечто ужасное. Льюис Брэйдинг в то время не жил там. А теперь живёт или, как минимум, проводит ночи – он и лишённый чувства юмора секретарь, оттоптавший ей ноги. Ну и вечеринка!
Она продолжала думать о Льюисе Брэйдинге, потому что не хотела думать о Чарльзе. Между ними возникла неприязнь с первого взгляда, и Стейси задавалась вопросом, почему. Большинству людей она нравилась. Чарльз любил её. Или нет? Действительно ли она что-то для него значила, или была просто очередным развлечением в ряду других? Во всяком случае, ни на какой другой он не женился... «Ради Бога – ты этим гордишься? Худшее, что только можно себе представить. Зачем снова начинать это разгребать, когда тебе и так всё ясно?» Вновь зазвучал голос Джека Констебля: «Он поступил намного лучше… Продал семейные бриллианты». Перед глазами мгновенно промелькнула ужасающая картина: Чарльз с бриллиантами в руке и жизнь, покидающая сердце. Сколько раз можно умереть?
Ужасно возвращаться в прошлое подобным образом. Она взяла книгу, которую купила для поезда, и начала быстро и тихо читать её вслух. Можно думать, когда читаешь про себя, но нельзя, если читаешь вслух. Одна из вещей, которую Стейси узнала три года назад. Долгое время в этом не возникало нужды, но сегодня вечером пришлось вспомнить. Стейси стояла, овеваемая лёгким ветром из открытого окна, и слушала, как монотонно звучит её голос, без смысла и значения. Да и не требовались ни смысл, ни значение. Просто попытка не думать.
Наконец с глубоким вздохом она отложила книгу. Ветер с моря посвежел, Стейси замёрзла в своей тонкой ночной рубашке. Её ноги оледенели, а сама она смертельно устала. Было слишком темно, чтобы читать дальше. Проход к пристройке был полностью освещён. Стейси легла, натянула одеяло до подбородка и почти сразу уснула.
Она не знала, сколько времени прошло, прежде чем она проснулась, и что её разбудило. Только что она спала глубоко, без сновидений, а в следующее мгновение, очнувшись в темноте, приподнялась на локте. На мгновение застыла, прислушиваясь, а затем встала и подошла к окну. Ветер был холодным, всё вокруг погружено во тьму. Но мраку не полагалось царить вокруг. Казалось бы, почему? На небе ни следа луны. Тёмное небо, тёмный холм, тёмные деревья. И тёмная пристройка, ибо в ней не было окон, чтобы пропускать свет. Но проход от пристройки к дому – ему полагалось быть освещённым. Так говорила Майра Констэнтайн: «Есть только один вход, и дверь там стальная, как в сейфе. Свет в коридоре горит всю ночь, так что вору придётся нелегко». Да и сама Стейси узнала всё это ещё три года назад. Меры предосторожности Льюиса Брэйдинга против ограбления были общеизвестны, и чем больше людей знало о них, тем лучше. Грабители, держитесь подальше!
Стейси нахмурилась. Проход был освещён, когда она возвращалась от окна к своей кровати. А сейчас – нет. И вдруг до неё донёсся еле слышный звук. Стейси подумала, что дверь закрывали тихо и осторожно, но замок щёлкнул. Она была уверена, что это – именно щелчок замка, и ничего другого, и донёсся этот звук от двери между проходом и домом. Кто-то закрывал дверь, но ручка соскользнула, и замок щёлкнул – прямо под её окном. Вскоре в проходе зажёгся свет, продемонстрировав, что там никого нет – от начала до конца.
Теперь Стейси не была уверена. Не совсем уверена. Ей показалось, что, когда зажёгся свет, стальная дверь, ведущая в пристройку, сдвинулась. Стейси думала, что эта дверь закрыта. Но не могла быть в этом уверена.
ГЛАВА 9
На следующий день сеанс прошёл просто замечательно, утренний свет оказался не так уж плох, а Майра Констэнтайн была в совершенно потрясающей форме. Автобиография, начинавшаяся с девяти человек и подвала в трущобах, продолжала сверкать всеми возможными красками. Иногда Стейси слушала, иногда слова проходили мимо неё, пока она запоминала игру выражений, сменявшихся на тёмных уродливых чертах лица, а также резкую злобу, сатирический блеск, бьющее через край наслаждение, поочерёдно появлявшиеся в больших чёрных глазах. При каждом изменении Стейси хотела крикнуть: «Застынь!» и непрестанно металась между радостью и отчаянием: «Если бы только я могла оставить её именно такой!»
– Жаль, что девочки удались не в меня, не так ли? Когда я сказала об этом Тому Хаттону, он ответил: «Бедные маленькие дьяволята – зачем им такое?» «Хорошо, хорошо, Том, – согласилась я. – Красавицы легкомысленны – тебе ли не знать? Но я проживу жизнь в своё удовольствие». Он допился до смерти, знаете ли... О, нет, он не был их отцом. Я вышла замуж, когда мне было семнадцать. Констэнтайн – моё собственное имя. Клерк в конторе, Сид его звали. Хорошо воспитанный молодой парень, нищий и хлипкий. Взял да простудился, умер, а мне ещё и двадцати не было, и оставил меня с двумя детьми на руках. Хет похожа на него как две капли воды.
Её лицо избороздили тяжёлые трагические линии. Стейси сидела, ожидая, и через мгновение всё изменилось. Морщины разгладились от смеха, глаза непозволительно засияли.
– Больше я замуж не выходила, а если бы кто-то хотел чего-либо другого, я бы рассмеялась ему в лицо и сказала бы: «Я порядочная вдова, и буду признательна, если вы вобьёте это себе в башку». – Она склонила голову и хихикнула. – Это, конечно, никого не останавливало. Знаете, кто просил меня отправиться с ним в путешествие в Париж, когда мне было уже за пятьдесят? Ну, лучше я не буду его называть. Но возле меня всегда увивались мужчины, и это факт.
Стейси подняла руку.
– Если бы вы могли сохранить это выражение, миссис Констэнтайн…
Выражение исчезло ещё до того, как она заговорила. Большой рот широко раскрылся от смеха.
– Ну, я не могу, моя дорогая. Но если бы вы только видели своё лицо! Вы думали, что я имела в виду вашего Чарльза?
Стейси тоже рассмеялась, с трудом скрывая гнев.
– Он совершенно свободен, если вы рассчитываете заарканить его.
– Нет, спасибо, моя дорогая. А что касается свободы – что вы хотите этим сказать? Он по-прежнему влюблён – чуть ли не стойку делает, когда глядит на вас.
Стейси придала голосу немного отстранённости
– Чарльз смотрит так на всех подряд. Это ничего не значит. Он и сам скажет вам то же самое.
– Думайте, что хотите, – ответила Майра Констэнтайн. – Можете не верить мне, если не желаете, но я никогда не ошибаюсь в подобных вещах. Я помню, когда Генри Минстрелл начал болтаться вокруг, я объяснила Милли, что он собирается сделать ей предложение, а она заявила, что ему это и в голову не придёт. «Ну, ведь кто-то должен подумать об этом, – сказала я. – Он заморозит тебя и накрахмалит, чтобы ты подошла его семье. Это не то, что я называю весёлой жизнью, однако решать тебе. Но соберись с мыслями и подумай, действительно ли это то, что ты хочешь». Так она и сделала. – Она резко дёрнула головой. – Господи, я бы сдохла от этого уже через неделю! Но она дочь Сида, а не моя – и её такая жизнь абсолютно устраивает. Единственная её проблема – ни одного мальчика, всего лишь пара девочек в закрытой школе. – Она убрала с лица и из голоса всякое выражение. – «Да, бабушка, нет, бабушка». – Она резко хлопнула в ладоши и передёрнула плечами. – Никакой живости, одни приятные милые манеры – ну чисто бедный Сид при жизни, только покрытый толстым слоем лакировки семейки Минстрелл! Я уже сбилась со счёта, сколько раз повторяла – что толку об этом размышлять, если ты счастлив?
Сеанс, безусловно, удался. Но какое из всех этих мимолётных выражений, внезапных и резких перемен лица Стейси могла бы заманить в слоновую кость? Она сделала дюжину набросков на бумаге, посмотрела на них в отчаянии и набросала ещё дюжину. Майра осталась очень довольна ими.
– Мерзкая старая чертовка, да? Оживите меня. Просто продолжайте, и увидите, что результат появится, и будет просто сокрушительным. А теперь идите и развлекайтесь до конца дня.
Стейси не успела принять этот совет – ей позвонили по телефону. Она была немного удивлена, потому что не представляла себе, кто бы мог выследить её здесь, если не Чарльз,
Это был не Чарльз. Голос в трубке предполагал наличие очков в роговой оправе и интеллектуального лба.
– Это мисс Мэйнуоринг?
Стейси мгновенно узнала собеседника. Вообще-то он был известен значительной части англоязычной публики, поскольку имел обыкновение делать заявления по радио, причём не по поводу самых важных случаев, а в отношении того, что можно было бы назвать мартышкиным трудом.
– Тони! Откуда ты знаешь, что я здесь?
Мистер Энтони Коулсфут вздохнул и сказал:
– Элементарно, мой дорогой Уотсон (29). Ты сказала, что собираешься в Бёрдон. Расспросы помогли мне узнать номер. Номер сообщил, что ты в Уорн-Хаусе. Вот и всё.
– Где ты?
– У меня в Ледстоу живёт тётя. У меня три выходных, и я остановился у неё. Предлагаю тебе поужинать со мной сегодня вечером. Я полагаю, что в Ледлингтоне есть место, где едой точно не отравишься. – Он говорил мягко, растягивая слова и покашливая. – Прошу прощения, как говорят на радио (30). Я по-прежнему работаю, и вот почему я здесь. Как насчёт заехать в семь? Я раздобуду тачку.
Стейси заколебалась.
– Ну, это очень мило с твоей стороны, Тони. Послушай, днём я ухожу, и не знаю, когда вернусь, и мне ещё нужно переодеться. Я думаю, лучше заехать за мной в половину.
– Давай в четверть.
– Хорошо.
Не успела она отойти, как снова прозвенел звонок. Это мог быть и другой, однако, учитывая, что Тони по-прежнему может остаться на линии, она подняла трубку и услышала голос Лилиэс Грей:
– Могу я поговорить с мисс Мэйнуоринг?
Перед именем промелькнула незначительная пауза. С внутренним ощущением того, что приходится отступить, Стейси произнесла, как ей казалось, действительно ужасным тоном:
– Я слушаю.
Послышалось невольное: «О!», а затем:
– Это Лилиэс Грей.
– Здравствуй, Лилиэс.
– О, здравствуй.
Голос Лилиэс переливался, будто флейта – верный признак того, что она нервничала. С каждой фразой он становился выше и слаще.
– Дорогая, я и словом не смогла с тобой обмолвиться вчера вечером. За ужином не вышло, а потом ты исчезла. Но я очень хочу увидеть тебя и показать, что мы сделали с Солтингсом.
«Мы» – крошечная колючая стрела, оцарапавшая до крови. Стейси выпустила ответную стрелу.
– Да, Чарльз говорил мне.
– Правда? Так хорошо, что мы можем остаться друзьями, и такое облегчение, верно? Это всё упрощает, тебе не кажется? Гораздо цивилизованнее. Вот почему я почувствовала, что могу просто позвонить, без всяких церемоний. Я хочу, чтобы ты увидела мою квартиру и всё, что мы здесь устроили, поэтому хотелось бы знать, не приедешь ли ты выпить чаю сегодня днём.
– Боюсь, что не смогу сегодня днём. Я ухожу.
– С Чарльзом? Конечно – как глупо с моей стороны! Тогда как насчёт субботы? Боюсь, его здесь не будет – какое-то утомительное дело или что-то в этом роде. Но если ты в состоянии смириться с моим единоличным присутствием…
Стейси скорчила телефону сердитую детскую рожицу и ответила:
– Это было бы очень приятно.
– Тогда около половины пятого. Ты знаешь, где выйти из автобуса. Они ходят каждые двадцать минут, пока продолжается пора отпусков. – Она повесила трубку.
Стейси топнула ногой, посмотрела на свою трубку, словно это была замаскированная змея, и презрительно повесила её. Лилиэс может быть змеёй, а может и не быть. Тот факт, что она влюблена в Чарльза, не превращал её в змею. Но, приёмная сестра или не приёмная – она всегда была влюблена в Чарльза. У них обоих имелись квартиры в Солтингс. Но Лилиэс сказала «Мы». С какой стати, во имя всего святого, Стейси согласилась пойти туда на чай? Если в мире есть место, от которого ей следует держаться подальше, то это Солтингс. Если тебя подвесили на дыбу, ты не станешь распивать чай в камере пыток. Или станешь? Очевидным фактом было то, что у неё не хватило смелости сказать прямо: «Я никогда больше не хочу видеть ни эту квартиру, ни тебя – ни тебя». Потому что Лилиэс смотрела на неё, пока её пытали. Мягко? Сочувственно? С сожалением? В каждом из этих слов прятался вопрос, и на этот вопрос Стейси так и не смогла найти ответ. Но теперь это не имело значения. Значение имело то, что Лилиэс была там – и видела Стейси, висевшую на дыбе.
И всё же – и всё же – завтра она поедет в Солтингс. Лилиэс покажет ей, «что мы сделали» с местом, где следовало быть её с Чарльзом дому. Во имя глупости, почему?
Ответ пришёл из глубины разума:
«Потому что я – дура, и не могу держаться от всего этого подальше».
ГЛАВА 10
В четверть второго Стейси села на автобус в Ледстоу. Она надела серо-синее платье из набивного полотна, а на голове у неё ничего не было, кроме массы действительно красивых каштановых волос. Каштановые волосы на самом деле могут быть исключительно красивыми. В кудряшках играли огоньки и блики. Фактически волосы являлись единственным неоспоримым достоинством Стейси. Как и все остальные, она знала, что у неё нет ни Особенностей, ни Цвета лица. Не в том смысле, в котором эти слова претендуют на красоту. Стейси обладала приятным цветом кожи и симпатичными серыми глазами. Иногда (когда она не смотрела в зеркало) в них появлялось очаровательное выражение – нечто молодое, чувствительное, осознанное и довольно милое. Об остальном – лбе, носе, щеках и подбородке – и говорить нечего. Всего лишь лоб, нос, две щеки и подбородок. Рот был красным и не слишком маленьким. Когда она улыбалась, то демонстрировала аккуратные белые зубки. Нет, у Стейси имелась причина быть благодарной за свои волосы.
Она пришла к этому выводу после того, как необычно долго изучала собственное отражение в не очень льстившем ей клубном зеркале, и память об этом отражении отправилась вместе с ней в Ледстоу. Впечатление от изученного плавно перетекло в неопределённое ощущение собственной глупости из-за того, что она собиралась встретиться с Чарльзом, и холодное убеждение в том, что не могла остановить себя.
На первой остановке после города она почувствовала дрожь в коленях. Чарльз, должно быть, следовал за автобусом. Он подъехал к Стейси, прежде чем она успела пройти дюжину ярдов, открыл дверь своей машины и улыбнулся:
– Привет, дорогая!
Это была не старая подержанная машина, на которой они путешествовали во время медового месяца, а совершенно новый «армстронг». Чарльз «поступил намного лучше», как сказал Джек Констебль вчера вечером. Он глядел прямо на гребни волн. И вдруг Стейси оказалась в море, рядом с ним. Они вместе стояли на гребне волны, и всё вокруг было прекрасно – тёплое солнце, ветерок с моря – и они вдвоём уходили в синеву. Но ощущение это длилось недолго. Просто перерыв в жизненной занятости, отрыв от формы и сущности реальности, не восприимчивый ни к прошлому, ни к будущему, не более существенный, чем сон. Что бы ни было сделано или сказано, не имело значения, потому что не было сказано или сделано в действительности. Бремя ответственности ушло, а с ним – и бремя решения. Напряжение, охватившее Стейси, ослабло и исчезло.
Чарльз Форрест сказал:
– Мы можем оставить машину наверху и спуститься в бухту Уэйквелл. Людей там обычно не сыщешь. Купание опасно, а путь выглядит круче, чем на самом деле.
Дорожка оказалась достаточно крутой. Они сбили себе ноги, она поскользнулась, Чарльз её удержал, они вместе рассмеялись, а он ругал её:
– Ты не смотришь, куда идёшь.
– Я смотрю! – последовал возмущённый крик.
– Эти твои идиотские туфли…
– Но я не знала, что пойду на пляж. Ты же сказал – Ледлингтон.
Рука Чарльза, лежавшая у Стейси на плечах, легонько потрясла её, дразня:
– Мужчины всегда обманывают!
Затем они спустились на берег, усыпанный ракушками и галькой, вдаль простиралось море, а рядом не было ни души, и Чарльз говорил:
– Сначала дело, потом удовольствие. Поговорим по душам о возмещении (31), а когда у тебя разыграется хороший аппетит, мы пойдём и полакомимся булочками в «Кошке и мышке».
Стейси сидела на тонкой ребристой гальке. Она запустила в неё руки и набрала пригоршню ракушек и маленьких полупрозрачных камешков. Одна из раковин была похожа на маленькую шапочку из пурпура и перламутра. Стейси нахмурилась и ответила:
– Чепуха. Тут не о чем говорить.
Чарльз лениво и удивлённо протянул:
– Подумай ещё раз, дорогая. Возмещение – главное слово. Должно быть, ты это упустила. Разговоры об этом предмете можно вести бесконечно.
Стейси продолжала смотреть на жемчужную раковину.
– Меня совершенно не интересуют такие разговоры.
Чарльз замурлыкал себе под нос:
– Нет, я не пойду с тобой, не заговорю с тобой,
Не пойду и не заговорю с тобой (32).
Давай, давай, и да убедит тебя благословенное слово «возмещение». – Он увидел, как кровь прихлынула к её лицу. Стейси отозвалась быстро и зло:
– Никаких вопросов о возмещении! Не ты бросил меня – я оставила тебя.
– И завтра поступишь точно так же – воистину непобедимый дух! С ног тебя не собьёшь. Теперь посмеёмся и всё начнём сначала. У меня очень хорошо идут дела с Солтингсом. Квартиры завоевали популярность, и люди чуть ли не сражаются за них. Всё это доставляет удовольствие и выгоду, и в результате не приходится беспокоиться о том, как уплатить по очередным счетам, а также налог на недвижимость. Я хотел бы, чтобы ты посмотрела на ситуацию именно с такой точки зрения и без каких-либо предубеждений. Понимаю, что это ускользнуло из твоей памяти, но я наделил тебя всеми своими мирскими благами.
Стейси выпрямилась, вспыхнув.
– Кажется, из твоей памяти ускользнуло, что мы с тобой развелись.
И встретила тревожный взгляд.
– Разве? Ну, ты всегда напомнишь мне. Теперь к делу – я хочу, чтобы ты приняла триста в год.
– Чарльз! Конечно же, нет!
Он очень серьёзно произнёс:
– Я чувствовал бы себя намного комфортнее, если бы ты взяла их.
Правая рука Стейси сжала крохотную ракушку и сломала её.
– Невозможно! Ты это знаешь, и нечего меня уговаривать!
Он улыбался.
– Давай, открывай огонь! У тебя намного больше фраз, и я знаю их все наизусть: «Я могу содержать себя без твоей помощи! Я скорее умру от голода, чем прикоснусь к твоим деньгам!»
– О! – последовал яростный выдох.
Чарльз продолжал улыбаться таким образом, который обычно считается чарующим.
– В мелодраме выглядит эффектно, а вот с твоей стороны – не совсем. Во-первых, требуются пылающие глаза, классические черты лица и греческий или римский нос. Но с таким маленьким носиком, как у тебя…
– Он не маленький!
– Да, безусловно. Заметь, я ничего не имею против этого – мне всегда было приятно. Например, мне никогда не следовало жениться на классической внешности. Такой симпатичный нос предназначен для комедии или домашнего очага. Но не рассчитан на то, чтобы его обладательница патетически восклицала: «Оставь меня, злодей!» (33)
Рот Стейси дёрнулся, появилась ямочка. Затем последовал раздражённый смех.
– Вот так-то лучше, – кивнул Чарльз. – Всегда жалко, когда ты неверно распределяешь роли. Вырвавшись у меня из рук, ты приохотилась предупреждать, угрожать и командовать. Тебе придётся следить за собой.
– Послушай, Чарльз!
– Определённо, моя сладкая. Ну, раз ты не хочешь, не будем называть это возмещением – пособие звучит менее официально, согласна? Оно будет переводиться на твой счёт ежеквартально.
– Нет, не будет! Я не шучу, и я не могу его принять!
Чарльз уселся, обхватив колени. И промолвил с ноткой обличения:
– Совершенно верно – о деньгах не следует шутить. Я и не мечтал об этом. Как и ты, если бы знала, сколько невразумительных бланков мне пришлось заполнить, прежде чем мне позволили превратить Солтингс в апартаменты. Честный и тяжкий труд во имя Министерства здравоохранения, связанный с огромным умственным напряжением. Знаешь, те, кто составляет в правительстве бланки различных форм, действительно тратят своё время впустую в задних комнатах Внутренней гражданской службы (34). Они могли бы получать гораздо больше, составляя кроссворды, и тогда им бы аплодировали и восхищались, а не проклинали каждый раз, когда потребуется заполнять очередной бланк.
Ямочка на подбородке Стейси дрожала, не переставая.
– Но я не собираюсь принимать эти деньги, Чарльз.
Он отпустил колени и внезапно рванулся вперёд и схватил её за запястья.
– А теперь просто выслушай меня!
– Я могу слушать и без того, чтобы ты хватал меня. Чарльз! Мне больно!
– Так и должно быть. Эти деньги будут переводиться тебе в банк каждый квартал. Можешь устроить на них грандиозную попойку, или выбросить с моста Ватерлоо, или разбазарить их на беспомощных бедняков, или просто оставить лежать в банке – мне все равно. Но ты не можешь помешать мне заплатить. Я не позволю тебе проявить свою гордость за счёт моего спокойствия. Если наступит бум на миниатюры, жалкие триста фунтов можно спокойно презирать. Если же на твои творения никто не обратит внимания, мне будет радостно знать, что у тебя имеются селёдка и горбушка хлеба.
– Чарльз! Отпусти!
Он тут же убрал руки, засмеялся и сказал:
– Никаких синяков, дорогая. А теперь поговорим о другом.
Она покачала головой.
– Я не могу остановить твои переводы денег в…
– Абсолютно верно.
– Но я не буду касаться их.
– Это твоё дело. Оставим эту тему и поговорим обо мне. Тебе вообще интересно услышать, что я в двух шагах от того, чтобы лишиться наследства?
– Как…
– О, не Солтингс – он повис у меня на шее на всю жизнь. А мои Большие Надежды (35). Похоже, Льюис обдумывает супружество.
– В его-то возрасте!
– Ну, ему всего пятьдесят пять, знаешь ли, и он не всегда был таким сухим, как сейчас выглядит. Он обручился с Досси Дейл где-то около двадцати лет назад. Мне рассказывали, что их пути разошлись, когда он обнаружил, что имя его Досси следует писать с буквой Б (36). Она – одна из тех, кто живёт по принципу «победа или смерть». Затем он закрутил роман с Майрой Констэнтайн. И не говори мне, что ты была рядом почти двадцать четыре часа, и она не рассказала тебе об этом. Он засыпал её абсолютно непристойными предложениями и предложил неофициальный медовый месяц в Париже. Она сообщила ему, что ей уже хорошо за пятьдесят, и даже десять лет назад ему бы следовало быть достаточно взрослым, чтобы распознать респектабельную женщину, когда повстречается с такой. После этого он попросил её выйти за него замуж, а она рассмеялась и ответила: если бы она намеревалась снова выйти замуж, то могла бы это сделать это двадцать раз за год в течение последних тридцати лет или около того. Они остались хорошими друзьями, и это – несомненная победа Майры. Льюис – тот тип, который может затаить злобу, но она не позволила ему.
– А кому он сейчас собирается сделать предложение?
– Видела рыжеволосую девицу вчера вечером?
– Конечно, видела. Не хочешь ли ты утверждать…
Он кивнул.
– Её зовут Мэйда Робинсон. У неё, как ты заметила, рыжие волосы. А глаза сигналят открытым текстом: «Иди ко мне!», и она более или менее заполучила Льюиса. До сегодняшнего вечера статус Робинсона был под сомнением, но во время нашего третьего танца она безрассудно призналась, что развелась с ним год назад. Поэтому для неё не существует никаких причин или препятствий, чтобы аннексировать Льюиса.
– Но они вообще вчера не замечали друг друга.
– Ссора влюблённых, дорогая. Возможно, ты видела, как она восхищённо пялилась на меня.
– С какой стати?
– Льюису показали, что в море водятся и другие хорошие рыбы. Мэйда хорошо знает своё дело. К тому времени, когда она позволила ему протанцевать с ней, Льюис уже был готов есть из её рук. Он узнает своё место. Он будет обожать её, а она будет обожать Коллекцию. Я только надеюсь, что у него окажется достаточно силы воли, чтобы удержать её вдали от рубинов Марсдена. Она, конечно, захочет их носить – рыжеволосые женщины всегда жаждут обрести алый цвет. Досси носила это ожерелье – кто-то решился намекнуть ей о нём. Она надела его на бал, который дал Льюис во время помолвки. Эти камни невезучие. Некую владевшую ими танцовщицу, девушку по имени Лиза Каналетти, зарезали в Париже во времена второй Империи (37). Джордж Марсден купил их двенадцать лет спустя. Его жена носила ожерелье в течение двадцати лет, затем погибла в автокатастрофе. Дочь унаследовала их и была убита во время воздушного налёта. После чего ожерелье застряло в банке, пока его не купил Льюис. Средний рубин очень хорош, и история ему понравилась.
– Чарльз, сколько стоит эта Коллекция?
Он рассмеялся.
– Достаточно много! Но это не наш путь.
Когда он так произнёс «наш», она почувствовала, будто кто-то прикоснулся к её сердцу. Но он ничего не имел в виду – вообще ничего. Она слышала, как Чарльз продолжал:
– Сами камни имеют значительную рыночную стоимость. Кроме того, помимо Льюиса, есть и другие малые с вывихнутыми мозгами, готовые заплатить сколько угодно за предмет с историей.
Что-то постучало в дверь разума Стейси. Она спросила
– Разве не опасно обладать всем этим?
Чарльз нахмурился.
– Ему говорили это годами, но ничего не происходит. Конечно, во время войны драгоценности разошлись, но он вернул их снова, как только смог. Пристройка – настоящая неприступная крепость, а сами экспонаты находятся в сейфе. Никаких окон, только один вход, и в коридоре, ведущем из дома, всю ночь горит свет. Это должно быть достаточно безопасно.
Стейси быстро пробормотала:
– Вчера ночью свет погас.
– Бред какой-то!
– Чарльз, это правда. – Она рассказала ему, что услышала щелчок замка. – Я услышала его и выглянула в окно, и в коридоре было темно.
– Ты уверена?
– Конечно, уверена. А потом, пока я смотрела, снова зажёгся свет, и я убеждена, что дверь пристройки только что закрывали. Она все ещё двигалась.
– В котором часу это было?
– Я не знаю… поздно… очень поздно… я долго спала…
Чарльз издал смешок.
– Джеймс Моберли возвращался домой после ночи в чьей-то компании! Он должен был пройти через дом, потому что другого выхода в пристройку нет, и поэтому выключил свет, чтобы его не выследили.
– Я не следила! Я просто смотрела. И, Чарльз… он не мог пройти через дом, потому что дверь заперли после того, как ушёл последний гость. Я знаю, потому что сегодня утром поинтересовалась, как поступить, если я буду ужинать вне дома. Я спросила, могу ли я получить ключ, и они ответили утвердительно, но сказали, что надо предупредить заранее, иначе дверь будет заперта.
– Возможно, он предупредил.
– Нет, не предупреждал, потому что я спросила, не появлялся ли прошлой ночью какой-нибудь поздний гость. Мне ответили: нет, все ушли домой к двенадцати часам.
Чарльз с любопытством посмотрел на неё.
– Решила малость разнюхать, не так ли, моя сладкая?
Она покраснела.
– Да нет, ничуть. Я думала, что просто узнаю о наличии ключа.
– На случай, если я приглашу тебя на свидание! Как предусмотрительно!
– На случай, если я захочу выйти, и… в общем, всё как-то само собой получилось. Чарльз, я не думаю, что кто-то выходил из дома и прошёл через стеклянный проход к пристройке. Совершенно не думаю.
– Твоё мнение?
– Понимаешь, всё расплывчато... просто впечатление. Но я подумала... я действительно думала, что кто-то идёт из прохода в дом.
– Но ты сказала, что видела, как дверь пристройки двигалась, когда включился свет.
Она кивнула.
– Да, я знаю. Но я подумала, что за открытой дверью кто-то дожидался, пока человек войдёт в дом из коридора, а затем закрыл дверь и зажёг свет.
Чарльз пристально посмотрел на неё.
– Но ты не видела, что кто-то так поступает?
– Нет.
– А могло быть наоборот – кто-то вышел из дома, вошёл в пристройку и включил свет при входе?
Её голос дрожал и колебался, когда она ответила:
– Наверное, да.
– В таком случае, вероятно, это был Джеймс Моберли или сам Льюис.
– Тогда почему проход был тёмным? Я имею в виду, если всё в порядке.
– Было ещё светло, когда они подошли к дому, и поэтому забыли включить свет. Льюис тоже человек. Свет не включается из дома. Раньше включался, но, когда Льюис перестроил это место, он всё изменил. Все выключатели находятся со стороны пристройки.
Стейси поднесла руку к щеке. Румянец стал ослабевать.
– Тогда это было так, как я сказала, потому что свет горел, когда я легла в постель. Снаружи ещё не стемнело, но проход был освещён от начала до конца. Только кто-то в пристройке мог выключить свет после того, как я уснула.
Чарльз нахмурился и отвернулся.
– Возможно, Джеймс отсутствовал без разрешения, – коротко буркнул он. Затем, после паузы: – Наверное, в этом ничего нет. Но я скажу Льюису, что свет выключался.
ПРИМЕЧАНИЯ.
11. В оригинале, по-моему, игра слов: knowing можно перевести не только как «знающий» и «понимающий», но ещё «ловкий» и «хитрый».
12. У. Шекспир. «Как вам это понравится». Акт 2, сцена 1. Перевод Т. Щепкиной-Куперник. Согласно средневековому поверью, в голове жабы находится драгоценный камень, обладающий целебными свойствами. Камни, напоминающие по цвету и форме жабу, считались родственными этому драгоценному камню и употреблялись как талисманы, предохраняющие от всех болезней.
13. В то время (пятидесятые годы двадцатого века) в Англии ещё сохранялись отголоски древних традиций – переодеваться к обеду и ужину.
14. Эдуард Гиббон (1737 —1794 гг.) — британский историк и мемуарист.
15. Вальтер (Уолтер) Скотт (1771 – 1832 гг.) – всемирно известный шотландский прозаик, поэт, историк, собиратель древностей, адвокат. Считается основоположником жанра исторического романа.
16. Энтони Троллоп (1815 – 1882 гг.) – английский писатель, один из наиболее успешных и талантливых романистов Викторианской эпохи.
17. Чарльз Рид (1814 —1884 гг.) — английский романист и драматург, чрезвычайно популярный в третьей четверти XIX века как в Англии, так и в России, основательно забытый к началу XX века.
18. Чарльз Диккенс (1812 – 1870 гг.) – английский писатель, романист и очеркист. Классик мировой литературы, один из крупнейших прозаиков XIX века.
19. Уильям Мейкпис Теккерей (1811 – 1863 гг.) — английский писатель-сатирик и публицист, мастер реалистического романа.
20. 1 стоун – британская единица измерения массы, равная 14 фунтам или 6,35029318 килограммам. 1 унция – 20-28 граммов.
21. Ювелирные изделия «Узелки любви» относятся к викторианской эпохе. Как правило, выполнялись они из золота или были позолочены. Их изготавливали в виде причудливо завязанных узлов, как символов бесконечной любви.
22. Дж. Г. Байрон. «Паломничество Чайльд-Гарольда». Перевод В. Левика.
23. «Делись со всеми счастьем» – песня из английской музыкальной комедии «Мистер Синдерс», увидевшей свет в 1929 году. Авторы – композитор Вивиан Эллис и поэт Клиффорд Грей.
24. Парафраз библейского изречения: «Золотые яблоки в серебряных прозрачных сосудах (другой перевод – в серебряной оправе) – слово, сказанное прилично (уместно, верно)». Книга притч Соломоновых, 25:11
25. Тобрук – город-порт в Ливии. Осада Тобрука — продолжавшееся 240 дней противостояние между войсками Великобритании и её союзников и итало-немецкими силами в ходе Североафриканской кампании Второй мировой войны (1941 г.).
26. Уголок Адского Пламени - юго-восточная часть Англии, подвергавшаяся усиленной бомбардировке и артиллерийскому обстрелу во время Второй мировой войны. У него имеется и другое значение – перекрёсток на Ипрском выступе во время Первой мировой войны, но в контексте речь явно идёт о Второй мировой. Правда, непонятно, какое отношение оба эти объекта имеют к Тобруку и Аламейну, расположенным в Африке. Быть может, речь идёт об операции «Факел» - вторжении союзников во французскую Северную Африку в 1942 году?
27. Аламейн (Эль-Аламейн) – город на севере Египта, на побережье Аравийского залива, в 106 км к западу от Александрии. Битва при Эль-Аламейне (Эль-Аламейнская операция) — сражение Североафриканской кампании Второй мировой войны, в ходе которого британские войска под командованием генерала Бернарда Монтгомери нанесли поражение североафриканской итало-немецкой группировке фельдмаршала Эрвина Роммеля в октябре-ноябре 1942 года.
28. Гостиничный номер-сьют состоит из нескольких комнат. Обычно он включает в себя холл, собственно комнату или комнаты, каждая с отдельным входом, а также гостиную, которая используется как зона отдыха.
29. Так в оригинале. Напоминаю, что Шерлок Холмс в беседах с Уотсоном никогда не употреблял слово «элементарно», хотя в это верят очень многие. Действительное звучание фразы – «Это очевидно, мой дорогой Уотсон». Согласитесь, этот вариант неизмеримо уважительнее.
30. Он использовал фразу «I beg your pardon», а не традиционное «Sorry».
31. В оригинале – «alimony», наиболее употребительный перевод – «алименты». Он точнее всех иных, но в русском языке имеет вполне определённый оттенок, близкий к негативному. «Содержание» – ещё хуже.
32. Цитата из английской народной песенки, записанной в графстве Чешир. Источник: Люси Бродвуд и Дж. А. Фуллер Мейтленд. «Песни английских графств». 1893, Лиденхолл Пресс, Лондон
33. «Оставь меня, злодей» – пародийный рассказ Роберта Ирвина Говарда (1906 – 1936 гг.), американского писателя. (1923 г.)
34. Внутренняя гражданская служба Его/Её Величества, также известная как Гражданская служба Его/Её Величества или Внутренняя гражданская служба, является постоянным бюрократическим аппаратом или секретариатом служащих Короны, который поддерживает правительство, состоящее из кабинета министров, избираемого премьер-министром Соединённого Королевства Великобритании и Северной Ирландии, а также двух из трёх переданных администраций: шотландского правительства и правительства Уэльса, но не Исполнительной власти Северной Ирландии.
35. Ссылка на одноимённый роман Ч. Диккенса.
36. То есть Босси – хозяйка, командирша.
37. Вторая империя – период бонапартистской диктатуры в истории Франции с 1852 по 1870 годы. 2 декабря 1852 года в результате плебисцита была установлена конституционная монархия во главе с племянником Наполеона I Луи Наполеоном Бонапартом, принявшим имя императора Наполеона III.