Часть 2. Глава II. Брат (продолжение)
Когда мы с братом стали школьниками, вся работа внутри дома легла на нас с моим меньшим братом. Старший, Алексей, был от этого освобождён и ему, при необходимости, поручали посильную работу по двору или хозяйству, покормить коров, налить свиньям или курам воды. Хотя, наша непоседа-бабушка Настя, успевала везде, суетясь и у плиты, пока родители на работе и по хозяйству. Как суббота, это, как в армии банно-прачечный день, так и у нас. В этот день выполнялась генеральная уборка в комнатах. Лет с 10 мы выполняли эту обязанность по очереди, через неделю.
Если подходил какой-то праздник или намечались редкие гости или другой повод блеснуть убранством, мама просила:
- Саша, убери, пожалуйста, в комнатах хорошенько.
Что значит «хорошенько», даже обижался я, я всегда убираю, как могу, а плохо я ничего не делаю, лучше не делаю, чем делаю плохо. Это принцип у меня сохранился с детства и до сих пор.
- Сейчас не моя очередь, Витя пусть убирает, его черёд, - с обидой го-ворил маме, сам краснея за некую дерзость в словах.
- Понимаю, но я тебя прошу потому, что ты сделаешь это лучше и аккуратнее. Выручай, сынок! А в другой раз, Витя будет убирать.
Как я мог ослушаться маму, она устанавливала порядки в доме, а мы их только исполняли, кто как мог или, насколько добросовестно просто относился к поручениям. Брат, с ухмылкой, умышленно пройдясь мимо меня, когда я с мокрой тряпкой, лазаю по полу на коленях, подкалывал:
- Шо, Богу молишься? Ты лучше, лучше мой. Я гулять на балку. Приду – проверю.
И, пока, не выхватив мокрой тряпкой, которая хорошо прилипала к телу, выскакивал во двор. Обида, конечно, душила меня за горло, держался только на том, что осознавал – надо. У меня всегда в таких случаях в голову приходили слова отца: «Нет слов «не хочу» или «не могу», а есть слово «надо»!». Думаю, что они только для меня и были предназначены. Отцу всегда благодарен за его жизненные принципы и тому, что я смог от него перенять, чему научить и привить и не столько только в умениях что-то делать, а в формировании духовного стержня.
Мы были с Витей очень разные и внешне и внутренним содержанием, духовным и мышлением. К сожалению, то общее, что непременно было у нас с ним, в первую очередь сердечность, доброта, простота, душевность, которые с фотографической точностью отразились в нас обоих, я рассмотрел, к сожалению, намного позже, о чем, конечно, очень жалею.
Многого того, что пришлось в жизни брату можно было избежать, если бы я смог понять его ещё тогда в детстве. От высказывал протест, который выражал так, как мог. Он приспосабливался к разным жизненным ситуациям, замечая, что нас, хоть и двое родных сердец, но бьются они не в унисон, я отделил, оттолкнул как бы от себя, вместо того чтобы приближать и дружить, быть одной неприступной крепости, при отражении житейских невзгод. Как жаль. Я каюсь и осознаю свой грех, а исправить-то уже давно ничего нельзя.
Я запрещал брату списывать школьные письменные домашние задания, но он ухитрялся это делать, когда я гулял. Просто попытаться объяснить ход решения задачи или ещё что-либо, я или не мог, или просто не хотел, не понимал, что это лучше, чем «шугать» его за списывание. У нас были разные характеры и раз мы «воевали» за старшинство, то мы с годами отдалялись друг от друга. У нас было очень мало в детстве игрушек, сказать точнее, их почти не было. Нам покупали одинаковые одежды долго, пока брать значительно не обогнал меня в росте. Тогда, наша одежда могла отличаться неким разнообразием.
Как можно было мириться, когда одна юла на двоих и, если один за-пускает её, а та начинает издавать какую-то музыку, как и та же музыкальная шкатулка, то другому, «кровь из носу, именно сейчас нужна тоже и именно эта игрушка. Я, конечно, не детский психолог, да и откуда было родителям, порой, даже знать все нюансы отношений, между близняшками, когда они с раннего утра до позднего вечера горбатятся на ферме или поле в колхозе. Не хочу и не оправдывать, и не обвинять в этом родителей.
У старшего брата были свои интересы и компания, он к нам практически не касался. Единственно что мы делали вместе, это ходили часто вместе в школы, когда также вместе позавтракали. Да и то дорога в школу занимала две минуты. Таких событий, когда кто-то одного из нас кто-то обидел в школе или на улице, тоже не припомню. Обычно, после чего меньшие жалуются старшему брату, чтобы тот разобрался в ситуации. Такого, к счастью, не припомню. Хотя в детстве было всё, но выходили сами из передряг.
У нас даже были разные друзья, хотя из одного края, как мы называли свою улицу. Играли конечно и совместно, но чаще, если в войну и один, как говорили «за белых», то другой «за красных». Мы не могли уступить ни в чём и вот, теперь мой дорогой брат уступил мне, он просто ушёл, навсегда ушёл в мир иной.
Нет его специфичного юмора, нет постоянного желания помочь, взять самую тяжёлую ношу на себя. Брат подорвался, его нет, нет уже скоро 15 лет. А как мне его не хватает, не передать словами. Пословица гласит – «что имеем – не храним, потерявши – плачем». Верно, ведь.
Даже, когда проводили брата в армию, я особо не осознал ту близость, которая между нами существует и которую мы постоянно обрываем, не дав укрепиться родственным связям. Это трагично, но это так. И, забегая наперёд, описываемым событиям, хочу сказать, а когда я оказался не в институте с возможностью раз в месяц приезжать домой, а на службе и осознавая то, что уже полтора года не видел брата, который служил и ещё неизвестно сколько ещё пройдёт, пока свидимся, я сильно затосковал за братом, за своим по-настоящему кровным, одноутробным братом, Витей.
Сейчас я ещё не знаю, как сложится его судьба, но верил, что он при-дёт через полгода в родное село, где его все знали, а многие с рождения, как и меня, его ещё знали и уважали, как продавца магазина. Когда я уехал в районный центр, после сельской «восьмилетки», продолжать учёбу, Виктора из-за слабых результатов, решили не отправлять «на муки», да и желания у него особого не было. Мама, использовав то обстоятельство, что сама была заведующей магазином, под свою ответственность добилась разрешения, чтобы его приняли на такую работу, где имеются значительные материальные ценности.
Единственно, что мама хотела, чтобы он до армии был у неё на глазах. Местная шпана была в восторге. Брат, добрая душа, щедро угощал их сигаретами, взятыми, конечно в магазине без ведома мамы. Но это просто можно расценить, как шалость. Он сам рано начал курить, когда я узнал, внушения мои не помогли. Пацаны тогда начинали курить, бук-вально с семи лет. Старшие его уважали, когда видели его, высокого и опрятного молодого человека, в белом халате за стойкой сельмага с неизменным юмором, то старались, чтобы их обслуживал именно он.
Самое главное отличие наше я забыл сказать. Брат-то мой родился левшой. До этого никого в роду с такой особенностью, не было. Вот теперь я, сопоставляя, сходство и различия и ища причины, вспоминаю, что нас после рождения, кроме люльки, которую в любом доме ещё и в те годы подвешивали на крюк, вбитый в сволок, т.е. поперечную балку, которыми подпирался потолок и, как правило в прихожей комнате, улаживали ещё в обыкновенное оцинкованное корыто, предназначенное для стирки белья и купания, и в обеих случаях, чтобы мы не повыковыривали друг другу глаза, улаживали «валетом», ноги к ногам.
И всё годы, а спали мы вместе до 12 лет, пока старший брат не уехал после «восьмилетки» в Матвеев Курган учиться, именно «валетами» и спали. Кто знает игральные карты, они разделены пополам линией, границей. Вот такая линия постоянно пролегала, между нами, с братом. Кто больше всего в этом виновен, не знаю. Но во всём или во многом чувствую и свою вину. Ведь был не глупым малым, а простых вещей понять в те годы не мог.
Видимо, всё-таки дремучими мы тогда были, когда парни после ар-мии, а их забирали в 19 лет и служили они ещё три года, выходили весной на молодую траву на лужайке и вместе с великовозрастными девами и нами, шантрапой играли в такие игры, как лапта, «в выбивного» и другие допоздна. А потом мы шли домой, а они на свидание или в открывшийся клуб, где 2-3 раза в неделю крутили кино и организовывали танцы под радиолу.
Дремучими мы были, точно. И вина в том не наша была. Время было такое. Мы два года, а старший брат 6 лет учил уроки при керосиновой лампе. А мама, занимающаяся кройкой и шитьём, кроме работы в колхозе, где ни было не выходных, ни проходных, ночами обшивала чуть-ли не всех женщин села. Купить хорошие платья и негде было и дорого. Денег практически в колхозе не платили, но зато у каждой в сундуке лежали отрезы материала, часто ещё их приданного на свадьбу.
Но на первое сентября, когда мы шли с братом в первый раз в новую школу, купила новенькие школьные костюмы. Такие я только видел в довоенных или сразу послевоенных фильмах. Костюм форменного образца из сукна, очень жаркий в сентябре, но теплый в боле поздний период времени осени и зимы, под такой же форменный с эмблемой ремень, что солдатский и фуражки с «крабами». Естественно, что с первого дня нас стали называть не как иначе, как офицеры. Слава Богу, что мы росли быстро и на второй год уже практически в них не влезали. Но, прозвище офицеры осталось.
Когда нужно было на новогоднюю ёлку в школе готовить костюмы, второе мнение даже не рассматривалось. Мама, как я уже сказал, была, кроме того, что киномеханик, лаборант молочной продукции – эти все специальности она получила ещё до замужества на курсах в Ростове. А вот классным и востребованным специалистом кройки и шитья, став, как у нас говорили модисткой – это лично её заслуга, не забавы или развлечения ради, а из-за лишений, невозможности что-то купить себе и детям и, в конце концов, желания хоть немного заработать для семьи.
Мама сшила два костюма: Вите солдатскую форму, взяв за основу материал солдатской гимнастёрки и галифе. Со мной дело обстояло сложнее, в селе были те мужики, кто в Морфлоте служил, но, чтобы дать на растерзание память – никто бы не решился, а бескозырку одолжили. И эту проблему мама разрешила. На ёлку я нарядился моряком, естественно, а Витя солдатом.
Вот после этого еще одно прозвище нет-нет да и мог я услышать – морячок. Что это, путеводная нить или просто случайность? Я, прожив жизнь, считаю, что случайность вообще нет, любой момент или жизненная ситуация, есть запланированное действо, записанное в книге жизни или как мы ещё говорим, судьбой определенно.
Отец, скручивая самокрутку из махорки, предлагал всегда:
- Будешь? Закуришь? Тебе свернуть или сам уже умеешь?
Брат, обычно, пробубнив что-то под нос уходил, делав вид, что противен сам разговор об этом. Я, наоборот, отказывался, но знал, что во время перекура отец обязательно мне что-нибудь расскажет интересное.
Если бы мне батя не говорил такие вещи, уверен, что я закурил бы ещё в детстве, а не в день своего совершеннолетия. Я любил слушать отца, его, часто поучительные, а иногда просто смешные истории или серьезные рассказы о военных событиях. Вот один из таких:
- До войны я успел 6 классов окончить. Когда немцы пришли уже второй раз, прорвав «Миус-фронт» и опять заняв Ростов, мне было побольше, чем тебе, шестнадцатый год шёл. Немецкий в школе учили, кое-какие слова и выражения запомнил, хотя за полтора года после школы и позабыть успел, хоть и память неплохая. Вот настали холода. Немцы всё больше в хату лезут, погреться. Обсели печку. Мама, бабушка твоя, хлопочет, жрать им готовит. Тянулась с тяжелым казаном и плеснула кипящим варевом фрицу за шиворот. Он вскочил, завопил, схватил автомат и наставил ей в грудь:
- Матка… партызан, матка-партызан!
Да и застрелил бы, но все остальные, покатом по полу катались и кричали:
- Ганс, русиш партизан капут! Блох капут! Клоп капут! – при этом же-стами показывая, как паразиты гибнут на Гансе от кипятка.
Немец, постепенно успокоился и отпустил маму. Мамаша пошла и принесла ему из подвала гусиного жира, у нас от ожогов считалось лучшим средством.
- Па, так что там с твоим немецким? – мне хотелось услышать что-то подобное о героизме самого отца, который в принципе ещё был пацаном, хотя менее, чем через два года уже был призван в ряды Красной Армии, но поучаствовать в боевых действиях не пришлось. Видимо, не судьба. Отца и маму, как и бабушек мы назвали только на «Вы». Он даже как-то сказал: «Пошлёшь меня «на», если на «Вы» - не обижусь. А на "ты" не смей!
- Ну, вот думаю, придется ли мне ещё когда применить свои знания немецкого языка или нет. Разобьёт наша славная армия немцев и поговорить не придётся. И вот, когда немец начал мне что-то «горкатать», я понял-не понял, но что-то ответил.
- Гут! Гут, зер гут! – хлопал по плечу немец и, стараясь говорить мед-леннее, протяжней, чтобы я лучше понял, опять что-то сказал. Я уже осмелев, уверенный, что мои знания на высоком уровне, «ляпнул» что-то в ответ.
- Киндер швайн! Киндер зер шлехт! – что-то в этом смысле завопил немец, так швырнул меня в сторону, что я упал на пол и даже ударился головой.
Немец метнулся ко мне, схватил меня за шею и начал душить. Я задыхался и начинал терять сознание, видя его озверелые выпученные глаза. Помню, что в дверном косяке появился папаша с побагровевшим лицом и крепко сжатыми кулаками. Хватка немца сразу ослабла, я начал жадно хватать воздух. Папаша подошёл и помог мне встать на ноги. Немец зверем проводил нас обеих в ту половину, где нам было разрешено находиться. Больше я не рискнул говорить с немцами на их языке. Пусть, гады, если нужно наш учат.
- Па, а дед бросился бы на немца, если бы тот не отпустил?
- Конечно! И я бы бросился, если бы, не дай Бог, конечно, - без раздумий ответил отец и добавил, - папаша был крепким мужиком, кость крестьянская, сила не столь в мышцах, сколь в духе у него была. Ему уже пятьдесят было с гаком було, а я с армии только пришел – молодой и крепкий: он ложил на плечо 60-ти килограммовый мешок с пшеницей и пошёл по дробине (дробина – приставная или непереносная лестница) на гарище (гарище – чердак дома или хаты). Тогда почти всё зерно хранилось на гарище. Расстилали не толсто, чтоб не прело, если влажное, досыхало и хранилось. Потому и сволока в хате, видел, какие крепкие – брёвна. А в кадушках (кадушки – бочки, объёмом куба на полтора, обтянутые обручами) хранили сухое зерно и то, которое быстро расходилось скотине на корм, курам, та свиньям.
- Фу, ты, «чужак попался», - произнёс батя поговорку, означающую то, что сбился с мысли, и продолжил, - так вот, я «сдыхал» быстро, а папаша, подсмеивался и продолжал носить. А, вот видишь, рак в 58 «сожрал». Крепкий папаша был, крепкий, я против него не учхнул бы ни в чём с ним тягаться. Старые люди закалённые были и нищетой, и голодом. Хотя, дед трудяга был, своим горбом все прибывал в семью добро. Сколь десятин было на едоков отмерено, все были ухожены и урожай, почитай, лучше, чем у многих – хозяин, дед Федька был.
- А бабушка Настя говорила, что с десяти лет таскала воду на панские огороды, капусты поливала, да?
- Да, мамаша же родом из «Милости Куракина», князь управлял лет 150 назад имением, а уже когда бабушка твоя окончила 2 класса и пошла работать, имением, которое переименовали в с. Шабельское, управляли потомки того Шабельского, кому подарил, толи в качестве карточного долга передал князь Куракин. Так Политотдельск звался раньше, это при советской власти стали из-за располагавшегося в нём политическом отделе так назвали. Трудились все, от мала до велика.
Брата Витю в меньшей степени интересовали серьёзные вещи. Он был артистичным, юморным. Когда работал в магазине, не знаю с чьей подачи, но его стали звать часто прозвищем, как и принято было в деревне, Никулиным. Это было признание его артистических способностей. Меня с детства тянуло к книгам и технике, а его, как бабушка выразилась, к «финтикам» или «финтифлюшкам». Жаль, что учился слабовато, с него актёр юмористического жанра получился бы точно…
А вот, если быть объективным, я был менее исполнителен, вернее обязательным в выполнении такой, необходимой в селе задачи, как встречи стада коров сельчан. Кто жил непосредственно по пути следования основного стада, пока оно постепенно не таяло из-за того, что коровы, телки и бычки, если были таковыми, сворачивали в свои дворы, где им было уготовлено сдобренное фуражом пойло или другое лакомство, что заставляло именно спешить домой.
Наша корова часто придерживалась такого мнения, «это от меня и так не убудет, пройдусь-ка я по огородам соседей. Смотришь где-то кукурузных початков или молодых кабачков разживусь». Из-за того, что я, в отличие от брата не был таким домоседом, часто заигрывался допоздна, а когда вспоминал, а Марта, так звали нашу кормилицу, было уже поздно. Тогда нужно было ориентироваться по лаю собак – верный «компас», указывающий, где сейчас бурёнка промышляет.
За я что получал заслуженный нагоняй от родителей, «перепасованный» ими от недовольным таким делом хозяев огородов виновнику, то бишь мне. Брат с этим был более аккуратен и исполнителен. Я, к тому же отличался упорством. Если меня заставляли кушать борщ, а я не хотел, то мог высыпать незаметно или на глазах половину сахарницы сахара и, пока родительские челюсти не сомкнулись в злости на мою выходку, объявлял:
- Попробуйте. Его есть невозможно, - поднимался и уходил из-за стола.
Но было ещё одно, что нас отличало с братом. Что греха таить, в детстве шалили все, это грех, который списывался на малолетство. Грешил больше я, конечно, активно бомбил сады, которых можно было назвать таковыми было в те годы в селе аж три, включая наш, хоть и старый сад, но с шикарными яблоками, большим количеством слив. Второй сад ещё с большим выбором яблок был у деда моего соседа через дом, погодка, но чуть моложе и учившемся на класс ниже. Дед был перс или серб, а попал к нам, будучи военнопленным с Первой Мировой войны. Женился и пустил корни. Замечательный дед, куривший трубку и травивший байки, которые мы любили слушать. Звали его дед Духан. Третий сад славился виноградником.
Вот можно представить, как я, зная все подходы через кустарники на меже с соседкой или с конца огороды, с другой стороны, проводил, как «Иван Сусанин» ватагу пацанов, чтобы воровать яблоки в своём собственном саду. Скажите, ну какой интерес был бы, если бы я им вынес на улицу корзинку с теми же яблоками. Да никто бы на них не посмотрел, считая это, как обида и предательство. Это поступок, явно, не пацана, которого они другом раньше называли. Брат в таких авантюрах не участвовал. Вы-кинуть где-то «выкаблучину» — это моё. Когда вечером устраивался допрос, то братец, особенно, если я не дал ему спить письменное задание, мог конечно «слить информацию» или проще говоря, «стукануть».
Да это обычное дело спихивать на кого-то в большой семье. Был грешен и я, чего таить правду, её в авоське не утаишь. Возможно, что в конце концов, родители, не добившись того, что хотели узнать, махали рукой, лишь пригрозив:
- Чтоб в последний раз! Услышу ещё раз – накажу!
Сколько было этих последних «китайских» предупреждений, не счесть. Но, когда мне было уже лет 10 и начал отчётливо понимать, что нехорошо врать старшим, резко изменился.
А начало, хоть и было трудным испытанием, но произошло так. Я был очень рассеянный или торопливый, как егоза. Часто, вставая из-за обеденного стола, мог зацепить, перевернуть недоеденный суп в миске, летали и кружки и всё подряд. Огонь, а не ребёнок, короче так могли сказать обо мне.
На этот раз, не знаю почему, но пил я молоко, не как обычно из металлической кружки, поллитровой, а часто и из литровой, а из чашки, чайной фарфоровой. Зацепил её, она хрясь и на куски. Убрал, выбросил и забыл. Вечером мама спросила:
- Кто же чашку новую с сервиза сумел расхекать?
- Я! – без раздумий ответил маме, посмотрев даже ей в глаза, что раньше не практиковалось, при попытке обмануть.
- Ну, зачем-ты наговариваешь. Наверное, Витя разбил и боится сознаться?
- Не бил я, - вскипел брат.
- Ма, я разбил, говорю же! – поднялся и пошел по своим, как всегда, ну очень серьёзным, не требующим отлагательств делам.
Мама, недоуменно смотрела мне в след. Чего другого, но такого она точно не ожидала. В дальнейшем, я никогда не врал. Если был секрет или не хотел расстроить родителей, то не говорил правды, но и не врал. Чаще, просто молчал, признавая тем вину, не объясняя подробности.
***
- На проводы, Саня, не забудь прийти! – крикнул мне Леха из проезжая мимо с кем-то из не наших, не местных парней, мотоцикле одиночке с народным названием «козёл».
- Хорошо, Лёха! Когда?
- Послезавтра! – уже проехав и поворачиваясь назад, крикнул под «стрекот» «Минск»ача парнишка из соседнего села, на два года моложе от меня.
Я забыл на время, что вспоминал о брате и подумал, как он там в далёком сибирском городе Томске. Да не в городе вовсе, а где-то в лесу, где стоят бараки с заключенными, и он со своим самым верным другом на поводке, охраняет преступников, воров, грабителей и даже убийц.
У нас с братом один отец, мама носила нас у себя под сердцем и родила в один день. Нас назвали Александром и Виктором, из-за того, что один завоеватель, а другой победитель. То, что мне пришлось в жизни многое завоевывать – это правда, а-то, что ты, мой брат Виктор – победитель, этого до сих пор не могу понять. Что-то в судьбе не срослось. Что? Это, наверное, останется тайной навек. Мы были братьями с одной группой крови и такие разные.
Не по партийной принадлежности, а по жизни, я был «правым», а он «левым», я имел счастье быть женатым и иметь детей, а он нет и от этого страдал. Очень любил детей, всю любовь и тепло отдавал своим племяникам, моим детям и детям старшего брата.
Жаль мне брата, ох как жаль. Прожить 50 лет жизни и не оставить, кроме памяти о себе в сердцах родных и близких, ничего. Я буду помнить тебя, братишка, пока бьётся в моей груди моё больное сердце. Я живу и буду жить, сколько Богом отмерено, мой дорогой и любимый брат. Прости меня, брат, за всё, прости!
продолжение следует