Из воспоминаний Константина Паустовского.
«Гиляровскому бы жить во времена Запорожской Сечи, вольницы, отчаянно смелых набегов, бесшабашной отваги». «Современник Чехова, Гиляровский по характеру своему был, конечно, человеком не тогдашнего чеховского времени. Его жизнь только по времени совпала с эпохой Чехова».
Поразительные воспоминания о Гиляровском оставил Константин Паустовский, нарисовав образ идеального человека, человека не того времени.
Паустовский знакомится с Владимиром Алексеевичем уже маститым репортёром и писателем, будучи на много лет моложе. Гиляровский в ореоле известности и заслуженной славы, пожилой человек. Он далеко не тот Володя Гиляровский, начинающий газетную жизнь во времена Чехова. Если Чехова и Куприна молодой Гиляровский поражал своей искренностью, добродушием, даже простодушием, преданностью в дружбе, неистощимой энергией и феноменальными физическими способностями, то в зрелые годы – это другой человек. Сохранив юношеские черты характера, теперь Гиляровский поражает собеседника не силовыми фокусами, а цельностью характера, богатым внутренним содержанием. Впрочем, обратимся к Паустовскому.
Знакомства с ним искали с опаской.
Многие соратники по перу опасались, что рядом с ним будут выглядеть бледно, неинтересными, незначительными. Не сразу решались подойти к нему для знакомства, а вдруг не примет.
«Когда встречаешь таких людей, как Гиляровский, всегда возникает какая-то боязнь. Когда я| впервые увидел Гиляровского, у меня возникла такая боязнь, — примет он меня или не примет. Это был такой человек, что с первого взгляда вы чувствовали в нем такую силу и такую цельность, что вам обязательно хотелось, чтобы он вас принял. Я помню, что вот это первое ощущение при встрече с Гиляровским меня очень смутило».
Паустовскому чуть за двадцать, он репортёр московской газеты, чего только не слышал о «короле репортёров», и вот встреча. Не анекдоты, не табачок из знаменитой табакерки, нет, молодого человека собеседник поразил сразу же «блеском своего разговора, силой темперамента и ясно ощутимой значительностью своего внутреннего облика».
Гиляровскому уже нет нужды располагать к себе незнакомого человека внешними эффектами типа анекдотов, табакерки, силовых трюков. Он знаменит, известен, не он стремится к знакомству, наоборот, его расположения ищут, добиваются молодые репортёры и литераторы. Перед нами другой Гиляровский, Гиляровский не чеховских времён.
Другой, но всё такой же бескомпромиссный борец за правду. Многие с опаской стояли рядом, возникало желание спрятаться за его спину, когда он с «беспощадной правдивостью» «резал» правду-матку в глаза собеседнику-оппоненту. «Это свойство Владимира Алексеевича иногда даже пугало людей... Он вмешивался в жизнь без оглядки». Таким он был, таким и остался. «Такую правду писать нельзя» — было указано Гиляю в рецензии цензоров на книгу «Трущобные люди».
Известно, что после уничтожения книги Гиляровский обратился к стихам, но не надолго, вскоре вернулся к очеркам и рассказам, веря в силу печатного слова.
«Он обладал огромной верой не только в силу слова, но и во всепобеждающую правду…Он чисто, глубоко и искренне в это верил, верил в то, что слово правды всегда победит. И этим, очевидно, и вызвано то, что он вмешивался в жизнь…Что бы ни случилось, он всегда вмешивался, искал правды, ничего не боясь, потому что он был бесстрашен, как запорожец».
«Вот он прочел «Отверженные» Гюго. Мы все читали, но мы после этого ничего не делали. А Гиляровский после этого спустился в клоаки Москвы, в реку Неглинку, взятую в трубу, потому что в «Отверженных» Гюго он прочел о клоаках Парижа. Вот человек, который в силу своего темперамента сейчас же претворил литературу в жизнь, и, по-видимому, у него не было разрыва между этими двумя понятиями».
Его необыкновенная щедрость и «неудержимая доброта» притягивали и покоряли сердца. Его отношение к «совершенно обездоленным, в силу многих обстоятельств, …по существу невинным людям,— что это не арестанты, не беглецы, а несчастные люди», напоминает дела «одного очень интересного, но совершенно забытого нами доктора Гааза, человека, который всю жизнь посвятил помощи арестантам и на этом потерял свое огромное состояние». Гааз говорил: «Спешите делать добро!» Это изречение Гааза относится целиком к Владимиру Алексеевичу Гиляровскому.
Представляется, что Паустовский один из немногих литераторов, если не единственный, оставил воспоминания о советском периоде жизни Владимира Алексеевича. Сохранилась стенограмма его выступления на вечере, посвящённом столетию рождения Гиляровского в 1953 году, а позже был опубликован очерк «Дядя Гиляй (В. А. Гиляровский)»
Выступая с докладом на юбилейном вечере, Паустовский сожалел, «что как писатель Гиляровский до сих пор недооценен. Надо утверждать это смело, хотя бы на основании одной его книги «Москва и москвичи».
« Эта книга обладает очень высокими писательскими качествами также и в силу того, что он был журналистом, был хорошим репортером и привык писать очень кратким языком. Книга написана кратко и просто. Но не в этом даже дело. Она написана с совершенно доскональным знанием старой Москвы». А спустя 2 года писал, развивая, ранее высказанную мысль:
«Каждому времени нужен свой летописец, не только в области исторических событий, но и летописец быта и уклада.
Летопись быта с особой резкостью и зримостью приближает к нам прошлое. Чтобы до конца понять хотя бы Льва Толстого или Чехова, мы должны знать быт того времени. Даже поэзия Пушкина приобретает свой полный блеск лишь для того, кто знает быт пушкинского времени. Поэтому так ценны для нас рассказы таких писателей, как Гиляровский. Его можно назвать “комментатором своего времени”.
К сожалению, у нас таких писателей почти не было. Да и сейчас их нет. А они делали и делают огромное культурное дело...
Не важно- много ли они, или мало написали. Важно, что они жили, что вокруг них кипела литературная и общественная жизнь, что вся современная им история страны преломлялась в их деятельности. Важно то, что они определяли собой свое время.
Таким был Владимир Алексеевич Гиляровский – поэт, писатель, знаток Москвы и России, человек большого сердца, чистейший образец талантливости нашего народа».
---------------------------------------
Фёдор Петрович Гааз - член Московского тюремного комитета и главный врач московских тюрем. В мае 2018 года римской-католической церковью причислен к лику блаженных.