Фира Айзенбах приехала в Москву в далеком 1934 году из Кронштадта, в Государственный институт стоматологии и одонтологии. ГИСО проводил постдипломную специализацию зубных врачей, в том числе окончивших медицинские факультеты. Не так давно правительство издало постановление «О реорганизации системы подготовки врачебных кадров», главной целью которого было расширение объема подготовки специалистов, а так же увеличение срока обучения в медицинских вузах.
В 1931 году директором института становится Соломон Григорьевич Иоффе. Именно он и подсуетился, чтобы Фира, дочь его покойного приятеля Исаака Айзенбаха, прошла практику под его, Соломона, руководством. Девушка подавала большие надежды, и, в перспективе, могла бы стать прекрасным специалистом.
По его же рекомендации, Фира, по паспорту Эсфирь Исааковна, после прохождения практики и получения всех необходимых документов, была направлена на работу в одну из так называемых «Кремлевских поликлиник». И, как сейчас говорят, вишенкой на торте, стало получение комнаты в коммунальной квартире.
Казалось бы, девушка родилась с золотой ложкой во рту, но судьба, которая была так щедра в начале жизненного пути, потихоньку стала убавлять свои дары.
Конечно, Фира не сидела и не ждала, пока на нее упадет очередная манна с небес. Она прилагала массу усилий, чтобы совершенствовать свое мастерство. Проводила вечера в библиотеке, штудируя научные труды, монографии и диссертации. По возможности посещала профильные конференции. Учитывая, что Соломон Григорьевич оставил место директора ГНИИСО и МСИ 1937 году (принимая во внимание год и должность можно было предположить, что стало причиной), то девушке больше не приходилось рассчитывать на помощь. Да она, собственно, и не обращалась за какими- то благами. Понимая, что Иоффе и так сделал для нее очень много.
О смене руководства института она узнала случайно. Фира пару раз в месяц всегда звонила Соломону Григорьевичу. Справлялась о самочувствии, рассказывала о своих успехах, поздравляла с праздниками. В этом городе он был для нее самый близкий человек. Мама и сестра остались в Кронштадте. Набрав знакомый номер- она звонила Иоффе только на работу- с удивлением услышала грубоватый женский голос. Девушка робко поинтересовалась, может ли она услышать Соломона Григорьевича? В ответ ей было лишь сухо сказано: «Деточка, больше сюда не звоните».
Прошло несколько лет. Фира продолжала работать в стоматологическом отделении поликлиники. Постепенно образовался круг «своих» пациентов, которые ходили именно к Айзенбах. Руководство оставалось довольно. Никогда не надо было решать, кто поедет на ту или иную конференцию или симпозиум. Если раньше приходилось отправлять сотрудников «добровольно-принудительно», то теперь спорных вопросов практически не возникало. Эсфирь Исааковна была в прямом смысле слова палочкой-выручалочкой. Оставалась на дежурства в выходные, задерживалась, если случался какой –то форс мажор. Ей некуда было спешить. И если коллег ждали дома ужин, мужья, жены, дети.. то ее не ждал никто.
Да и откуда бы взялся этот «кто-то». Свободного времени, если честно, у Фиры не было. В будни работа. Пока до дома доберешься, уже глубокий вечер. А в выходные- какие-то домашние дела, обязательно библиотека, Иногда выбиралась в театр с Нетой, соседкой по квартире. Вот и весь досуг.
Нина Яковлевна Гершфельд давно была прикреплена к «Кремлевке». Но лечиться не очень любила. Учитывая, что, как говорится, Бог дал хорошее здоровье, в поликлинике она появлялась крайне редко. И каждый раз, когда планировался визит к врачу, женщина начинала нервничать. Особенно боязно ей было посещать стоматолога. А надо сказать, что стоматологическое оборудование в то время, еще оставляло желать лучшего. И это еще в «не простой» поликлинике. А что творилось там, где лечили зубы простые смертные, она себе вообще даже не представляла.
В один прекрасный день, хотя для Нины Яковлевны он вовсе не был прекрасным, она поняла, что визит к стоматологу не за горами. Промучившись ночь, с утра поспешила на прием. Ожидая вызова, мазнула взглядом по двери кабинета, и была сильно удивлена: вместо привычной фамилии «Панкратова» на табличке значилось «Айзенбах Э.И».
Брови Нины Яковлевны удивленно поползли вверх. Воображение нарисовало некий образ импозантного мужчины –стоматолога. Возможно, в годах. Нина Яковлевна хоть и была «дама элегантного возраста», и, кроме того, в некотором мандраже перед предстоящей экзекуцией, но все равно: женщина в любом возрасте остается женщиной. Рука сама потянулась в сумочку за пудреницей. В это время дверь кабинета открылась и из него вышла довольно молодая женщина в белом халате, с листком бумаги в руке. Увидев сидящую пациентку, сказала :-«Подождите, пожалуйста, пару минут, я подпишу у заведующей план лечения и позову Вас на прием». Провожая взглядом удаляющуюся фигуру, Нина Яковлевна подумала:
- « И медсестру поменяли.. что это у них за перестановки..» вдруг , спохватившись, окликнула уходящую, та остановилась. Немного смущаясь, женщина произнесла: -«Скажите, а доктор Айзенбах молодой, или в возрасте?». Медсестра улыбнулась: «Доктор Айзенбах – это я.»
Уже потом, спустя время, когда они вдвоем вспоминали этот эпизод, то весело смеялись. Но в тот момент Нина Яковлевна была готова провалиться сквозь землю от стыда. И если бы не ноющая боль, становившаяся все более пульсирующей, она бы, вот честное слово, сбежала из поликлиники.
Вопреки опасениям пациентки, лечение было не таким уж и болезненным. Ловкие руки Эсфири Исааковны достаточно быстро провели все необходимые манипуляции.
-«Ну вот и все! Вернее, почти все. »- Фира дала в руки пациентке небольшое зеркальце- «Смотрите, вот Ваш источник боли. Нижняя пятерка. Мы имеем сильное воспаление нервной ткани зуба. Пришлось поставить мышьяк, иначе будет очень больно. А нерв необходимо удалить. Послезавтра придете ко мне, и мы все доделаем. Боли уже не будет. Сейчас купите вот это» -Фира быстро выписала рецепт- «До ночи зуб должен успокоиться».
Так и случилось. К вечеру остатки боли улетучились и в следующий свой визит Нина Яковлевна была удивлена, что практически не почувствовала дискомфорта.
-«Эсфирь Исааковна, Вы волшебница!»- довольная пациентка поднялась из кресла- «Завидую вашему мужу. Вот повезло: и умница, и красавица, да еще и руки золотые.»
Фира улыбнулась: « Спасибо. Но пока завидовать некому.»
-«Ой простите старуху!»- Нина Яковлевна всплеснула руками- «Вот что этим мужчинам надо. Хотя что там. У самой такой же. Все «в девках» сидит. Я уж не лезу.. а надо бы наверно…».
-«Значит не нашел еще своего человека» -Фира поднялась со стула-«Вы извините, там пациент уже по времени должен быть, у нас тут строго…»
-« Да да, Эсфирь Исааковна, заболтала я Вас.. спасибо еще раз, до свидания!»
Выйдя за дверь, женщина увидела сидящего на банкетке перед кабинетом унылого мужчину, держащегося за щеку.
-«Даже и не бойтесь. Не врач, а сокровище. Руки-золотые!» - Нина Яковлевна поправила прическу и не спеша, с достоинством, пошла по коридору.
Насчет своего сына она слукавила. Вернее, на счет своего поведения. Она не то что «не лезла». Нина Яковлевна буквально была одержима идеей женить Ефима.
После смерти мужа, Вениамина Иосифовича, она окружила сына двойной заботой. Да что там двойной. Тройной.
Когда умер отец, Ефим только начал учебу в престижном Московском институте советской кооперативной торговли. В школе полноватый близорукий мальчик никогда не был объектом грез одноклассниц. Но сейчас ситуация поменялась. Не секрет, что многие из студенток целенаправленно поступали в этот институт, чтобы найти себе будущего мужа. Из стен данного учебного заведения выходили исключительно будущие директора и начальники. Ефим сначала даже опешил от того через край бьющего внимания, исходившего от однокурсниц. Особенно старалась одна, Зоя, миловидная брюнетка с томным взглядом. Ну просто прохода не давала. Изначально принявший все за чистую монету, отчасти наивный молодой человек, воспитанный в лучших традициях интеллигентной семьи, как подобает порядочным людям с серьезными намерениями, решил познакомить Зою с Ниной Яковлевной.
Знакомство состоялось в один из воскресных дней. Зоя очень хотела произвести впечатление. Ефим сначала переживал, но, увидев, что мама, найдя какие-то общие темы с девушкой, охотно поддерживает разговор и называет ее не иначе как «Зоинька», успокоился.
Когда Ефим проводил девушку и вернулся домой, то увидел маму, сидящую в кресле у окна. На ее коленях клубочком свернулась Дымка, красивая серебристо серая кошка. Со стола было все убрано , посуда вымыта.
-«Ма, ну как тебе Зоя?» - Ефим подошел к матери и нежно поцеловал ее в пробор уже начинающих седеть, волос. Она подняла взгляд на сына:
-« Как? Да никак, Фима. Ты разве не замечаешь, что этой девушке нужна только твоя будущая должность, ну и..»- она обвела взглядом вокруг-«Твоя жилплощадь»
Ефим тогда сильно обиделся на мать. Хотя не подал и вида. Зое соврал, что она очень понравилась, решив, что потом Нина Яковлевна поменяет свое мнение, когда увидит, что его избранница на самом деле милая и бескорыстная девушка. Через пару недель после знакомства с Ниной Яковлевной, молодые люди собрались в театр, договорившись встретиться после занятий у главного входа. Ефим вышел из корпуса немного раньше, и, пока у него было в запасе около пятнадцати минут, решил купить на углу пирожков с повидлом. Если честно, хотелось есть, а в театральном буфете цены кусались. А так, на пути к метро, можно было и подкрепиться. На обратном пути, свернув во двор института, он издалека увидел стоящую к нему спиной у входа Зою и рядом с ней еще одну девушку с их курса. Только молодой человек не помнил ее имени. Вера, что ли. Впрочем, это было и не важно. Решив подойти незамеченным, он прошел не прямо, а, немного свернув, хотел подойти со стороны высаженных елочек, чтобы напугать стоящих девушек. Вот сыграло что-то мальчишеское. Уже были сумерки, фонари освещали только пространство перед входом. И план почти удался. Подкрадываясь он вдруг услышал голос Зои:
-«Где вот этого еврейского индюка носит? А еще театр терпеть. скукота. Ну чего не сделаешь ради моей высокой цели...!». И до ушей Фимы долетел заливистый девичий смех.
Ефим положил сверток с пирожками на снег и медленно развернувшись, стараясь не привлекать внимания, незаметно ушел.
Произошедшее настолько его обескуражило, что он несколько дней приходил в себя. На гневный вопрос Зои, о том, почему он не пришел и что все это значит, он ответил, что еврейский индюк передумал идти в театр. Девушка даже не смутилась. Она рассмеялась ему в лицо, сказав, что даже хорошо, что так вышло, а то ей уже надоело изображать любовь. Ефим смотрел вслед удаляющейся Зое, и было ощущение, что он осыпается, как песочный замок. Голова, плечи, руки... песок змейками струится по остову, оказываясь у ног. И вот уже ничего нет, только горка песка, которую уже начинает сглаживать ветер.
Нина Яковлевна видела, что с ее сыном, с ее мальчиком, что-то происходит. Узнав причину, она поступила мудро. Не стала торжествующе говорить, мол, а я ведь предупреждала. Погладив сына по руке лишь сказала: «Все к лучшему. Хорошо, что что все открылось сейчас, а не потом».
После всего случившегося, что-то поменялось внутри Ефима. Во всяком случае, он это ощущал. Переборов свою некую природную лень, занялся спортом. Пробежки по утрам, зарядка. Нашел старые отцовские гантели. Через какое-то время появился рельеф мышц, расправились плечи, ушла сутулость. Куда-то пропал намечающийся живот. Казалось, Ефим даже стал выше ростом. Только вот с близорукостью ничего нельзя было поделать. Но, купив очки в новой, подходящей ему оправе, Ефим с удивлением отметил, что они его ничуть не портят, чего нельзя было сказать о старых.
Вот только его отношение к девушкам поменялось. Нет, он все так же охотно шел на контакт. Ему нравилось оказываться в центре внимания. Просто перестал относиться серьезно к противоположному полу. Все это превратилось в игру, в некий, ни к чему не обязывающий легкий флирт. Ничего никому не обещая, он общался, встречался, расставался, словно хотел отомстить всем девушкам за то свое первое, настоящее чувство, которое сейчас ушло, растворилось в череде каких-то поверхностных эмоций.
Сначала Нина Яковлевна не придавала этому значения, рассудив, что раз девушки сами вешаются на ее сына, то он вроде, как и не виноват. Больше выбора, лучше результат. Но когда прошел год, второй, третий, А Ефим так и не нашел серьезных отношений, то она забеспокоилась. Как любая мать, она хотела какой –то стабильности для своего ребенка. Тем более сын уже закончил институт, получил неплохую должность с перспективой продвижения по служебной лестнице. Жилищные условия, благодаря покойному супругу, у них были более чем хорошие. Но Ефим совершенно не горел желанием обзаводиться семьей, говорил, что ему и так хорошо.
Нина Яковлевна пыталась знакомить сына с «приличными» девушками: дочерями своих подруг, и друзей покойного мужа, но - напрасно. Ефим был вежлив и обходителен с каждой из представленных «невест», но после подстроенных «случайных знакомств», каждый раз тактично намекал маме, что дальнейших встреч с объектом больше не предвидится. Постепенно Нина Яковлевна перестала играть роль свахи. Во – первых, закончились кандидатуры. А во – вторых, она потихоньку смирилась с тем, что Ефим совершенно не настроен на долгие и серьезные отношения.
Сейчас же, возвращаясь с приема от Эсфири Исааковны (Божечки, ну какая она Эсфирь? Чуть за тридцать... Где ж мои тридцать лет!) Нина Яковлевна вдруг решила еще раз испытать судьбу. Ну а вдруг? Интеллигентная, умная молодая женщина была ей симпатична. Осталось подумать, как организовать очередную «случайную» встречу. И она уже почти все придумала, что завтра она снова запланирует визит к Айзенбах, но…
Но, как говорится, хочешь насмешить Бога, расскажи ему о своих планах.
А завтра была война…
Центральная поликлиника Лечебно-санитарного управления Кремля в июне 1941 г. начала готовиться к эвакуации. Однако, часть сотрудников осталась в Москве. Врачи оказывали медицинскую помощь не только прикрепленному контингенту. В 1941 г. на станции метро «Коминтерн» (с декабря 1946 г. — «Калининская», сегодня — «Александровский сад») работал медпункт, где во время налетов и бомбежек было организовано дежурство. Коллектив Центральной поликлиники Лечебно-санитарного управления Кремля взял шефство над военным госпиталем № 4634. Профессора и врачи проводили там консультации, нянечки и медсестры приходили в госпиталь на дневные и ночные дежурства.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 июня 1941 г., с 23 июня была объявлена мобилизация военнообязанных 14 возрастов (1905—1918 гг. рождения. У Ефима, как и многих сотрудников его организации была бронь, и он призыву не подлежал. Но, тем не менее, добровольно вступил в 18-ю добровольческую стрелковую дивизию, сформированную в Ленинградском районе Москвы, которая 30-го июля была включена в состав 32-й армии. В конце ноября 1941 года, во время одной из атак, недалеко от поселка Румянцево Истринского района, младший лейтенант, Гершфельд Ефим Вениаминович, получил тяжелое ранение в правое бедро, с раздроблением бедренной кости. После дивизионного медсанбата был отправлен в эвакогоспиталь. Впоследствии - переведен в Москву.
………………………………………………………………………………………………………..
Из окна дуло. Как не старались медсестры заклеивать окна и рассохшиеся рамы, все равно раненым, лежавшим на кроватях у окон, сквозило. Где было возможно, окна, в ущерб освещенности, завешивали старыми одеялами. Честь оказаться на такой кровати как раз и выпала Ефиму. Отогнув край одеяла, он попытался посмотреть в окно. Но кроме куска грязно-серого неба и веток березы за окном видно ничего не было. Он хотел было уже вернуть одеяло на место, как вдруг, на ближайшую к окну ветку, села ворона. Встрепенулась, распушив перья, нахохлилась, и, заметив взгляд Ефима, склонила на бок голову, сверкнула угольным глазом и хрипло каркнула.
-«Ну вот, покаркай тут еще. Без тебя тошно.» - он опустил одеяло и попытался повернуться на бок. Резкая боль пронзила правую ногу и бок. Вполголоса чертыхнувшись, оставил эту затею, хотя спина уже начинала ныть от постоянного положения.
-«Давайте я Вам помогу… помогу повернуться.» - услышал он вдруг тихий голос. Перед ним стояла медсестра. Или врач. Но если врач, то из другого отделения. За неделю, что он находился тут, Ефим уже знал всех врачей отделения. Впрочем, и медсестер тоже. –«Наверно новенькая»- подумал он, продолжая разглядывать в сумерках уходящего дня женский силуэт у своей койки.
-«Ну так что, помочь?»- женщина чуть склонила голову на бок, как та ворона за окном, и это вызвало раздражение.
-«Не надо, я сам!»- возможно резче, чем надо, ответил Ефим. Впрочем, медсестра не обиделась. Или просто не подала виду.
-«Не упрямьтесь. Вам не идет»- улыбнулась она.
-«Поверните лучше меня, сестричка!»- раздался голос со стороны, откуда-то с другой койки. Палата наполнилась нестройным смехом. Женщина обернулась на звук голоса:
-«Вот положительные эмоции — это как раз то, что вам всем сейчас нужно!» - и добавила, снова повернувшись к Ефиму- «И Вам тоже. Ваша относительная беспомощность — это временное состояние. Все будет хорошо.
Прошла еще неделя. Другая. Ефим стал потихоньку вставать. Сначала, опираясь на костыль, поднимался и стоял, держась другой рукой за спинку кровати. Через некоторое время уже мог пройти несколько шагов. Наконец, наступил день, когда он преодолел расстояние до двери палаты и вернулся обратно. Это далось нелегко. У кровати он немного замешкался, прикидывая, как будет сподручнее всего сесть.
- «А вот теперь я Вам все-таки помогу» - услышал он снова рядом с собой все тот же тихий голос и, почти сразу ощутил мягкую, но, в то же время, уверенную поддержку.
После того, как он сел на кровать, то, не поднимая взгляда, буркнул: -«Спасибо». Ему все равно было неудобно принимать помощь от женщины. Несмотря на то, что в госпитале он находился уже давно, и первое время был практически лежачим пациентом, всё равно, трудно было перебороть неловкость, которую он испытывал при манипуляциях, исполняемых медсестрами.
-«Ефим Вениаминович, вы замечательно восстанавливаетесь. Конечно, до выписки еще далеко, но прогресс налицо».
Он мрачно взглянул: «А Вы откуда знаете?»
Она улыбнулась: -«Ну я же врач».
Фира одной из первых стала проводить консультации в подшефном госпитале. Не хватало специалистов именно в области челюстно-лицевой хирургии. Знаний, полученных во время обучения, повышения квалификации и самообразования было достаточно что бы иметь представление о возможных последствиях определенных ранений и методах восстановления.
Несколько раз, из-за нехватки персонала, ей пришлось принимать вновь прибывших раненых. Просматривая документы, Фира обратила внимание на фамилию одного из поступивших, которая показалась ей знакомой. Ну да, точно. Такая же была у одной из ее пациенток. Учитывая, что фамилия редкая, не исключено, что раненый мужчина мог приходиться Нине Яковлевне родственником. Зная, как плохо сейчас доходят письма, Фира подумала, что может попытаться найти Нину Яковлевну и, если это действительно ее родственник, то информация о нем крайне важна. Все осложнялось тем, что когда Центральная поликлиника Лечебно-санитарного управления Кремля в июне 1941 г. начала готовиться к эвакуации, то архив, согласно особому распоряжению, был уничтожен, поэтому не сохранилось никаких довоенных медицинских документов и историй болезни. У Фиры оставалась только одна зацепка: Она знала дом, где проживала Нина Яковлевна. Как- то в разговоре промелькнуло, что та проживает в доме Бройдо, иначе, в народе, называемом «дом с писателями». Она так и говорила: «Мой сосед, Лев Николаевич», имея ввиду, что над окном квартиры находился барельеф Толстого. Некогда престижный дом сейчас был разделен на коммуналки, но супругу Нины Яковлевны, за определенные заслуги, были выделены обособленные две большие комнаты с отдельным входом, что по тем временам было более чем роскошно. После смерти супруга, опять же, принимая во внимание его статус, комнаты, без уплотнения, оставили за вдовой и сыном. А когда и сын через несколько лет получил перспективную должность в учреждении, приближенном к «небожителям», то вопрос о излишках метров отпал сам собой.
Хмурым зимним вечером, после очередных консультаций в госпитале, Фира приехала к «дому с писателями». Сначала она попыталась понять, где же барельеф с изображением классика. Но облик разрушающихся фигур было очень трудно разобрать, тем более в сумерках. Тогда Фира вспомнила, что в квартиру был отдельный вход. Действительно, в торце дома она заметила несколько ступенек, ведущие к двери. Поднявшись и увидев звонок, нажала, но звука не услышала. Пришлось постучать. Ответа не было. Она постучала еще, немного посильнее.
-«Кто там?» услышала она негромкий голос.
-«Нина Яковлевна, это Фира… Эсфирь Исааковна»!
-«Ой, я сейчас... сейчас открою!»- раздался скрежет открывающегося замка. Дверь открылась и на пороге возникла худенькая фигурка в накинутом на плечи пледе.
Фира сидела за столом и держала в ладонях чашку горячего чая, грея озябшие руки. В комнате было почти совсем темно. В военное время в Москве действовал указ о затемнении. При угрозе авианалета запрещалось включать свет в квартирах. Запрет был настолько жестким, что по стеклам забывчивых граждан могли стрелять патрули. В конце ноября 1941 года в продаже даже появились светящиеся в темноте карточки, которые можно было прикрепить к одежде. Стоили они 1 рубль 60 копеек. Но даже в этом полумраке было видно, как изменилась Нина Яковлевна. Из холеной, выглядящей гораздо моложе своих лет женщины она превратилась в старушку. Сильно похудела, стала как будто ниже ростом. Седые волосы были небрежно закручены в узел на затылке. Фира так и не успела еще сказать о цели своего визита. Нина Яковлевна не давала ей и слова вымолвить. О чем –то спрашивала, и тут же, не давая ответить, засыпала новыми вопросами. Наконец, воспользовавшись паузой, во время которой женщина доставала что-то из буфета, Фира все же спросила:
- «Нина Яковлевна, скажите, а Гершфельд Ефим Вениаминович кем Вам приходится?»
Раздался звон разбитой посуды. Даже в темноте Фира почувствовала, как оцепенела Нина Яковлевна.
-«Деточка, это же... мой сын…»
…………………………………………………………………………………………………………….
Ефим пошёл на поправку, но был признан негодным к военной службе с переосвидетельствованием через 6 месяцев, а 21 сентября 1942 года был демобилизован из рядов Советской армии. После получения первой группы инвалидности (одна нога стала короче другой, здоровой, на 4 см) о возвращении на фронт не могло быть и речи.
К концу 1943 года Центральная поликлиника полностью восстанавливает свою деятельность. Были открыты терапевтическое, хирургическое, детское, стоматологическое, физиотерапевтическое и рентгеновское отделения, туберкулезный, кожный, глазной и урологический кабинеты, отделение помощи на дому. С ликвидацией Больнично-поликлинического отделения в г. Куйбышеве весь медицинский персонал возвратился в Москву. Фира тоже постепенно вернулась к своим прямым обязанностям.
Ефим, который терпеть не мог врачей, теперь был вынужден, по мере необходимости, обращаться в поликлинику. Нина Яковлевна, окружившая сына еще большей заботой, теперь часто обращалась к Фире за помощью: узнать, когда принимает тот или иной врач, правильно ли назначено какое-либо лекарство. Фире было неловко отказать, даже если вопрос был совсем не по ее профилю. Постепенно у них сложились теплые, дружеские отношения. Ефим же наоборот, был отстраненно вежлив. Его тяготила материнская гиперопека, но из уважения к матери и величайшего чувства такта, он предпочитал это не озвучивать.
Однажды, придя на работу и взяв в регистратуре перечень записавшихся пациентов, Фира увидела знакомую фамилию. Только инициалы были другие. Вместо уже привычных «Н.Я» было написано «Е.В.» Почему-то вдруг слегка перехватило дыхание. К чему скрывать, ей был приятен этот, казалось замкнутый и не очень разговорчивый человек. Она понимала, что, скорее всего, эта холодная вежливость, граничащая с безразличием, просто своеобразная защита. Конечно, ему было неловко за то, что он, молодой, и в общем то здоровый, (да, он искренне считал себя здоровым. Подумаешь, хромота. Вон люди возвращаются: без рук, без ног, практически слепые... да каких только нет!), вынужден быть тут, а не на фронте. И повоевать –то не успел. Он стеснялся всей сложившейся ситуации. Да еще и Нина Яковлевна, вела себя с ним, как с маленьким ребенком, что не прибавляло мужчине оптимизма.
Ровно в назначенное время раздался стук в дверь. Не успела Фира сказать: «Войдите», как дверь распахнулась, и в кабинет заглянул Ефим.
-«Добрый день, Эсфирь Исааковна, можно?»
-«Да, конечно, Ефим Вениаминович, заходите, что Вас беспокоит?»
-«Всю ночь пятый угол искал. А с утра сразу позвонил. У нас -то, как Вы знаете, телефона нет, поэтому, как всегда, от соседей»- и Фира первый раз увидела, как Ефим улыбается. Она знала, что жильцы коммунальной квартиры на первом этаже разрешали Нине Яковлевне пользоваться их телефоном.
Без присутствия матери, Ефим оказался совсем другим. Исчезла какая –то напряженность, постоянно витавшая в воздухе. Он напомнил человека, вынужденного целый день ходить в застегнутом на все пуговицы тесном и неудобном костюме, и давящем шею галстуке, и, наконец, получившего возможность ослабить узел галстука и расстегнуть пиджак.
Фире пришлось попросить Ефима записаться в регистратуре на повторный визит: за один раз все проблемы решить не удалось.
Вечером, по дороге домой, она поймала себя на том, что невольно возвращается к мыслям о Ефиме. Обычно, когда человек садился в кресло, то становился для нее пациентом. Даже если это была знакомая или коллега. Причем, мужчина это или женщина, значения не имело. Но сегодня... Неоднократно она касалась руками лиц своих пациентов, но никогда еще под ее пальцами не пробегало что-то напоминающее слабый разряд тока. Несколько раз, когда она перехватывала взгляд Ефима, то чувствовала, как ее щеки заливает румянец (хорошо, что была одета маска).
На следующий день Фира с удивлением обнаружила, что Ефим записался на самое последнее, вечернее, время приема. Опять зароились мысли и вопросы, и тут же возникающие ответы. « А почему? Наверное, чтобы проводить меня домой?.. Глупости. Просто человек занят, работает. Возможно, успевает только на это время... А что, если действительно проводить…». И сердце так предательски застучало чаще... немного перехватило горло…
Шесть часов вечера. Время последнего приема.… шесть- ноль одна, шесть- ноль две, три, четыре, пять… В тиши кабинета через каждую минуту раздавался щелчок механизма, двигающего минутную стрелку. На большом циферблате было заметно ее передвижение: черной, размером со среднюю линейку. Щелк!! Шесть- ноль шесть, Щелк! Шесть - ноль семь…. Странно, но раньше Фира никогда не слышала этих щелчков. Она пыталась чем-то занять себя, отвлечься от постоянного слежения за стрелкой, но ничего не получалось. Щелк!! Шесть - ноль восемь…
Хоть открытие двери и было ожидаемо, все равно Фира вздрогнула.
-«Я Вас напугал? Простите!» - Ефим неловко замешкался у двери.
-«Нет-нет, все в порядке. Просто я.. задумалась...»
-«Немного опоздал. Подморозило к вечеру, скользко. В таких условиях из меня ходок то никакой.» В голосе мужчины прозвучало сожаление.
-«Ничего страшного. Да и опоздали совсем немного. Тем более, на сегодня Вы последний пациент. Не беда, если немного задержимся.»
…………………………………………………………………………………………………
Попрощавшись с Ефимом, Фира устало опустилась на стул. Взяла из ящика стола небольшое зеркальце, грустно улыбнулась своему отражению: «Ну вот и все, А Вы-то уже, Эсфирь Исааковна, надумали себе Бог знает что! Никто никого и не собирался провожать. Просто… в дневные часы человек занят…и…ничего более». Она встала, медленно расстегнула пуговицы, сняла халат. Повесила его в шкафчик. Торопиться ей было некуда. Домой? А что дома? Чай, любимый томик Чехова, да щегол Прошка. Пестрый жилец появился случайно. Теплым апрельским днем Фира мыла окно. Смыв первую грязь пошла сменить воду, а, вернувшись, замерла на пороге: на подоконнике сидела пестрая птичка.
-«Откуда же ты, такой разноцветный взялся?». Женщина была уверена, что птица при её приближении выпорхнет в окно, но нет. Незваный гость переместился на шкаф и оттуда наблюдал за Фирой своими блестящими глазками-бусинками. По всей видимости улетать он и не собирался. Фира домыла и закрыла окно, впрочем, оставила открытой форточку, надеясь, что посетитель сам найдет выход. До сумерек птичка исследовала комнату: пробовала клевать кисточки бахромы на салфетке, посидела на люстре, слетев на пол, стала подбирать какие-то крошки с пола. С наступлением темноты вспорхнула на книжную полку, и, усевшись на деревянную копилку в форме колодца, спрятала голову в перышки.
Фира не стала закрывать форточку, решив, что уж утром то птичка точно улетит. Но не тут-то было. В итоге, самовольный поселенец получил имя Проша, и право жить в комнате. Громких песен он не пел, только нежно и тихонечко посвистывал. Посему, соседям не мешал. Откуда все же взялся щегол, осталось тайной. Птицу так никто и не искал.
Фира выключила свет, закрыла кабинет, и медленно пошла по гулкому коридору, на ходу убирая ключ в кармашек сумки. На первом этаже попрощавшись с дежурной медсестрой, открыла тугую, тяжелую входную дверь. Мелкие снежинки, под порывом ветра, превратившиеся в сотни маленьких острых игл, обожгли лицо. Женщина даже зажмурилась: «Ну и погодка». Аккуратно ступая со ступенек крыльца, она вдруг ощутила аккуратную, но сильную поддержку под правый локоть.
-«Эсфирь Исааковна, разрешите теперь мне Вам помочь?»
Узнав голос Ефима, она удивилась, ведь прием закончился уже минут сорок назад. Возможно, он заходил еще к какому-нибудь специалисту? Хотя вряд ли: приемные часы заканчиваются в семь.
-«Не буду лукавить, я специально ждал Вас. Видите ли, в такую темноту и метель мне было страшно идти одному, вот, решил дождаться, что бы Вы меня проводили!»
Даже не видя лица (метель вынуждала отворачиваться в сторону, и прикрывать глаза) Фира чувствовала, как Ефим улыбается. Да она и сама не смогла сдержать смех:
-«Ну что же. Давайте я Вас провожу»
Как не сыпала снегом зима, все же пришлось ей уступить место весенним месяцам. И снова серый и рыхлый снег превращался в ручьи, которые бежали по тротуарам и обочинам, унося мелкий мусор. Постепенно набухали почки, и в один из дней деревья облачились в нежно-зеленую дымку юной листвы. с 30 апреля 1945-го отменили режим затемнения, который защищал город во время воздушных налетов. Накануне Первомая на центральных магистралях сияли фонари, ярко светились окна домов и витрины магазинов. Впервые за годы войны 1 мая провели военный и физкультурный парады. 2 мая из репродукторов прозвучали слова о взятии Берлина. А потом наступил самый долгожданный день.
Вряд ли современное поколение может в полной мере представить, что ощутили люди в далеком 1945 году, когда услышали из городских репродукторов голос Юрия Левитана, зачитывающий акт о безоговорочной капитуляции Германии.
И именно в этот день, вернее вечер, когда в темном небе распускались и рассыпались огненные цветы салюта Великой Победы, Фира услышала заветные три слова «Будь моей женой».
Прошло несколько лет. Жизнь и быт потихоньку налаживались. Нина Яковлевна радовалась долгожданной внучке. Маленькая Машенька была ее отдушиной. Хотя Фира не могла надышаться на свою малышку, но декретный отпуск был всего три месяца, после чего, надо было выходить на работу. Встал вопрос о яслях. Нина Яковлевна с негодованием отвергла эту идею:
-«Я что, больная? Немощная? Мне еще и семидесяти нету. Неужели я за Машенькой не пригляжу.
Жить стали в квартире Ефима. Там и просторнее, и с коляской проще во двор спускаться. Но про комнату в коммуналке не забывали. Накануне выходного дня родители забирали дочь и сутки проводили там, давая Нине Яковлевне отдохнуть. Она хоть и храбрилась, но было видно, что пожилая женщина устает. Особенно сложно стало, когда Машенька пошла. Ходить, поддерживая ребенка, при этом самой согнуться в три погибели, это и молодым непросто.
Шли дни. Машенька росла, Ефим постепенно продвигался по служебной лестнице, Фира должна была в скором времени получить должность заведующей отделением. Казалось, все плохое позади. Но это была лишь иллюзия.
Пресловутое «дело врачей» развернулось в полную мощь незадолго до смерти Сталина, но фабрикация на самом деле началась еще раньше.
В 1948 году в МГБ поступило письмо врача кремлевской больницы Лидии Тимашук, которая сообщала о неправильном лечении члена Политбюро ЦК ВКП (б) А.А.Жданова. Письмо попало на стол к Сталину, однако он тогда не придал особого значения содержащейся в нем информации и распорядился отправить его в архив. Но, вскоре, антисемитизм становится практически государственной политикой. Началась травля врачей-евреев. В 1950 году были приняты два постановления ЦК с требованием ужесточить чистки евреев в медицинских учреждениях. А печально известное «дело врачей» стало крупнейшей антисемитской провокацией. Следует обратить внимание и на то, что в письме Тимашук фигурировали исключительно русские и украинские фамилии: Виноградов, Егоров, Василенко, Майоров. Но в МГБ, разрабатывая через четыре года тему «убийц в белых халатах» (без сомнения – по указке вождя), к русским врачам добавили и евреев. А настоящие фигуранты того злополучного письма вскоре и сами были превращены народной молвой в «скрытых евреев».
По всей стране начались массовые увольнения врачей-евреев с работы. Многие врачи и фармацевты стали жертвами подозрительности со стороны больных.
Первый звоночек прозвенел тогда, когда Машенька однажды вечером, за ужином, забравшись на колени к отцу и потеревшись носиком о его щеку, спросила:
-«Пап, а кто такая жидовка?»
Ефим от неожиданности выронил вилку и она, звякнув об край тарелки упала на пол.
-«Маша, а где ты это услышала?»
Девочка вздохнула, расправила складочки на платьице и ответила:
-«Тетя Таня сказала другой тете, что наша бабушка жидовка, а к нашей маме она никогда лечиться не пойдет, даже если все зубы выпадут.»
Ефим с полминуты молчал. Только заходившие на скулах желваки выдавали крайнюю степень его гнева. Потом он приобнял дочь:
-«Малыш, тетя Таня сказала нехорошее слово. Очень нехорошее. Но ты же умная девочка и не будешь его повторять!» Он приподнял девочку со своих колен и опустил на пол:
-«Иди поиграй, мишка тебя ждет!»
Зеленый плюшевый медведь таращился глазами-пуговицами из игрушечной коляски. Машенька подбежала к нему, положила на диван и стала пеленать в разноцветные лоскутики. Увидев, что дочка отвлеклась, Ефим в полголоса обратился к Нине Яковлевне:
-«Это когда было? Сегодня?»
-«Ой Фима, ну сболтнула Татьяна. Ты же знаешь, сегодня сболтнет, завтра обниматься полезет!»- наигранно беззаботно ответила Нина Яковлевна-«Не бери в голову».
-«В том то и дело. Сегодня сболтнет, а завтра...» - Ефим постучал по столу костяшками пальцев, имитируя стук дятла-«доложит куда надо. Вернее, не надо».
Потом начались неприятности на работе у Фиры. Ее вызвал заведующий поликлиникой, и, отводя взгляд, произнес невразумительный монолог из размытых и обтекаемых фраз, смысл которого сводился к тому, что, к сожалению, место зав. отделением пока не освобождается. И вообще, в свете последних событий, во избежание более масштабных неприятностей, он, учитывая свое хорошее отношение к Фире, как к человеку и специалисту, рекомендует написать заявление об уходе и не тянуть с этим. Предложил пойти навстречу и оформить все задним числом. Как будто бы уже прошли необходимые две недели. После чего он, наконец, посмотрел женщине в глаза и многозначительно произнес:
-«на Фельдман и Корсунскую уже поступили две жалобы. Советую задуматься»
Фира проплакала весь вечер. Ефим, как мог, утешал жену. Наконец, она сделала вид, что успокоилась, легла, отвернулась к стене и сделала вид, что уснула. Сама же лежала с открытыми глазами. Слез уже не было. Только ощущение пустоты внутри. Столько лет она входила в свой кабинет, и никогда не думала, что однажды все закончится вот так. Нет, конечно она понимала, что через много лет, когда-нибудь, она уйдет на пенсию. Но, до этого момента было еще так далеко. Поэтому мысль, что завтра она войдет в поликлинику, как врач, в последний раз, просто уничтожала морально.
Нина Яковлевна приняла всю эту ситуацию близко к сердцу. Наутро встала с головной болью. Детям ничего не сказала. Подумала, у Фиры сейчас свои проблемы, да и Ефима волновать не надо. Подумаешь, голова. Пройдет. Поставила чайник, сварила Машеньке кашу. Фира ушла из дома первой. Ефим обычно выходил позже жены минут на сорок. Завязывая перед зеркалом галстук, услышал, как на кухне что- то грохнуло, и, вроде бы, упал стул. Машенька недавно проснулась и еще сидела в кроватке, поэтому было понятно, что это Нина Яковлевна что-то уронила.
-«Мама, все в порядке?»- Крикнул Ефим. Ответом ему была тишина. Мужчина пошел на кухню. Еще из коридора он увидел лежащую на полу Нину Яковлевну. Та лежала на боку, с открытыми глазами и неестественно заломленной правой рукой.
Нину Яковлевну похоронили на Востряковском кладбище 20 февраля 1953 года.
А ранним утром 1 марта года Сталина разбил паралич. 5 марта всесильный диктатор умер. 1 апреля 1953 года Берия доложил руководителям страны о «фальсификации «дела врачей» и предложил «арестованных врачей и членов их семей полностью реабилитировать и немедленно из-под стражи освободить». Наконец-то почти два с половиной миллиона советских евреев смогли если не вздохнуть спокойно, то хотя бы просто перевести дух…
В тот же день это опубликовала главная газета страны, печатный орган Политбюро ЦК КПСС - «Правда». А в самом конце газетной страницы было помещено очень маленькое скромное сообщение:
«Президиум Верховного Совета Союза ССР постановил отменить Указ от 20 января 1953 года о награждении орденом Ленина Тимашук Л.Ф., как неправильный, в связи с выявившимися в настоящее время действительными обстоятельствами»
После смерти Нины Яковлевны, Ефим с семьей на какое-то время переехали в комнату Фиры. В квартире дома Бройдо пока им было тяжело находится. Ефим был сильно привязан к матери, и ее внезапная смерть выбила мужчину из колеи. А быть в квартире, где каждая вещь напоминает об утрате, было тяжелым испытанием.
Практически сразу, после прекращения «дела врачей» Фире предложили восстановиться на работе. Немного подумав, она отказалась. Слишком велика была обида на то, как обошлось с ней руководство. Хотя она понимала, что такой вариант был, пожалуй, самым подходящим. Увольнение по собственному желанию и увольнение по статье, это, несомненно, две большие разницы. Тем более, с работой вызвалась помочь соседка, Прасковья Ивановна, работавшая медсестрой в одной из больниц города. Хорошие специалисты всегда ценились. Заведующий отделением внимательно выслушал Прасковью Ивановну, и, узнав о стаже, квалификации и предыдущем месте работы Эсфири Исааковны, попросил передать, что бы та обязательно приходила со всеми документами.
Очередная черная полоса вроде бы закончилась. Машеньку получилось устроить в ведомственный детский сад. Смышленая и общительная девочка безболезненно вписалась в группу сверстников. Как будто всегда тут и была. Напрасно Ефим и Фира волновались о том, что с этим могут возникнуть какие-то трудности. На лето ведомственные детские сады переезжали на загородную дачу. Маша вернулась отдохнувшая, загорелая и вытянувшаяся на несколько сантиметров.
-«Ты скоро маму догонишь!»-смеялся Ефим.
-«Ну вот если ты мне купишь туфли на каблучках, тогда точно догоню!» Маша подпрыгивала и пыталась обнять отца за шею-«Ну ты же мне купишь туфли на каблучках!!»
-«Конечно куплю!» -Ефим подхватывал дочь и поднимал на вытянутых руках-«Самые красивые куплю! Хрустальные. Как у Золушки!»
Свои первые туфельки на каблучках Маша получила перед получением аттестата об окончании школы. Накануне получения они с Фирой еще раз примерили новое, специально сшитое к этому дню, платье. Маша достала из шкафа коробку с туфельками из светлой кожи.
Фира грустно улыбнулась:
-«Жаль, папа не дожил, не увидел, какая ты у нас красавица. И туфельки без него покупали...» Голос Фиры предательски дрогнул. Хотя прошло несколько лет, но горечь утраты не уходила. Все казалось, что Ефим здесь, с ними. Иногда она слышала его голос, ощущала присутствие. В шкафу до сих пор оставались висеть рубашки. Конечно, почти все вещи мужа Фира убрала. Но , когда стала снимать рубашки с вешалок, передумала, и повесила их обратно. Несколько штук на одну вешалку. Сверху накинула свой плащ, чтобы Маша не заметила. Хотя, на мамину половину шкафа Маша и не посягала. Но, как говорится, на всякий случай. Когда становилось совсем невыносимо и наваливалась гнетущая тоска, она брала рубашку, вдыхала уже несуществующий запах, закрывала глаза и пыталась представить, что Ефим рядом. Что не было ни несчастного случая, ни красного гроба с черной каймой, ни слов соболезнований- дежурных и искренних, ни соседских сплетен и сочувствующих взглядов.
Были только сны. В которых муж приходил почему-то в военной форме, хотя никогда ее не надевал после демобилизации. С собой не звал. Просто говорил, что очень скучает. По ней, по Маше. Как ни странно, но после таких снов Фире становилось легче. Она ждала ночей, каждый раз думая, что сегодня увидит Ефима. Но снился он не часто.
Замуж Эсфирь Исааковна больше так и не вышла. Таких, как Ефим, нет, а другой мне не нужен, говорила она повзрослевшей дочери. Маша волновалась, что когда они с мужем переехали в квартиру в доме Бройдо, Фира осталась одна. С молодыми ехать не захотела:
-«Еще чего! Буду вам там скрипеть и мешать»
-«Мамочка, ну что за глупости ты говоришь!» -хмурилась Маша.
-«Езжайте, живите. Папа был бы рад.»
У Фиры не было гнетущего ощущения от одиночества. Наоборот, в тишине комнаты она острее чувствовала молчаливое присутствие мужа. Нет, она не сходила с ума. Просто ей так было легче жить. Она разговаривала с Ефимом, сообщала ему какие –то новости, советовалась. Со стороны, конечно, это выглядело более чем странно. Но, никто этого не видел. Лишь Ефим смотрел с небольшой фотографии на столе. И в этой невысокой, худенькой, седой женщине видел прежнюю Фиру. Свою Эсфирь, царицу Персии ( по иудейской легенде).
….. И ничего на свете мне не надо,
Хоть много видел и велик наш мир..
Как жаль, что не с тобой сейчас я рядом,
Моя далекая, прекрасная, Эсфирь. ….