– Послушай, да что ты делаешь?! Зачем ты водрузил сюда этот тяжёлый камень? Ты же понимаешь, что так мы не выйдем отсюда, и никто из них не выйдет! – кричал кто-то в темноте.
– Эй, ты что? Хочешь сказать, что это я притащил сюда этот камень? Уж не за твоими ли плечами он был всё это время? – отвечал второй, медленно отступая назад. В какой-то момент он остановился. Их голоса многократно отражались от стен, и было трудно разобрать слова. Они ещё некоторое время перебранивались, пока один не сказал другому:
– Даже мы здесь умудряемся ссориться, хотя должны убирать камни. Разве это дело? От каждой ссоры камней лишь больше. Прости, если чем-то задел тебя.
– Это ты прости. Оно нарастает, как снежный ком, и невозможно остановиться. На самом деле ни ты не виноват, ни я. А будет тут камень стоять или не будет – это не важно. Главное – ты мой друг, а остальное – пустое, – выдохнул другой, взяв первого за руку, и в темноте глаза обоих так блеснули так, будто в небе сверкнула молния. Оба не заметили, как камень, о котором было так много споров, как-то сам собой исчез, и вместо него засияла маленькая свечка. Друзья изумленно оглянулись на этот свет, заигравший на всех стенах всполохами танцующих отражений. Они оба без слов поняли, что сейчас на их глазах свершилось настоящее чудо, и теперь те, кто забредёт сюда, смогут получить силы и надежду и, может быть, не будут ссориться по пустякам. Да и вообще ссориться не будут. Никогда.
Свеча осветила некоторое пространство вокруг. Рядом со стеной, где они стояли, внизу была глубокая дыра в темноту, куда и провалился бы тот, кто больше всего сердился и бранился некоторое время назад. Оба заглянули туда и содрогнулись от смутного и тяжёлого ощущения, которое доносилось из холодной темноты.
– Там что, тоже лабиринт? – спросил он тревожно.
– Да. Ты что, не знал? Наш лабиринт многоярусный. И ни я, ни те, у кого я спрашивал, не знаем точно, сколько в нём этажей. Я лишь знаю, что мы с тобой находимся где-то в средней его части. И здесь всё не так ещё страшно, как там, внизу. Но иногда по дороге попадаются дыры. И таких дыр по всему лабиринту много, причем они и открываются, и закрываются спонтанно, будто бы сами собой.
– О, можно ли вытащить оттуда кого-нибудь? Я не хочу слышать того, что доносится оттуда, – содрогнулся человек, отпрянув от дыры.
– Друг мой, я знаю тех, кто действительно пытался вытащить оттуда людей. У них не получилось. А кого-то туда засосало. Это правда страшные дыры, и я не знаю, что с ними делать, как их убрать, чтобы никто туда не провалился…
– Убрать? Да нужно вытащить их оттуда – тех, кто там!
–У тебя не получится. Многие сильнее нас с тобой это пытались сделать. Даже с зажжённой свечой – да что там свеча! Туда с факелами ходили…
– Это как же так! Мы тут стараемся убирать камни и будто не подозреваем о том, что есть те, кому сейчас гораздо хуже, чем нам!
– Эй, мы с тобой опять начали спорить… Подожди. Тихо! Ты слышишь?
Откуда-то неподалеку послышался звон, похожий на звон колокольчиков. Пространство замерцало, завибрировало, как будто на какое-то время стены задвигались и затряслись, не выдерживая этого звона и чего-то ещё, невидимого и огромного, что проходило по одному из коридоров. Вместе со звоном послышалось пение. Отовсюду начали появляться лица – оказывается, друзья были здесь не одни. Или все эти люди тоже пришли на этот звон? И вскоре стало ясно, откуда доносился этот звон, а затем музыка. Все замерли в немом оцепенении. По залу шла девушка в струящемся светлом платье с огромными рукавами. И казалось, что это не рукава, а крылья за спиной, такие мерцающие, подобно множеству свеч, чей свет переливается и искрится. А в темноте он так похож на солнечный… Интересно, хоть кто-нибудь в этом лабиринте помнил о том, что есть солнце? Но сейчас, даже если кто-то и помнил, то они вовсе забыли о лабиринте, и о себе самих, и будто бы очутились в солнечном искрящемся великолепии, где был только простор и свет. Как перламутр, переливалась музыка, которая рождалась ежеминутно из этого света. Никто не понял, то ли это была песня, которую пела девушка, то ли песня разносилась здесь сама собой. Никто не мог разобрать слов – если они и были, то язык этот был столь причудлив, столь незнаком, что понять его было невозможно. Но, как ни странно, никому в тот момент и в голову не пришло попытаться понять слова этой песни – все как один поняли смысл. Поняли внутри. Там, где заканчиваются все мысли и слова. Девушка пела о небе. И о солнце, чей свет окрашивал её всю изнутри золотым, от чего казалось, что она светится, – и не только её – весь каменный зал с его стенами, и даже дыру… О, как близко она к ней подошла! Один из тех двух друзей заметил это и было попытался метнуться, чтобы оградить её, но тело его не слушалось. Дальше произошло что-то странное. Девушка будто взмахнула рукавами-крыльями, и дыра начала медленно затягиваться, а вместо неё открылся проход в потолке… И вместо свечи горел теперь огонь в круглой каменной оправе, его пламя взметнулось ввысь – туда, где сквозь открывшуюся маленькую дыру просвечивало Небо. Что было дальше с девушкой и была ли она вообще? Можно ли было сказать, что она исчезла или стала совсем незаметной? Можно ли было сказать, что пение прекратилось? Неизвестно. Все изумленно смотрели в это Небо, чья голубизна завладела ими… И лишь один отправился в темноту – туда, куда тихо и незаметно уходила вдаль с виду совершенно обычная невысокая девушка в длинном бежевом платье, у которого были длинные рукава… Нет, они не светились. Их так легко было тогда принять за крылья…
– Кто это была такая? – спросил один из друзей, очнувшись.
– Киннара . Вестница из мира Птиц, – ответил второй.
– Киннара? Кто это? Я никогда не слышал о таких. Это как те, которые иногда приходят и показывают путь? – спросил третий. К ним постепенно подходили люди, очнувшись от изумления.
– Нет. Путь показывают Учителя и их ученики. А киннары – это другое. Они не показывают путь. Я точно не знаю, для чего именно они приходят. Возможно, напомнить о Небе. Возможно, они своим пением открывают путь, но кто из нас отважится шагнуть туда, прямо в Небо? Киннар очень мало здесь, говорят. Я до этого момента их не видел…Но теперь….я бы всё отдал, чтобы вновь и вновь слушать их пение. Это место благословлено, друзья. Оно станет нам опорой в дальнейшем пути. Весточкой от посланников Птиц… от киннар. Ведь я чую – для них невозможно, почти непереносимо пребывание здесь.
– Постой, остановись! Что делаешь здесь, в лабиринте, Ты?? – наконец, он догнал её, хотя шёл к ней близко уже давно, зная, что она догадывается о его присутствии, но не решался заговорить, пока эта фраза сама собой не вырвалась из его сердца. Девушка оглянулась. Да, с виду совершенно обычная, не отличающаяся особой внешней красотой, если бы не то, что он увидел. И это всё еще светилось в ней, через её глаза.
– Вы, видно, обознались… Я здесь с самого рождения, как и вы, как каждый из здесь находящихся. Мне особо нечего рассказать вам.
– Нет, не может быть! Послушай! Если бы я тоже не бывал Там, я бы не спрашивал. Неужели ты не помнишь, неужели не понимаешь меня? – в его глазах было такое отчаяние и такая мольба, что девушка действительно остановилась и посмотрела на него. Очень внимательно. «Так могут смотреть только Оттуда», – так казалось ему – тому, кто никогда сам не заглядывал в свои глаза. А она заглянула. И поняла всё сразу. Она молчала. Молчание это продлилось несколько минут.
– Я понимаю тебя. Даже больше, чем понимаю. Но я действительно ничего не помню. Прости. Я в этом лабиринте, как и ты, с самого рождения. Я ничем не отличаюсь от остальных, и я тоже не свободна от груза, – её голос стал мягким, и в нем сквозила печаль долгих лет, – если ты спросишь меня, кто я, то я скажу тебе – я не знаю. Это будет самый честный ответ.
Тысячи вопросов клубились в его голове, и о лабиринте, и о небе, и о её пении, и о ней самой и её жизни, но вместо них он задал только один:
– Как тебя зовут?
– Ирия. А тебя?
– Я давно отказался от своего имени.
– Почему?
Он промолчал.
– Понимаю. Нельзя спрашивать. А назвать тебя можно?
Его глаза потеплели.
– Не думай, я не буду давать тебе имя. Оно ведь все-таки у тебя есть, но… Можно я назову тебя «мьеллори»? Тем более на моём языке это вовсе не имя, но это означает «тот, чье сердце услышано моим».
– На каком «твоём языке», Ирия? – улыбнулся он, видя, как загорелись её глаза, когда она говорила это.
Вместо ответа она потупила взгляд.
– Не бери в голову.
– Нет, что ты! Я хочу, чтобы ты меня называла так. Ты и только ты, – в этот момент его сердце кое-что ей пообещало. Точнее не ей, а самому себе. Пообещало беречь её, что бы ни произошло дальше. А то, что пообещало в ответ её сердце, было не выразимо в словах. Но оно было ярче всех факелов и свеч, зажжённых в лабиринте.
Этой ночью она снова летала. Конечно, она утром это всё забудет, но сейчас… Небо объяло её всю, такую легкую, почти невесомо уносящуюся ввысь, сквозь стены и потолки, которые растворялись от её прикосновений… Сегодня это было сделать особенно легко. Солнечные лучи проходили насквозь, наполняя её изнутри. Она летела ввысь, и для этого совершенно не нужны были усилия – крылья, как паруса, ловили попутные ветра неба, а солнце, как огромный магнит, притягивало её выше и выше – туда, где жили такие же, как она, полулюди-полуптицы, которых когда-то прозвали киннарами. Об их мире мало кто знал. Их домом было Небо. Нет, небо вовсе не было пустым! Так говорят те, кто никогда здесь не был, а здесь всё живое и всё светится… Здесь разносилось пение и звон, он порождал цвета и формы, которые перетекали друг в друга и были столь же прекрасны, сколь хрупки… Как и сами киннары. Мало кто отваживался покинуть мир неба. Но всё же были Птичьи Вестники, которые знали о лабиринте…
– Я родилась с этим, не смотри на меня так. Ведь я знаю, ты ждёшь от меня ответа, – говорила она, – но я точно не знаю, о чём я могу тебе рассказать и как это облечь в слова. Ведь я даже точно не знаю с чем «этим» я родилась. Ты не оттуда, откуда я. Но мы оба здесь. И всё же, облечённое в слова, оно будет неправдой.
– Я понимаю. Тебе, возможно, трудно это вспомнить. Ведь мы находимся в лабиринте, из которого нет выхода. И мы можем не помнить, но оба знаем, что бывали Там. За его пределами. Там, куда стремятся многие и их путь столь труден, что они плутают здесь целые жизни. Они иногда даже могут не помнить, что всей душой хотят оказаться там. Там, куда стремлюсь и я…
– Из лабиринта есть выход. Но он не там, где многие ищут. Они ищут выход в самом лабиринте. Но он и не там, и не за его пределами. Он где-то между. Я не могу описать точнее.
– Вспомни, пожалуйста, что было с тобой вчера. Незадолго до того, как я догнал тебя…
– Я не знаю, что тебе сказать... Мне кажется, ничего особенного не было.
– Ничего особенного? Ведь это ты открыла проход в небо и зажгла огонь в зале, где была дыра! – воскликнул он.
– О чём ты? Я ничего не зажигала! – Ирия опешила на секунду, – я…правда, не помню! Но я помню свет. Я просто помню, что он был. И всё было им. А где была я? Я не помню. До этого я просто шла по коридору. А потом… был свет. Да. Только он и был.
– Вот… и у меня то же самое.
– Расскажи мне.
– Я уверен, что это была ты. Ты вся светилась, и у тебя были крылья. А потом, когда открылся проход в небо, ты отошла в сторону и приняла свой как бы обычный вид. Я видел, будто в этот миг ты вернулась... Оттуда. И я пошёл за тобой. Не говори мне, что это была не ты – я не поверю. Потому что сам бывал Там. То есть не я бывал. Никак нельзя сказать, что Там бывал вот этот немощный «я». Это… всё наоборот! То, что Там – было мной. Оно было как бы вместо меня, а я исчезал… На какое-то время. И затем это отступало. Я ни разу не мог там задержаться, ибо то, что Там, несовместимо ни с каким «мной»! И после этого… После этого просто невозможно жить по-прежнему, невозможно жить больше в этом лабиринте, понимаешь?
Она обхватила его руками. Он плакал на её груди, может быть впервые в жизни, вот так, как дитя. И она понимала, что не может помочь. Она не Учитель и даже не ученик. Она не знала, кем была. Она что-то чувствовала, но сама не знала, что это. Но её сердце знало. И оно стало говорить.
– Понимаю. Больше, чем понимаю, мьеллори, – шепнула она, – только вот… многие даже не догадываются о том, что существует что-то кроме этого лабиринта.
Лабиринт действительно казался бесконечным и безвыходным. За свою жизнь Ирия попадала в разные его ярусы и везде видела одно и то же. Люди, как загипнотизированные, ходили и носили на своей спине камни. Иногда они сталкивались этими камнями друг с другом, но неизвестно по какой причине зачастую не избавлялись от камней, а наоборот, поклажа на их плечах становилась тяжелее, мало того – количество стен и перегородок в лабиринте увеличивалось. Возводились всё новые и новые стены, созданные из непонимания и вражды, из отчаяния и подавленности, из желания что-то получить и невозможности осуществить это, из привязанности к вещам, людям, из ненависти, зависти и ревности…и ещё много из чего… Нельзя сказать, что люди по доброй воле строили эти стены. Стены будто бы возводились сами собой, но каждый своими мыслями делал их крепче. И там, где стены не было вчера, она могла легко появиться на следующий день. С детства Ирия имела способность читать истории стен. Она могла прикоснуться к стене и почувствовать, из чего она была создана. Историю некоторых стен читать не хотелось – они пугали, будто желали замуровать её… Что Ирия действительно не могла – это по своей воле разрушить стены или сделать их прозрачными. Но почему-то она могла всюду свободно перемещаться. Ей даже не приходило в голову, что многие не могут так же.
Наверху, на верхних ярусах она тоже бывала. Там жили утончённые люди, любящие красоту. И у них тоже были стены и колонны с орнаментами, украшающие огромные залы. Но это был всё тот же лабиринт. Только вот мысли и поступки людей приобретали изощрённые формы. Эти люди всё так же не понимали её, даже ещё хуже – ей норовили «обрезать крылья», когда она пыталась не то что бы петь им или говорить, но… вообще быть, существовать среди них. Они везде находили изъяны и пытались её сделать лучше, всё стремились довести до идеала. При этом количество колонн и стен росло, и их тяжесть нельзя было скрыть ни за какими орнаментами. Там в верхних залах собирались люди, читали стихи, слушали музыку, оценивая всё это так или иначе с точки зрения общего мнения, сложившегося в этом ярусе лабиринта. А всех чужаков, куда попала и Ирия, гнали прочь либо старались переделать на свой лад. Много лет своей жизни Ирия потратила, и чтобы угодить этим людям, а потом – чтобы от них спастись. Такие же люди были и в соседнем ярусе – те говорили о Боге и пытались вести за собой других, но не замечали, что сами запутываются в своих же правилах и догмах, и какое количество камней остаётся за ними следом! Стены их «храмов» были действительно высоки… Были и другие – те, кто знал, из чего создан этот запутанный лабиринт. Они слышали своих вестников – Учителей и их учеников. Они знали, что должны распутать самих себя, убрать свои же камни. Шаг за шагом, изменяя изнутри самих себя и помогая друг другу в этом, век за веком они вели эту работу, и действительно, в лабиринте потихоньку исчезали целые коридоры и тупики.
Но у Ирии в каждый момент что-то происходило иначе. Иначе было абсолютно всё! И эту инаковость не любили и не понимали. Почти никто, кроме разве что Зажигателей Свеч. Ирия встречала тех, кто зажигал свечи, не раз. Они все были ей чем-то сродни. Да, они чаще всего были разрознены и часто впадали в уныние, но они все зажигали свечи – они не могли по-другому. О, свечи читать было намного приятнее, чем стены! Иногда это был просто добрый взгляд незнакомца в парке. Иногда – книга, случайно упавшая с полки и открывшаяся на нужной странице. Иногда свечу оставляла стая птиц, взлетевшая в небо… Иногда – чьё-то сердечное письмо. А иногда это был друг, вовремя оказавшийся рядом. После каждой из этих, казалось бы, мелочей становилось светлее, а иногда таяли камни на стенах, а вместо камней зажигался маленький огонёк и больше не гас… Зажигатели Свеч были очень незаметны. Но, когда Ирия встречалась с ними глазами, она чувствовала в них давно знакомых и родных друзей. Правда, несмотря на то, что каждому такому она раскрывала нараспашку свою душу, никто до конца так и не мог понять её… до этих пор.
Сегодня ночью он уснул у неё на груди, сидя в одном из тупиков лабиринта. Он уснул внезапно, будто от усталости. И Ирии в этот момент больше всего хотелось, чтобы хотя бы на эту ночь стены лабиринта раздвинулись и он попал Туда. Ведь это место существует, хоть это вовсе и не место. И оно не где-то далеко, а здесь, у тебя под носом, в пространстве между стенами…между словами…между мыслями. Между. Есть выход из лабиринта, он точно должен быть! Разве может солнце не оставить надежды?
Она почти уснула, но бдительно стерегла его сон. Постепенно сквозь полупрозрачную дымку сна в воздухе начала проявляться светящаяся крылатая фигура. Ангел? Кажется, нет. Вестник! От кого?...
– Здравствуй, Ирия. Ты должна узнать меня…
Его слова раскатами грома прогремели по всему пространству, или это только показалось. Крылатый вестник стоял перед ней. Да, конечно, она его узнала. Это он провожал её в этот путь, это он щитом стоял каждый раз, когда она была в опасности. Но она всегда встречала его там, за пределами лабиринта! Значит, она бывала там! Но теперь он пришёл сам, видимо, чтобы сказать что-то очень важное. Он едва вмещался в ограниченную клетку проходов лабиринта. Это пространство явно было мало для него.
– И при пробуждении ты должна будешь вспомнить мои слова, ибо они важны для всей твоей жизни, – продолжал он, – очень скоро наступает момент твоего выбора. Ты будешь иметь возможность помочь одному. Взамен на это ты лишишься возможности открывать пути для многих.
– Что ты имеешь в виду?
– Лишь то, что ничто не теряется в никуда и не появляется из ниоткуда. Ты прекрасно знаешь этот закон. Его ничто во вселенной не может нарушить. Люди потому и не могут выйти за пределы этого лабиринта. Есть что-то, что притягивает их – то, с чем они по тем или иным причинам не желают расстаться. Кто-то не верит вообще в то, что это возможно. Кто-то не видит, что несёт на себе камни. Они кажутся ему чем-то важным, важнее неба и всех существующих Солнц. Кто-то, кто решил сбросить с себя свою ношу, просто боится идти вверх по острым камням, думая, что это будет продолжаться вечно. А кто-то настолько преувеличивает количество своих камней, что не считает нужным даже попытаться избавиться от ноши, которая раз за разом всё глубже затягивает в этот лабиринт. Есть тот, кто думает, что он чист и может всё. Есть тот, кто думает, что запятнан настолько, что ничего не может. Оба одинаково заблуждаются и теряют саму возможность выйти из лабиринта. Даже самые чувствительные к песням Неба и зову Учителей не свободны от пут, связывающих их с лабиринтом. Но все видят лабиринт по-разному. И для кого-то этот лабиринт похож на кромешный ад, и для тех, кто бывал, и для тех, кто не бывал по ту сторону. А мудрец, сидящий под деревом, не увидит вообще никакого лабиринта. Ты же – другая. Ты не принадлежишь ни тому миру, ни этому. Но ты сама пожелала прийти сюда.
– Я всё равно ничего не помню, даже тебя… Но все-таки я знаю тебя. И мне кажется, ты можешь подсказать, как отсюда выбраться! Так многие жаждут этого ответа…
– Многие жаждут ответа, да немногие замечают ответ, хотя он прямо перед их глазами, но он незаметнее всего на свете. Он витает между стенами. Он тоньше самой тонкой мысли. Просто его нельзя ухватить. Пока будут стремиться за тем, что можно ухватить мыслью ли, рукой ли – не найдут. Солнце же в каждый миг только отдаёт. Всего себя отдает, весь свой свет, не задумываясь, что оно в следующий миг вдруг погаснет. А страдальцы бродят веками, строя новые стены, стараясь ухватить то одно, то другое – для себя или своих близких – не важно, как назовут они то, с чем давно срослись и не имеют возможности расстаться. Но с годами блужданий где-то в глубинах души зачастую выковывается золото, сияющее ярче всех солнц.
Что-то шелохнулось у Ирии на груди, вестник киннар стал расплываться перед глазами, видение начало исчезать, но всё ещё звучал его голос…
– Помни, Ирия, что нет другого пути, кроме как ценой собственных усилий, иногда занимающих целые жизни, чтобы, наконец, не только увидеть Небо, но и остаться в нём навсегда. А кто будет думать, что это слишком долго, рискует никогда отсюда не выбраться. Разве что кто-то из чувства величайшей любви не придёт и не отдаст за него всё… Помни Ирия, что любая возможность – это просто возможность, но не неизбежность. И ты ещё не выполнила того, зачем пришла.
– Что с тобой, Ирия, что с тобой! Очнись! – донеслись до неё звуки, которые обратились в голос, затем – в слова. Она открыла глаза и села.
– Я здесь, мьеллори, я в порядке. Посмотри на меня, пожалуйста.
Нет, так не может смотреть никто на свете, разве что тот, кто бывал по Ту сторону и кто видит, насколько то, что Там, отличается от того, что здесь. Она увидела это вмиг, и всю её сковала боль. Это отчаяние и пропасть, эти два несоединимых берега, меж которыми век можно блуждать и не причалить ни к одному. Его боль стала её болью, и в следующий момент её сердце уже знало свою судьбу.
– Ты можешь попасть за пределы лабиринта и остаться там! Ты – можешь, слышишь меня? – почти кричала она.
– Успокойся, что ты, успокойся! – опешил он.
– Я верю, что ты можешь, пусть они с самого твоего рождения не верили в тебя, пусть ты сам не верил, но я – верю и за всех них, и за тебя самого – ты сможешь!
– Что ты, Ирия, опомнись, у меня всё хорошо, – говорил он, пытаясь её удержать, но она резко встала.
– Тебе нужно оставить меня одну на какое-то время. Это очень нужно. Я не могу объяснить, прости, – попросила она. Он послушался. Он не остался, хотя хотел. Зачем, зачем он так сделал?
Прошел день, два, три – он не мог найти её. Что-то оборвалось в груди – она пропала неизвестно куда, надолго. Только вот как это можно было разгадать?
Три дня она не спала и ничего не ела. Она будто чего-то ждала. Ее почти покинули все силы, и она покорилась возможности, которая оставалась для неё единственной… Нет, неправ был вестник киннар – это была именно неизбежность. К концу третьего дня он явился снова. Его лицо было печальным.
– Кажется, ты сделала свой выбор, – сказал он, – помни, Ирия, что мы всегда рядом и никогда тебя не покинем, даже если ты потеряешь возможность видеть нас. Мы никогда не покинем тебя, – с этими словами он положил ей руку на сердце. В этот момент она вспомнила всё – и что пришла когда-то из мира Птиц, и что крылья, которые ей всю жизнь старались сломать, все равно росли и крепли, как много раз она летала и приносила Песнь Неба на языке киннар, а в лабиринте становилось светлей, как много свеч и факелов было зажжено и проходов в небо оставлено над алтарями… Всё это неимоверной болью отозвалось в сердце, которое знало – этого больше не будет. Но взамен у кого-то одного будет шанс взлететь… и остаться там, в Небе…стать сродни Солнцу…навсегда. «Лети, мьеллори, лети, пожалуйста. Ты всю жизнь этого хотел. Ты сможешь, я знала это с самой первой минуты! Пойми, я ничем не жертвую! Мы с тобой одно, тогда какая разница, кто из нас попадет Туда?» – шептала она.
Сон это или действительно происходит что-то до боли знакомое, но…как? Как будто в первый раз в жизни! Он становился тоньше и невесомее, стены расступались перед ним… Он летел выше и выше, увлекаемый какой-то неведомой силой! И она освещала всё изнутри. То, что он чувствовал, можно было описать как простор – такого простора не было давно, ведь он жил в клетке и теперь неизвестно с чьей помощью смог вырваться на свободу. Простор и солнце наполняли каждую его клеточку, он был всем этим… Солнце звало его и согревало, наполняя и растворяя в самом себе. Казалось, ещё миг, и он там растворится, исчезнет, переживёт эту смерть…или…она осталась позади? Он не понимал. И понимал одновременно. Он не исчез! Как это странно, ведь раньше, если была хоть одна мысль или попытка удержать это состояние, оно пропадало, и он снова оказывался в темных коридорах лабиринта! А сейчас ничего не нужно было удерживать! Всё само держало его на своих ладонях – даже само Солнце его держало и не уничтожало, не растворяло в себе… Он чувствовал, но по-другому, он знал, но не думал… И он увидел всё… Всё было настолько мудро и целесообразно в этом мире! От самых мельчайших частиц до звёзд, и он сам был этой частицей, целостной разумной частицей, но это был уже другой он! «Тео! – звало его Небо многими голосами, – ты помнишь, Тео? Отпусти память, Тео, падай вверх…» Он действительно падал, но вверх, к солнцу, которое было ближе и ближе. И это было счастье, разлитое повсюду – он не мог вместить это счастье! Ему, пронзённому светом, хотелось всего себя отдать, как солнце отдает эти лучи – всему, всему, что он видел вокруг, всему, что он помнил, всему и вверху, и внизу… Он невольно посмотрел вниз, и взгляд его коснулся лабиринта. Лабиринт внизу казался таким маленьким, что мог бы уместиться на одной ладони. Он покидал эту клетку, делая взмах за взмахом… Крылья! Такие красивые, свободные, настоящие! Они переливались и мерцали и… так напоминали о чём-то, до глубины души знакомом! О чём же? Он оглянулся на лабиринт. Сердце его было распахнуто настолько, что от него не могло ничто спрятаться, ничто не могло остаться незамеченным. И его тут же пронзила боль, она казалась нестерпимой… Это была боль тех, кто остался в лабиринте, кто искал выход и не находил. И среди них была она, киннара Ирия. О, как он мог покинуть её и забыть о том, кто дал ему крылья? Ведь она теперь больше не взлетит! Он тут же рванулся вниз, несмотря на притяжение солнца. Существа, мелькающие справа и слева, говорили ему: «Тео! Не ходи туда, ты ещё не готов, ты не сможешь ни взлететь, ни взять кого-то с собой! Имей терпение, не сопротивляйся полёту! Если будет нужно, ты когда-нибудь ещё туда вернёшься!» Но теперь он нёсся стрелой, падая вниз, и крылья его сложились, схлопнулись, исчезли… Он летел вдоль башен, лестниц и переходов, сквозь этажи и ярусы, сквозь залы и коридоры.
И в следующий миг он очутился перед ней, лежащей на полу как будто во сне.
– Ирия!
Она будто бы не узнавала его, глядя стеклянными глазами в потолок. Но в следующий момент её глаза ожили.
– Зачем? Зачем ты вернулся? – вскричала она.
– Разве я могу покинуть тебя? Разве могу не послушаться своего сердца? Я это себе обещал! Пойдём со мной, верь мне! Мы вместе сможем выйти из лабиринта, – с этими словами он решительно взял её за руку.
– Нет. Я больше не могу того, что получалось прежде. У меня больше нет крыльев.
– Так не может быть, ты всегда останешься собой! Ты в меня верила, а теперь я верю в тебя за всех нас вместе взятых!
– Стены для меня плотны, мьеллори. Не трать силы. Я не смогу, – она остановила его, её мягкая ладонь легла ему на плечо. Он какое-то время молчал, взгляд его остановился. Но потом вдруг тихонько произнёс только одно слово.
– Тео…
– Что?
– Это ответ на твой вопрос. Тогда ты спросила меня, как меня зовут. Это моё имя. Я сказал, что отказался от своего имени. Знаешь, когда я был Там, я кое-что понял. Я это почувствовал, и после этого просто не могу себя ненавидеть. Раньше это было именно так, я признаюсь тебе – я ненавидел себя. А сейчас я просто не могу. Я ненавидел ту маску, которая называла себя Тео. Того меня, который не давал возможности мне выйти из лабиринта. А теперь я почувствовал, что я там не исчезаю совсем, но преображаюсь в иного себя. Раньше я никак не мог ужиться с тем, кто возникал сразу же по возвращении и норовил провозглашать: «Это я! Это я смог выйти из лабиринта!» Я думал, что за одной маской будет другая, третья, и так до бесконечности… Что меня на самом деле нет как нет кого-либо, кто мог бы носить имя. Но сейчас… Оно видится по-другому. Я понял смысл этого имени. Нет, не может быть, чтобы так назвала себя маска. Тео… Оно звучит для меня как священное напоминание о том мне, которому не нужно себя называть. И ему не нужно искать выход из лабиринта. Он сам – выход. Он – тот, кто готов отдать всё ради тех, кто остался. И прежде всего, ради тебя, Ирия.
Они посмотрели друг на друга так, что показалось, что в этот миг растворяются все стены лабиринта. И звучит неземная музыка… Звон колокольчиков и пение киннар заполняют пространство, и перестаёт существовать что-то отличное от света. Тео и Ирия медленно поднимались ввысь. Нет, у них не выросли крылья. Им они были просто не нужны. Они уже были в небе – том самом, к которому люди идут множество лет и тащат камни, и осколки камней впиваются им в ноги, вонзаясь болью разочарований и потерь. Да, чей-то путь именно таков. Но иногда и им выпадает возможность оглядываться и видеть, какой простор открывается внизу, когда очищается сердце. Они с удивлением замечают, что идут вверх по огромной витой лестнице, которая упирается в небо. И лабиринт уже перестает быть безвыходным.
Они смотрели друг на друга и плакали – весь лабиринт растворялся, терял очертания, и оставалось лишь Небо… Они о себе уже не помнили. Им было всё равно. Они вместе молча молились только об одном – только бы было Небо, только бы оно было вечно и не кончалось. Никогда.
ноябрь 2019