Вечерело. По склонам невысоких гор начали ползти тени, а участки, ещё пока освещённые солнцем, горели особо ярким предзакатным светом. Оранжевые лучи проглаживали каменные уступы, на которых зелень казалась ярче, чем обычно. Особенно выделялись низкорослые сосны с корявыми ветвями, чья хвоя была окаймлена золотистым ореолом, и каждая хвоинка сверкала, упиваясь теплотой последних лучей. Солнце будто улыбалось на прощание, напоминая об ускользающей красоте, об утекающем времени, об этом прекрасном, но скоротечном миге, и о том, что впереди ждёт холодная ночь, несмотря на постепенно приходящую весну.
По одной из горных троп меж деревушками шёл путник. Одет он был в потрёпанные штаны-хакама, рубашку тёмного цвета, в одной руке держал посох, а другой перебирал деревянные чётки. Котомка за спиной постепенно пустела, а он не только не добрался до цели, но и не имел представления, где искать эту цель. Учитель говорил, что место само откроется ему, а путь покажет нужное направление. Надо только довериться пути. И видеть. Надо открыть глаза и начать видеть. Но для этого глаз недостаточно. Необходим Путь. Об этом вспоминал Макото – так звали путника ¬– то давая волю размышлениям, то спохватываясь и уходя в перебирание чёток и чтение мантр.
Но сейчас предзакатные краски были столь упоительными, что Макото забыл и о мантре, и о не дающих покоя вопросах. Если бы он был художником, он без сомнения бы взялся за кисть. Но запечатлеть всё это таинство танцующего света он мог лишь глазами, которыми всматривался в каждый уголок на ближайшей к нему одинокой горе. Этот миг красоты был столь трогателен, что путник замер в незримом поклоне перед чем-то великим, проявляющим и оживляющим всю эту дышащую живым светом природу. Казалось, это великое растекалось повсюду, но было неуловимым, и делало себя зримым лишь в некоторые особые моменты, и сердце тогда было готово выпорхнуть и лететь, обнимая, как ветер, все окрестные горы… особенно вот эту, будто печальную, но чем-то особенную гору, на выщербленных уступах которой начинали сгущаться тени сумрака. Где-то неподалёку текла река, и Макото решил заночевать около неё, а утром ещё раз взглянуть на эту гору и, может быть, подняться на неё.
Когда он сбросил свою котомку и развёл костёр, чтобы погреться, ноги заныли от усталости. Ещё бы, ведь он шёл уже много дней, от самого моря, руководствуясь лишь наитием и словом Учителя. Макото всё время думал, что должен найти какое-то место, где он построит необычный храм – храм невыразимой непреходящей Красоты. Кажется, именно об этом он всегда мечтал, когда слышал шёпот ветра в деревьях или смотрел на реку – во всём этом он видел живую силу, которой хотелось служить и приносить дары. Но как построить такой храм, если красота действительно невыразима и скрывается в вещах очень даже преходящих, и в момент их исчезновения душа слышит слабый отзвук иного, надземного мира, преисполняясь радостью – наверное, там есть подобные храмы, но не здесь! Здесь природа сама – это храм, прекраснее которого никогда не построить человеку.
Наутро солнце вышло из-за одинокой горы, и выглядела она нарядно, будто только пробуждённая, омытая в каплях росы. Она звала путника с невероятной нежностью, будто это была не гора, а женщина, замершая в позе, когда руки, готовые к объятиям, уже раскрыты, но не решаются подняться, а взгляд наклонённой головы стыдливо скользит вдаль по земле. Сердце Макото забилось в каком-то смутном предчувствии. Он начал искать тропу на эту гору, но, так и не найдя, решил проложить её сам. Он поднимался долго, путаясь в кустарниках, перелезая через камни, сросшиеся группы которых иногда напоминали пальцы, тянущиеся к небу. Чем выше он поднимался, тем реже становился лес, и кусты встречались меньше. Наконец, неизвестно как, Макото вышел к небольшому ручью и пошёл вверх по его руслу. Ручей с ласкающим слух журчанием перекатывался по камням, образуя чаши и ванночки, соединённые каскадами струй и небольшими водопадами. И над одной из этих ванночек он обнаружил её…
Она стояла прямо над водой, и её длинные, свисающие до самой воды ветви не сразу дали понять о том, что это сакура. Сомарэдзакура – так называли это дерево, встречающееся несколько реже, чем обычная знакомая всем сакура с ветвями, тянущимися во все стороны. Макото, кажется, видел его во второй раз в жизни. На нём не было цветов. Наступала весна, она должна была пройти своей лёгкой поступью по склонам всех гор – несомненно, сакура должна была зацвести! Цветы, появляющиеся одновременно на всём дереве огромным розовым облаком, будто просыпающиеся после зимнего сна, должны были дождаться своего особого мига. И Макото полагал, что этот миг близится. А что лучше передаст хрупкую и быстротечную красоту, чем грациозное, неизвестно откуда взявшееся на этом склоне дерево?
Макото решил остаться здесь и дождаться благословенного мига. Проходили дни, всё больше теплело, уже зацветали другие цветы на деревьях и под ногами, а сакура так и оставалась стоять с голыми свисающими чёрными ветвями, слегка касающимися воды. Её длинные ветви казались развевающимися на ветру рукавами кимоно прекрасной девушки, скрывающей своё лицо. Макото отгонял эти образы, принимая их за разыгравшуюся фантазию. И тогда вдруг становилось нестерпимо грустно, грусть прожигала сердце, ему хотелось плакать, и он не знал, почему. Только иногда вдруг чудилось ему, что это сакура плачет, а он стал свидетелем неизвестного горя.
Вскоре в его котомке совсем закончились припасы, и он решил отправиться в ближайшую деревушку, которая оказалась по ту сторону горы. Он будто чувствовал, что у горы есть какая-то тайна. Всё на этой горе – и камни, и деревья, и овраги, – казалось ему удивительно живым, всё говорило с ним, а он не понимал, хоть и силился услышать. Тщетно он себе старался объяснить, чем особенна эта гора: внешне она ничем не отличалась от других окружающих её гор. И так же на них падали солнечные отсветы, и весенние краски блистали своей юной красотой. Возможно, на склонах других гор, да и в долинах внизу уже распустились сакуры, но Макото хотел возвращаться именно туда, на одинокую гору, к случайно найденному необычному дереву.
Путник познакомился с некоторыми жителями деревни и расспросил их о горе. О ней говорили неохотно. Но, наконец, рассказали, что гора эта именуется горой несчастных женщин. И о местном обычае, довольно странном, либо закономерности, которая прослеживалась уже много лет… Если женщина до возраста тридцати трёх лет не выходит замуж либо по каким-то причинам становится оставленной мужем, она уходит на эту гору и непременно исчезает. Считается, что в этом возрасте происходит встреча со смертью и превращением, то есть она исчезает как женщина и превращается в то, что было близко её натуре – в ручей, в камень, в дерево… На вопрос, откуда же пошёл этот странный обычай, о котором Макото слышал впервые, никто не мог внятно ответить. Все отправляли его к старому фермеру Микайо, жившему на окраине деревни. Говорили только, что сто лет назад жила одна женщина по имени Мэзуми, которая в возрасте тридцати трёх лет поднялась на эту гору и исчезла там. В тот же год на склоне горы появилась сакура, которая так ни разу и не зацвела. И что больше сакур нет на этой горе. О последнем Макото знал и сам. Он уже исходил эту гору вдоль и поперёк, убедившись, что сакура редкого вида над ручьём – единственная. Сердце учащённо билось при мысли о вероятной связи между сакурой и той женщиной, Мэзуми. И тогда, ничего больше не добившись от местных жителей, он пошёл к старому фермеру сам.
– А тебе для чего всё это нужно, монах? Собираешь истории? – прищурившись, спрашивал Микайо.
– Нет. По правде говоря, я и не монах, то есть я им себя не считаю. Хоть и иду я от монастыря на берегу моря к храму неуловимой Красоты…который ещё не построен. И сердце моё говорит, что он как-то связан с этой горой.
– Эх, монах! С этой горой мог бы быть связан храм печали и одиночества, если бы таковой существовал. Это место страданий. Ты же не собираешься черпать в чужих страданиях вдохновение и красоту?
– Что вы! – смутился Макото, – но мне бы всё же хотелось узнать историю Мэзуми.
– Мэзуми была женой одного знатного вельможи, которому принадлежала эта деревня и несколько других. Она была красива, и, если уж говорить твоими словами о неуловимой и тонкой, хрупкой красоте – несомненно, Мэзуми была её воплощением… Она часто появлялась на собраниях, будто муж хотел, чтобы другие любовались издалека принадлежащей ему красотой. Но ей было близко другое. Она разговаривала с деревьями. И это отличало и отчуждало её от всех окружающих. Муж знал об этой её склонности и разбил для неё сады по всем этим долинам, чтобы она гуляла в них. Она знала, когда должно было зацветать каждое дерево, она пела им песни, и деревья почти сразу зацветали, будто оживая от звуков её голоса. Но всё-таки она больше любила дикие горы и часто уходила туда. Муж не препятствовал ей. Только однажды она вернулась, не в силах совладать с собой – где-то там она встретила человека, и, скорее всего, влюбилась в него. А он… ушёл своей дорогой. Но скоро брак был расторгнут, Мэзуми оказалась свободна и ушла…
– На одинокую гору?
– Да. Ей в тот год должно было исполниться тридцать три. Не знаю, откуда, но есть поверье, что этот возраст пороговый. И там, за порогом либо новая жизнь, либо, – фермер многозначительно посмотрел на Макото, который опустил взгляд, – бывают такие периоды в жизни человека, когда за один миг может пронестись целая жизнь. И тогда что-то оказывается безвозвратно потеряно. Перед уходом Мэзуми написала письмо тем, кто её знал, чтобы её не искали: «Не зацветёт больше сакура, ибо душа её постарела». И действительно, хоть она была молода, но в ней чувствовалась большая усталость от жизни. С тех пор и пошёл этот обычай. Одинокие женщины, вслед за Мэзуми, уходили на эту гору и исчезали там. Мы не знаем, сколько их было и вернулась ли хоть одна. Но историю Мэзуми я знаю, хоть она произошла около ста лет назад. Мне её рассказал мой дедушка, а ему – его отец, дабы помочь нам уберечь наших женщин от подобной участи.
– Неужели сакура никогда не зацветёт? – почти в ужасе воскликнул юноша.
– Эх, монах. Оставайся, если хочешь, у меня, поможешь по хозяйству… Ходи на гору хоть каждый день, только сам не провались в пропасть отчаяния. Тогда, может и зацветёт твоя сакура, раз так полюбилась она тебе.
Макото действительно остался жить у фермера. Он был хорошим мастером, поэтому помог восстановить пришедший в ветхое состояние дом, помог наладить дома и другим жителям деревни. Микайо научил его очень многому. Монах будто по-новому начал смотреть на растения, пестуя их с самого рождения, засевая семена и получая всходы. Он понял, какие периоды нужны для роста каждого дерева или цветка, какие растения можно сажать вместе, а какие нет, как и когда собирать урожай.
Конечно же, Макото при любом удобном случае ходил на одинокую гору… Уже прошли весна и лето, а сакура всё ещё стояла голая с поникшими ветвями, будто в ней замерла жизнь и не могла начаться уже целый век. Но нет, дерево не выглядело мёртвым, скорее было будто спящим. Каждый раз он поражался, насколько всё на этой горе казалось живым и затрагивало самые глубокие струны души.
– Мэзуми, – шептал он порой, глядя, как ветер раздувает длинные ветви, качая их, будто хочет приласкать, расчесать длинные волосы неизвестной девушки. Казалось, дерево ему отвечало лёгким вздохом. Монах тогда вскакивал, подходил к стволу и обнимал его. И вот однажды, когда наступило повсюду время золотой осени, когда на окрестных деревьях начали желтеть листья, Макото, в очередной раз обнимая изящный высокий ствол, вдруг обнаружил один распускающийся розовый бутон на нижней ветви, прямо на уровне его глаз!
– Мэзуми! – воскликнул он и заплакал. В тот момент, когда он закрыл глаза, ему показалось, что он весь с ног до головы осыпан розовыми лепестками, что они летят с сакуры, подобно лёгкому дождю, но, когда открывал глаза, дерево всё так же качало безжизненными ветвями, на одной из которых распускался прекрасный цветок! Юноша не ушёл оттуда до тех пор, пока этот единственный цветок не отцвёл и не опал. Прошла пара дней, а Макото не сводил с него глаз. Ему стало казаться, что он видит не только дерево. Что сквозь его полупрозрачную форму он видит очертания девушки в светлом кимоно с длинными рукавами. И что она ему благодарна.
– Ах, вот ты где! Я уж было начал волноваться! – пожурил его старый фермер, когда увидел спустившегося и запыхавшегося Макото, – в мои-то годы я на гору уже не полезу, а тебя дело ждёт!
– Погодите… посмотрите! – он раскрыл ладонь, на которой лежали два розовых почти невесомых лепестка.
– Поверить не могу! Зацвела! Осень на дворе…
– Всего один цветок. Больше ни одного не появилось…
– Ну и дела… Ты удивляешь меня, монах, – сказал фермер, почесывая затылок и погружаясь в раздумья, из которых его вскоре вывел вопрос Макото.
– Дядя Микайо, вы ведь много времени провели с деревьями. Скажите, действительно ли душа дерева может постареть?
– Деревьям действительно свойственна старость, как и всем существам. Их души сливаются в одно с другими душами леса, когда приходит срок. Но здесь особый случай, Макото. Этот цветок вырос для тебя. И, если ты сейчас думаешь о письме Мэзуми, то писала она тогда не о дереве, а о себе. Поэтому считай, что этот цветок – не просто дар от дерева. Это из глубины веков откликнулась душа самой Мэзуми. Откликнулась на твою любовь…
С тех пор Макото был сам не свой. Мэзуми снилась ему то в образе дерева, то в образе девушки, но ни разу не показала ему своё лицо. Её красота была действительно чем-то неуловимым и неописуемым, особенно сейчас, в эту осеннюю пору, когда опадающие с деревьев листья лучше всего на свете говорили о быстротечности прекрасного мига… Монах будто сходил с ума: он часами просиживал под деревом, на котором не появилось с тех пор больше ни одного цветка. Будто сакура тогда собрала все силы, чтобы подарить ему что-то невозможное, что-то запредельное. Как жаль, что этот цветок прожил так недолго. Но ведь нет, о чём тут жалеть? Какое чудо, что этот цветок вообще появился!
Но был ли он по-настоящему рад? Макото даже забыл о своём намерении строить храм. Ему казалось, что сакура превзошла все его прежние желания просто фактом своего существования. Будто он до этого в жизни вообще не видел сакур. «Зачем какой-то храм, если она уже и есть само воплощение этой Красоты? Пусть я никогда не видел самой девушки, пусть я верю словам Микайо, он не врёт! Но то, каким я был раньше, до этой сакуры, и то, какой я сейчас – это два разных человека! Учитель не раз говорил, что нужен Путь, чтобы научиться видеть. Он также говорил, что это обоюдоострый меч – ты становишься в разы чувствительнее, и виденье наносит большие раны, которые болят, не заживая. Он был прав, а я не понимал его тогда! О Мэзуми, спасибо тебе за то, что ты меня научила! Ты мне дала больше, чем кто-либо из живых, но что мне делать теперь? Если бы ты была жива, я бы взял тебя в жёны по одному твоему желанию, мы бы стали жить там, где ты захочешь, хоть на этой горе! Я никуда теперь не могу от тебя уйти, но ты – сакура, которая никак не может явить миру свою красоту. Но я вижу её, и для меня ты прекраснее всех цветущих сакур на свете! Кажется мне порой, будто я опоздал на целых сто лет!» – агония мыслей и череда прозрений выворачивали душу Макото. Он не знал, что ему делать и как ему оживить Мэзуми хотя бы в виде дерева. Микайо только качал головой: «Не давай волю духам отчаяния, которые погубили Мэзуми. А то сам пропадёшь! Ты мне уже стал как сын. Поэтому вот что я тебе скажу: если хочешь помочь сакуре, помоги сам себе. Очнись от наваждений и начни строить то, что давно решил. Пусть этот храм будет посвящён её памяти. Если нужно, найду тебе помощников, меня вся деревня знает».
«А ведь он прав! Сакура не умерла, она просто скована духами отчаяния, поэтому не может зацвести! Они говорят ей, что её не ждёт ничего больше! – о, как он это почувствовал сам, ведь и он, Макото, зачастую, думал так же, просиживая часами под чёрными голыми ветками! –Значит, есть через какую щель, через какую выбоину в душе этим существам подобраться ко мне! Что ж… это хорошо. Ведь прогнав их, я смогу и ей помочь!» Он поднял взгляд на Микайо, и на миг в его глазах возник невысказанный вопрос: «С чего начать?»
– Не волнуйся… Постепенно, шаг за шагом всё образуется. Ты не должен унывать. Это то, что ты можешь сделать.
Иногда Макото радовался Микайо, как своему Учителю. Это был один из таких моментов. Множество раз в миг слабости Учитель подбадривал его подобными словами и поскорее слал делать какое-либо дело, а чаще всего отправлял тренироваться с посохом. Сколько времени сейчас посох стоял в углу без пользы! Макото решительно направился к нему. Старый фермер вначале не понял его намерения, думая, что он уходит насовсем, но потом сообразил и рассмеялся.
– Нас воспитывали, почти как самураев, только мы не носим меча, – смущённо ответил юноша.
– Ты нашёл верное направление! Ни меч, ни посох, конечно, не помогут при борьбе с внутренним противником. Но это может поднять твой дух!
Кажется, Учитель тоже говорил что-то подобное. Теперь Макото снова взялся за тренировки. И, пока он вспоминал всё, чему его когда-то учили, его тело будто заново стало дышать. Оно радовалось каждому движению. Макото не замечал порой, как, делая тот или иной выпад, будто мысленно разрубает невидимые цепи, сковавшие льдом отчаяния две души – его и Мэзуми. Открылось монаху и ещё кое-что необычное. Он начал говорить с растениями! Он и раньше пробовал это делать, но прежде он и деревья были чем-то отдельным, и он силился услышать и понять их так, как бы пытался понять человека, говорящего на другом языке. А сейчас он сам стал чувствовать себя этими растениями! Началось всё с того, что он, как обычно, тренировался с посохом недалеко от места, где росли хризантемы. И вдруг они, покачивающие своими белыми головками, будто тихо позвали его. Он невольно отложил посох и подошёл к хризантемам, вдохнув их неповторимый аромат. Макото стоял и нюхал их, постепенно забывая обо всём. Он будто сам, подобно чаше цветка, качался в прозрачности неба… И всё было так легко… Он знал, что этот миг пройдёт, но каким этот миг был! Он больше не старался этот миг ни удержать, ни запечатлеть – он сам цвёл в этот миг, вместе с хризантемами… На его лице появилась безмятежная улыбка, и в таком виде застал его Микайо.
– Ты хорошеешь день ото дня! – пошутил он.
– Я узнал нечто такое! Они мне рассказали, как это – цвести! Это так приятно! Кажется, цветы – одни из счастливейших существ на свете!
– Ты начинаешь понимать растения лучше, чем я, и скоро будешь, как Мэзуми…
Лицо монаха изменилось.
– Я пойду к ней сейчас… Я там так давно не был! Может, надо прежде выполнить работу?
– Иди. Твоя работа отныне – создание храма. Для неё.
Теперь юноша поднимался на эту гору в два раза быстрее, чем прежде. Он и впрямь похорошел, он чувствовал себя сильным и бодрым. Она… будто протянула к нему свои ветви, когда он поднялся к ней.
– Прости, моя родная, – почему-то сказал он, – я так долго не приходил. Но зато я так многому научился!
Он подошел и очень нежно обнял изящный ствол, дотронулся до веточек и замер.
– Макото! – вдруг услышал он певучий голос. Он уже научился внимать голосам деревьев. То не могло быть голосом только сакуры! Этот голос, больше похожий на отзвук из иного мира, был едва различим, но как забилось его сердце! Кажется, именно таким и должен быть её голос.
– Зачем ты приходишь ко мне, Макото? Ты монах. Ты пришёл и через какое-то время путь поведёт тебя дальше. Ты не можешь оставаться вечно подле меня, – нет, это не наваждение! Он действительно слышал её голос, и этот голос вскрывал все его раны, переворачивал всё внутри.
– Что, что ты такое говоришь, прекрасная? Я никуда не ухожу! Мой путь яснее ясного привёл меня к тебе!
– Ты зовёшь меня «прекрасная», но ни разу меня не видел. Эта сакура даже не смогла ни разу зацвести. И не сможет, наверное. Прости. Ты напрасно ждёшь и тратишь силы. Это дерево не оживить.
– Ну что ты, Мэзуми, тебе не за что просить прощения, тебе незачем стараться, чтобы сакура зацвела! Уже одного того цветка, что ты мне подарила, было достаточно, чтобы я почувствовал, что одарен до конца жизни. Я остаюсь здесь не за этим. Я ничего не жду от тебя, потому что знаю: ты – моё пристанище. Я никуда не уйду, даже если меня погонят! И ты для меня красивее всех остальных цветущих сакур.
– Я была всегда здесь и читала все твои мысли. Ты много дней думал о том, как оживить меня. И ты не смог найти способа. Как и я не смогла ни прожить свою жизнь, ни умереть по-настоящему.
– Способ есть, он должен быть! Не убивай себя каждый раз заново! Способ обязательно отыщется!
– Я тоже так думала. Тридцать два года я об этом думала…
Всё, чему Макото за это время научился, будто рухнуло в пропасть. С чем он к ней пришёл теперь, спаситель? Что, он научит её упражняться с посохом? Нюхать хризантемы? Радоваться жизни? Нет! Он ничего не мог дать ей, и способа оживить дерево, тем более саму Мэзуми, он действительно не знал. «Всё не так! Это всё должно было быть не так! Я пришёл давно, но так ничего и не смог сделать. Видимо, и не смогу», – в бессилии он топнул ногой, сбив камень, который с плеском упал в воду… Вслед за ним посыпались и другие, более мелкие камни. Монах оступился, поскользнулся и упал в воду сам.
«Не зацветёт дерево, ибо душа его постарела», – донеслось до него, когда он поднялся, весь мокрый, отрезвлённый холодной горной водой. И вдруг понял, что сказал сейчас про себя по сути то же самое! Что же, постарела и его, Макото, душа? Абсурд! Души не стареют! И тут он вспомнил слова Учителя: «Духи уныния и отчаяния самые коварные, их волей не победишь. Они тут же обведут тебя вокруг пальца. Но то, в чём они всеми способами стремятся тебя убедить – лживо по своей сути. Они говорят тебе, что жизни нет. Если начинаешь верить, то правда выпадаешь из жизни. Чтобы их победить, есть лишь один способ – до конца распознать эту ложь и увидеть истину. А истина – это жизнь. Она никогда не умирает».
– Мэзуми! Души не стареют, слышишь?! – закричал Макото, зачёрпывая воду, умываясь, разбрызгивая её во все стороны. Он будто впервые услышал, что ручей, в который он упал, шумит, поёт на множество голосов. Мэзуми не ответила.
А в действительности, почему, собственно, всё не так? Путь, столь трудный, многодневный, непонятный, привёл его сюда! Познакомил с Микайо! Научил шаг за шагом действовать и любить свой труд, открыл глаза на истинную возвышенную красоту и теперь ждёт от него настоящего подвига – того, о чём он мечтал с самого начала! Это время протягивает в дар идеальную возможность для создания храма, о котором он мечтал, и этот храм он посвятит Мэзуми как символу высшей и чистейшей красоты. Макото, как ты был малодушен и слеп, что не видел в этом миге благословения! В один момент с него слетело уныние, и он, полный новых сил, поспешил вниз, шепнув сакуре: «Я сделаю это для тебя, потому что я люблю тебя».
– Макото, – донесся до него тихий нежный голос, – ты истинный мужчина, Макото…
С этого дня монах начал постройку храма, вернее, вначале он очень долго ходил по горе, выбирая для него место. По его задумке храм не должен был быть большим, и небольшой участок на вершине горы подошёл бы, но Макото не хотел, чтобы храм находился далеко от сакуры. Вскоре он вовсе отказался от идеи о том, что храм – это какое-то одно место на горе. Нет! Вся гора была достойна того, чтобы стать этим храмом, но он должен был оставаться живым! Это было самым трудным – как построить здесь что-то, не только не нарушая природной гармонии, но и подчеркивая её, помогая ей самой явить свою невыразимую красоту? Для этого он часами ходил по горе и разговаривал с растениями и камнями. Казалось ему, что в силуэтах сосен или особых камней проскальзывают очертания и других ушедших на эту гору женщин. Таких же несчастных и одиноких. Он решил, что эти места будут особыми святилищами, где он посадит цветы, разложит особым образом камни, рассыплет песок, рассадит можжевельники и проложит там неброские дорожки из камней. Возможно, на отдельных ровных площадках он построит красивые пагодообразные ворота. Основное помещение храма он решил всё же делать на вершине, откуда открывался вид на все горы вокруг. Но что сделать там, где растёт сакура, он не знал. Место было неудобным даже для посадки цветов, хотя у корней можно было бы посадить что-то небольшое, например, пару хризантем. Нет… Место, которое выбрала Мэзуми, будто просило оставаться диким. Каждый вечер он возвращался к сакуре. Иногда он слышал любимый голос. Голос пел о чём-то, чего монах не мог понять, голос был удивительной музыкой, ласкающей душу. Казалось, это она поёт для него, как пела растениям когда-то при жизни.
– Я давно не пела, очень давно, – призналась она, когда Макото смог различить её слова.
– Расскажи мне о своей жизни, пожалуйста.
Ему показалось, что сакура вздрогнула.
– Я не хочу вспоминать свою жизнь. В ней будто бы ничего не было.
– Я хочу узнать о тебе хоть что-то. Вдруг ты вспомнишь?
– Я жила в богатом доме, у меня вроде бы всё было, я не знала нужды и была замужем. Человек, с которым я жила и который звался моим мужем, не был им по сути. Мы были разделены гораздо сильнее, чем сейчас я разделена с тобой, хоть жили в одном доме. Он разбил для меня целый сад в долине, посадил цветы… Он ухаживал за мной, как за своим цветком в этом саду… Мне было не в чем упрекнуть его, он всё для меня делал, а я… становилась всё более чужой и одинокой. И лишь эта гора была моим пристанищем, когда я имела возможность уходить сюда. Здесь росли деревья и цветы, здесь были самые красивые рассветы и закаты…которые мне было не с кем разделить. Он приходил со мной иногда сюда, конечно. Но, когда он показывал мне птиц, мы теряли самих птиц, каждый раз, когда шли любоваться цветами, теряли их аромат… всё куда-то исчезало… Мы не были вместе. Всё было лишь на поверхности хорошо, на нас смотрели все, как на чудесную пару…И я думала, что так оно и должно быть, мне нечего ждать и не о чем жалеть, потому что я сама какая-то другая… пока не повстречала путника. В его глазах было столько нежности и трепета перед каждым камушком на дороге! Мы почти не говорили. Мы сидели, так глубоко дыша, как я не дышала много лет, и за ту ночь, пока мы сидели, взявшись за руки, провожая солнце, и за то утро, когда мы встретили первые выходящие из-за горы лучи, я пережила будто всю жизнь и я узнала, каково оно – разделять этот миг неуловимой красоты с сердцем, понимающим тебя. Я почувствовала, что настоящую красоту можно хранить и ценить только очень бережно, очень тихо. У меня никогда не было такого прежде. Я незаметно умирала год за годом. Истинная красота приходит и уходит незаметно. Её нельзя ни удержать, ни приблизить, ни вырастить… как и любовь. Она очень похожа на сакуру. Перед ней можно преклоняться и чтить её. Она покоится в самой чуткой нежности. Тот миг я прожила всецело, и мне больше не нужна была моя фальшивая жизнь. Я не могла больше лгать себе, что всё в порядке. Конечно, тот человек ушёл своей дорогой. Он был так похож на тебя… Не внешне –внутренне. Он тоже умел видеть. В ту ночь я потеряла мужа – я оказалась неверна. Когда распался наш брак, я ушла на эту гору, именно на это место. Мне было легко умирать.
Сердце Макото сорвалось и бешено забилось в удивительном предчувствии, которое он выразил в словах, не пытаясь их даже осознать.
– Но ведь ты жива, Мэзуми! Ты говоришь со мной так, как не говорят деревья! Ты не превратилась в сакуру! Я не знаю, есть ли у тебя сейчас тело, какое-либо кроме тела этого дерева, но даже это не так важно! Я слышу твоё сердце! Я ощущаю, как ты на самом деле близка, и ты ведь чувствуешь то же самое! И может быть, твой путь был, как и мой, не лишён смысла? Может быть, ты прожила свою жизнь для цели гораздо более великой, чем ты можешь себе представить? Может быть, это не конец, а начало, понять и постичь которое нам с тобой не под силу, но всё внутри трепещет, когда я говорю, а значит, я говорю правду! Ты жива, моя Мэзуми, и нет сомнения в этом!
Макото закрыл глаза и увидел, что сакура зашевелилась, и с неё посыпался целый каскад розовых цветов, осыпая его с ног до головы. Он так и не решился открыть глаза. Он знал – если бы деревья умели плакать, сакура бы сделала именно так.
– Макото! Я впервые за столько времени начинаю чувствовать, начинаю оживать! Я будто подошла близко-близко к границе миров, но не могу её переступить. Я не могу для тебя принять снова свой человеческий облик, и ты должен понимать это. Построй же этот храм, осуществи задуманное, не во имя меня, а во имя самой Красоты! Только, пожалуйста, успей завершить его к рассвету одиннадцатого дня первого весеннего месяца.
Макото не стал спрашивать, с чем связаны подобные сроки. Он доверился своей любимой. До указанного срока оставалось чуть больше полугода… Монах трудился, не покладая рук. Он таскал камни, выравнивал на горе отдельные площадки, строил несколько пагод, разрыхлял землю для посадки цветов, убирал буреломы и завалы. На вершине горы он сделал главное святилище тоже в виде пагоды белого цвета с крышей из чёрной черепицы. Само святилище было простым, больше похожим на место для созерцания красоты – вместо стен были колонны в виде изогнувшихся в полёте драконов, хранящие особый дух в этих открытых галереях. В центре пагоды было маленькое внутреннее помещение, где горели светильники и лежал маленький бамбуковый коврик. Вода в ручье в некоторых местах текла по чашам и желобкам, огибая камни, цветы и кустарники; он пустил её по нескольким разветвленным руслам, которые сливались в один широкий поток там, где стояла сакура. С подножия горы до самой вершины Макото проложил лестницу из плоских камней, которая проходила мимо всех особых мест на этой горе. Перед каждым из этих мест стояли красивые ворота, внутри которых были вырезаны надписи из священных книг. На подходе к сакуре тоже были ворота, внутри которых красивыми иероглифами Макото вырезал всего три слова: «нежность», «высшая красота» и «истинная чистота». Последние два иероглифа и составляли её имя – «Мэзуми».
Незаметно наступил намеченный день. Макото, помня о нём, спешил подняться по каменным лестницам незадолго до восхода… Его сердце учащённо билось. Из-за главного святилища храма показались первые лучи. Макото заметил, что с момента его первого появления здесь прошло ровно два года. Пройдя ворота перед сакурой, он замер, не в силах сдвинуться с места – всё дерево было усыпано облаками нежнейших бутонов, которые будто ждали какого-то особого мига, чтобы очнуться от зимнего сна. И вот, когда утренние лучи коснулись вершины дерева, все бутоны начали разом раскрываться… Это было таинство, захватывающее дух. Макото перестал дышать… Дерево оживало… Ветви становились похожими на пушистые перистые облака, розовые в первых ответах зари. Сакура будто проявлялась из иного, надземного мира, чтобы передать тот удивительный миг, прекраснее которого вряд ли что-то есть на свете. Вся природа ждала этого мига… Гора будто запела голосом Мэзуми, заискрился золотым склон, и стали оживать другие деревья, даже камни заговорили… Или всё это произошло в душе у Макото? Он видел теперь всё по-другому, в разы сильнее и глубже; он сам переживал это перерождение, и что-то внутри него распускалось, подобно цветку.
Вдруг послышался шорох за его спиной. Старый Микайо, опираясь на его посох, поднимался на гору и почти уже добрался до ворот. Он остановился перед сакурой и, отдышавшись, произнёс:
– Не зря я дожил до этого дня, когда гора страдания обратилась горой радости! Я уйду в этот же день, не от печали, а от счастья, потому что смог дожить до этого благословенного мига, когда вижу здесь её, ожившую сакуру! Ты тоже дал мне понять, Макото, что жизнь никогда не прекратится, и вера в неё может сотворить настоящее чудо, поэтому мне уходить легко – чувствую я, что настал мой срок. Теперь я смогу продолжить свой путь в дальних мирах. Ты, Макото, одолжи мне свой посох, ибо путь мне предстоит далёкий…
Макото спохватился, не успев подхватить старого фермера, когда тот начал падать. Тело его рухнуло на землю буквально за миг.
– Дядя Микайо! – юноша не понимал, то ли ему всё это снится, то ли это происходит наяву. И тут от дерева начала медленно отделяться полупрозрачная женская фигура. Она становилась всё плотнее, черты её проявлялись всё отчётливей, и всё-таки оставались неописуемыми, неуловимыми… Она тихо подошла к Макото и положила руку на его ладонь. А ему почудилось, что в ладонь легли лепестки сакуры.
– Ты ли это, или мне всё это чудится? – прошептал он, поражённый.
– Верь тому, что видит твоё сердце. Я имею возможность говорить с тобой благодаря твоей любви… И благодаря этому великому человеку, – она обернулась на Микайо и положила другую руку ему на грудь, – в день моего рождения он шагнул за порог и этим помог мне сделать шаг обратно.
Она запела прощальную песнь, и Макото вдруг почувствовал истинный смысл слов старого фермера. Жизнь действительно не прекращается! И даже смерть бывает красивой, потому что на самом деле есть только жизнь, в удивительных и многообразных формах, сменяющих друг друга. И тот познал её смысл и назначение, кто за этими формами смог узреть эту движущую силу, и, кроме того, стать частью истинной красоты, которая и близка, и неуловима; перед которой можно лишь преклоняться, соединившись с ней в любви навеки.
сентябрь 2020