(рассказ)
Большая Крепка остолбенела: Стрепетовы поссорились и разводятся!!! Этому никто не поверил,
единодушно приняли за сплетню. Есть, есть новости, способные очернить всю деревню. Не
те люди в Большой Крепке, чтобы верить новостям. Григория ли, мужика основательного,
крепкого нравом и хозяйственного, можно было завести на ссору? Да с каким угодно ссорщиком,
задирой и скандалистом, однозначно - нет. Но с женой? С Нюрой, женщиной выдержанной,
тихой и доброй, отзывчивой на чужое недоразумение... да случись в чьей-то семье что-то и одно
присутствие Нюры устраняло кривые толки да недомолвки. Её любили. Нюру и Григория ставили
в пример и крепянам, и приезжим. Гостей в Большой Крепке было достаточно.
И вдруг... Если Стрепетовы задурили, то остальным - сам бог велел. Хоть раскалывай тогда
деревню пополам: мужская половина и женская. Матриархат и отцовский архат. Дикость. Кто
допустит? Григорий со стороны, но Нюра - своя, большекрепенская. Местная. Валентина Петровна,
мать Нюры, жива и здорова, куда она смотрела, слепая перечница? "Да нет, сплетню сплели не
иначе, как заезжие",- не верили слухам крепяне. Когда они вышли из нарсуда и Григорий направился
в одну сторону, а Нюра - в другую, к материнскому дому, люди смотрели на них с недоумением.
Теперь они не верили собственным глазам. Бывает и такое. И на собственные глаза так можно
понадееться, что без глаз останешься. Принялись было промывать косточки Валентине
Петровне, пока не разузнал кто-то, что свалилась она в больницу.
Стали припоминать и припомнили: был таки, был какой-то дикий вечер в доме Стрепетовых,
ор стоял страшный. Громовой тональности мужской бас прерывал защищающийся визг
тональности женской, так ведь никто и никогда не слышал и не видел Григория в гневе, потому
и предположить ничего о ссоре не могли, о ссоре в семье, подумали, что включили телевизор
они на полную громкость. Вот где ссор, вот где безобразий, вот где нет Валентины Петровны,
чтобы прочистить все отдушины телевизионной башни. Но и далеко, да и недоступна.
Самое тонкое место в создавшейся ситуации сложилось ещё дальше - на Таймыре. Не поверил
разводу Стрепетовых односельчанин Григория Васюта Зорин. А были они друзья - не разлей вода.
Это не расхожий трёп, где человек человеку брат, товарищ и друг, а один на всю жизнь. Второй
просто не мыслим. Можно хотеть сколько угодно друзей, можно много раз отказываться от
ста рублей, но человек, который сделает для тебя то, чего ты и сам не сможешь, да, без всяких-
яких, без задней мысли, без ловушки, в какую и заманивают тем, что делают то, чего ты сам
не сделаешь, как уж ни стремись и ни мечтай, нет, тут если и самой безглазой красавице велено
отправить ктого-то на подворье господа бога, то грудь свою под косу подставит он, но спасёт
жизнь друга. Такая дружба встречается реже и реже, на глазах у собутыльника режут того,
кого он называл другом, а он и в затылке не почешет, и не подумает слово вставить в защиту
невиновного. Ведь режут и за то, что не так посмотрел, не понравился за что-то. Будь рядом
Васюта Зорин, никакой ссоры не случилось бы, тем более - развода. У него у самого жена, Клавдия,
из Большой Крепки. Большая Крепка со скифских ещё времен славилась красавицами.
Васюта Зорин из Илёк-Подлубной, но в районе был известным
механизатором, мастером на все руки. Он один, в Илёк-Подлубной, взялся возделывать
свекловичную ниву в двести гектаров, чего никогда не было, потому что это невозможно
выполнить, но гремело время коллективного подряда, он и подрядился, и даже управился:
приготовил поле, внёс удобрение, засеял, следил за технологией созревания культуры, поливал,
убрал, ботву вывез на свинарник, корнеплоды - на сахарный завод, всё честь по чести, справился
с работой целой бригады. Но при расчёте зарплату выдали ему на одного, прибавили десять
процентов бригадирских, остальные деньги разбросали на не существующую бригаду - и с
концами. Жаловться было не на кого, да никто и не слушал его жалоб и не принимал. А ведь он
семена и удобрения, горюче-смазочные материалы и запасные части к уборочному агрегату
покупал за собственные деньги... Остался Васюта без штанов.
А тут новая дуриловка - на
Север, в Хатангу. Требовались механизаторы. Дорогу в пять тысяч километров самолетом
оплачивали. Но... не только на штаны не заработал там Васюта, прилететь в Большую
Крепку на свадьбу к другу он не смог. Дорогу туда оплатили, но стоимость билета надо было
вернуть вербовщикам, оттуда же билет, как выяснилось, столил вдвое дороже... Да, возразят,
но живут и там люди, работают... Живут, только речь не о них, речь о том, что Васюта Зорин
узнал о том, что друг его Григорий развёлся с Нюрой.
"Если ты,- писал Васюта в письме другу,- змей, совсем потерял совесть, то можешь разводиться
через каждый месяц опять и опять, и если обидишь Нюру, прибавь к нашему дружеству одно
слово - "бывшие". Это что же тебя, собаку, не устроило в жене? Не подобные ли её небесной
бездонности преданные глаза? Не подобный ли в исполнении Алле Соленковой голос, каким она
угощала нас по выходным и в праздники за хлебосольным столом и на лоне в природе? Не её ли
фигура, не уступающая статью самой Ирине Родниной, неоднократной международной
фигуристке? Или обеды её, чей аромат заставлял на улице прохожих сглатывать сюни так,
что не могли они выговорить: это Нюра ждёт Григория с работы? Или каждое утро не надевал
ты выстиранную и выглаженную трактористскую робу, к вечеру опять замызганную грязью
и солидолом? Или она тебя звала на коровник помочь ей управиться со своими десятью
бурёнками, а ведь их надо было три раза в день подоить, покормить, напоить и убрать за ними.
Ты забыл, почему коров не доверяют мужикам? Потому что они не справятся с такой работой.
Гад ты, гад, за тебя зацепилась она и не поехала в консерваторию продолжать образование,
а ведь как приглашали её... Я покажу тебе кузькину мать, если то, что пишешь ты в письме,
правда, а не подлый розыгрыш... Спасет тебя... я не знаю, что тебя спасёт, если сама смерть
за тебя не заступится..."
Как ни оправдывал себя Григорий, друг не собирался понимать его. Он был дружком на свадьбе
Стрепетовых. В письмах вновь и вновь звучало: змей, гад, придурок, тунеядец... "Тунеядец" в
словаре Васюты Зорина несказанно презренней матерщины.
Вдруг под вечер однажды к дому Григория подрулило городское такси. Прямо из аэропорта,
оборванный и простоволосый, злополучный северянин прикатил к другу. Насобирал пятаков, ещё
и на такси хватило.
- Откуда такие замашки?- упрекнул друга Григорий. - Твоя Клавдия на подножном корму сидит,
ей и мелкая монета была бы не лишней. Или разбогател и в автобусе не тот смак?
- Счас узнаешь,- Васюта расплатился с таксистом в оба конца, вернулся и вместо приветствия
врезал друга по роже.
Заозирался вокруг, как бы всё ещё не веря и разыскивая Нюру, но Нюры не было, да и по обстановке
видно было: дом без женщины, и он продолжил лупить хозяина, который, впрочем, не защищался.
- Лупи, Васюта, бей,- вытирал кровь с лица хозяин.- До слёз лупи... потом скажешь, за что.
Слова друга поразили Васюту Зорина. Руки он уронил. И по глазам, и по грусти в глазах видно
было, что Григорий переживал не лучшие времена. Присели они рядом. Помолчали.
- Не оправдываю я тебя, тунеядец,- проглотил слова свои Васюта.
- Спасибо и за то,- Григорий окровавлено улыбался.
- Ладно. Как там моя Клавдия?- друг сменил пластинку.
- Держится,- последовал ответ, осознающий, какие они не осознающие вины своей мавры, мавры
бессмысленной ревности. - Нечего было торчать на Таймыре, у нас джигиты заколачивают
неплохие бабки... кстати, без коллективных подрядов.
- Авантюр коллективных нет, авантюризм - понятие массовое,- грубо оборвал его северянин.-
О Таймыре ещё хватятся, отрыгнётся Таймыр, но... опять не тем, кому следовало бы... А ты
помни: дружба наша оледенела. Замерзла. Всё.
На большаке Васюта Зорин притормозил попутную. Ему - до Илёк-Подлубной.
Странностей кругом немало, бывают и такие. Григорий Стрепетов получил письмо.
"Братан, извини,- писал Васюта Зорин. - После вашего скотского развода, да и вообще, блазнило
в голове, ничего больше не разволнует, но и это всё одна скороговорка..."
Дальше следовало о спокойствии души и переживаниях человеческих, после чего последовало
объяснение причины такого своего волнения.
"... Клавдия снюхалась с чернобровым, а я возненавидел плосклогорья тундры из-за этих
выродков, как клопов в деревянной кровати, полно их по всей стране. И рассуди мозгами, я -
малодушный олень, не могу отважиться на тот шаг, на какой отважился ты: толкнуть её
в зад так, чтобы шлёпнулась она на Арарате. На горе Арарат. Экземпляр для Ковчега, там,
кажется, были свободные места. Я не могу без этой гадюки, хотя место ей в Норильске или
на Большой Земле без денежного содержания. Она не пропала бы с белыми медведями..."
Между ними завязалась переписка. Васюта не мог отважиться на развод, Григорий сообщил:
женюсь! Последовало приглашение: приезжайте в гости. На праздники Стрепетовы отправились
в гости. Их ожидали приодетые Зорины, прибитые утренниками, но очень красивые астры, не
бедно накрытый стол. Своё продуктопроизводящее хозяйство погубили на корню, зато,
торгуя страной, подобно дворянам, получали необходимое к столу из-за кордона или из-под
полы, что одно и то же.
Увидев Стрепетовых, Васюта Зорин уронил бутылку. На ковре вокруг его ног ширилось темное
пятко. Оберег, что ли? Васюта застыл, отвесив нижнюю челюсть, словно в комнату вошли
белые медведи. Карие глаза его вращались подобно колёсам на испытательном стенде, искрясь
и поблёскивая.
- Или ты снишься, Гриша? А где жена?- странно и неловко улыбаясь, спросила Клавдия.
- Не узнаешь? Вот.
- Но это Нюра? Её тоже я почти не узнала, краще в гроб каладут.
- Да, вторая моя жена. Мы поженились с ней.
Опомнился и Васюта и, склоно не было рядом Клавдии и Григория, обхватил Нюру, принялся
целовать в обе щеки, усадил рядом с собой на диване, принялся расспрашивать.
- Это ты, девочка моя? Ты! Не бросил он тебя? Нет! Рассказывай же... какая радость, какая
радость, а говорят, нет радости на свете... Есть! Говори, говори, Нюра!
- Пусть он, у него получится радостней,- повела Нюра тонкой бровью на мужа.
- Да что... из-за чего поругались... Просил её, как человека просил, откладывай пятаки на
чёрный день. Давал ей, давал... А заболела Валентина Петровна, туда-сюда, лекарства
дорогущие, прошу Нюру, вытряхивай мощну, а там ничего нет... Да ещё и взвилась коброй:
нет денег!.. Как? "А так,- говорит,- у англичан купила королевское колье..." За десять
миллионов? "Да". Гром и молнии... не будь я Стрепетов, убил бы... Так и она не лыком шита.
- Тебе, Гриша, хотела больше понравиться,- вспыхнула Нюра, поправляя дорогое украшенье
на груди.
- Да уж, ну да там... Зла не хватает на такие обороты...
- Дальше-то? Дальше!- торопил Васюта. - Помирились-то как?
- А так... слышу, приоткрылась дверь. Смотрю, скелет-скелетом стоит на пороге, бледная
и сгорбленная Валентина Петровна, ну тёща, правой рукой сердце придерживает, шепчет:
"Гриша, сынок, не надо никаких мне лекарств... Гришенька, нельзя же так с Нюрой. Плохо, когда
ругаются, а когда судьбы ломают - ещё страшней..." И всё. Как она от больницы дотопала,
не понимаю.
- Девочка моя...- Васюта поедал глазами молодожёнку. Они заговорили...
Пользуясь случаем, Клавдия отвела Григория в сторону, попросила.
- Поговори с моим турком... У вас наладилось, а у нас к беде пошло - написал заявление, ума
хватило. Поговори. Приревновал к грузину. Тот и правда, молоденький такой, ласковый, в
России не обжился ещё, так и липнет, так и липнет то с расспросами, то ещё с чем... Как его
отолкнёшь? Свои, небось, наускивают, а отец с матерью далеко. Мне-то он без вреда, но
люди видели нас вместе. Гриша, ты веришь мне? Поверь. Пять лет губошлеп мой грибы на
Таймыре ел, морошку собирал, оленьи кости облизывал, я ждала, он прилетел, чего ж мне с
кем-то путаться? Пусть радуется, что на его жену смотрит ещё кто-то...
- Счас, Клав. За ним должок, счас...- Григорий подошел, одной рукой ухватил Васюту за грудь.
Костюм затрещал по швам.
- Бей, друг. У друга кулаки мягкие... Накапала, тунеядка... Бей...
На руке мужа повисла Нюра. Клавдия прикрыла собой ещё не ушедшего от неё мужа. Молчали
все. Слов не было ни у кого. Если бы и нашлись слова, если бы рассказал кто-нибудь о том, что
происходило у Зориных, никто бы в Илёк-Подлубной, тем более в Большой Крепке не поверил бы.