Поотвыкла я, признаться, за много лет, от своей деревенской жизни. Дышу, как в детстве, на разрисованное морозом нездешними листьями, голубоватое в сумерках, окно. Чуть намечается проталинка. Кажется, загляну в неё сейчас, а там...
Наш старый двор, обнесённый дощатым штакетником. В уголке конура, из которой, лениво потягиваясь, выбирается дворовая Рыжка. Старая яблоня, серебристое украшение двора. Такая высокая, что зимой и яблоню в ней не признать. Но каков сорт! Мочёные-то яблоки! С румяным бочком, с приставшими листочками чёрной смородины, терпкие, ароматные. На большом нарядном блюде, царственно подают их к новогоднему столу.
У калитки - мама с метёлкой. Разрумянилась на морозце. Двор вычищен, а дорожки ещё и разметены для красоты. И две козы около неё - Катька и Полянка. Она выпустила их поразмяться по снежку, по чистому дворику. Скоро должны появиться козлятки. Это чудо всегда случается ночью. Утром, по маминым хитрым обещающим глазам, догадываюсь и босиком крадусь на кухню. Вот они, у печки! Крохотные, хоро-о-о-о-шенькие! Готовые, тут же , вскочить на полупрозрачные копытца свои...
Тишина... Благословенная деревенская тишина. Никаких стуков и шумов просыпающегося огромного многоквартирного дома, этого, когда-то, столь вожделенного, человеческого общежития. Лишь издали, почти неслышный, но постепенно нарастающий звук проходящего поезда, превращающегося на несколько мгновений в негромкое подобие гулкого эха. Это поезд минует тоннель под железнодорожным полотном с искусно выложенным сводом не нынешних времён, и крупными каменными плитами по основанию.
Красное, холодное солнце выкатилось, наконец, из-за низких облаков и неярко, словно нехотя, осветило двор. Вот и растаяли грёзы мои.
Высокий двухметровый забор из, ходового ныне, металлического профиля, окружает мой дом. Давно состарилась и спилена заветная яблоня. И старого дома нет. И мамы моей нет. И самой мне - далеко за семьдесят.