О друзьях-товарищах. Книга 5

ТВОРЧЕСТВО ВЕТЕРАНОВ


К ЮБИЛЕЮ! 60-летию выпуска военно-морских врачей ВМФ ВМА им. С.М. Кирова


Книга пятая



В сборник вошли отдельные публикации однокашников Виталия Бердышева, помещенные в 2017-2020 годах на сайте ПРОЗА.РУ




ОГЛАВЛЕНИЕ


– Ю.Н. НОСОВ-ПАХОМОВ. ПРОЩАЙ, РУЗОВКА! Гл. 1
– Ю.Н. НОСОВ-ПАХОМОВ. О ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ
– Г.Д. ОТДЕЛЬНОВ. О ДРУЗЬЯХ-ОДНОКАШНИКАХ
– Г.Д. ОТДЕЛЬНОВ. И НЕМНОГО О СЕБЕ
– Г.Д. ОТДЕЛЬНОВ. СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ
– Г.Д. ОТДЕЛЬНОВ. ОНИ КОВАЛИ ПОБЕДУ
– А.И. СЕНКЕВИЧ. ТЕРНИСТЫЙ ЖИЗНИ ПУТЬ
– СЕНКЕВИЧ А.И. МОЙ ДРУГ НИКОЛАЙ КОРОЛЬ
– СЕНКЕВИЧ А.И. ВАХТА ПАМЯТИ
– М.М. ТРОФИМОВ. ВОЛЕЙБОЛИСТЫ
– М.М. ТРОФИМОВ. НАЧАЛО ПУТИ
– М.М. ТРОФИМОВ. ШАХМАТЫ НА ЛУЖАЙКЕ
– М.М. ТРОФИМОВ. ПСЭО
– М.М. ТРОФИМОВ. ГРЕМИХА. ОДХЗ
– М.М. ТРОФИМОВ. РБЛ
– М.М. ТРОФИМОВ. ЮРИЙ ИВАНОВИЧ КАРЕТИН
– М.М. ТРОФИМОВ, Ю.М. ТРОФИМОВА. ОККУПАЦИЯ
– М.М. ТРОФИМОВ. НА ФРОНТЕ И В ТЫЛУ
– М.М. ТРОФИМОВ. ПОРТРЕТ




Ю.Н. НОСОВ-ПАХОМОВ. ПРОЩАЙ, РУЗОВКА! Гл. 1

 
Моим однокашникам по Военно-медицинской академии.
Тем, кто жив и кого уже нет с нами.

Многие считали, что на втором курсе будет легче. Второй курс все-таки – привыкли, пообтерлись. Да и жить нам предстояло не в полуподвальном помещении бывшей Обуховской больницы, а в Рузовской казарме. И почему-то это обстоятельство рождало в юных душах особую надежду.
Казарма, как нетрудно догадаться, называлась так, потому что стояла на улице Рузовской. Тем, кто подзабыл Петербург, напомню: сразу за Витебским вокзалом на Загородный проспект, стекающий вниз от центра, выплескиваются несколько улиц, названных в честь городов русских, – Рузовская, Можайская, Верейская, Подольская, Серпуховская, Бронницкая. В стародавние времена на них размещались роты его Императорского Величества лейб-гвардии Семеновского полка. Если сложить начальные буквы названий этих улиц, то выходило: «Разве можно верить пустым словам балерины?» Только лихой лейб-гвардеец, оставленный возлюбленной, мог создать такой печальный акростих. Некоторые исследователи утверждают, что вместо «балерины» воины чаще всего использовали более крепкое словцо. Вот в таком историческом месте нам теперь и суждено было жить.
А отпускники все прибывали и прибывали. Возмужавшие, загорелые, с двумя серебристыми галочками на левых рукавах белых форменок, на погонах посверкивали якорьки, нередко не те, что выдавали баталеры, а неуставные, заказанные в мастерских. Стояло начало сентября, гроздья ягод боярышника свисали с колючих ветвей, в парке академического городка кое-где проступала желтизна, пахло сырыми дровами и «Тройным» одеколоном – запах накатывал из парикмахерской, где орудовал доктор парикмахерских наук Макс.
Ребята, свалив рюкзаки и чемоданы в кучу, разбрелись по парку. На скамейках у памятника Пирогову сбилась стайка курсачей: Вилли Цовбун, Женя Журавлев – Джага, Толя Соловьев, Ваня Паленый, Витя Родин, Толя Брюховецкий. В центре – Славка Филипцев по прозвищу Конь, кликуху ему прилепили за успехи в беге на длинные дистанции, соревноваться с ним мог только чемпион Олимпийских игр Куц да еще Витька Шостак. Филипцев помахал мне бескозыркой и крикнул:
– Юрец, подгребай!
Славке очень подходило прозвище, он и в самом деле был похож на коня и одновременно на итальянского актера Фернанделя. Начальник кафедры анатомии профессор Годинов как-то сказал ему:
– Вы избрали не ту профессию, Филипцев. Из вас получился бы блестящий актер.
Славка скорчил уморительную рожицу:
– Герой-любовник?
– Берите выше – комик. Редкостный дар. Героя-любовника может сыграть и мой шалопай, – профессор вздохнул.
Его сын Руслан учился на нашем курсе. У нас вообще было много отпрысков академической профессуры и высокого начальства. Отец Ярослава Караганова – вице-адмирал, начальник управления в Москве, Виктор Подолян – сын заместителя начальника академии по научной работе, Сашка Нецветаев – сын начальника кафедры физкультуры и спорта и так далее. Всех перешиб Эдик Новиков – его отец занимал должность заместителя начальника Тыла Вооруженных Сил, появление бонзы столь высокого ранга всегда вызывало у академического начальства панику. Генерал ходил по кубрикам, хмуро заглядывал в тумбочки, а его порученец измерял линейкой расстояние между койками. Посещение высочайшего папаши неизменно заканчивалось указанием начальнику курса: наказать сына за… Повод всегда находился. Деньги на карманные расходы Эдик получал тайком, от матери. Отец считал это баловством. Основная же масса – безотцовщина, бедолаги из провинции и блокадного Ленинграда.
Догорало питерское бабье лето. Я прислушивался к разговорам товарищей, а сам был еще там, в нашем краснодарском дворике, где пряно пахли петуньи и ночная красавица, а в сумраке светились беленные известью печки, на которых соседи готовили летом еду. Как приятно было сидеть на скамейке, чувствуя спиной теплоту кирпичного дома. На крыльцо выходила тетя Маня и, вытерев руки о фартук, звала: «Иди ужинать, моряк, красивый сам собою». Во мне еще жило ощущение простора, что открывался с высокого берега Кубани: зеленое болотистое заречье, а за ним у слоистого горизонта проступали синие горы. Могучая река, стиснутая берегами, стремительно несла желтые воды, закручиваясь в водоворотах и всплескиваясь на перекатах. Отсюда, с высоты, лодка черкеса-перевозчика выглядела маленькой, хрупкой, и, хотя перевозчик напряженно греб, казалось, что плоскодонка стоит на месте. Утонувшие в садах белые домики Дубинки, высохшая за лето старица Кубани – «первуха», ощущение свободы…
Мне не верилось, что на втором курсе будет легче, что-то подсказывало, что нас ждут большие перемены. Первый курс я одолел легко, не смутили меня и лагерные сборы, я был хорошо подготовлен физически, окончил двухгодичную школу бокса при юношеской спортивной школе, выиграл первенство академии, был включен в сборную и на Всесоюзном первенстве Высших военно-морских учебных заведений дошел до финала. Спортсмены в академии пользовались льготами. В городе я бывал чаще других: тренировки, сборы. Курс подобрался спортивный. Особенно выделялись ленинградцы и москвичи. Еще во время лагерных сборов в Приветнинском сложилась крепкая волейбольная команда во главе с Борисом Хадкевичем, мастером спорта, членом молодежной сборной страны. Немало было и спортсменов-разрядников по другим видам спорта: самбистов, боксеров, фехтовальщиков, легкоатлетов, штангистов. Неудивительно, что на первенстве академии наши волейболисты и боксеры разгромили команды старшекурсников, заняв первые места. Острословы окрестили нашу академию Военно-морская марафонская. И с учебой у меня все шло гладко. Что-то будет на втором курсе?

Продолжение следует…



Ю.Н. НОСОВ-ПАХОМОВ. О ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ

 
Юрий Николаевич Носов (псевдоним – Юрий Пахомов) родился в 1936 г., закончил два факультета Военно-медицинской академии, служил на подводных лодках и надводных кораблях Черноморского и Северного флотов. В период с1976 по1987 гг. – Главный эпидемиолог ВМФ страны. Вложил значительный вклад в организацию противоэпидемической защиты сил флота в современных морских операциях, в совершенствование организационно-штатной, научно-методической и издательской деятельности.
Ю. Н. Носов является автором и соавтором более тридцати научных работ. За исследования в области медицинской паразитологии и тропикологии награжден медалью имени академика Е. Н. Павловского. Удостоен звания Изобретатель СССР. Участник военных действий в различных «горячих точках». За заслуги перед Отечеством Ю. Н. Носов награжден орденом Красной Звезды и многими медалями.
Службу в ВМФ совмещал с литературной деятельностью. Член Союза писателей СССР с 1979 года. Автор тридцати книг, среди которых «К оружью, эскулапы!», «Драконова кровь», «Введенский канал», «Дерево духов», «После шторма», «В поисках двойника», «Прощай, Рузовка» и другие.
Книга «После шторма. Морские повести» издана в серии «Библиотека патриотической литературы», в которую вошли 100 лучших произведений об армии и флоте.
Отдельные произведения автора переведены на языки ближнего и дальнего зарубежья, экранизированы. Наиболее известен фильм «Послесловие», поставленный на студии «Мосфильм» режиссером Марленом Хуциевым. Вот уже более тридцати лет фильм не сходит с экрана, став киноклассикой. Недавно на кинофестивале в Локарно фильму присуждена премия «Золотой ягуар».
Юрий Николаевич Носов (Юрий Пахомов) занимался активной общественной деятельностью в Союзе писателей, избирался заместителем председателя ревизионной комиссии СП РСФСР (1989–1994), Секретарем правления СП России (1994–2004), член Высшего творческого совета СП России (с 2004 г.)
Произведения писателя публиковались в журналах: «Знамя», «Москва», «Наш современник», «Звезда», Север», «Кубань», «Воин России», «Двина», «Белый пароход», «Южная звезда», «Белая вежа» (республика Беларусь», «Литература желтой реки (Китайская народная республика), и другие.
Лауреат Международных литературных премий:
– имени В. С. Пикуля;
– «Правда в море» (США – Россия);
– российско-итальянская премия «Москва-Пенне».
А также лауреат Всероссийских литературных премий: «Прохоровское поле», имени И. А. Бунина, «Имперская культура», имени К.М. Симонова. На Международном славянском литературном форуме «Золотой витязь» творчество Юрия Пахомова отмечено серебряным дипломом. Лауреат журнала «Наш современник» и дважды лауреат журнала «Молодая гвардия».
Как военный врач и писатель Юрий Николаевич Носов упомянут в следующих справочных изданиях:
– «История Российской военной профилактической медицины»;
– «Словарь биографический морской»;
– «Новая Россия. Мир литературы» – 2 т.
– «Писатели Москвы» и др.



Г.Д. ОТДЕЛЬНОВ. О ДРУЗЬЯХ-ОДНОКАШНИКАХ

 
От Виктора Половинко я узнал, что в Севастополе был Арнольд Раневский, но перед моим приездом он погиб, его сбила автомашина. Кроме меня, в Севастополе находились еще 7 наших однокашников.
Борис Ефремов после перевода из Гремихи служил флагманским врачом бригады дизельных подводных лодок, базирующейся в Феодосии. Там же он получил квартиру. В Севастополе он был наездами, останавливался всегда у нас. В училище «Голландия» учился его сын Павел, впоследствии подводник, участник многих походов, стал писателем, в настоящее время живет в Орехово-Зуево. В 1989 году Б. Ефремов ушел из жизни.
Геннадий Глинчиков служил в бригаде ракетных катеров, после ДМБ работал врачом-травматологом в травмпункте городской больницы, увлекается охотой.
Борис Певцов служил врачом-радиологом в СЭО ЧФ, после ДМБ работал там же в той же должности. В настоящее время уехал к жене в Обнинск, да там и остался. В Севастополе он жил с больной матерью, ухаживал за ней до последних дней ее жизни. В центре Севастополя у него осталась родительская квартира.
Толя Мартьянов работал хирургом в 1-й городской больнице г. Севастополя. Широкого общения с ним почему-то не было. Ушел из жизни в 1992 году.
Виктор Шадров работал также хирургом в гор.больнице. Витя страдал облитерирующим атеросклерозом, из-за чего у него была ампутирована нога. Болел он дома. Мы с ребятами навещали его, как можно вдохновляли. В 2000 году он ушел из жизни.
Виктор Половинко после ДМБ работал врачом в стройуправлении г. Севастополя. Жена Галя рано умерла от онкологии легких. У Виктора двое детей: сын и дочь. Сын живет в Севастополе, дочь вышла замуж и уехала из Севастополя. У Виктора был обнаружен рак желудка. Долго он боролся с недугом, но в 2014 году ушел из жизни.
Виктор Андреев работал в инфекционном госпитале ординатором на Северной стороне. После ДМБ работал там же врачом-инфекционистом, затем в поликлинике водников в инфекционном кабинете. Жена его умерла, он жил у дочери, квартиру свою сдавал в наем. Умер в 2011 году.
Николай Терентьевич Зуев – наш командир взвода. Служил и работал в Главном госпитале ЧФ в урологическом отделении. Главный уролог ЧФ. Неунывающий добрый человек. Имел дачу, работал на даче почти до последних дней своей жизни. Делился как урожаем, так и опытом садовода. С удовольствием принимал приглашения на встречу однокашников по тому или иному поводу, искренне приглашал однокашников на встречу на своей даче, где у него произрастали различные фруктовые и декоративные насаждения. Умер Николай Терентьевич в 2014 году. Похороны были организованы сыновьями, жена умерла несколькими годами ранее. Жил Николай Терентьевич один. Проводить участника Великой Отечественной войны, награжденного многими орденами и медалями, заслуженного врача – пришло много людей. Это были и медработники, и бывшие пациенты.
Однокашники в Севастополе периодически встречались и на день медика, и на день подводника, на день рождения кого-либо из нас или во время приезда в Севастополь наших друзей-однокашников.
Так, в Севастополь неоднократно приезжал А.К. Попков с женой, Юра Антонишкис с женой, Дима Медведев с семьей (жена, сын, дочь). Встречались мы чаще на даче Н.Т. Зуева, Диму Медведева встречали на даче В. Половинко, на квартире у Б. Певцова. Ну а юбилейные даты отмечали, как правило, в кафе.
Я не говорю о встречах на проводах в последний путь наших друзей-однокашников, когда все соглашались с тем, что встречаться нужно чаще, пока мы живы.
В настоящее время в Севастополе из живых только я и Гена Глинчиков. Общаемся по телефону, иногда встречаемся на юбилейных датах кого-либо из нас. Лично я общаюсь по скайпу с Петром Тереховым, Альбертом Сенкевичем, Мишей Трофимовым, недавно стал общаться с Виталием Бердышевым.



Г.Д. ОТДЕЛЬНОВ. И НЕМНОГО О СЕБЕ

 После ДМБ в 1985 г. работал на судах гидрографии ЧФ в качестве врача-хирурга до 1990 г. Участник 3-х экспедиций в Индийский океан по 6 месяцев с заходом в иностранные порты: Коломбо, Бомбей, Джибути, Сейшельские острова, Тобрук (Ливия), Аден, Александрия. По несколько месяцев пришлось находиться в Польше (Гдыня, Гданск), Болгарии (Варна) в связи с ремонтом гидрографических судов. Много раз пришлось проходить Босфорский пролив, Суэцкий канал, из Средиземного моря через Бискайский пролив вокруг Европы в Балтийск и обратно.
Затем короткое время работал радиологом на ИР-100 в училище «Голландия», во времена оккупации Крыма Украиной работал в районной поликлинике в г. Собинка Владимирской области хирургом-травматологом, там же был и прописан. Свое российское гражданство я на украинское не менял, пенсию постоянно получал российскую, некоторое время работал в украинском СЭО врачом-радиологом до 2010 г. В 2009 г. Мне была произведена операция – тотальное эндопротезирование правого тазобедренного сустава. В декабре 2010 г. у меня был обнаружен хронический миэлолейкоз (как результат ликвидации ядерной аварии на К-27 в 1968 г.), по поводу которого 5 раз я лежал в ВМА им. Кирова. Лечение продолжается постоянно до сих пор.
По мере возможности работаю на огороде, у меня посажены фруктовые деревья и кустарники (21 дерево) на площади 4 сотки.
В сентябре 2018 г. Мне произведена операция по поводу рака прямой кишки, а 7 февраля 2019 г. – операция реэндопротезирование правого тазобедренного сустава. Сейчас передвигаюсь с помощью костылей. Думаю, что мы победим, я еще встану на ноги.
Мой сын служит в военной приемке в г. Северодвинск. Женат, двое детей: дочь – 4 года и сын – 7 месяцев. А я – подполковник медицинской службы в отставке.
На этом я закончу свое повествование.
Желаю всем однокашникам здоровья, успехов в жизни и на работе, доброты и оптимизма.
С уважением, Г.Д. Отдельнов – выпускник ВМА им. С.М. Кирова 1960 года, а точнее – выпускник ВММФ ВМОЛКА им. С.М. Кирова.



Г.Д. ОТДЕЛЬНОВ. СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ

После 17 лет службы на Крайнем Севере (Заполярье) в 1977 году приказом Главкома я был переведен для дальнейшего прохождения службы в г. Севастополь старшим врачом Океанариума ВМФ – детище главкома Горшкова.
В Гремихе я занимал должность начальника спецполиклиники и председателя СВВК 11 флотилии ПЛА Иоканьгской ВМБ.
Службу в Заполярье я начал сразу после окончания Академии с 1960 г. На С-377 в Сайда-Губе п. Ягельное (ныне Гаджиево), т.к. я готовился в группе на атомоходы, в 1962 г. я был назначен начальником медицинской службы 2-го экипажа К-27 (с жидкометаллическим теплоносителем) – база дислокации Гремиха, где и служил до 1977 года. Начальником мед.службы 1-го экипажа был Б. Ефремов. Сразу после назначения на К-27 вместе с экипажем проходил спецподготовку в г. Обнинске и институте им. Курчатова в Москве.
В Сайда-Губе я встречался с К. Сотниковым и Зубковым перед его трагическим выходом в море на С-80.

В марте 1977 года я прибыл в г. Севастополь. В научно-исследовательском Океанариуме ВМФ СССР в целях решения проблем ВМФ проводились научные исследования в области гидробионики (гидродинамика, гидроакустика), изучение физиологии дельфинов и СИМЖ – служебное использование морских животных (охрана бухт от проникновения вражеских подводных диверсантов, поиск затонувших объектов на больших глубинах, установка взрывных устройств на военно-морские объекты). СИМЖ проводилось в условиях секретности.
Сначала работы в Океанариуме проводились с дельфинами (черноморскими афалинами), в дальнейшем в работу включили сивучей и белух.
По прибытии в Севастополь я встретился с В. Половинко, который предложил мне на первое время остановиться у него. Я прибыл в Севастополь один. Жена – учительница иностранных языков, осталась в Гремихе доработать учебный год. В. Половинко в то время занимал должность зам.начальника мед.службы ЧФ.
Океанариум подчинялся командиру научной базы, которая находилась в Балаклаве, контр-адмиралу Кудрявцеву. Руководил Океанариумом капитан 1 ранга Мурзаев А.М.
Я прибыл к адмиралу Кудрявцеву доложить о прибытии к новому месту службы в повседневной тужурке. Он меня отчитал и приказал прибыть на доклад в парадной форме. На мои слова, что парадная форма идет в багаже-контейнере, он сказал, чтобы я пошил форму. Я ответил «Есть!» и вышел. Больше к нему на доклад я не торопился, пока начальник строевой части не передал мне приказ адмирала – прибыть к нему на доклад. Пришлось найти у кого-то форму, благо, у меня было достаточно знакомых офицеров мед.службы.
Еще до подписания приказа о переводе меня в Севастополь мне пришлось побывать в нем по поводу проверки длительного пребывания моего личного дела в научной базе без признаков какого-либо движения. Наверное, все помнят, что в те времена одним из главных деловых качеств офицера было наличие жилья там, куда он хотел перевестись. То же было и со мной. Меня спросили, есть ли у меня квартира в Севастополе, чтобы меня перевести туда. Я ответил, что нет. Ну тогда будет так, как решит Главком. Я пошутил, сказав, что хорошо, как дядя Сережа решит, так и будет. Эти слова «дядя Сережа» надолго заставили моих начальников задуматься.
Пожив некоторое время у В. Половинко, я устроился в гостиницу КЭЧ, в номер, который представлял собой двухкомнатную квартиру, куда вселили меня и еще двух летчиков. Так начались мои служебные будни.
Кроме своих непосредственных обязанностей, мне пришлось почитать литературу о дельфинах, т.к. периодически меня просили провести очередную делегацию (а гостей было много) по вольерам и рассказать им о жизнедеятельности, возможностях и повадках дельфинов. Кроме того, я занимался с тренерами дельфинов, их мед.обследованием и спусками с аквалангом. Жизнь была насыщенной.



Г.Д. ОТДЕЛЬНОВ. ОНИ КОВАЛИ ПОБЕДУ


Мой отец Отдельнов Дмитрий Иванович (1908-1992). Токарь высшего разряда. Перед войной жил в г. Кольчугино Ивановской области. Работал на заводе по обработке цветных металлов им. С. Орджоникидзе. С первых дней войны с заводом был эвакуирован в Челябинскую область. Выгрузили в степи. Жили вначале в палатках, потом – в бараках, спали на матрасах, набитых соломой. Голодали. Работали по 16 часов в сутки. Точили снаряды для катюш. Были случаи взрывов. После войны вернулся в Кольчугино. Продолжал работать. Умер в г. Собинка Владимирской области, не дождавшись ни наград, ни благодарностей. Сейчас все работники тыла, ковавшие Победу, приравнены к участникам Великой Отечественной войны.
Мой тесть Плаксин Григорий Петрович (1911-1994). Всю войну прослужил в войсках ПРБ – полевой ремонтной бригады автотранспорта. Работали порой без отдыха сутками. Случалось, за сутки делали по три кап.ремонта автомобилей. С боями прошли все войну. Освобождали Белоруссию, Польшу, Чехословакию. Участвовал во взятии Берлина. Закончил войну в звании старшины. Награжден орденом Красной Звезды, многими медалями. Имеет личную награду от Командующего фронтом – автомобиль. После войны вернулся в Тамбовскую область. В 1990 году переехал с Севастополь к детям. Похоронен в городе-герое со всеми воинскими почестями.
Мой дед Шевелёв Григорий – матрос Императорского флота, полный Георгиевский кавалер, участник Цусимского сражения в составе Второй Тихоокеанской эскадры адмирала Рожественского. Израненный корабль был затоплен экипажем. Экипаж попал в плен. Письма шли из города Киочао. После плена вернулся в Петербург. Ежегодно участвовал в церемонии поздравления полных Георгиевских кавалеров Императором, – когда высший командный состав становился перед ними во фрунт. Принял Октябрьскую революцию. Закончил высшее Морское училище в Ленинграде. Ушел в отставку в звании капитана 2 ранга.
Учась в академии, я неоднократно бывал на квартире у деда на Охте. Его в живых уже не было. Видел все его многочисленные царские и советские награды, бережно хранимые родственниками. Вместе вспоминали его скупые рассказы о героическом прошлом.



А.И. СЕНКЕВИЧ. ТЕРНИСТЫЙ ЖИЗНИ ПУТЬ

 Родился в семье фельдшера на Витебщине 7 мая 1931 г. Пережил голодомор. До войны успел закончить два класса. Затем в фашистской оккупации. Отец Иван Петрович, как запасник, был призван в ряды Красной Армии 23 июня. Погиб в октябре 1941 г. в районе Вязьмы, ст. Семлёва, где стоит безымянный памятник с надписью 1941-1945 гг. Старший брат Евгений добавил себе год и в 17 лет ушёл воевать в 1942 году с Урала. С войны вернулся в 1947 г. Мы с матерью Ольгой Анатольевной и сестрой Раей жили под немецким игом. Насмотрелся всего, и смертей, в том числе. Сидели в немецкой тюрьме в Богушевске около Орши — за связь с партизанами. Чудом избежали расстрела (сентябрь 1943 г.). Мать — медсестра. Тайно перевязывала еврейскую девочку Дрезину, 16 лет, убежавшую из-под расстрела. Потом сумели передать ее партизанам. Приезжала в 1946 году. Есть фото того времени. Жили, голодали в партизанской зоне. Освобождение в июне 1944 года...
Переросток. Закончил 7 классов. Поступил в сельскохозяйственный техникум. С третьего курса призван на Военно-морской флот — в Ленинград, в школу гидроакустиков. Потом матрос — гидроакустик на Северном флоте (Гремиха), на Большом охотнике за ПЛ. Не имея среднего образования, мучился мыслю, как дальше организовать жизнь — без какой-либо поддержки извне. Командир корабля капитан-лейтенант Зуб Виталий Иванович разрешил мне поступить в Мурманскую заочную среднюю школу в 10-й класс. Корабль как раз стоял в доке всю зиму. И я имел возможность отвозить в школу свои отчёты, сочинения, работы — всё по программе. Однако главное была служба. В доке всем дали по куску корпуса, чтобы драили каждый сантиметр. А времени мне на учёбу — только ночь. Тогда матросы пошли к командиру и взяли на себя мою долю корпуса. Спал год по 3-4 часа в сутки. Были предметы, как например, Новая история, которые я нигде, никогда не изучал. И иностранный язык "знал" с деревенской семилетней школы — niks farschtein. По этим предметам в аттестате оказались тройки.
Фото, документы (рапорт и пр.) в Военно-морскую медицинскую академию приняли с условием, что аттестат довезу. Наивно, смешно, но аттестат за 10 класс получил и вызов из ВММА по рации (радист мне сказал, а командование молчало, так как мы в море выполняли боевое задание 2 недели). И вдруг командир корабля меня вызвал и дал 30 минут на сборы. Меня с оказией (на ПЛ) отправили в район Архангельска. Потом добирался до Ленинграда.
Таких, как я, поступало 72 человека. Взяли шестерых. И назначили младшими командирами. Первый год было очень трудно с моей ненормальной средней подготовкой. Да и двойная нагрузка — командовать тридцатью мальчишками (как потом оказалось "сынками") не так просто. Но у меня никогда ни с кем никаких конфликтов не было. Тянул лямку сам. По возрасту я от вас отстал на целую академию.
Распределение: куда хочешь?! — Я женат после четвертого курса, у меня уже двухлетний сын. Жена на 8 лет моложе. Говорю, если можно, где-нибудь бы поближе, пока маленький сын. Говорят, на Балтийском и Черноморском флотах места нет, а я сказал, что на Северном я уже отслужил 3 года. — Тогда ТОФ. Во Владивостоке я стал драться за Камчатку. И попал туда. Затем Чукотка, Владивосток — Главный госпиталь (курсы по хирургии). Затем Балтика, Эстония, вновь на Восток в район Даманского — нужны хирурги. Естественно, без семьи.
Вернулся на Балтийский флот. В госпитале места не дают. Кадровик, по секрету, один-на-один, сказал: "А как вы, Альберт Иванович, резать будете, беспартийный?.." Хотя я уже нарезался день и ночь, — всё брал на себя. Куча бумаг, что "я хороший". В общем, — я в море. Индийский океан, в составе 8-й эскадры Черноморского флота. Походы были по году. Выполняли государственные задания, связанные с космосом. Поймали "Зонд-5", что Луну облетел с другой стороны. Успешно выполнил несколько полостных операций в условиях океана, за что имел письменную благодарность от Главкома и Косыгина, а замполит... получил Орден "Красной Звезды" — за хорошую организацию проведенных мной операций... Неоднократно усовершенствовался в академии, в том числе по анестезиологии и реанимации. Короче, — "рабочий конь". Военную службу закончил в Таллиннском военно-морском госпитале, в должности начальника отделения.
Живу в Минске с 1992 года. Работал до 75 лет. Сейчас один. Жена умерла в 2010 г. Прожили ровно 53 года, день в день: 27 сентября свадьба — и 27 сентября ее не стало. Сын Александр закончил ВМедА им. Кирова, был Главным офтальмологом Космических Сил РФ. Тяжёлая болезнь ("Са"); умер 20 сентября 2017 г., 59 лет. Внуки Евгения и Иван — в Москве. В общем, судьба моя теперь несчастная. Держусь, как могу. Хоронить будут внуки. В Минске Король Н.Н. и Медведев Д.Н....
В 2015 г. в Питере было объявлено, что это последняя встреча. А я ляпнул, что если даже два человека останется, то встретимся в Минске. Теперь надо жить и ждать двадцатый год (60-летие выпуска). Приезжайте, кто сможет, без всяких сборов. Покажем Беларусь, Брестскую крепость и др.
Я жил в Таллине 27 лет. Но там всё чужое. Навещал друзей в 2013 г., — все стонут: всё чужое! Я рад, что живу на родной земле. Тут мат услышишь, и то приятно. (В Эстонии самое большое ругательство — kurat — чёрт).
Летний период — дача. Живописнейшее место: лес, два озера — база, киносъемочная площадка "Беларусьфильм", 40 км от дома. С машиной расстался в прошлом году — "шарниры" стали плохо работать — можно вовремя не тормознуть. На вело по лесу потихоньку езжу. Хожу к соседу в баньку... Было в плане навестить тебя, будучи в Москве... Но теперь уже сынок не свозит...
... Ну, что можно ещё добавить к этой исповеди души и сердца?.. Грустно,... очень грустно. Грустно от того, что мы уже такие (восьмидесятилетние). От того, что большинству из нас приходится постоянно бороться с многочисленными недугами, а порой и с житейскими невзгодами. От того, что сил для борьбы остаётся всё меньше и меньше. Ещё оттого, что не у всех всё сложилось так, как хотелось бы, и что порой душевные страдания затмевали всё хорошее в жизни. Грустно ещё и потому, что нас осталось уже немного из славного поколения тридцатых-сороковых, которое так много успело сделать на своём тернистом жизненном пути.
Но это своя, незаметная, внутренняя грусть. Внешне большинство из нас бодры и веселы. Продолжаем общаться с друзьями, друг с другом. Поддерживаем, вдохновляем друг друга на новые творческие подвиги. Продолжаем творить и трудиться. И это придает нам новые силы, придает уверенность в нашем светлом будущем, в наших новых победах и достижениях.



СЕНКЕВИЧ А.И. МОЙ ДРУГ НИКОЛАЙ КОРОЛЬ

Король Николай Николаевич – полковник медицинской службы в отставке. Многие годы служил главным экспертом ВВК Белорусского военного округа. Блестящий и поистине незаменимый специалист. До сих пор продолжает трудиться в госпитале. Возглавляет амбулаторное отделение ВВК. С его мнением считается высшее медицинское начальство Вооруженных Сил Республики Беларусь.
О высоких профессиональных качествах полковника медицинской службы Короля Н.Н., о его врачебных, служебных и иных заслугах прекрасно написано в предлагаемой статье о нем в журнале «Армия» Вооруженных Сил Республики Беларусь, 2018, № 6.
 
Король Николай Николаевич – полковник медицинской службы в отставке. Многие годы служил главным экспертом ВВК Белорусского военного округа. Блестящий и поистине незаменимый специалист. До сих пор продолжает трудиться в госпитале. Возглавляет амбулаторное отделение ВВК. С его мнением считается высшее медицинское начальство Вооруженных Сил Республики Беларусь.
О высоких профессиональных качествах полковника медицинской службы Короля Н.Н., о его врачебных, служебных и иных заслугах прекрасно написано в предлагаемой статье о нем в журнале «Армия» Вооруженных Сил Республики Беларусь, 2018, № 6.
Мне же хочется добавить несколько благодарных слов о нем, как о человеке, добром и верном друге, всегда готовом прийти на помощь своим друзьям-однокашникам (да и не только нам, а всем, с кем сталкивается он в жизни).
Как важно в наши годы (мой возраст приближается к 88 годам) иметь рядом с собой надежную опору – не только в виде родных, но и близких друзей. Вот  таким человеком и является для нас с Димой Медведевым наш друг и однокашник по академии Коля Король.
При отсутствии рядом близких родственников, как у меня, Коля для меня – и надежда, и опора, и уверенность в будущем. Он всегда поможет советом, при необходимости организует медицинскую помощь, а главное – придаст психологическую уверенность в себе, чувство, что ты не одинок, что не потеряно наше курсантское, а теперь и офицерское братство, что оно прошло через всю нашу долгую и непростую жизнь и что мы еще способны на что-то…
Статья подполковника запаса Александра Ерошенко. «Мечта не знает тихих гаваней»:
Очень многим посетителям военной поликлиники хорошо знакома дверь на ее третьем этаже с табличкой «Король Н.Н.». За нею решаются многие важные и неотложные вопросы, с которыми приходят сюда пациенты. Хозяин кабинета – Николай Николаевич Король – компетентен, внимателен, строг и неизменно вежлив. Очень приятно (говорю исходя из личного опыта) иметь дело с профессионалом высокого класса.
Выправка и манера держаться выдают в хозяине кабинета человека военного. Так оно и есть: Н.Н. Король – полковник медицинской службы в отставке. Однако мало кто из посетителей знает, какой непростой она, эта медицинская служба, была у Николая Николаевича. Его юность прошла на Северном флоте, служил на подводной лодке. А потом был Афганистан…
Обо всем этом в нашей беседе с полковником медицинской службы в отставке Н.Н. Королем.
– Наверное, вы романтик, Николай Николаевич – море, чайки, подводные лодки…
– Про романтику говорить не буду. Но во времена моего детства все деревенские мальчишки мечтали о военной карьере. И я не был исключение. Особенно после того, как у нас в селе побывал морской офицер. Форма, кортик, стать богатырская -  просто голова кругом!..
– Именно тогда вы выбрали свой путь?
– Не совсем. Родители, как люди прагматичные, настойчиво рекомендовали мне стать врачом. Мол, такая профессия всегда прокормит… Окончательный выбор мне помогла сделать фотография в одной из газет: товарищ Сталин благодарит за отличную учебу двоих выпускников Военно-морской медицинской академии (ВММА). Вот тут-то все и сошлось воедино: мечта о военной службе, о море и рекомендации близких.
В 1954 году я уехал в Ленинград и поступил в этот вуз. Оканчивал, правда, уже другое учебное заведение, так как спустя два года ВММА вошла в состав Военно-медицинской академии им. Кирова. Шесть лет в курсантских погонах!.
– По тем временам это два срока солдатской службы. По нынешним – все четыре!
– Исполнение мечты всегда требует преодоления трудностей, да мы особо и не задумывались тогда о сроках, годах, званиях. Главное – была интересная учеба, общение с замечательными преподавателями, профессионалами высочайшей пробы. Благодаря им мы познавали азы профессии. Достаточно сказать, что к моменту выпуска из академии у меня уже был опыт проведения 42 самостоятельных хирургических операций…

***
А еще будущий подводник курсант Николай Король умел покидать затопленную подводную лодку через торпедный аппарат, пользоваться индивидуальным дыхательным аппаратом. Всплывать из глубины и много чего еще. Всему этому тоже учили будущих военных врачей.
После окончания Военно-медицинской академии лейтенант Николай Король получил распределение на Северный флот, служил на подводной лодке. Нам, сухопутчикам, едва ли можно понять, что это значит. Однозначно одно: служба очень тяжелая, опасная.
Семь лет в подплаве вместили в себя многое. Молодой врач, помимо выполнения обязанностей медицинской службы, выполнял еще и обязанности… начальника продовольственной, химической и финансовой служб. На мой вопрос, каким образом медицинское образование позволяло заниматься финансовыми и прочими вопросами, Николай Николаевич невозмутимо ответил: «Надо же было кому-то этим заниматься. На дизельной лодке экипаж небольшой, офицеров мало. Считалось, что доктор – самый незанятый из них. Вот и пришлось…»
Молодому врачу не раз приходилось действовать в экстремальных условиях. Однажды во время автономного плавания в Атлантике случилась беда. Сорвало крышку высокого давления фильтра очистки воздуха. Крышка срикошетила о подволок (так на флоте называют потолок – прим. автора) и попала в руку и ребра вахтенного рулевого матроса Тойво Уустала. Сложный оскольчатый перелом костей предплечья, размозжение мягких тканей в районе печени, кровь… Кроме этого, в рану попала стекловата, содержащаяся в фильтре. Но доктор сумел спасти матроса.
На счету Николая Короля и удаление аппендикса во время плавания. Операционным столом послужил тогда обеденный стол в кают-компании.
После службы в подплаве были учебы на двухгодичном факультете усовершенствования по хирургии при Военно-медицинской академии имени Кирова, должности начальника корабельной группы специализированной медицинской помощи в Североморске, старшего ординатора хирургического отделения главного военно-морского госпиталя Северного флота. В общей сложности флотская служба Николая Короля длилась более двух десятков лет. Из них 13 лет – непосредственно на северах.
В 1975 году пришло время менять дислокацию. Кадровики предложили Николаю Николаевичу сменить черный флотский китель на зеленый армейский: ни на Балтийском, ни на Черноморском флотах не нашлось подходящей должности для опытного хирурга. Отыскался хороший вариант лишь в Минске.
Таким вариантом стала 13-я Окружная военно-врачебная комиссия Белорусского военного округа. Здесь в полной мере оказались востребованы знания, огромный практический опыт, способности организатора медицинского обеспечения подполковника медицинской службы Николая Короля. Нередко именно ему приходилось решать судьбы офицеров и прапорщиков определять будущее солдат и сержантов срочной службы.
Служба нравилась. Поэтому отказывался Николай Король от повышения – перевода на должность заместителя начальника – начальника медицинской части окружного военного госпиталя. Но начальство настояло-таки: там вы будете еще нужнее.
А четыре года спустя полковнику медицинской службы Николаю Королю предложили убыть в Афганистан. Это значило – на войну.
Николай Николаевич болячек себе не придумывал, справок не собирал – ехать согласился сразу. Надо – значит надо.
С 1984 по 1987 гг. он – мушавер (советник – прим. автора), главный специалист по организации лечебной работы Центрального военного госпиталя министерства обороны Афганистана.
– Нас было там восемь советских офицеров. Все полковники. Некоторые с учеными степенями доктора и кандидата наук, – рассказывает Николай Король. – Война в стране в самом разгаре, очень многого не хватало. Мне как руководителю группы пришлось настоять на переоборудовании бассейна в дополнительный корпус госпиталя. Ничего, воду спустили, поставили сто кроватей. Там тоже лечили раненых, больных.
– С афганскими врачами доводилось работать?
– Конечно. При этом медицинская помощь оказывалась не только военнослужащим министерства обороны ДРА, но и гражданским лицам, в т.ч. душманам, обследование которых проводилось совместно с афганскими врачами, владеющими языком пациентов.
– Афганские врачи хорошо были подготовлены?
– Многие – даже очень хорошо. Все они хотели и умели учиться, пытливо перенимали наш опыт. У меня был подсоветный – начальник медицинской части госпиталя по имени Муса, выпускник Ленинградской Военно-медицинской академии. Очень хорошо владел всеми приемами лечения военной травмы. При раздробленных переломах освоил методику наращивания костей на 30 см! Потом он защитил кандидатскую диссертацию, закончил у нас докторантуру и стал в итоге первым в истории Афганистана доктором медицинских наук.
– А сами вы оперировали?
– Нет, у меня были другие задачи. В числе главных – организация на современном уровне медицинского обеспечения в афганской армии. Поэтому, помимо работы в госпитале в Кабуле, приходилось много летать и ездить по стране – в Герат, Кандагар, Джелалабад… Иногда судьба заносила в такие места, где советских никто раньше не видел. Но относились к нам везде хорошо. Понимали, что доктор – это доктор, а хорошо обученный доктор – это просто сокровище в тех условиях и обстоятельствах. Хотя когда душманы лупили по нашей колонне из РПГ-7, они вряд ли думали, что ведут огонь и по врачам. В том числе и по тому доктору, который потом будет спасать раненого ответным огнем моджахеда. Такая вот диалектика.
– За что вас президент Наджибулла орденом «За храбрость» наградил? Не зря ведь так его назвали.
– В личном деле записано: за стойкость, проявленную при выполнении воинского и служебного долга, – улыбается полковник в отставке Николай Король. – Описание подвига там отсутствует.
Так я и не добился откровения от собеседника.

***
После завершения командировки в ДРА к афганской награде советское государство добавило орден «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» III степени.
После службы в Афганистане полковник медицинской службы Николай Король возглавил 13-ю Окружную военно-врачебную комиссию КБВО.
В 1992 году Николай Николаевич уволился в запас. Но военную медицину не оставил. Он и сейчас трудится – в должности врача-эксперта, заместителя начальника медицинской части по экспертизе и реабилитации 432-го Главного военного клинического медицинского центра, в который после преобразования вошли госпиталь и поликлиника. И по-прежнему на нем лежит ответственность за принятие решений о судьбах людских.
Он имеет на нее, эту ответственность, полное право: сполна испытал в труднейших условиях на прочность свою судьбу – профессиональную, военную, семейную.
И последнее: все эти годы, начиная от лейтенантской юности, рядом с ним идет по жизни надежный и верный друг – супруга Людмила Александровна.



СЕНКЕВИЧ А.И. ПАМЯТИ ДРУГА

 
Дима (Дмитрий Николаевич) Медведев родился 5 декабря 1936 года в г. Речица в Белоруссии. Он был и остается в памяти его друзей-белорусов (моей и Коли Короля) верным другом, надежным товарищем, всегда готовым прийти на помощь в нашей непросто ветеранской жизни.
Мы часто бывали вместе. Встречались дома, на дачах. Любовались природой, занимались рыбалкой, вкушали удивительно вкусные блюда, приготовленные Димой у вечернего, иногда и ночного, костра… Порой на подобные загородные застолья собирались и другие наши друзья-однокашники.
Дима любил природу. Любил свободу. Обладая твердым («нордическим») характером, он вместе с тем был глубоким лириком и ценил первозданную красоту наших заповедных лесов, озер и речек.
Будучи хорошим спортсменом, еще с академических времен, в свободное время он с удовольствием часами бродил по нетронутым человеком лесам, любуясь красотой и богатством животного и растительного мира родной Беларуси.
Дима обосновался в Минске в 1974 году, после трех лет службы на подводных лодках на Северном флоте и последующей жизни в Таллине. Здесь он занял должность судмедэксперта в Центральной Республиканской Экспертизе. Был высокопрофессиональным специалистом. Творчески подходил к работе, внедряя современные методы и подходы в судебно-медицинскую практику. Специалист высшей категории, имел грамоты и благодарности за отличную работу. Много внимания уделял подготовке кадров – занятиям с молодыми специалистами.
Прекрасный семьянин. Вместе с любимой женой Светланой Васильевной вырастил и воспитал сына Николая и дочь Анну, с радостью нянчился с внуками.
В последние годы особенно глубоко переживал трагедию Отечества, но до конца верил в наше светлое будущее.



СЕНКЕВИЧ А.И. ВАХТА ПАМЯТИ

Мой отец Сенкевич Иван Петрович (1895-1941). Старший воен-фельдшер. Погиб под Москвой в Вяземском сражении в октябре 1941 года.
Мой брат Августинович Евгений Иванович (1924-2006). Воевал с 1942 года. Сержант. Служил в артиллерийских войсках. В составе 3 Белорусского фронта участвовал в операции Багратион. Освобождал Белоруссию, штурмовал Кенигсберг. Награжден 4-мя медалями, в том числе – двумя «За боевые заслуги». После войны жил в Белоруссии.
 Подполковник медицинской службы в отставке, Ветеран Вооруженных Сил России, выпускник Военно-Морского факультета Военно-медицинской академии им. С.М. Кирова 1960 года Альберт Иванович Сенкевич с портретами отца и старшего брата у вечного огня в день Военно-Морского флота. Беларусь. Минск. 28 июля 2019 года.



М.М. ТРОФИМОВ. ВОЛЕЙБОЛИСТЫ

Наше отделение на физкультуре. 5-й курс. Командир отделения Коля Ермилов специально отбирал себе ребят, у которых не было дисциплинарных проступков.
Сизов Виктор Сергеевич. Известно, что последние годы жил в Петергофе. Связи с однокурсниками не поддерживал.
Кондраев. Демобилизован по болезни.
Некрасов Владимир Алексеевич. Дружили с ним. После окончания академии наши пути разошлись. Моя служба началась на Севере, а Володя был направлен на Тихоокеанский флот. Начал службу в бригаде кораблей консервации на острове Русский. Затем был назначен на должность начальника мед. службы РК (ракетного корабля) «Упорный». Потом был начальником 100-коечного госпиталя, где по каким-то причинам подвергался гонениям со стороны начальника медицинской службы гарнизона. Вынужден был уволиться из Вооруженных Сил в середине восьмидесятых. На гражданке устроился судовым врачом на судах гидрографии. В начале 90-х вынужден был уйти с работы в связи с ухудшением здоровья. Ушел из жизни в 1992 году.

Терехов Петр Антонович. Вначале служил на Севере. Был хирургом в госпитале. В связи с аллергией на медпрепараты был переведен на административную работу в Отдел мед. службы Северного флота. После стал начальником мед.части санатория в Сочи.
Таматорин Валентин Анатольевич. Был начальником кафедры кожно-венерических болезней в академии. Ушел из жизни в 2007 году.
Ермилов Николай Иванович. Окончил академию с золотой медалью. Был оставлен на кафедре хирургии. Работал вместе с Балюзеком по программе создания искусственного сердца. Был уволен из академии с связи с дисциплинарным проступком и направлен в мед. службу плавбазы «Аксай» в Гремиху хирургом. Вскоре был демобилизован. Удивительно талантливый человек, подававший пример в работе и научных исследованиях во время учебы окружающих его курсантам, к сожалению, не сумевший реализовать свои таланты.
Богданов Вячеслав Алексеевич. Одно время служил на КСФ. Стал лор-специалистом. Был начмедом госпиталя флота в Полярном. После ухода в отставку жил в Новгороде.
Литвинчук Артур. Уволен из академии с 5-го курса за дисциплинарный проступок. Год служил в медчасти береговой воинской части. Закончил мед ВУЗ. Работал нейрохирургом в Киеве.
Трофимов Михаил Мефодьевич. Служил на Севере в Гремихе – сначала врачом токсико-радиологом в отдельном дивизионе химической защиты, затем начальником гигиенического отделения ПСЭО (подвижной санэпидотряд), последние три года был начальником радиобиологической лаборатории службы радиационной безопасности 17-й дивизии опытовых атомных подводных лодок. В 1970 году был переведен на должность преподавателя военной токсикологии и защиты от оружия массового поражения Военно-морской кафедры Одесского медицинского института. Там прошел путь от преподавателя до заместителя начальника кафедры.




М.М. ТРОФИМОВ. НАЧАЛО ПУТИ


Плохотников А. На учебных сборах первого курса на «Комсомольце» получил серьезную травму коленного сустава и был демобилизован по болезни. Закончил Краснодарский медицинский институт. Работал невропатологом. Затем переехал в Геленджик.
Макаренко А.В. За дисциплинарный проступок был отчислен со второго курса. После восстановился, закончил академию. Служил на КСФ, участвовал в подъеме ПЛ С-80, где врачом был наш Володя Зубков, пошедший в поход вместо ушедшего в отпуск Кости Сотникова. Альберт рассказывал, что, когда нашел лейтенантский погон Володи, потерял сознание. Очнулся от того, что кто-то бьет его по голове. А это страхующий его офицер хотел поднять его из отсека. Рассказал он мне это в середине семидесятых в зале ожидания аэропорта Пулково. Я ожидал самолет в Одессу, а он летел в Мурманск и дальше пароходом шел в Гремиху на должность главного хирурга госпиталя. Был отличным хирургом. Работал с Севой Чернявским в Главном госпитале флота (г. Североморск).
Ему и Севе Чернявскому мой сын сдавал экзамен в Североморске (был на полугодовых курсах по хирургии, служил корабельным врачом на специальных судах разведки). Сева Чернявский рассказывал, что каждый год ему попадали на экзаменах один-два сына наших выпускников.
Гуда Н. Поэт. Соревновался с Игорем Кравченко в поэзии. По болезни был демобилизован с первого курса. Дальше учился в Первом ЛГМИ. Я встречался с ним несколько раз.
Сорокин А.А. Закончил академию. Служил на дизельных ПЛ на Северном флоте. Кажется, был на одной из лодок, участвовавших в походе на Кубу во время Карибского кризиса. После был начальником мед. Службы училища в г. Пушкин. Умер в 1993 году.
Арефьев В.В. Поступил в академию с золотой медалью. Служил на Дальнем Востоке в должности начальника мед. Службы Гвардейского крейсера «Варяг», затем – начальника туберкулезного госпиталя ТОФ, потом в Отделе медицинской службы ТОФ в должности специалиста по лечебно-профилактический работе. Закончил службу на Камчатке.
Винников А. Поступил в ВММА с золотой медалью. Но не справился с академической нагрузкой, и был отчислен с 1-го курса.
Хананов С.Н. Успешно закончил академию. Служил в спец. Войсках. Не был ни на одном вечере встречи с однокурсниками. Связь почти ни с кем не поддерживал.
Литвинчук А. Вместе с Борисом Межевичем отчислен с 5-го курса за грубый дисциплинарный проступок. Год служил в Кронштадте. Закончил гражданский мед.  ВУЗ. По словам П. Терехова, жил и работал нейрохирургом в Киеве. Умер в 2015 году от опухоли мозга.
Кравченко И.Г. Служил в разных должностях во Владивостоке, на острове Русском, в Уссурийской тайге и на Камчатке. Активно занимался литературной деятельностью. В Приморском, затем в столичных издательствах выходили сборники его стихов и прозы. Его стихи включаются в учебники русского языка и во многие поэтические антологии. Стихи и проза И. Кравченко переводятся на языки ближнего и дальнего зарубежья.
Кузнецов А.Ф. По словам однокашников, служил в Пакистане. Затем проходил службу в Амурской флотилии. Умер в 1975 году.
Захаров А. Служил на Дальнем Востоке. Демобилизовался в связи с серьезной болезнью.
Трофимов М.М. Проходил службу на КСФ в Иоканьгской ВМБ (пос. Гремиха) на разных должностях. С 1970 по 1991 г. – в Одессе на ВМК Одесского государственного медицинского института в должностях преподавателя, старшего преподавателя и заместителя начальника ВМК.



М.М. ТРОФИМОВ. ШАХМАТЫ НА ЛУЖАЙКЕ


Стас Яковлев возмущен! Как это так быстро Сева Чернявский поставил ему киндер-мат – против его надежной защиты Каро-Канн.
События происходили после работы в Главном госпитале Балтийского флота (г. Балтийск), где мы проходили фельдшерскую практику после 4-го курса. Во время отдыха часто играли в волейбол. Я играл в паре с Володей Виноградовым, чаще всего против Саши Лытаева и Эдика Кузнеченко.
В первые дни отдыха многие из ребят получили солнечные ожоги. Но это не отражалось на нашем настроении. Купаться в море отваживался один Эдик. Остальные предпочитали загорать на золотых дюнах или искать янтарь.




М.М. ТРОФИМОВ. ПСЭО

Командование согласилось с моими желаниями. Отъезд на учебу должен был состояться в конце сентября. Курсы усовершенствования медицинского состава (КУМС) по моей теме начинались с 1 октября. А пока мне велено было разобраться, почему питьевая вода идёт из кранов перехлорированная, хлеб из нашей пекарни пахнет нефтепродуктами, ну и не запускать повседневные дела – химические анализы воды с кораблей, санитарное состояние гарнизонной столовой, кафе, поступающего на базу продовольствия и прочее, а также необходимо участвовать вместе с комиссией на приеме в эксплуатацию жилого дома на ул. Советской – там продезинфицировать водопроводную систему и многое другое. У меня уже голова пошла кругом, и я пожалел, что дал согласие. Но, как говорится, взялся за гуж, не говори, что не дюж. Хорошо, что у меня была грамотная, работящая лаборантка. Она взяла всю текучку в лаборатории на себя, а я занялся внешними проблемами – беготней по объектам.
Вода перехлорированная идет из кранов особенно по утрам, и, главным образом, это чувствуется на улице Североморской, – первой от хлораторной станции. И на этой улице проживает сам командир базы и другие командиры и начальники.
Прихожу с утра на хлораторную, я тоже живу на Североморской, – никого нет. Помещение какое-то неуютное, если не сказать грязноватое. Жду. Через десять-пятнадцать минут прибегает симпатичная блондинка: «Вы кто? Что здесь делаете? Здесь нельзя находиться посторонним». Я представился. У блондинки сразу спеси поубавилось, она начала оправдываться: «Вот, я только на минутку, купить печенья к чаю». Стал дальше беседовать с ней и выяснил, что она и представления не имеет, как правильно хлорировать воду. Пришлось всё объяснить, приготовить им реактивы и расписать по часам, когда что делать. Оказалось, что времени бегать в магазин не остается. Через несколько дней прихожу опять на хлораторную и застаю дремлющую на топчане теперь уже симпатичную брюнетку. В помещении все также неуютно. Взялся я её стыдить: «Ну как так можно, молодым, красивым женщинам находиться в таком неухоженном помещении? Вам самим-то не стыдно? У Вас, что, и дома такой бедлам?» Брюнетка покраснела и ничего не ответила. Нарушений в хлорировании питьевой воды больше не было, и я занялся пекарней.
Пекарей я помнил ещё с того времени, когда курировал медчасть тыла. Но почему хлеб пахнет нефтепродуктами, они мне не сказали. Пришлось говорить с начальником хлебопекарни – старшим лейтенантом интенданской службы. Оказалось, хлебные формы они смазывают машинным маслом, вместо подсолнечного. Я дал понять старшему лейтенанту, что это подсудное дело и, если такие нарушения продолжатся, то ему придется разговаривать уже со следователем. Начальник хлебопекарни всё правильно понял. Хлеб приобрел нормальный запах.
Через две недели я снова проверял работу хлораторной. Зашел в помещение и удивился произошедшим переменам. Всё было заново отремонтировано: потолок побелен, стены и окна покрашены, на окне занавески с весёлым рисунком и, даже цветы на подоконнике – два горшка с цветущей геранью, а брюнетка сидит на топчане и улыбается. «Нам, – говорит, – и самим теперь приятно приходить на работу». Итак, с питьевой водой мне многое удалось решить, но почему вода весной пахнет нефтепродуктами, я понять не мог, несмотря на то, что лично обошел по берегу всё Питьевое озеро, и топливный отдел базы заверил меня, что на его берегах нет хранилищ с нефтепродуктами. Тем не менее вода в мае и июне имела запах. Вопрос этот разрешился неожиданно. На следующий год, катаясь с женой на лыжах по берегам и озеру, я вдруг заметил большой, замерзший цветной водопад, воды, стекающей с берега в Питьевое озеро. Такие ледяные водопады я видел на своей реке Тосна – с них мы пацанами на коньках съезжали, как с ледяной горки. Я заинтересовался, откуда в этом месте появилось такое большое количество воды, и отправился в разведку.
Оказалось, что на правом берегу Питьевого озера находится дизельная электростанция, которая дает электроэнергию Гремихе. Для охлаждения дизелей используется вода. Летом и осенью отработанная загрязненная вода из цистерн сливается в ручей и не попадает в озеро, а зимой ручей замерзает и загрязненная вода туда не идёт, а находит другое направление, т.е. в озеро. Всё это, конечно, можно было устранить и до меня, но для этого надо было, чтобы кто-то заставил это сделать. Начальник тыла базы доходчиво разъяснил это начальнику электростанции, и в последующие годы вода уже никогда не имела запаха.
Вопросы воды и продовольствия мы достаточно хорошо изучили на кафедре военно-морской гигиены, но вопросы строительства и гигиенические требования к различным помещениям я усвоил слабовато. А в Гремихе, в конце пятидесятых и начале шестидесятых, да и в последующие годы, шло интенсивное строительство дока, причалов, казарм, жилых домов. И за всем должен был быть санитарно-гигиенический надзор. Пришлось вечерами, вместо изучения немецкого языка и занятий в бассейне, штудировать строительные нормы и правила (СНИП). В дальнейшем мне это хорошо помогло, хотя бы уже потому, что я стал понимать, о чем говорят строители на своих совещаниях, на которых я должен был присутствовать, как будущий приёмщик.
Итак, до отъезда в Ленинград на КУМС по военно-морской гигиене осталось принять новый жилой дом на улице Советской. Для дезинфекции водопроводной системы в доме необходима хлорная известь, которую должны предоставлять строители, а я приготовить необходимый раствор и рассчитать экспозицию. Но у строителей хлорной извести не оказалось. Сказали, что весь запас уже израсходовали. Пришлось мне идти к начхиму базы и просить бочку извести из НЗ. Он, по старой дружбе, пошел мне навстречу. Дом был сдан в эксплуатацию в срок.
В конце сентября 1964 года я убыл в город на Неве для прохождения специализации по военно-морской и радиационной гигиене. На следующий день после прибытия я поехал в штаб КУМСа, который располагался в нашей бывшей казарме на улице Рузовской, доложить о прибытии. Начальник курсов полковник Мартынов, увидев меня, удивился и спросил:
– А ты, разве, уезжал?
– Да, – говорю, – целый год был на Севере.
– Молодец, не забываешь академию!
Я, конечно, мечтал провести время в Ленинграде так же, как и в прошлый приезд с большим удовольствием для себя. Кроме учебы, посетить театры и музеи, встретиться с родными и друзьями. Но, как говорится, мы предполагаем, а судьба располагает.
В один из выходных дней нашу группу построили и попросили выехать в колхоз на уборку капусты. Группа, почти полным составом, выехала на капустное поле. День был пасмурный. Дождь, моросящий и настырный, шёл весь день. В результате мы промокли до нитки (до нижнего белья). Большинство из нас простудилось, а я даже ухитрился «схватить» пневмонию и целый месяц провалялся в клинике. После выписки пришлось основательно заняться учебой, а все остальные дела и мечты отложить до лучших времен.
В короткие часы отдыха, я занимался сыном – либо гуляли в садике Попова, либо писали письма маме в Гремиху. Сын клал ручку на лист письма, а я ее обводил: «Смотри мама, какой я уже большой!» Но и это прекрасное время быстро пролетело. В конце февраля 1965 года я сдал предусмотренные учебным планом зачеты и экзамены с оценкой «отлично» и убыл в Гремиху.
«Сэлочка» наша, так нежно мы называли ПСЭО, размещалась в старом деревянном доме с печным отоплением. Дрова нам завозили, а вот пилить и колоть их приходилось самим. Старый истопник Мартынович без нашей помощи не мог обойтись, поэтому нам, в основном мне и Руслану Годинову, приходилось откладывать свои служебные дела и идти на заготовку дров. Мне это дело не нравилось, и я предложил начальнику – подполковнику Гицкому Анатолию Никодимовичу: «Дайте мне пол-литра спирта, я пойду к старшине гауптвахты и возьму восемь арестантов, которые нам заготовят сразу на два месяца дров».
Сказано – сделано. Так мы в дальнейшем и поступали. И все были довольны – и старшина гауптвахты, и арестованные – на них не орут благим матом и не кроют по матушке и по батюшке, и, главное, – работники «сэлочки».
Благополучие гремиханцев полностью зависело от завоза с большой земли продовольствия, вино-водочных изделий, овощей и фруктов. Чаще всего народ страдал, когда заканчивались алкогольные напитки. Тогда начинали пить всё, что обладало запахом спирта и, естественно, частенько травились. В этом случае в лабораторию из госпиталя доставляли мне промывные воды желудка, и я начинал искать причину. В большинстве случаев это был одеколон и другие спиртосодержащие жидкости. Пострадавшие, пролечившись два-три дня и избавившись от острых симптомов гастрита, благополучно выписывались. Но, однажды, больной на второй день умер. Его промывную воду мне пришлось пропустить через перегонный аппарат при температуре не выше 65 градусов, и в полученные 1,5 мл жидкости я по стенке пробирки наслоил кадеин-серную кислоту. Результат – синее кольцо – метиловый спирт! Эту высокочувствительную реакцию на метанол рекомендовали нам на кафедре медицинской защиты ВМА им. С.М. Кирова. Погиб ефрейтор караульной роты Кузнецов. Перед смертью он сказал, что пили спирт, но с кем еще из солдат, и где они этот спирт достали, умолчал. Командование базы было очень встревожено и озабочено этим чрезвычайным происшествием. Ведь могут быть ещё трупы! Мы же не знаем, сколько у пивших было метанола, и сколько человек его пили?! Я пошел к командиру караульной роты капитану Кусову, попросил построить роту и объявить, что ефрейтор Кузнецов умер, и то же самое может быть с теми, кто с ним пил спирт. Никто не признался! Тогда попросили солдат, если кто-то себя плохо чувствует, подойти в санчасть и сказать об этом капитану Трофимову. Я специально задержался в бывшей моей санчасти и не напрасно. Через несколько минут пришли два солдатика с жалобами на ухудшение зрения. Я вызвал машину скорой помощи и отправил их в госпиталь. Они отделались легким испугом. Спустя некоторое время зрение у них восстановилось. Они выпили меньше, чем Кузнецов. Спирт им дал старшина на минно-торпедном складе, когда они были там в карауле. Командующий КСФ издал приказ, запрещающий использование метилового спирта в воинских частях. Говорят, даже при этом сказал: «Пусть лучше пьют, чем травятся».   
Выполняя различные поручения начмеда базы или начальника ПСЭО, нам с Русланом Годиновым часто приходилось работать в паре. Он прекрасно справлялся с заданиями, показывая свою незаурядную эрудицию, широкий кругозор и хорошие знания. По заданию начальника медицинской службы КСФ, он дал исчерпывающую санитарно-эпидемиологическую характеристику местности дислокации базы и получил благодарность. Но в последнее время он стал часто прикладываться к бутылке, причем не по маленькой, а хорошо, так что приходишь к нему во второй половине дня, а он и «лыка не вяжет», лежит поперек кровати. Я и начальник ПСЭО Анатолий Никодимович Гицкий неоднократно беседовали с ним на эту тему. Пока он был трезв и на людях, он соглашался, но как только оставался один – всё начиналось сначала. Дошло до того, что он перестал выходить на службу. Этого уже скрыть было невозможно, и он был уволен.
Последний раз я с ним встречался в Ленинграде, в конце шестидесятых годов. Он работал в СЭС эпидемиологом, вид у него был подавленный, в отличие от всегда веселого, неунывающего нашего однокурсника. На юбилейных вечерах встречи выпускников нашего курса я его не встречал.
На должность эпидемиолога к нам был назначен выпускник академии с младших курсов.
Продолжал интенсивно строиться поселок Островной. В 1960 году, когда мы приехали в Гремиху, там было всего четыре дома пятиэтажных и ни одного приличного магазина. А в 1967 году я уже принимал в эксплуатацию универмаг. Приём досрочно приурочили к ноябрьским праздникам. Строители в спешке заканчивали его строительство и проигнорировали требование СНИПа сделать пол на рабочих местах продавцов деревянным, а не из мраморной крошки, как в покупательском зале. И я не подписал акт о готовности объекта к сдаче. Строители и политотдел оказывали на меня взаимное давление – предлагали различные варианты быстрого выхода из создавшегося положения, но это не удовлетворяло требования норм и правил строительства. Я знал, что строители забудут сразу же про этот объект, как только акт будет подписан, а продавцы будут мучиться от холода, болеть и проклинать всех строителей и меня вместе с ними. Но я хотел закончить службу без всяких недоделок. В декабре я уходил на новое место службы.



М.М. ТРОФИМОВ. ГРЕМИХА. ОДХЗ

 
Отгремела музыка нашего выпускного бала, станцевали молодые лейтенанты, взявшись за плечи друг друга, свой последний танец, пожали на прощание руки, пожелав «семь футов под килем» и разъехались в отпуска. Впрочем, не все, некоторые уже на следующий день отправились к местам будущей службы.
Я же, как и многие другие, хотел перед убытием на Краснознаменный Северный Флот, набраться сил на Черном море – в Ялте, моём любимом месте отдыха.
Однако, жизнь внесла свои коррективы. Мои пожилые и не очень здоровые родители оставались жить под Ленинградом, в своем деревянном старом доме, изрядно побитом войной, с печным отоплением и домашним хозяйством. Родители держали корову и прочую мелкую живность. Необходимо было заготовить 10-12 куб. м. дров и накосить сена. Вот и пришлось нам с Еленой загорать во время сушки сена, а купаться в струях пресной воды реки Тосна. Справились мы с этими задачами как раз ко времени убытия к месту службы.
Прибыв 28 августа 1960 года в медицинский отдел КСФ, я с удивлением узнал, что некоторые мои товарищи уже ухитрились демобилизоваться и уехать по домам, мне же при распределении предложили место врача токсиколога-радиолога во вновь формирующемся в ВМБ Гремиха отдельном дивизионе химической защиты. Выписали мне проездные и прочие документы и сказали, чтобы ехал в г. Мурманск, и на морском вокзале брал билеты до Гремихи. Все, кого бы я не спрашивал, что это за поселок Гремиха, смотрели на меня с сожалением и много не говорили: «Ну, в общем, сам увидишь». Билеты я взял на теплоход «Вацлав Воровский», который и стал для нас на ближайшие десять лет «светлым пятном». В то время он ходил на линии Мурманск – Гремиха – Архангельск и обратно. Теплоход прекрасный, комфортабельный и любимый всеми гремиханцами. Нам очень понравился! Никогда раньше, ни мне, ни Лене не приходилось бывать на таких лайнерах. С невиданным для нас раньше комфортом он доставил нас к первому причалу Гремихи, который долгое время был единственный, который принимал большие пароходы. Выгрузили наши чемоданы, тюки и сумки на причале, и теплоход пошёл дальше, а мы в растерянности остались стоять возле своего скарба. Никто нас не встречает, не проверяет, только у корня причала стоит группа разношерстно одетых молодых людей с капитаном, и смотрят с сожалением, на нас. Наконец, капитан не выдерживает и спрашивает:
– Что служить сюда прибыли?
– Да, – отвечаю я
– В какую часть?
– Химдивизион.
– Такой в Гремихе нет.
Он выделил нам пять человек и велел им отнести наши вещи в Дом офицеров, а там дежурный разберется. Дежурный по ДОФ старший лейтенант Квасов, здоровенный усатый мужчина, посмотрев наши документы, сказал: «А, так это к начхиму». Позвонил в штаб тыла базы и вызвал капитана второго ранга Емельяненко, который быстро пришёл, вызвал своих десять матросов, уже из химдивизиона, и начались наши «хождения по мукам» – куда нас определить на ночь? Куда ни придем – всё уже занято. Лена не выдержала этой беготни и расплакалась. Начхим стал меня успокаивать: «Ты не обращай внимания, здесь все они плачут». Наконец, нашли пустой дом с печкой и панцирной кроватью. Капитан второго ранга заверил меня, что завтра всё решим. Но нам пришлось прожить в этом доме около недели, пока капитан Гирс, уволенный по состоянию здоровья из армии, не освободил девятиметровую комнатку в финском домике, с «тарзаном» – печкой, которую топили углём. Получилось так, что капитан Гирс встретил нас на первом причале, а мне пришлось провожать его на гражданку, на этом же причале. Он уезжал радостный. В те годы многие хотели уйти из армии.
В КЭЧ базы мне выдали панцирную кровать, стол, два колченогих стула и шкаф с оторванными дверцами. Пришлось всё приводить в порядок своими силами.
В половине финского домика жило три семьи, так что «тарзан» топили по очереди через две недели на третью. «Тарзан» – печка с небольшим котлом, в котором нагревается вода и расходится по трубам в батареи. Стоял «тарзан» на кухне, и пыли, и грязи от него было предостаточно.
Прибыли мы в Гремиху 31 августа 1960 года, и на следующий же день Лена пошла в школу по поводу устройства на работу. Оказалось, что нужен преподаватель физики в вечернюю школу, и со второго сентября она уже приступила к работе. Приказ о зачислении Лены на работу подписала заведующая РОНО Коробова Н.Е., мой бывший директор Тосненской средней школы, которую все ученики побаивались, любили и уважали. Стройная и высокая, природная блондинка, очень симпатичная женщина, она буквально завораживала нас, выступая на школьных собраниях. Я рад был этой неожиданной встрече.
Всю осень, зиму и следующий год шло формирование нашего дивизиона – прибывал личный состав, офицеры и мичмана с семьями, автотехника – ДДА, АРСы, АГВ и прочее.
Людей необходимо было где-то размещать. Весной 1961 года начальник тыла базы поставил перед командованием дивизиона задачу – построить самим себе жилой дом рядом с казармой части. Командир ОДХЗ решил, что самый свободный офицер в части это доктор. Из личного состава у него в подчинении один санинструктор, техники никакой нет, вот и пусть, строит дом. Дали мне грузовую машину, восемь матросов и сказали: «Вот в бухте «Червяной» есть брошенные финские домики. Надо два разобрать, перевезти в расположение части, сделать фундамент и собрать один. Дома панельные собираются как карточный домик, там и себе комнату сделаешь». До своего отпуска я успел перевезти детали домов к месту строительства, распланировать и залить фундамент, а сборку дома уже производил лейтенант Владимир Прокошев, который прибыл к нам на должность начальника автохимической лаборатории. Он себе сделал комнату, в которой прожил несколько лет. Дом был подключен к отопительной системе нашей казармы. Мне же там пожить не удалось.
За 1961 год произошли перемещения офицеров по службе. Во-первых, начальник медпункта тыла базы, к которому была прикреплена и моя часть, ушел продолжать службу окулистом в гарнизонной поликлинике, а все его функциональные обязанности возложили на меня, и в связи с этим дали комнату с центральным отоплением недалеко от санчасти. Во-вторых, приступил к своим обязанностям новый начальник химической базы, с помощью которого я был с 1 сентября 1962 года направлен на КУМС в ВМА им. С.М. Кирова по циклу «Токсикология – радиология», в соответствии со своей штатной должностью. Отдельно такого цикла не существовало, но подобный цикл был для преподавателей военных кафедр медицинских институтов, на который меня и определили.
Преподаватели все были люди уже достаточно послужившие и в военных званиях от майора до полковника, один я был старшим лейтенантом. Они обменивались между собой текстами лекций, методических разработок и прочими учебными материалами и при этом всегда один экземпляр давали мне. Занимались мы главным образом на кафедрах военно-полевой терапии, медицинской защиты и марксизма-ленинизма.
На кафедре ВПТ в течение месяца изучали лучевую болезнь, очень подробно, с ведением лучевых больных и многократными подсчетами под микроскопом формулы крови. Поражение отравляющими веществами и техническими жидкостями изучали на лабораторных животных.
На кафедре медицинской защиты изучали средства защиты дыхательных путей и кожных покровов, а также дозиметрические приборы и приборы химической разведки. На полигоне нам были продемонстрированы различные укрытия и убежища от оружия массового поражения, как легкого, так и тяжелого типа, сооруженные глубоко под землей.
На кафедре марксистско-ленинской подготовки, кроме изучения теории марксизма-ленинизма, нам был прочитан курс лекций по педагогике и воспитанию, оказавшийся для меня очень полезным в последующей моей работе.
Занятия с нами проводили старшие преподаватели кафедр, профессора и доценты – полковники медицинских наук Фридлиб Б.С., Богданов Н.А., Мошкин Е.А.,
Саватеев Н. В., Лесиовский Е.М., и другие. Все они обладали исключительными знаниями по своему предмету, как в теории, так и в практике. Присутствовать на их лекциях и практических занятиях для нас было большое удовольствие и польза. Кроме знаний и практических навыков, они советовали нам, какую специальную литературу нам следует приобрести и иметь в своей библиотеке. В результате все мы стали постоянными покупателями «Дома книги» на Невском проспекте. Там мне удалось приобрести даже несколько редких изданий, за которыми в те годы многие специалисты нашего профиля объездили не один десяток книжных магазинов.
Да, должен сказать, что эта командировка на учебу не только способствовала быстрому становлению меня, как специалиста, но и помогла нашему семейному положению. Моя супруга с марта 1962 года находилась в Ленинграде у родителей, в ожидании родов, которые и произошли 20 апреля 1962 года. У нас появился сын Юрий. Лето Лена с сыном проводила в Саблино – у моих родителей – на свежем воздухе и прочих прелестях загородной жизни. Осенью же перебрались в город. Жили мы на площади Льва Толстого – в доме с башнями, и ездить в академию мне было очень удобно. Все рабочие дни у нас были заняты учебой и воспитанием сына, а в выходные моя дорогая теща предоставляла нам один-два вечера свободными для того, чтобы мы могли сходить в театр, посетить родных или друзей. Перед убытием на учебу, финчасть тыла базы выплатила мне всё денежное содержание, и мы в этом отношении были обеспечены, денег на билеты в театры не жалели, понимая, что такой благоприятный случай в нашей жизни неизвестно, когда ещё представится.
Очень любили мы посещать спектакли театра оперы и балета им. С.М. Кирова, где в те годы блистали в оперной труппе: сопрано Галина Ковалева, меццо-сопрано Галина Карева, тенор Бугаев Иван Максимович, бас Штоколов Борис Тимофеевич; в балетной труппе – Рудольф Нуриев, Михаил Барышников, Нинель Кургапкина, Ольга Моисеева, Людмила Семеняка, Наталья Макарова и другие знаменитости. Было, за что полюбить этот театр на всю оставшуюся жизнь! Сейчас мы далеко от него, но с прежним интересом и восторгом смотрим и слушаем спектакли и концерты по телевидению, и радуемся его успехам на мировой сцене.
Но в жизни как-то так устроено, что все хорошее быстро заканчивается. В конце января 1963 года я сдал все предусмотренные учебным планом зачеты и экзамены с оценкой «отлично» и убыл один к месту службы. Лена осталась растить сына в Ленинграде.
Моему возвращению в часть больше всех обрадовались пловцы команды дивизиона и замполит, который сразу назначил меня руководителем политзанятий в команду старшин, а пловцы – потому что никто не хотел ходить с ними в бассейн. Последнее я продолжил делать с удовольствием, как и раньше заполняя время вечеров одиночества. Конечно, кроме бассейна, я продолжил занятия немецким языком, а в выходные отправлялся на рыбалку, тем более, что подобной страстью был заражен и новый командир дивизиона, в отличие от первого, который по просьбе предоставить машину для выезда на реку Иоканьга, всегда отвечал: «Не положено». Но он быстро пошёл на повышение и вскоре был уволен в запас. Чаще всего мы ездили вчетвером – с заместителем начальника химической службы базы, командиром дивизиона, начальником группы РХБ-разведки Аркашей Ильиным. Уезжали летом с субботы на воскресенье, на всю ночь – ночью у нас был полярный день – и ловили в реке и впадающих в нее ручьях сигов, форель, кумжу и прочую рыбку. В воскресенье, часов в одиннадцать, машина нас забирала и отвозила в Гремиху. Помню, однажды, после такой рыбалки, меня навестил Игорь Лавров с товарищами. Почистили и пожарили рыбу, и у нас получился хороший стол, конечно, с бутылочкой вина. Так мы коротали летние месяцы, когда жены с детьми уезжали на летние каникулы к родителям на «большую землю».
В начале шестидесятых в нашу базу часто заходили подводные лодки, где начальниками медицинской службы были наши однокурсники. Я встречал Роберта Питиримова, Александра Гаврушова, а подлодка Льва Сусина вообще пришла на постоянное базирование. В 1961 году в ПСЭО прибыл Руслан Годинов на должность эпидемиолога. Неожиданно для нас, в Гремихе появился Николай Ермилов. Все мы знали, что он закончил академию с золотой медалью, проявил себя как успешный молодой ученый, и был оставлен на одной из ведущих кафедр для продолжения научной деятельности. Я с ним встречался несколько раз. Был он озлоблен на всех и вся, и много пил, но о себе ничего не рассказывал, нам и так было понятно, что без «хорошего проступка» он здесь бы в должности хирурга медчасти плавбазы «Аксай» не оказался. Вскоре за пьянство он был уволен, и следы его затерялись.
В Гремиху ежегодно, для заполнения гражданских должностей, приезжали десятки молодых специалистов, в основном женщины. Молодые неженатые офицеры и сверхсрочники, которые уже поняли, что в Гремихе без своей «половинки» жить очень трудно, спешили достойным дамам предложить руку и сердце. Среди таких женихов оказались и наши друзья Лев Сусин и Руслан Годинов. Они сумели покорить сердца самых красивых и достойных девушек.
Свадьба Сусиных состоялась, если мне не изменяет память, 22 июля 1962 года. В этот день, в Гремихе, в Доме офицеров, состоялось еще одно торжество, но уже всесоюзного, а может и всемирного масштаба. Генеральный секретарь ЦК КПСС Хрущев Н.С. награждал подводников АПЛ К-3 – нашей первой атомной подлодки, спущенной на воду, и первой же достигшей Северного полюса подо льдом. Она всплыла около Северного полюса 17 июля 1962 года. Звания Героя Советского Союза были присвоены командующему флотилией контр-адмиралу А.И. Петелину, командиру лодки капитану второго ранга Л.М. Жильцову и командиру БЧ-5 инженер-капитану второго ранга Р.А. Тимофееву – за проявленное мужество и героизм при выполнении задания – покорения Северного полюса. Остальных членов экипажа отметили орденами Красного Знамени, Красной Звезды и медалями «За боевые заслуги». И было за что! На первых наших АПЛ слабым местом были парогенераторы, которые часто создавали «радиационную опасность». К-3 ушла под лед, когда гарантированный ресурс в три тысячи часов был уже использован на 2,2 тысячи и запас их прочности оставался критическим. Спустя несколько дней после возвращения лодки, на рядовом выходе, такая парогенераторная авария произошла, и пришлось ликвидировать последствия в надводном положении по сигналу «радиационная опасность». А случись это подо льдом!?
На свадьбе у четы Сусиных присутствовали наши однокурсники – Н. Ермилов, Р. Годинов, Юра и Галя Каретины и еще два офицера с его лодки. Стол был великолепным по тем временам – лето у нас бывало голодным – свежий завоз продуктов был в конце августа, когда возвращались из отпусков жены. Я так и не понял, где Лев раздобыл эти деликатесы!? Но они молодцы! Всё получилось на славу! Как всегда, молодым желали всех благ в жизни, здоровья, мира и тепла, и «семь футов под килем» их семейному кораблю. Но в какой-то момент, Ермилов допустил пошлость в отношении молодой супруги, и Лева решительно и совершенно правильно среагировал, указав Ермилову на дверь. Мы все поддержали Льва, и Ермилову пришлось удалиться. Веселье продолжалось и закончилось около трех часов ночи. Все, кто жил в Гремихе (а Сусины жили в Островной) – я, Годинов Руслан и Каретины Юра с Галей, – отправились пешком домой. Шли в приличном подпитии и горланили песни.  В районе восьмого причала, где ошвартовалась АПЛ К-3, матросы в форме «РБ», бледные и ослабевшие от длительной гиподинамии, сидели на валунах и улыбались нам, а мы поздравляли их с благополучным возвращением.
Через несколько месяцев Лева Сусин демобилизовался по болезни. Он уехал с молодой женой в город Таллин. Последний раз я встретился с Левой в конце 60-х, на Большом проспекте, в Ленинграде, возле ресторана «Приморский», куда мы и зашли, чтобы спокойно поговорить. Лева был доволен своей работой и жизнью на гражданке. Я же уже довольно устал от заполярной жизни и не представлял, как вырваться из Гремихи. Ну, да об этом поговорим ниже.
Лев Иванович Сусин ушел из жизни в 1986 году. Ермилова Николая вскоре демобилизовали за беспробудное пьянство. Он тихо уехал из Гремихи, и его следы затерялись на просторах страны.
За прошедшие три года наш отдельный дивизион химической защиты неузнаваемо преобразился. Казарма личного состава благоустроилась и стала отвечать требованиям Устава внутренней службы. В ней, по моему настоянию, сделали даже сушилку для одежды и обуви матросов. И оказалась эта сушилка единственной в частях тыла базы. Для автотехники построили гаражи и небольшую автомастерскую. Матросы-химики изучили свои спецмашины и натренировались на выездах в тундру в любое время года, работать с их оборудованием. Водители, почти все пришедшие к нам из школ ДОСААФ без всякого опыта вождения, – теперь уже уверенно водили по тундровым дорогам свои машины. А я вспоминаю наш первый выезд дивизиона осенью 1961 года. Уже выпало немного снега, но заносов еще не было. Дивизиону необходимо было отработать движение автоколонной. С трудом наши водители выехали с территории части, проехали четыре километра, развернулись и победно двинулись обратно. Все машины благополучно прибыли в часть, кроме одной, застрявшей в небольшой канавке возле караульной роты. Я и зампотех дивизиона пошли выяснять, в чем же дело? У машины задние колеса в небольшой канавке заполненной снегом, мотор ревет, а ведущие задние колеса не крутятся. Я заглянул под днище машины и решил, что там что-то не так, как у других, и говорю зампотеху: «Посмотри, по-моему, там чего-то не хватает». Зампотех разгреб рукой снег, посмотрел и заорал: «Манько – это водитель машины – где кардан? Как ты вообще сюда приехал? Эх, не Манько ты теперь, а Манька!» Эта кличка преследовала матроса года два, пока он не сдал вождение на «отлично». Кардан нашли солдаты караульной службы, когда очищали дорогу от снега. «Маньку» отбуксировала в дивизион машина АГВ с тремя ведущими мостами.
Шёл 1964 год. У многих наших матросов заканчивался срок службы, и они радостно прибегали ко мне прощаться. Уволилась в запас вся моя команда пловцов. В моем служебном положении тоже предстояли перемены. В подвижном, санитарно-эпидемиологическом отряде (ПСЭО) Гремихи, ушёл на повышение начальник гигиенического отделения. База интенсивно строилась. Сдавались новые дома, магазины, универмаг, детские учреждения, за которыми необходим был санитарный надзор. Командир базы контр-адмирал Л.Г. Гаркуша предложил на эту должность меня. Я дал согласие, но с условием, что меня направят на КУМС по военно-морской и радиационной гигиене в ВМА им. С.М. Кирова.




М.М. ТРОФИМОВ. РБЛ

В декабре 1967 года, после соответствующих представлений – командиру 17 дивизии опытовых атомных подводных лодок, контр-адмиралу Проскунову Н.Г., флагманскому врачу подполковнику Ориничеву Г.Д. и начальнику службы радиационной безопасности СРБ капитану второго ранга Владимирову В.А., я приступил к исполнению своих служебных обязанностей – начальника радиобиологической лаборатории (РБЛ). Этот период моей службы в Гремихе оказался для меня самым тяжелым. И не только потому, что здесь всё оказалось «настоящим», а не имитацией, как в ОДХЗ, но и в связи с тем, что я теперь имел дело с настоящим радиоактивным излучением, а не от контрольных излучателей. Я убедился в этом в первые же дни работы на «объекте». Подготавливая радиометр к работе, я подошёл к окну, чтобы лучше разглядеть шкалу прибора и вдруг заметил, что стрелка прибора идет довольно бодро вправо и далеко от фонового излучения. Я зашёл за стену, стрелка ушла влево. Значит нам «светит» в окно какой-то излучатель. Пришлось взять поисковый радиометр «Кристалл» и идти снимать картограмму местности, на которой находятся служебные помещения СРБ, базы технического обслуживания, дока, причалов и вышка часового, который ежедневно получал значительную дозу облучения. Виновником этого скандала оказалась площадка твердых радиоактивных отходов, расположенная на господствующей над всеми сооружениями высоте. Телефонный звонок главному радиологу КСФ, быстро разрешил этот вопрос. Через два дня площадка была закрыта бетонными блоками.
В апреле 1967 года у нас родилась дочь, и пришлось забирать её в Гремиху, так как в то время государство еще не предоставляло три года по уходу за ребенком, а только небольшой послеродовой отпуск, то есть супруге необходимо было с 1 сентября 1967 года приступить к работе в школе. Чтобы решить эту проблему нам пришлось взять в Гремиху бабушку Клаву и сына. Сначала всё шло хорошо. У нас было две комнаты в теплом каменном доме на улице Североморской, и места всем хватало. И Лена уходила на работу, когда я уже возвращался со службы. Но стоило заболеть Лене (гангренозный аппендицит) и лечь в госпиталь, как всё стало рушиться. Вслед за ней заболели дети (подозрение на пневмонию у дочки) и они оказались в гражданской больнице вместе с бабушкой, а у причала стояла опытовая АПЛ К-27 с жидкометаллическим теплоносителем (ЖМТ), на которой производились ремонтные работы в реакторном отсеке. Работы, связанные с удалением разлитого радиоактивного сплава. Очень сложные и «грязные», требующие постоянного, неусыпного контроля над облучением и загрязнением РВ личного состава и рабочих, привлеченных на эти работы. Я буквально разрывался между больницей, госпиталем и работой. Домой уже «приползал» и, без сил, падал на диван, чтобы спланировать свои действия на завтра и немного восстановиться. И мы победили! Через две недели вся семья собралась вместе, не совсем ещё здоровая, но реабилитация прошла успешно – без осложнений.
Все зимние и весенние месяцы 1968 года я каждый свободный час проводил в секретной библиотеке. Мучительно искал ответ, что мне делать в случае аварии на АПЛ К-27. Перечитал все секретные отчеты по ликвидации последствий аварии на АПЛ К-3, К-8 и другие. Но у них в качестве теплоносителя была вода, а у нас ЖМТ. Первая АПЛ с жидкометаллическим теплоносителем. И нам пришлось быть первыми.
Атомная подводная лодка К-27 спущена на воду 1 апреля 1962 года. С 29 июня по 30 октября 1963 года прошла Государственные испытания. Был подписан акт о завершении испытаний, и лодка вступила в строй. Началась опытная эксплуатация с местом базирования в Йоканьгской ВМБ. Начальником медицинской службы первого экипажа был Борис Ефремов, второго – Геннадий Отдельнов – мои однокурсники по обучению в ВМА им. С.М. Кирова. С апреля 1964 года по сентябрь 1965 года лодка совершила два автономных похода на боевую службу под командованием капитана второго ранга Леонова П.Ф. Во время второго шестидесятисуточного боевого дежурства Борис Ефремов успешно провел операцию по удалению воспаленного аппендикса.
В октябре 1965 года лодка перешла в Северодвинск на «Севмашпредприятие» для проведения межпоходового ремонта и перезарядки реакторов. После окончания этих работ АПЛ К-27 в октябре 1967 года перешла в Гремиху, где продолжалось устранение мелких недоделок и дезактивация отсеков и трюмов, главным образом, четвертого реакторного отсека, так как, по вине одного из работающих заводских специалистов, атомоход был загрязнен радиоактивными веществами от первого до девятого отсека. В проведении дезактивационных работ принимал участие весь экипаж лодки и группа дезактивации СРБ. Люди выходили из четвертого отсека с большой загрязненностью РВ. Жидкометаллический теплоноситель (сплав «свинец – висмут») при работе реактора облучается нейтронами, в результате чего образуется полоний-210. Этот элемент излучает альфа-частицы, которые обладают самой большой ионизирующей способностью и потому представляют особую опасность для человека при попадании внутрь организма. Средства защиты дыхательных путей и кожных покровов того времени не гарантировали стопроцентную защиту, да и в условиях трюма и высокой температуры в отсеке их трудно было использовать. Специалисты пункта специальной обработки и дезактивации использовали при помывке личного состава различные моющие вещества, спирт и даже снег (кстати, давал неплохие результаты). Но все равно при контрольных проверках казармы атомохода я находил загрязненные РВ простыни, наволочки и прочие предметы. От «грязи» экипаж так и не избавился.
Командование флота и дивизии торопило командира лодки с выходом в море. Командир, в свою очередь, в очень резкой форме «давил» на командира БЧ-5, капитана второго ранга Иванова А.А. и командира первого дивизиона капитана третьего ранга Пастухова Л.И., требуя от них самых кардинальных мер по скорейшему завершению работ в четвертом отсеке.
Присутствующая на корабле «наука» (представители НИИ ВМФ) требовала проведения высокотемпературной регенерации сплава первого контура. Такая обязательная процедура была необходима для реакторов с жидкометаллическим теплоносителем первого контура. Регенерацию провели. Но, вместо трех недель, она продолжалась всего одну. Этого было явно недостаточно. В третьем походе планировалась амбициозная цель – совершить семидесятисуточный переход вокруг земного шара без всплытия.
Командир БЧ-5 капитан второго ранга Иванов А.А., настаивая на проведении полной регенерации, записал в журнале о готовности корабля к выходу в море: «БЧ-5 к выходу в море не готова». Сделать такую запись в тех условиях было непросто. Но юридических оснований, препятствующих выходу в море, командование не нашло. Все разрешения были подписаны, и 21 мая 1968 года капитан первого ранга Леонов П.Ф. вывел атомоход в полигон боевой подготовки в Баренцевом море на контрольный выход. Задачи контрольного выхода успешно выполнили. Осталось вывести реакторы на полную мощность и пройти максимальным ходом. 24 мая, при нахождении АПЛ в подводном положении, начались неприятности.
Во время проверки параметров ГЭУ на режимах полного хода в подводном положении стержень автоматического регулирования самопроизвольно вышел на верхний концевик, мощность реактора левого борта стала быстро падать и за 60-90 секунд снизилась с 83 до 7%. Авария сопровождалась резким ростом гамма-активности в реакторном отсеке (до 150 р/ч и выше), выбросом радиоактивного газа из газовой системы в реакторный отсек и последующим распространением по другим отсекам.
В 12.00 начальник химической службы доложил командиру, что КУРК – 1 (корабельная установка радиационного контроля) показывает ненормальную «РО» (радиоактивную обстановку) в четвертом отсеке. Все приборы зашкалило.
В 12.15 лодка всплыла в крейсерское положение для вентиляции четвертого отсека.
В 14.30 начальник медицинской службы майор Ефремов Б. доложил, что спецтрюмные получили облучение, и у некоторых из них появилась тошнота и рвота.
Командир реакторного отсека – старший лейтенант Офман доложил командиру, что, по его мнению, разрушена активная зона левого реактора. Попытки вручную опустить стержни регулирования вниз оказались безуспешны. Вероятно, искривлены каналы в активной зоне реактора.
Командир К-27 немного подумал и сказал: «Самовольно иду к своему пирсу, а там – будь, что будет. Продержитесь». Этим решением командир лодки и работа личного состава БЧ-5 спасли жизнь всему экипажу.
Береговое командование «добро» на возврат в базу не давало.

А в это время в базе закончился рабочий день, подведены итоги и даны задания на завтра. После ужина личный состав, довольный, что еще один день службы закончился, занялся своими делами. Офицеры, живущие в Островной, разошлись по домам, а живущие в Гремихе, и я в их числе, ждали, когда дежурный по дивизии объявит, что автобус подан.
И оперативный дежурный объявил: «Службе радиационной безопасности – боевая тревога. На подходе к причалу аварийная К-27. Авария реактора. Автобус у подъезда казармы». Большинство наших матросов, как ветром сдуло из казармы. В автобусе ехали только офицеры, мичмана и пара «ленивых» матросов. Тревоги у нас часто бывали, но «учебно-боевые», а это первый раз – боевая! К моему приезду на объект, лабораторный корпус уже был готов к выполнению боевых задач, о чем и доложил мне старшина лаборатории РБЛ мичман срочной службы Николай Купцов. Очень дисциплинированный и отлично подготовленный химик. Никогда не подводил! На всех проверках отвечал только на «отлично».
Начальник СРБ провел краткое совещание, объявил, что он вместе с начальником дозиметрической лаборатории страшим лейтенантом Борисом Звонарёвым идут на аварийный атомоход, чтобы уяснить радиационную обстановку, а остальным быть готовыми к выполнению своих задач. Надев средства защиты кожных покровов и изолирующие противогазы, они с приборами радиационного контроля, прошли по всем девяти отсекам лодки. Вывод – всё загрязнено РВ, в четвертом отсеке приборы зашкалили, т.е. излучение выше 300 р/час. Руководителям подразделений СРБ действовать по своим боевым планам.
Мне необходимо было согласовать свои действия с начальником медицинской службы аварийной лодки, моим однокурсником майором медицинской службы Борисом Ефремовым. Я пошел на причал, где была пришвартована К-27, и вызвал Бориса. Он вышел ко мне мрачный и обиженным голосом сказал: «Ты понимаешь, командир лодки доложил командиру дивизии М.Г. Проскунову, что по походу замечаний нет, только у механиков какие-то проблемы с мощностью реактора левого борта, а я доложил, что весь личный состав корабля переоблучен, требует санитарной обработки, квалифицированного врачебного обследования и лечения, то есть я испортил доклад командира». Я, как мог, успокаивал однокурсника и сказал: «Скоро все поймут, что ты был прав, и будут тебе благодарны». Мы договорились о времени санитарной обработки и что он пройдет первым. На нём мы и определим кратность помывки всего экипажа.
На обратном пути я зашел на ПУСО и предупредил начальника подразделения, чтобы он был готов принять на санобработку 140 человек, и чтобы вода, и холодная, и горячая подавались без перебоев. На эти требования, начальник, как всегда, начал перечислять причины, по которым это выполнить невозможно. И мне пришлось высказать ему всё: «Нас государство пять лет кормило, поило, одевало, обувало, лечило, возило в отпуск, только для того, чтобы мы с Вами в подобных аварийных ситуациях выполнили все по полной программе. И если у Вас дырявые трубы, то в этом случае делайте, что хотите – хоть пальцем затыкайте, хоть грудью ложитесь, но чтобы вода была. На выходе из моечной, я буду проверять каждого человека с радиометром «Кристалл» и КРБГ-1. Свидетелем этого разговора был начальник СРБ и, когда мы отошли от санпропускника, он мне сказал: «Я бы так не смог».
В назначенное время пришел Борис со своими санитарами, которые помогали мыться ему и другим членам экипажа. После первой помывки загрязненность его тела РВ уменьшилась наполовину, после второй еще на одну треть, после третьей, Боря вышел красный, как вареный рак, и, казалось, что если хотя бы разок еще пройтись по его груди или животу мочалкой, то появится кровь, но стрелки приборов остались на прошлых показаниях. Мы решили, что двукратной помывки достаточно – на это и ориентировали остальных офицеров и матросов.
Радиоактивное излучение исходило от всех членов экипажа и после помывки, но разной интенсивности, в зависимости от того, кто в каком отсеке находился и какую работу выполнял – от 450 мр/час у спецтрюмных, до 50 мр/час, у матросов концевых отсеков, это уже от количества инкорпорированных РВ во внутренние органы. Поступившие нуклиды внутрь организма были короткоживущими, но свое черное дело они успели сделать.
Всех спецтрюмных отвезли в спецполиклинику дивизии под врачебное наблюдение и для оказания квалифицированной врачебной помощи, где утром следующего дня их, находящихся в тяжелом состоянии, осмотрела прилетевшая из Москвы и Североморска комиссия, нашедшая здесь же спящим пьяного начальника поликлиники. Последний был моментально снят с должности и уволен. У комиссии сложилось резко отрицательное мнение о действиях подразделений дивизии в аварийной ситуации. Прибыв в лабораторный корпус, члены комиссии, каждый по своей специальности потребовали отчет. Я представил им справку по действиям РБЛ и список людей с полученными дозами облучения. Руководитель моего направления остался доволен представленными мною данными и изъял у меня даже черновики, которые у нас шли как ДСП.
Итоги выводов комиссии: «Служба радиационной безопасности от ликвидации последствий аварии на АПЛ К-27 самоустранилась, начальники подразделений службы не знали, что им необходимо делать, за исключением радиобиологической лаборатории. Службу ликвидировать, офицерский состав демобилизовать!» Круто! Как с пьяным начальником спецполиклиники! Мои товарищи здорово приуныли и начали строить планы на гражданскую жизнь. Я возмутился и сказал начальнику: «Это неправильно! Служба принимала самое активное участие в ликвидации последствий аварии. В момент аварии на борту лодки был наш начальник радиометрической лаборатории – старший лейтенант В. Пасхалов, с которым командир корабля консультировался, а по прибытии в базу лично Вы, вместе с начальником дозиметрической лаборатории старшим лейтенантом Б. Звонаревым, дали оценку радиационной обстановки всего корабля, пройдя с радиометром от носа до кормы. Радиохимическая лаборатория всю ночь работала над анализом сплава, КДП выполнила свои функции, ПУСО помыла весь экипаж без каких-либо задержек и замечаний, дозиметрическая лаборатория всю ночь занималась ремонтом и градуировкой радиометров и дозиметров, которые вышли из строя в результате большой нагрузки. Виноваты не мы, а тот, кто пренебрег указаниями «науки» и записью командира БЧ-5 капитана второго ранга Иванова А.А. в журнале о готовности корабля к выходу в море».
На третий день борьбы с последствиями аварии я должен был заступать дежурным по СРБ и мог прибыть на службу попозже. Однако, опасаясь, что работающей государственной комиссии вдруг что-то понадобится от РБЛ, а мой помощник не сможет правильно ответить, я приехал пораньше, и мне сразу же сообщили трагическую новость: «Есть первый труп». Матросу второго экипажа лодки для выполнения кратковременной работы необходимо было войти в аварийный реакторный отсек, который был сильно загазован радиоактивными газами и золями. Пребывание в этом отсеке разрешалось только в изолирующих противогазах (ИПах). У этих противогазов была одна особенность – запрещалось входить в зараженную зону до тех пор, пока не разогреется верхний сегмент регенеративного патрона (РП), т.е. начнет работать. Матрос, может быть, этого и не знал, а страхующий его офицер не проверил, и разрешил ему вход в отсек. Прошло несколько минут разрешенных для пребывания в отсеке, и офицер забеспокоился, спустился в отсек и увидел лежащего на палубе без сознания матроса. Когда его достали из отсека, он был мертв. Его регенеративный патрон не работал – не давал кислород. Государственная комиссия запретила нам работать в ИПах, а мне пришлось молодого красивого парня отвозить в морг.
После возвращения из морга, я заступил на дежурство. На причале, где была ошвартована аварийная лодка, был большой уровень радиации – до 12 р/час, которого вчера еще не было. Сдающий дежурство офицер не смог разрешить этот вопрос, все работы на причале были остановлены, а мне предстояло найти источник излучения. Я хотел сначала обследовать причал, но комиссия считала, что источник находится в лодке, а именно, в парогенераторной выгородке левого аварийного реактора, которую забрасывали мешочками со свинцовой дробью. Облачившись в одежду РБ и взяв КРБГ-1 (радиометр), я отправился в предварительно провентилированный четвертый отсек, время нахождения в котором ограничивалось двумя минутами. Температура в выгородке доходила до 40-50 градусов. Стекло шкалы диапазонов радиометра сразу запотело и покрылось капельками воды, цифры были плохо видны, поэтому стекло приходилось все время вытирать. Я подумал: «Хорошо, что комиссия запретила работать в ИПах, а то бы пришлось еще и стекла противогаза протирать». После первого обследования выгородки, я обнаружил уровни радиации от 10 р/час на периферии, до 300 р/час в центре. Эти излучения не дадут на причале уровни радиации до 12 р/час, и я продолжил поиски, несмотря на то, что страхующий меня и.о. командира лодки, уже дважды прокричал, что мое время закончилось и надо выходить из отсека. В этот момент в отсек вскочил наш начальник КДП – старший лейтенант Герман Захарченко, буквально выхватил у меня из рук радиометр, крикнул: «Выходи!» и выскочил из отсека. Я последовал за ним и отправился на ПСО (пункт санитарной обработки). Дежурный дозиметрист старший матрос Свиридов попросил меня сделать выдох на датчик КРАБа. Диапазон радиометра на 5 млн. распадов в 1 мин. зашкалил. Дозиметры с диапазоном до 50 рентген, которые были закреплены у меня в нагрудном и брючном карманах, тоже зашкалили.
В этот же день и, почти в этом же месте, годовую дозу облучения получил начальник медицинской службы второго экипажа лодки, мой однокурсник, майор медицинской службы Геннадий Отдельнов, при проведении работ по уменьшению излучения в левой парогенераторной выгородке.
После помывки и смены рабочего обмундирования я доложил командованию радиационную обстановку в парогенераторной выгородке левого борта и сказал, что искать источник излучения необходимо на самом причале. Однако начальство продолжало упорствовать и на следующий день продолжили поиск «черной кошки в темной комнате, которой там и не было». В конце концов источник излучения обнаружили в контейнере для бытовых отходов на причале, который туда бросили два безответственных сверхсрочника из экипажа лодки, поленившиеся дойти до площадки твердых радиоактивных отходов.
Были случаи слива загрязненной РВ воды из трюмов лодки. Одно такое нарушение нам удалось зафиксировать. Грязная вода гуляла по водной акватории бухты во время приливов и отливов от первого причала до девятого, где у нас были контрольные точки отбора проб морской воды, загрязняя по ходу остальные причалы, не имеющие отношения к атомному флоту. Командир лодки получил строгий выговор от Главкома ВМФ.
В результате аварии весь экипаж АПЛ К-27 перенёс острую лучевую болезнь (ОЛБ). Двадцать человек получило дозы облучения от 600 до 1000 рентген, остальные значительно меньше. В 11-ом отделении Первого Военно-морского госпиталя города Ленинграда проходили лечение 83 человека. Остальные пострадавшие были направлены в госпиталя Москвы и Североморска. Врачи и весь медперсонал госпиталя сделали всё от них зависящее, чтобы спасти тех, кто уже был смертельно болен. Кровь сдавали курсанты военно-морских училищ. Большинству моряков кровь меняли напрямую по 2-3 раза, а мичману Лагунову – спецтрюмному, получившему около 1600 рентген, десятки раз. И он выжил! Но остался инвалидом – у него были ампутированы нога и пальцы рук. Не удалось спасти штурманского электрика мичмана Воеводу, спецтрюмных – мичмана Петрова, матросов Сергиенко, Куликова и Гриценко.
В начале июня 1968 года лодку обследовала специальная комиссия, которая пришла к выводу о необходимости расхолаживания реакторов и замораживании сплава в реакторах обоих бортов. Это был смертельный приговор АПЛ К-27. К 20 июня необходимые мероприятия были завершены. АПЛ К-27 была переведена в отстой на длительное хранение.
Нас же, получивших годовые дозы облучения и измученных почти круглосуточной работой и различными комиссиями, несколько раньше отпустили в очередные отпуска, снабдив путевками в дома отдыха или санатории. Мне досталась путевка в Ялтинский санаторий КЧФ (Краснознаменного Черноморского Флота). Ехать в санаторий мне пришлось одному, так как дочке был всего годик с небольшим и бабушке было не справиться с двумя резвыми внуками, у которых были разные интересы, и неизвестно, куда они в следующий момент направят свои стопы и что надумают натворить. Лена осталась с детьми в Саблино у моих родителей, на свежем воздухе и парном молоке. Наверное, и хорошо, что она не поехала со мной, а то бы бегала вокруг меня. И был бы у нее не отдых, а сплошные переживания.
В течение первой недели пребывания в санатории я чувствовал себя прекрасно – купался, загорал, отъедался южными деликатесами, отсыпался и к концу недели, с удовольствием отметил, что лицо у меня очень хорошо загорело, по сравнению с остальным телом.
На второй неделе, при смене постельного белья, нам выдали новые, ещё ни разу не стиранные, банные полотенца. После душа и растирания этим полотенцем грудной клетки, я стал замечать на поверхности груди какие-то размытые красные полосы. Одновременно у меня стал пропадать аппетит и развиваться слабость – такая интенсивная, что я с трудом переставлял ноги по лестнице. Вызванный из Симферопольского госпиталя спецтерапевт запретил мне на две недели солнце, пляж и прочие южные прелести, за которыми я и приехал из Заполярья. В связи с начавшимся субфебрилитетом ( t 37.2-37.3), пришлось «валяться» не на пляже, а в палате и глотать таблетки олеандомицина (антибиотик), а питаться в большинстве случаев кефиром, так как на антрекоты, отбивные и бифштексы мне даже смотреть было противно. В последнюю неделю моего пребывания в санатории, мне разрешили в вечернее время прогулки по пляжу и любование заходящим солнцем. Разве я за этим ехал сюда?!
Слабость мучила меня ещё в течение трех месяцев. И это беспокоило меня больше всего. Как не показать это родителям? Ведь я ехал сейчас в Саблино, где необходимо на зимний период запасти дрова и сено для коровы, а если они узнают в каком я состоянии, они же очень расстроятся! Я, как мог, старался, хорошо помогала Лена, а родители как-то находили себе еще помощников и не очень загружали меня. Отпуск закончился, и отец, провожая меня до Михайловского леса, на прощание вдруг сказал: «Ну. ты там не очень-то геройствуй!» Вот такие дела, а я-то думал, что они ни о чем не знают. Да, трудно провести родителей. Сам уже это знаю.
Заканчивались летние отпуска, все наши офицеры и сверхсрочники приступали к исполнению своих функциональных обязанностей. Вдруг оказалось, что наш замполит Иван Иванович еще не был в отпуске. Пришлось мне подменять его и ходить на все подведения итогов партполитработы каждую неделю в политотдел дивизии. Впрочем, не пришлось мне туда ходить после первой недели, так как я, как услышал сколько мероприятий проводят замполиты других частей, мне стало очень стыдно за свою бездеятельность и я спросил у замполита АПЛ К-8: «Когда же Вы занимаетесь боевой и специальной подготовкой и другими работами, если у Вас на каждый день недели приходится более одного политического мероприятия?» На этот вопрос он ответил: «Вот такие мы – всё успеваем!». После этой моей «непонятливости» меня перестали приглашать на такие «посиделки». Приближалась очередная годовщина Великой Октябрьской революции и, как всегда, объявили конкурс на лучшую «Ленинскую комнату». И я решил посоревноваться с замполитами. Поговорил с матросами: кто хорошо рисует, пишет, столярничает… Они мне подсказали, что у нас есть дипломированный художник, но он разгильдяй – все его годки уже были в отпуске, а он еще нет. Он очень переживает. К сожалению, я забыл его фамилию, и буду просто называть его – «художник».
Вызвал я его к себе и спросил:
– Хотите на Новый год поехать в отпуск домой?
– Да, – говорит, – но как это сделать?
– Надо оформить художественно нашу ленкомнату. Так, чтобы она заняла первое место, – отвечаю я.
– Сделаю. – сказал художник.
Я согласовал все вопросы этого дела с начальником СРБ капитаном второго ранга Владимировым В.А. и получил «добро».
Художник взял себе в помощники одного человека, и они приступили. Получили в политотделе необходимые материалы, всё распланировали и засели за работу. Благоустройством нашей ленкомнаты занялись всей службой радиационной безопасности. Сделали не только новые стенды, но и столы со стульями. Ленкомната совершенно преобразилась!
На смотре-конкурсе ленкомнат дивизии первое место заняла ленкомната службы радиационной безопасности. За подготовку комнаты к смотру художник получил кратковременный отпуск с выездом на родину, как раз к Новому году, его помощник – «благодарность» от командира, я – удовлетворение от хорошо выполненной работы, личный состав службы – комнату, в которую приятно было зайти почитать газету, книгу или сыграть в шахматы, или написать письмо родителям и невесте. Наш замполит Иван Иванович получил очередное воинское звание – капитан второго ранга и квартиру. По этому случаю к нему из Ленинграда приехала жена, и они пригласили меня и начальника СРБ, с женами, в ресторан ДОФа отметить это событие. Мы подарили им 16 тарелок различного назначения. Отмечали обильно и долго, и вынуждены были прекратить это благородное дело только потому, что виновники торжества вышли из строя.
На следующий день Иван Иванович спросил меня:
– А сколько там было тарелок?
– Шестнадцать, – ответил я.
– Осталось две, пока мы дошли до дома, – вздохнул Иван Иванович.



М.М. ТРОФИМОВ. ЮРИЙ ИВАНОВИЧ КАРЕТИН

 
С Юрой Каретиным во время учебы в академии мы были в одном взводе, и одно время – даже в одном отделении. Судьба распорядилась так, что вместе мы начали службу и после окончания Военно-морского факультета ВМА им С.М. Кирова – на Севере, в Гремихе.
Я прибыл в Гремиху 1 сентября 1960 года на должность начальника медицинской службы Дивизиона химической защиты. Юра прибыл на неделю позднее на должность начальника медицинского пункта противокорабельной артиллерии, подразделения которой дислоцировались на острове Витте и полуострове «Святой нос». Юра приехал вместе с беременной женой Галиной, которой поездка с острова на «Большую землю» (так островитяне называли Гремиху) давалась с большим трудом. Но вскоре им повезло. Артиллерию заменили ракетными частями, а Юрию Ивановичу дали должность начальника медицинской службы частей связи.
Подразделения связи были расположены как в самой Гремихе, так и по побережью Кольского полуострова – в зоне ответственности ВМБ. В связи с этим Юре приходилось выезжать на отдаленные посты в тундру и на побережье для оказания помощи офицерам и членам их семей.
С переводом Юры в Гремиху окончательно сформировалась наша дружная компания: Трофимов, Каретин, Третьяков, а в декабре к нам присоединился и Игорь Лавров.
В свободное от службы время мы часто бывали вместе. Встречались друг у друга в семейной обстановке. Ходили на концерты, или в кино в Дом офицеров флота (ДОФ), или Дом культуры. Заведовала им Галина Каретина. Она всегда оповещала нас об особенно интересных спектаклях и встречах, о приезде артистов из Центра и пр. В ДОФе и Доме культуры функционировали кружки художественной самодеятельности, работали спортивные секции, репетировал хор, вокальные и танцевальные ансамбли. В них занимались матросы и жены офицерского состава. В ДОФе служил матросом будущий режиссер (с высшим образованием), который отлично организовывал театральные постановки и вообще всю культурно-воспитательную работу.
Нашу военно-врачебную творческую бригаду особенно привлекал спорт. Юра Каретин серьезно (по мере возможности) занимался шахматами. Все мы любили настольный теннис, на еще больше – плавание. С открытием в гарнизоне бассейна наша четверка регулярно посещала его. Преуспевал здесь Саша Третьяков. Наш академический чемпион, он здесь тоже устанавливал рекорды – и в кроле, и в брассе, и в баттерфляе. Бассейн находился в нескольких сотнях метрах от нашего дома, и это открывало возможность для «семейного плавания». Я занимался там с группой ребят – детей офицерского состава, а также с командой матросов.
После посещения наших краев Генеральным секретарем ЦК КПСС Л.И. Брежневым и его личного распоряжения в Гремихе было организовано телевизионное вещание, которое добавило разнообразия в нашей культурной жизни.
Привлекала нас и удивительная, богатая природа Севера. Мы часто вместе бывали на рыбалке, на речке Иокоганька. Ловили сига, форель, семгу, кумжу. Любовались грибным и ягодным богатством тундры, делали семьями заготовки местных дикоросов. Я больше других увлекался охотой – и небезуспешно. С тех пор пристрастился к ней на всю жизнь.
Веселый и жизнерадостный Юра Каретин увлекался, по-моему, всем. Шахматы, плавание, пинг-понг, выступления художественной самодеятельности,  классические театральные постановки, выступления вокалистов очень привлекали его. И он старался не пропускать ничего нового и интересного.
В академии Юра увлекался терапией и усердно занимался в терапевтическом кружке на кафедре Военно-морской терапии у З.М. Волынского. В Гремихе у Юры появилась возможность совершенствовать свое мастерство в терапевтическом отделении Гремихинского 100-коечного госпиталя. И когда открылась вакансия врача-терапевта в специализированной поликлинике подплава, он по праву занял его, а через два года был направлен на факультет усовершенствования в академию. После окончания факультета Юрий Иванович был назначен начальником терапевтического отделения в госпиталь на Камчатке.
В конце 70-х я отдыхал в санатории Краснознаменного Черноморского флота и неожиданно встретил там Юру, занимавшего должность ведущего терапевта санатория. Он пригласил меня посетить его семью, и в один из ближайших свободных вечеров, купив подарки и цветы его жене и дочери, я навестил их. Жили они тогда еще в одной комнате общежития санатория. Но со временем он получил отдельную квартиру.
В последующем Юра перевелся в Центральную поликлинику ВМФ в Москве, где начальником был наш однокашник Слава Кудинов. После получения звания полковника Юрий Иванович вскоре демобилизовался и работал на гражданке наркологом.
В последний раз я встречался с Юрой и Галей в 2004 году в Комарово – на встрече однокурсников, посвященной 50-летию поступления в академию. Меня поразили сильно постаревшие лица обоих – в мелких старческих морщинках. Но душевно, как и в былые курсантские времена, Юра казался таким же жизнерадостным, оптимистичным, доброжелательным и компанейским…
В 2010 году на очередной встрече однокурсников Юры не было. Причин отсутствия я так и не узнал, в том числе и от Славы Кудинова. А в 2015 году я узнал, что Юра и Галя уже ушли из жизни – в 2014 году.



М.М. ТРОФИМОВ. ВЛАДИМИР ЭМИЛЬЕВИЧ ТЕРЕК

Терек В.Э. – полковник медицинской службы, врач-терапевт-токсиколог, профессионал с большой буквы.
В академические годы мы вместе в одном взводе овладевали знаниями и навыками непростой медицинской науки. Старший лейтенант медицинской службы Терек В.Э. был среди нас, курсантов, веселым, жизнерадостным офицером, не лишенным иронии и юмора. Жил с нами общеслушательской жизнью, и ничто не предвещало его будущих героических поступков.
Прошло время. Мы успешно закончили академию. Получили свои первые должности на флоте. Приобрели определенный опыт воинской службы и навыки в своей профессии. Приобрел их и Владимир Эмильевич Терек, будучи врачом-терапевтом на корабле-спасателе.
Однажды случилось непоправимое. 8 сентября 1967 года на возвращавшейся из похода первой атомной подводной лодке К-3 «Ленинский комсомол» произошел пожар. В 1 ч. 58 мин. вспыхнул первый отсек. В него под давлением через узкий прокол стало поступать масло из гидравлики. По-видимому, это происходило незаметно, и масло успело пропитать все: и воздух, и вещи, и одежду вахтенных. Ко всему, в отсеке оказалась одна лампочка без плафона, и в какой-то момент при включении произошел взрыв.
Почти сразу пожар перекинулся во второй жилой отсек. Там в этот момент отдыхало 38 человек. Спастись не удалось никому. Здесь же остались и все медикаменты. В переполохе кто-то включил вентиляцию, и газы пошли в третий отсек. В нем оказались отравленными 22 подводника.
По радио была вызвана помощь, и через некоторое время к лодке подошел спасатель. Вот как описывает эти события флагманский врач бригады АПЛ полковник медицинской службы Мазюк Игорь Аркадьевич в своей книге воспоминаний «Ядерная рулетка Кремля. Драма атомных субмарин». Севастополь, 2001.
«К борту подводной лодки подошел спасатель С-545, и с огромным риском для жизни (был шторм – М. Трофимов) с него перепрыгнул к нам майор медицинской службы Терек. К сожалению, я не помню его имени и отчества. Хорошо запомнил его спокойную деловитость и четкий профессионализм, который он показал несколько позже. А сейчас, когда он узнал о полном отсутствии лекарств, не тратя времени на долгие расспросы, он приступил к детальному осмотру пострадавших, документируя данные на листок бумаги. Я помогал ему.»
Это был наш Владимир Эмильевич Терек, действовавший четко, решительно и высокопрофессионально – в полном соответствии со сложившейся аварийной (боевой) обстановкой.
В дальнейшем он работал в одном из закрытых НИИ начальником службы безопасности. После окончания академии я виделся с ним всего один раз – на встрече однокашников в Ленинграде в 1990 году.



М.М. ТРОФИМОВ, ТРОФИМОВА.ВОВ. ОККУПАЦИЯ

Великая Отечественная война не была обычной войной. Отличие её заключалось в том, что фашистское руководство преследовало совершенно особые цели. Как и всякая война, она планировала присвоение чужих ресурсов – земли и природных богатств, но эта война также планировала истребление населения на захваченной территории.
Гитлер, выступая в Рейхстаге в октябре 1939 года, прямо обозначил политику геноцида в отношении населения будущих оккупированных территорий СССР. Генеральный план «Ост» предусматривал не только уничтожение советского государства, но и физическое истребление не менее 30 миллионов человек. Того, кто оставался в живых, ожидала участь арийских рабов. Освободившиеся территории планировалось заселить немецкими колонистами.
Истребление советского народа началось с первых дней войны и продолжалось на протяжении всего периода оккупации. Для этого использовались самые различные меры: открытые и тайные расстрелы, публичные повешения, концентрационные лагеря, тюрьмы, депортация советских граждан.
В мае 1941 года за подписью фельдмаршала Кейтеля была издана директива «О военной подсудности в районе «Барбароссы» и особых полномочиях войск». Эта директива давала право немецкому офицеру приводить в исполнение казни советских людей без проведения формального судебного процесса.
Директива позволяла производить массовые репрессии против целых населенных пунктов при подозрении в активном или пассивном сопротивлении фашистским захватчикам и при этом гарантировала немецким солдатам полную безнаказанность. Предполагалось сократить население России до 30 млн. человек.
Ужасным было то, что русские, украинцы и белорусы воспринимались фашистами как «недочеловеки», и те, кто творил произвол над ними, не испытывали угрызений совести, ведь они делали великое дело убивая «нелюдей», способствуя прогрессу человечества. Всё это пришлось испытать жителям Ленинградской области, Тосненского района, станции Саблино, посёлка Ульяновка.
О начале войны мы узнали из выступления В.М. Молотова 22 июня в 12:00. Люди, пережившие недавно две войны – Первую мировую и Гражданскую, знали, что надо делать, как подготовиться, но в нашей победе не сомневались, даже не думали, что война дойдет до нашего поселка.
Однако родители начали готовиться к тяжелым временам – мать запасалась солью, спичками и сушила сухари. Отец, служивший в Гражданскую войну в инженерных частях, соорудил в дальнем углу нашего садово-огородного участка, землянку в два наката – на случай бомбежки или артобстрела. При бомбежке немцами железнодорожного моста на реке Тосна, в эту землянку сбежались все соседи, так что нам, прибежавшим последними, едва хватило места, чтобы втиснуться внутрь.
Отец трудился на оборонном предприятии – Ульяновском пороховом заводе, имел «бронь», и в первые мобилизации не попал, так как завод работал до появления немцев в деревне Саблино – на шоссе, соединявшем Ленинград и Москву, после чего был взорван, а наш поселок оказался оккупированным врагами.
Немецко-фашистские войска очень быстро продвигались по нашей земле – станция Саблино, Октябрьской железной дороги, была захвачена утром 28 августа 1941 года, а к вечеру того же дня и посёлок Ульяновка был занят врагом. В кирпичном здании почты фашисты разместили свою комендатуру, на втором этаже пожарного депо расположили лагерь для подростков. Лагерь для военнопленных – «лагерь смерти» – немцы организовали в районе улиц К. Маркса и Ульяновской дорожки.
Местные жители, не успевшие эвакуироваться, обязаны были работать на немцев. Часть трудилась в гончарном цехе, изготавливая для оккупантов памятную посуду – кружки, пепельницы. Большинство же занималось ремонтом и строительством разрушенных дорог и мостов – за четвертинку буханки хлеба в день. За нарушение установленного немцами порядка местные жители подвергались репрессиям: была расстреляна семья учителя М.З. Климентова, повешен мальчик-подросток П. Исаков.
Наш дом находился в юго-восточной части посёлка – Малом Гертове – на левом берегу реки Тосна, а на правом берегу располагалась большая деревня – Большое Гертово – там был колхоз. Наше Малое Гертово до войны было дачным поселком ленинградцев, которые либо имели здесь свои дома, либо снимали на летний период дачи. С объявлением войны все дачники уехали в город. Многие дома остались совсем без хозяев. Так уехали, оставив свой большой красивый дом, наши ближайшие соседи и друзья Кислачевы. Пришлось мне расстаться и со своими лучшими друзьями по детским играм – Юркой Царинским, сестрами Ариной и Машей Глазуновыми, мама которых – солистка Ленинградского театра, играла на рояле и чудесно исполняла под свой аккомпанемент романсы, арии из опер и русские народные песни. Уехали Лебедевы и Лукасики, и многие другие – кто успел эвакуироваться.
В августе и сентябре в нашем посёлке немцев на постое ещё не было. Они к нам заходили только с ведрами, накопать свежей картошки. Однажды, мать, наблюдая в окно за таким «копателем», который искал картофель покрупнее и испортил несколько грядок, в сердцах сказала: «Да, эдак он испортит нам весь огород!» Пошла и сама накопала ему картошки, и в дальнейшем так и поступала всегда. Но один случай едва не закончился трагически. Приехало на подводе человек восемь немцев с мешками под командой «младшего чина» и начали копать картофель. Отец, видя, что мы вообще можем остаться без урожая, стал громко возмущаться. «Младший чин» счел это за сопротивление вермахту, дал команду и отца поставили к стенке сарая, а напротив выстроилась расстрельная команда. Отец стоял очень бледный – как полотно – с высоко поднятой головой и пощады не просил. В самый последний момент перед командой «пли» мать бросилась в ноги «младшему чину», стала целовать его пыльные сапоги и умолять не убивать мужа. Он пообещал в следующий раз расстрелять. Немцы погрузили мешки с картошкой и уехали. Отец, который много работал с немецкими и французскими специалистами на пороховом заводе, и отзывался о них, как о культурных и интеллигентных людях, резко поменял свои убеждения, и в дальнейшем уже открыто не демонстрировал свое отношение к оккупантам. Но, как только нас освободила Красная Армия, пошел в военкомат, проситься на фронт. Это был декабрь 1944 года, и у военкома был уже приказ набирать специалистов для восстановления оборонной промышленности, так отец оказался в отделе технического контроля Ижорского завода, где и проработал многие годы.
С середины сентября 1941 года Малое Гертово стало заполняться тыловыми частями вермахта. В большом доме Кислачевых разместился немецкий штаб.  В доме Глазуновых обосновалась кухня (рояль из дома Глазуновых большой немецкий чин отправил в Германию – своим родителям в подарок). В доме Лебедевых проживал хозяйственный взвод, состоящий из татар. В нашем Летнем театре обустроили авторемонтную мастерскую, а в доме Лукасиков сделали кузницу, в которой подковывали лошадей. В других, более благоустроенных домах разместились солдаты и офицеры вермахта. Первого сентября 1941 года я пошел учиться в первый раз, в первый класс. Но занятия продолжались всего две или три недели, а потом двухэтажное здание школы младших классов и магазина потребовалось немцам и нас всех распустили. Почему я пишу «в первый раз, в первый класс»? Только потому, что я еще трижды начинал учебу в первом классе – в эвакуации, в деревне Малая Медведица Псковской области, в Латвии, и, по возвращении из эвакуации – в декабре 1944 года, в Саблино, где и одолел, наконец, первый класс.
В ноябре, когда ударили первые заморозки, немцы выселили нас из нашего дома. В нем стали жить десять солдат, во главе с гауптманом, а в наших сараях поставили своих лошадей. Мы стали жить в проходной комнате наших соседей финнов, которых немцы, как своих союзников, переселили на Карельский перешеек в более благоустроенный дом, чем у них был здесь. Был установлен комендантский час – с 21:00 вечера до шести утра никто не имел права покидать свой дом. Нарушителей расстреливали! Так был убит молодой человек, который не успел за какие-то двадцать-тридцать минут покинуть улицу и зайти домой.
Ночами немцы на санях подвозили на передовую линию боеприпасы, продовольствие, обмундирование и прочие, необходимые в холодную зиму, вещи. Мерзли они страшно в своем легком обмундировании. Войну-то им обещали закончить до Нового года, а оказалось она только начинается. Уроки истории их ничему не научили.
Не все выезды немецких обозов на передовую проходили безнаказанно. Длинными, темными, зимними ночами стали активно и успешно действовать советские партизаны и диверсионно-разведывательные группы Красной Армии. Всё чаще немецкие обозы стали возвращаться с ранеными, а иногда и погибшими, и не выполнившими задание.
В такие дни немцы ходили злые, и мы старались не попадаться им на глаза.
Один из участков фронта под Ленинградом держали союзники фашистов – испанская «Голубая дивизия». В ночь на Новый 1942-й год испанцы «хорошо» отметили встречу и утратили бдительность так, что, когда к ним в блиндажи пришли с «поздравлениями» советские ударно-штурмовые группы, они вынуждены были бежать до Саблино, где их встретили немецкие заградительные линии, в одних подштанниках! Немцы жаловались на своих союзников: «Вот, где их не поставим, везде провал!»
Однажды, уже в конце зимы 1942 года, я с молодым татарином Ахметом, возил дрова на кухню (все ребята в то голодное время старались держаться поближе к кухне, – может, повезёт и перепадет что-нибудь съестное). Подъехав к кухне и уже остановившись, я поднялся во весь рост, лошадь зачем-то потянулась, дернула телегу, и я упал, а нога оказалась зажатой между бортом телеги и дровами. Поднявшись, встать на правую ногу я не мог из-за сильной боли. Взрослый здоровый татарин отнёс меня домой на руках. Медицинской помощи в то время для местных жителей никакой не было. «Консилиум» бабушек решил: «Что-то сломано, необходимо ногу неподвижно зафиксировать и, ни в коем случае не наступать на неё!» Чтобы зафиксировать мою ногу в неподвижном состоянии, отец разрезал мой валенок по задней линии, вставили в валенок покалеченную ногу и туго обмотали валенок полотняной лентой. Нога оказалась надежно «загипсованной», а чтобы я мог передвигаться по дому, отец дал мне рогатину, с помощью которой я мог добираться до «мест не столь отдаленных». Правда, первые три недели я преимущественно лежал, а потом стал потихоньку осваиваться в своем новом положении. Мать с отцом иногда выводили меня в хорошую погоду на крыльцо, подышать свежим воздухом. Месяца полтора или два я старался не наступать на больную ногу. Но однажды, когда я без разрешения вышел на крыльцо в отсутствие родителей, и заметив, что мать выходит из-за угла дома, бросился обратно в комнату, я забыл про «ломаную ногу» и наступил на нее несколько раз, не почувствовав боли. Так я обнаружил, что она уже зажила, и стал на «полчасика» отпрашиваться поиграть с ребятами. Через много лет, играя в волейбол, я повредил голеностопный сустав правой ноги. Рентгенолог, рассматривая снимок нижней трети голени, обнаружил старую костную мозоль на малоберцовой кости. «Консилиум бабушек» в 1942 году поставил правильный диагноз!
За время моего отсутствия в нашей компании ребят произошли перемены – появился новый мальчик, беженец из Поповки. Был он ростом выше нас, 8-9-летних мальчишек и девчонок, я ему был «по плечо», крепко сложенный, грамотный, по сравнению с нами, и хорошо организовывал наши ребячьи игры. Наша бывшая предводительница – Кокорева Тамара – безропотно уступила ему первенство. Звали нашего нового товарища Толик.
С приходом немцев в Малое Гертово, Михайловский лес – наше любимое место игр – оказался закрытым для нас. Кругом, по периметру леса, висели таблички «Не входить!», «Мины», и прочие страсти. А наши любимые четыре сосны, растущие рядышком, были спилены наполовину и на них устроена сторожевая вышка с постоянным часовым. По «Кислачевскому» лесу, вплотную примыкавшему к Михайловскому, мы – Толик, Вовка и я – проникли в запретную зону и обнаружили там снарядные ящики, закрытые толью и ветками, и решили разжечь там костер, в который положили кусок толи. Вскоре от костра повалил черный дым. Мы перепугались! Под прикрытием молодых сосенок и елей сбежали в Атаманцев ручей, по ручью добрались домой и стали наблюдать, что же будет дальше. Через некоторое время пришел немец, раскидал наш костер и ушел. На следующий день часовой на вышке не появился. Мы отправились узнать, в чем же дело. Оказалось, что там пустые ящики. Наша шалость раскрыла хитрость немцев. Настоящий склад боеприпасов был в другом месте.
В июне 1942 года в Малое Гертово, а конкретно, в Кислачевский лес, прибыло на постой немецкое танковое подразделение. Танки Т-3 – средний танк – широко применялись в боевых действиях с самого начала войны и до её окончания. Толик очень заинтересовался их количеством и послал нас с Вовкой сосчитать их. Вот только количество у нас получилось разное. У Вовки – четырнадцать, у меня – тринадцать. Пошли, пересчитали еще раз. Оказалось, четырнадцать – танковая рота, по немецкой комплектации танковых подразделений.
Через день после этого случая я и мама занимались поливом огорода, как вдруг на поляне, метрах в шестидесяти от нашего дома, разорвался снаряд. Мы были защищены от его осколков бревенчатым сараем, а дом и сам сарай были изрешечены осколками, особенно крыша дома. Второй снаряд разорвался на поляне нашего огорода, третий еще дальше. На этом обстрел прекратился. Тогда эти взрывы не представляли опасности для нас, но возьми артиллеристы левее на пятьдесят метров, и сделай не три выстрела, а десять, и не было бы ни немецкой танковой роты, ни нашего дома, а возможно и нас самих. И немцы, и мы были напуганы этим артналетом. Немцы жаловались: «Куда ни поставим танки, через три-четыре дня уже обстреливают. У русских хорошо работает разведка».
Танки ушли из «Кислачевского» леса, но с наступлением комендантского часа, т.е. после девяти часов вечера, когда все гражданские люди сидят по домам, в северо-восточной части нашего посёлка, там, где стояли пять брошенных дачниками домов, стали громко работать танковые двигатели. Создавалось реальное впечатление двигающихся танков, но выйти и посмотреть, после расстрела молодого парня, никто не рисковал. В дневное же время всё было тихо.
В один из дней, когда наша детская команда мальчишек и девчонок собралась, Толик предложил поиграть в прятки в тех брошенных дачах. Я предложил начать с крайнего от речки дома и затем с каждым новым коном переходить в другой дом. Так, бегая и крича, мы добрались до ближайшего от дороги дома, где в сарае обнаружили танкетку. Толик в ней покопался с проводами, а мы, вся команда, с криками «Палочка за себя», двинулись обратно к реке. Работы танковых двигателей в поселке больше не раздавалось.
В начале третьей декады августа 1942 года немецкое командование в целях поднятия боевого духа своего воинского контингента и устрашения советского населения продемонстрировало свой новейший тяжелый танк «Тигр». Это было громадное чудовище, весом в 57 тонн, с экипажем в пять человек, с хромомолибденовой броней, толщиной в 100 мм, в лобовой части, а с бортов: верх – 80 мм, низ – 63 мм, с пушкой в 88 мм с нарезным стволом и двумя пулеметами.  «Тигр» прошел тихим ходом по улице Володарского. Когда-то по этой дороге ходила конка – трамвайчик, который тянула пара коней. Звонил колокольчик, и дачники спешили добраться на этом трамвайчике до станции Саблино, чтобы успеть на поезд в Санкт-Петербург.
Немцы сами восхищались своей «машиной-зверем», предсказывали скорый «капут» большевикам, и заставляли смотреть гражданское население на новое достижение немецкой военной техники. Мой отец, посмотрев на глубокую колею, оставшуюся после прохождения «тигра», как специалист инженерной службы, сказал, что этот танк не годится для наших почв.  Как только он сойдет с дороги, сразу утонет в нашей болотистой земле. Он оказался прав. Применение «тигра» в боевых действиях 29 августа 1942 года у станции Мга, в Синявинской операции закончилось полным крахом.
Все эти страшные «звери-машины», либо самостоятельно вышли из строя по техническим причинам, либо были подбиты. Из-за тяжелых почв у двух машин вышли из строя трансмиссии, а у одного танка перегрелся двигатель, и он загорелся. Те же танки, которые решили идти в атаку по дороге друг за другом, углубились в оборону советских войск и подставили под обстрел противотанковых пушек свои слабо защищенные борта. Артиллеристы вывели «зверей» из строя очень грамотно – сначала подбили концевой, затем – первый, танки. Командир одного из «Тигров», видя такое безнадежное положение, повел свою машину с дороги в поле, где недолго погазовав, увяз по башню.  Экипажи танков, зная, что помощи ждать бесполезно, рванули к своим, с завидной спринтерской скоростью, несмотря на то, что бег проходил по пересеченной местности под огнем противника. Не всем удалось благополучно финишировать. Тем не менее, было признано, что танк «Тигр» был одним из лучших, среди тяжелых танков Второй Мировой войны. В других операциях «Тигр» показал себя хорошо.
В августе месяце 1942 года немцы привезли и установили у юго-восточной опушки Кислачевской усадьбы, фактически уже в кустах Михайловского леса, большую пушку на высоком лафете. В калибрах я тогда не разбирался, но сравнивая с нынешними, это было где-то 130 или 150 мм. И каждый вечер, приблизительно с 18 до 20-ти часов эта пушка стреляла в северном направлении Красного Бора и Поповки. От ее выстрелов все вокруг дрожало, а воздух, казалось, даже сжимался. Самое интересное, что днем её никто не охранял и мальчишки по кустам пробирались поиграть на ней. Однажды Толик сказал нам, Вовке и мне, что она бьет по нашим и ей надо как-то «навредить». Мы пробрались по северной лесной стороне Кислачевской усадьбы, а затем по кустам восточной опушки Михайловского леса к пушке, и Толик напихал в ствол пушки камней. Вовка и я были еще малы ростом и не могли до её ствола дотянуться. Довольные своей проделкой, обратно мы решили идти не прежним путем, а сразу вышли из кустов и пошли по Лесковой улице. Едва мы дошли до нашего дома и свернули на улицу Потапенко, как увидели бегущего нам навстречу разъяренного невысокого рыжего немца, который махал руками и страшно ругался. На этот шум вышел проживавший в нашем доме немец. И стали выяснять, кто же напихал в ствол пушки камней. Вовка и я ужасно перепугались, сказать ничего не могли и только мотали головами. Толик же сказал: «Все». Немец – артиллерист махнул нам всем рукой – пошли. Немец же из нашего дома, сказал что-то артиллеристу, вроде того что: «Ты не видишь, что эти сопляки даже до ствола твоей пушки не дотянутся». Артиллерист подумал мгновение и увел одного Толика. Нашим родителям немцы приказали не выпускать детей дальше своих дворов. Дней через десять приходила бабушка Толика. Сказала, что он так и не вернулся, плакала и не знала где его искать. Для нас, детей, наступила скучная, унылая пора домашнего ареста.
Недели через три или четыре, к домам советских граждан были поданы громадные немецкие телеги – фуры, запряженные парами тяжеловозов. Было приказано взять с собой минимум вещей, продовольствия, документы.  «Вы эвакуируетесь из прифронтовой зоны», – сообщили нам.  Так мы стали беженцами.
Нас привезли на станцию Саблино, погрузили в товарные вагоны, в один по нескольку семей. Мы попали в один вагон с Тарасовыми. И всю эвакуацию мы с ними поддерживали хорошие отношения и жили либо вместе – в одной комнате, либо недалеко друг от друга – в соседних домах, или хуторах, в Латвии. Но это уже другой рассказ «В эвакуации».
После эвакуации всех советских граждан из посёлка Ульяновка, немецко-фашистские войска стали превращать эту территорию в укрепленный район. Дело в том, что они не знали, откуда ожидать наступления наших войск, то ли со стороны Ленинградского фронта, то ли с Мгинского направления, со стороны Волховского фронта. На Ленинградском фронте они уже хорошо укрепились и два года крепко держались. На Волховском направлении были леса и болотистая местность, трудная для применения боевой техники. Немцы хорошо помнили гибель своих танков «Тигр», поэтому с ноября 1942 года и весь 1943-й они укрепляли оборону по левому берегу реки Тосна. Были созданы сильные укрепления: сети траншей и ходов сообщения, проволочные заграждения, система дзотов, блиндажей, заминированы поля.
Дома и хозяйственные постройки деревни Большое Гертово были частично разобраны и использованы в строительстве укреплений, а большая часть строений была просто сожжена, так как закрывала правый берег реки Тосна от оперативного осмотра и обследования в случае наступления советских войск Волховского фронта.
Так исчез с лица земли целый населенный пункт. Подобная участь постигла десятки деревень и поселков. Вражеская оккупация поселка Ульяновка продолжалась с 28 августа 1941 года по 30 января 1944-го – в течение двух лет и пяти месяцев. Грабежи и насилие, голод и смерть, массовый вывоз населения на принудительные работы в Прибалтику и Германию – такой «новый порядок» установили фашисты. Единичные и массовые расстрелы взрослых и детей проводились в деревнях и поселках Тосно, Красный Бор, Ульяновка и многих других. После освобождения нашими войсками районного центра Тосно, мирного населения там насчитали двадцать шесть человек!
Боевые действия по освобождению посёлка Ульяновка от немецко-фашистских захватчиков начались в двадцатых числах января 1944 года, в результате Новгородско-Лужской наступательной операции, проводимой с 14 января по 13 февраля 1944 года Волховским и Ленинградским фронтами.
Посёлок Ульяновка и станцию Саблино освободили 24 января силами 124-ой и 268-ой стрелковых дивизий. Непосредственное участие в освобождении поселка Малое Гертово, входящего в посёлок Ульяновка, принимал 947-ой стрелковый полк (СП).
Накануне наступательной операции полк получил пополнение – почти полностью из молодых необстрелянных парней – вчерашних школьников. «Старики», прошедшие за свою жизнь уже не одну войну и имеющие по 2-3 ранения уже на этой, глядя на них, думали: «Тяжело нам с этой ребятней придется. Пока они привыкнут к походной жизни, да научатся определять, где разорвется снаряд или пройдет пулеметная очередь. Мало осталось опытных бойцов. Им – молодым, шагать до Берлина». Так думал и Леонтий Яковлевич Тупицын.
Погода в конце января 1944 года в Ленинградской области была пасмурной – из низких, нависавших над вершинами елей и сосен тяжелых свинцовых туч – то мокрый снег шел, то дождик капал. Артиллерия, как на механической, так и на конной тяге безнадежно отстала, а авиация в такую погоду не летала. Танки тоже где-то застряли. Одна «матушка-пехота» без устали шагала вперед. Необходимо было после успешной Мгинской операции не позволить фашистам опомниться и закрепиться, а гнать их дальше.
Немецкое командование лелеяло надежду задержать на некоторое время стремительно наступающие советские войска Волховского фронта на оборонительном рубеже, возведенном на левом берегу реки Тосна, чтобы позволить выйти из окружения своим частям.
После возвращения из эвакуации – мы, ребята поселка Малое Гертово, прошли и осмотрели немецкую оборонительную линию от железнодорожного до Графского мостов. Нас поразило большое количество дзотов и пулеметных гнезд, расположенных главным образом, в местах, где в реку впадали ручьи или берега были пологими. Но пологих берегов было мало и большей частью они были расположены за водопадом, а до него берега были обрывистые, глинисто-скалистые, почти отвесные. По ним и летом-то было трудно лазить, а зимой – по обледенелым, вообще невозможно. Во время наступления наши солдаты должны были спуститься с отвесного правого берега реки, затем перебежать реку по льду, где они были на открытом простреливаемом пространстве и представляли беззащитную мишень.
Несомненно, это грозило большими людскими потерями. Бои за поселок Ульяновка продолжались четыре дня. За это время бойцы 268-й Мгинской Краснознаменной стрелковой дивизии отбили четырнадцать контратак противника. В сражении за наш поселок 24 января 1944 года геройски погиб рядовой 947-го стрелкового полка Л.Я. Тупицын. В одной из многочисленных атак, когда под пулеметным огнем из фашистского дзота, его рота вынуждена была надолго залечь, он, взяв две гранаты, сумел прорваться к огневой точке на расстояние броска гранаты. Метнул гранату, она взорвалась рядом с амбразурой и пулемет замолк. Но, только рота поднялась в атаку, пулемет опять заработал и, снова как подкошенные, падали молодые бойцы. Тупицын принял решение – с последней гранатой закрыть своим телом амбразуру дзота. Ценой собственной жизни он обеспечил успешную атаку однополчан в районе поселка Ульяновка. Был представлен к званию Героя Советского Союза, но представление не было исполнено. В суматохе наступления оно затерялось.
И только в 1994 году по Указу Президента РФ Б.Н. Ельцина от 6 мая № 895 Тупицыну Леонтию Яковлевичу за мужество и героизм было присвоено (посмертно) звание Героя Российской Федерации. Это стало возможным благодаря усилиям его однополчан – Гришина В.Г. и Лаптевой Н.Ф., а также военрука Ульяновской средней школы № 1 Винницкого А.М., где создан музей славы 268-й Мгинской Краснознаменной стрелковой дивизии.
Леонтий Яковлевич Тупицын родился 4 марта 1895 года в Кировской области, закончил два класса церковно-приходской школы, батрачил в окрестных селах, участвовал в Первой мировой войне. В 1918 году добровольцем ушел в Красную Армию. Воевал в Гражданскую войну и был ранен. Затем служил в Омске. После демобилизации вернулся домой в 1922 году. В 1920-е – 1930-е годы трудился в колхозе на должностях – сначала бригадира, а потом председателя. В Великую Отечественную войну был призван в Красную Армию в 1942 году. Был дважды ранен. Погиб 24 января 1944 года. Похоронен в братской могиле советских воинов, погибших в борьбе с фашистами, в поселке Ульяновка.
На мемориальных досках братской могилы увековечено триста двадцать человек. Мемориал наших бойцов находится на левом высоком берегу реки Тосна – в старинном парке. Отсюда открывается прекрасный вид на Тосненский водопад, заречные поля, нивы и леса.



М.М. ТРОФИМОВ. НА ФРОНТЕ И В ТЫЛУ

Мой дядя Трофимов Виталий Васильевич. Войну начал в 1941 году под Ленинградом командиром противотанковой батареи. Участвовал в прорыве блокады Ленинграда, в освобождении Прибалтики, в штурме Кенигсберга. Получил тяжелое ранение, и был демобилизован. Награжден орденами Красной Звезды и Отечественной войны. 6-ю медалями, в том числе: «За отвагу», «За взятие Кенигсберга», «За победу над Германией». Умер в 1947 году.
Мой дядя Трофимов Федор Васильевич. Во время Великой Отечественной войны работал в тылу в авиапроме инженером. Завод дислоцировался под Москвой, в Мытищах. Награжден орденами и медалями.




М.М. ТРОФИМОВ. ПОРТРЕТ

Портрет выполнен Виталием Цепиным в 1955 году на лекции по физколлоидной химии (65 лет назад!). Уже в те годы Виталик проявлял большие способности к рисованию, особенно к графическому искусству. В последующим он создал целую галерею высокохудожественных образов своих друзей-однокашников. Страсть к искусству пронес через всю свою жизнь. И, даже занимая высокую должность главного офтальмолога ВМФ, периодически возвращался к художественному творчеству.
Друзья-однокурсники мечтают увидеть хотя бы часть художественных произведений своего товарища и друга на сайте ПРОЗА.РУ и его рассказ о своём творчестве и жизненном пути.