Глава 20
Лекарю мистеру Ангусу на «Агнце» работы прибавилось. Всех раненых перевели с «Изумруда» в лазарет брига. Ксения Егоровна вызвалась помочь мистеру Ангусу. С собой из России она прихватила, вернее Фекла всучила девушке множество мешочков с засушенными травами и ягодами. Петру нравилось, когда Ксения готовила для него ароматные напитки из душицы и ромашки, заправляя их калиной да земляникой и добавляя немного царь-травы. Теперь же пригодились Феклины запасы засушенных листьев березы, смородины и малины в лечении раненых. На подхвате был и Дмитрий Павлович. Только и успевал бывший барин носить кипяток из камбуза, заваривать под руководством Ксении целительные настои.
Бедный Оливер! Ему сильно досталось. Правый глаз заплыл, губы, разбитые в кровь, потеряли свою форму, да и ребра, похоже, были поломаны. Раненая в плечо щепкой от взорвавшейся шлюпки, Грейс уже пришла в себя. Бледная и ослабленная, она лежала в гамаке и держала за руку верного Оливера, ожидая своей очереди на осмотр врача. Джок Дугэл ходил по лазарету с перебинтованной головой и маялся от тошноты. Кубрик время от времени оглашался стонами раненых моряков.
Когда вошел капитан Кингли, Грейс улыбнулась и проговорила:
— Нет, вы посмотрите на него: красив, ухожен и ни одной царапины! А мы здесь как обломки кораблекрушения!
Моряки засмеялись.
— Я заговоренный, Грейс! — заметил Петька, — у меня два ангела-хранителя, правда, они-то и пострадали вместо меня. — Он посмотрел на искалеченного Оливера и Ксению с кровоподтеком на щеке. — Мистер Ангус, сколько раненых?
— На «Агнце» семнадцать. С тяжелыми ранениями - трое, — продолжая свой врачебный долг, говорил лекарь. — С «Изумруда» перевезли десятерых. К сожалению, убитых на шхуне девять.
— Чертов Перселл! — простонала Грейс, — это были умелые моряки. Что думаешь с ним делать, Кингли?
— Ты уж, Грейс, сама, — произнес Петр, — я за себя не поручусь…
Оливер Эшби усмехнулся. Он видел, как Питер сгреб Перселла, раненного в плечо выстрелом Джока, когда увидел след удара на щеке Ксении. Схватив его за шею, несколько раз стукнул лбом о фальшборт, а потом, прижав его за горло к грот-мачте, вырвал из бороды на скуле клок волос и сунул Перселлу в рот со словами: «Если жив будешь, запомни, бабочек бить - последнее дело!». Перселл скулил, как собака.
Петька подошел к Ксении и, не стесняясь, поцеловал ее в ушибленную щечку. Молодая женщина смутилась: «Петенька, люди ведь кругом!»
— Как ты, лапушка? — промолвил Петька нежно, при этом бросив суровый взгляд на «людей».
— Хорошо, Петруша, — проворковала Ксения, — мне Дмитрий Павлович примочку на щеку сделал, не так больно теперь.
Петр в удивлении воззрился на своего бывшего барина.
— Похоже, дядя Емельян тебя не в ту академию отправил учиться, Дмитрий Павлович!
Дмитрий Павлович робко улыбнулся. Бывший барин и слуга посмотрели друг на друга. Со стороны казалось, что взгляд этот будто тихая беседа закадычных друзей. Петр хмыкнул в задумчивости: «Надо же!»
— Питер! — вернув капитана Кингли к их общему делу, позвала капитан Моран. — Что там байло?
— Отлично! — ответил Петр, — они видели, как мы, недавно предлагающие свои услуги в сотрудничестве, передрались как торговки на рынке и пребывали в недоумении. Но мне удалось уверить байло, что это был спектакль! Так сказать, товар лицом, на что мы способны. «Изумруд» изображал турка, «Агнец» — воплощение христианского гнева.
Моряки грохнули дружным хохотом.
— И он поверил?
— Еще бы! — усевшись на табурет, провозгласил капитан Кингли, — я был хорош в описаниях!
— Ты бог дипломатии, Кингли, — с восторгом ответила Грейс.
— Возможно, — улыбнулся Петька, — когда покончу с пиратством, пойду служить в посольство. Как там с ужином, Дмитрий Павлович?
— Кок занимается, будет вовремя! — последовал ответ.
***
Капитан Кингли, проверив, как идет работа на кораблях, остался покурить на палубе. Ночь была лунная, светлая. Петр распределил вахты и на парусниках ремонт не прекращался даже на мгновение, надо было уложиться в три дня.
Петька пускал в звездное небо аккуратные колечки дыма и с нежностью думал о спящей в каюте Ксюше, его лапушке. Он уже воображал себе, как подойдет к ней и поцелует сладкие пальчики на ногах и пройдется лаской по ее округлым белым ножкам и будет покусывать бедра изнутри и… Разомлел! Уже собрался выстукать табак из трубки.
— Петр Алексеевич! — услышал он робкий голос. — Небо-то какое!
Петр повернулся и увидел своего бывшего барина.
— Что ж ты не спишь, Дмитрий Павлович? Тебе через три часа на вахту заступать.
— Да вот решил подышать перед сном да тебя увидел, — барин перевел дух. — Ты прости меня, Петр Алексеевич. Виноват я перед тобой, да Бог-то мне и показал, каково это, когда человек человека скотиной делает. — Дмитрий Павлович помолчал немного, и Петька не стал нарушать этой паузы. — Попали мы в шторм, корабль в щепы о рифы разбился, подобрал нас работорговец. И вот тогда в трюме, закованный в кандалы, под ударами плетей и, понял я, каково тебе было. Когда стоял на рынке, и продавали меня как бычка, уже и мыслей человеческих не было. — Он вздохнул. — Я ведь думал, что, купив меня, отыграешься за все годы издевательств, а ты поступил, по справедливости, по-христиански.
Петька внимал исповеди своего бывшего барина, разглядывая его с интересом. От лоснящегося жиром толстяка не осталось и следа. Перед ним стоял вполне симпатичный молодой человек, неплохо сложенный, длинные волосы цвета спелой пшеницы, голубые глаза. Но не верил ему Петька. Неужели закосневший в своих убеждениях барчук так круто мог поменять свои взгляды? Стоит перед своим бывшим холопом и винится.
— Знаешь, Дмитрий Павлович, — проговорил Петр, — ежели ты в Россию хочешь вернуться, то я тебя не держу. Ты мне не раб, хотя за тебя внушительная сумма уплачена, — капитан Кингли пыхнул трубкой. — Елизавета Захаровна, чай, все глаза проплакала и перед дядей Емельяном можешь экзамен держать по науке морской.
— Спасибо тебе, Петр Алексеевич, — глаза барина повлажнели, — да только не хочу я домой возвращаться.
Петр вскинул брови в удивлении.
— А что так то, Дмитрий Павлович? Или глаз на мою жену положил? Вижу, увиваешься подле нее часто.
— Бог с тобой, Петр Алексеевич! — воскликнул барин. — Я не умалишенный, чтобы у тебя жену отбивать! Не скрою, нравится мне Ксения Егоровна. Еще с той поры, как в Санкт-Петербург ехали. Видел я, что и тебе она приглянулась, и что Ксении Егоровне ты, а не я, по сердцу пришелся. Поэтому и унижал тебя всяко перед Давыдовыми. За то меня Бог и покарал. Ты уж прости меня, Петр Алексеевич!
— Бог простит, Дмитрий Павлович! Да и я уже зла не держу!
— Небось, Давыдовы тебя приютили, когда от меня ты сбежал?
Петр с любопытством посмотрел на своего бывшего барина. Взгляд у того прямой да открытый, голубизна его глаз создает впечатление прямодушия.
— Что ты, Дмитрий Павлович, окстись! Я и адреса не знал, — ответил Петька. — Прямиком на пристань. Завербовался на первое попавшееся судно моряком. Да и не беглый я уже, Дмитрий Павлович! Мне вольную грамоту сама матушка-императрица подписала.
— Вот как! — в простом возгласе бывшего барина, Петр уловил нотки разочарования. — Я не знал...
— Да, Дмитрий Павлович, — сверля взглядом собеседника, произнес Петька. — Ксения Егоровна замуж за вольного вышла. Девкой крепостной никак не может быть. Так-то вот!
— Да неужели ты подумал….
— Подумал, Дмитрий Павлович, подумал! — щуря глаз от дыма своей трубки, подтвердил Петр. — Не верю я тебе! Так что, как случится оказия, отправлю тебя к матушке твоей! Грейс уже пригрела одну змею. Второй нам не надобно.
— Зря ты так, Петр Алексеевич, — понурился Дмитрий Павлович, — я был искренен с тобой. Хотя имеешь право не верить! Только не отсылай меня домой. Позволь доказать, что другой я.
— Иди спать, Мэт, — вдруг по-английски сказал Петр, — если увижу, что на вахте носом клюешь, палубу три раза драить будешь.
Дмитрий Павлович пошел в сторону рубки. Потом остановился. Постоял немного. Повернулся.
— Знаю я, Петр Алексеевич, простить тебе меня трудно. Ты и за отца своего Алексея Михайловича прости. Погубила его моя мать не за грош. Глупо было рассчитывать на твое великодушие.
Петька зыркнул на него из-под треуголки черным взглядом.
продолжение следует