Последний фонарь проплывет мимо в тумане, оранжевая капля, заплутавшая в ветвях. Граница перейдена, тьма объемлет всецело. Небо в низких тучах. До рассвета бесконечность. Что там гудит далеко? чье сердце бьется в механических тисках? Охота смахнуть позывной безнадежности, сбросить его на холодную землю. Он тянется, вьется, петляет. Избегает ладоней. Вихрится. Тоскливый вопль, размеренный крик. Во мраке ты представляешь себе гигантский цех, пустой, за исключением бездонной шахты по центру.
На дне дрожит железное нечто. Бесполезная машина, забытая умершим создателем. Днем она боится подавать звук. Придут собиратели металла, уничтожат ее целостность. Выкорчуют из бетонной ямы. Разворотят, низведут до бессловесности. Однако ночами механизм подает голос. Под тяжелыми тучами беззвездного небосклона ритмичный плач разносится витиевато, будто из разных концов Вселенной. Собиратели путаются, теряют направление. Нечего боятся, можно смело кричать, свирепо вещать о тяжелой доле забытого автомата, смущая человеческие чувства неподдельной искренностью крайнего отчаянья.
Большинство людей не слышат зова. Они ощущают лишь мягкий, остаточный толчок в черепную коробку, смягченный стенами, шторами и одеялом. Выдохшуюся волну прибоя. Некоторые поднимают голову с подушки, вслушиваются в далекий гул, а затем вновь тяжело падают вниз, ныряя в лабиринты снов. Иные же просыпаются в поту, выходят на балкон, припадают к холодным перилам и запоем вчитываются в обреченный позыв. Затем набрасывают куртку, хлопают дверью и спускаются на пустую улицу.
Выгорающая полночь встречает объятиями свежести. Влажные холмы низвергнутых листьев переливаются коричневыми бликами в свете искусственных солнц. Тень кошки метнется в конце переулка. Разве бывают такие длинные кошки? Верхушки деревьев гипнотически колышутся, очарованные заклятием ветра с бескрайних полей. И между всеми этими прослойками, между тенью шмыгнувшей кошки и асфальтом, по которому та скользнула, между сваленной в кучу листвой и светом фонаря, между воротником и кожей на спине – вздымается просьба машины.
Она просит воскресить создателя, но в голове услышавшего воскрешается другое, ряд образов, детство. Белой нитью они тянутся друг за другом, вытесняя любые потуги автомата докричаться до чуткого сознания. Человек доходит в сопровождении вспышек памяти до самого края, стоит во тьме, оставив за спиной яблоко последнего фонаря. Ему нет дела до боли механизма, только до своей боли. Ночь распухает от катящегося стона, низкие облака туго выгибаются, лопаются наружу, впуская ласки луны. И та милосердно умиротворяет тревожный звук, втягивает его в себя, заканчивая невидимую муку.