Курский вокзал. Спирт. 1990

               
                Курский  вокзал.

    Гул, кооперативы, милиция, бродяги, старушки, похожие на грибы, инвалиды.  Старик с войлочной грузинской шапочкой на голове. Пишущий человек на скамейке.
Вспоминается знаменитое пушкинское: «Не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох  и сума».

  Здесь, на одном из самых больших вокзалов столицы людей с сумами и посохами   достаточно.
Но нет, такой сумы как здесь, тоже не дай Господь!               
          Помутнение. Грязь. Бродяги в засаленных рубашках, из-за ворота которых  выглядывают закопченные шеи.
      - Быстрей бы время шло. Скорей бы ночь кончилась - говорит пожилая женщина  своему потрепанному спутнику. Правильно, зачем им время.
   Мальчик - курсант с чистым лицом проходит мимо. Нет, это не живопись, это   графика, черная, страшная графика Гойи.
    Это не симфония, это реквием, скорбный плач по человеку и всё-таки всюду   любовь, любовь и жизнь. Но есть ли душа живая здесь?  Сколько угодно. Как много   душ страдающих, и потому живых.
Ад, мученье. Кто виноват? Нужно ли задавать этот вопрос, если виноваты все?
     Нет, всё-таки я не усну. Бодрствование - одна из важнейших добродетелей  христианина. Они, то есть обитатели вокзалов, спят, им это привычно. Вокзал им  дом родной.
   Как нестерпимо пахнет селедкой. Бабуля на соседнем сиденье спит, пуская  пузыри. Грязь, грязь, грязь повсюду, дикая, жирная, едва ли не вечная грязь  вокзалов. Она неистребима и невыводима. Она повсюду: на полу, на буфетных  стойках, даже на людях.
    Стоны, кашель, бормотание. И это лишь начало вокзальной ночи. Что же будет  дальше?  Глаза мои распахнуты, душа растворена. Сижу и смотрю. Тошнотворный   запах навяз в носу как навоз. Калейдоскоп людей, лиц, одежд. Нет, не  калейдоскоп, адский круг. И здесь я сам себе и Данте и Вергилий.
Помолиться бы за всех за них, поставить свечу во храме. Что же тебе мешает,  лицемер, зачем ты мешкаешь?
         Думаю про себя - смог бы я трудиться в богадельне или приюте? Впрочем,  не знаю и не могу знать, что ждет меня впереди. Люди просто живут и правильно   делают. Что же, оттого, что ты оказался едва ли не на самом дне общества,   сводить прежде времени счеты с жизнью?
Нет, врешь, и ты бы стал ползать червем, лишь бы не завершить свой путь земной   раньше положенного срока. Вонь, вонь, вонь.
  Смрад, срам, ужас.  Торбочка бабушки-соседки прикручена проволокой к руке во          избежание хищения.
 
   Пожилой, но довольно крепкий мужчина спрашивает у меня:«Сколько времени?» - « Два часа», -  отвечаю.
Человек отвернулся, но через мгновение, словно с усилием  вспомнив что-то давно  позабытое, повернулся и негромко произнес: «Спасибо».
Бедняга снял шапку, тщательно причесывается. На лбу у него ужасные ссадины.  Вместе с молодой цыганкой прошел парень с подбитым глазом. Нет, нет, спать  нельзя.
Не привязывать же сумку к ноге. Боишься? Боюсь.
Бабушка ковыляет по проходу, шаркая обувью.
Внезапно сзади слышится громкое:« Коммунист». Ясно и четко произносит это слово  детский голос.
Оборачиваюсь. Оказывается, папа читает газету и сынок  тоже.  Он-то и сказал   это слово, так странно и дико прозвучавшее здесь...

                1990.